скачать книгу бесплатно
– Нашу Зайдат.
– Это почему?
Объяснение Хаджио заключало в себе сущность того, что уже изложено мною в февральском дневнике. Преждевременному падению Кавказа, по убеждению Хаджио, способствовали капитальные ошибки Шамиля по внутреннему управлению страною, а также и в политических его действиях относительно людей, имевших в Дагестане большое значение. Одна причина этих ошибок – недоступность, которую он окружил себя в последние годы своего Имамства, и которая препятствовала ему видеть многое из того что делалось в стране. Вторая причина – неудачно составленные им родственные связи, не давшие ему ни одного дельного приверженца, но подарившие много врагов, при том, врагов сильных, и наконец, причина всех причин – «наша» Зейдат, по настоянию которой он делал все эти распоряжения, и которая, как можно заметить из многих недомолвок Хаджио и обоих сыновей Шамиля, просто торговала свои влиянием.
19-го апреля. На днях приезжали к Шамилю все его Калужские знакомые, чтобы поздравить с минувшим праздником Байрама (сам он ездил с визитами в Светлый Праздник).
Поблагодарив за внимание, Шамиль объявил своим гостям о новой Монаршей к нему милости, выразившейся добавлением к получаемому им содержанию еще 5-ти т. р.
По этому поводу начались новые поздравления. Слушая их Шамиль, становился постепенно сумрачным: его лицо то бледнело, то краснело, и под конец сделалось совсем темным, а на глазах готовы были выступить слезы. Снова поблагодарив гостей за выказанное ими участие, он сказал:
Стр. 1425 … – Государь осыпает меня такими великими милостями, которые можно оказать только любимому сыну, или человеку, сделавшему для него много добра и пользы. Мне очень хотелось бы рассказать вам, что я чувствую и как много люблю «нашего» (базин) Государя; но я не могу этого сделать потому, что нет таких хороших слов ни на моем, ни на вашем языке; а если б они и были, то вы не поверили бы мне. Поверьте же тому, что каждая милость Государя очень, очень дорога для меня; но вместе к тем режет мое сердце, как самый острый нож: когда я только вспомню – сколько зля я делал Государю и Его России и чем Он теперь меня за это наказывает, мне стыдно становится; я не могу смотреть на вас, и с радостью закопал бы себя в землю…
Шамиль видимо сокрушался. Он произнес эти слова прерывистым, дрожащим от волнения голосом. Все присутствовавшие были очень тронуты, и конечно, никто из них не мог заподозрить пленника в лицемерии. Напротив, вполне симпатизируя его духовному состоянию, – гости видели даже необходимость сказать какое-нибудь успокоительное слово. Губернский предводитель дворянства, г. Щукин, к которому Шамиль питает особенное расположение, – сказал ему в ответ::
– Напрасно ты так тревожишься прежними своими действиями; мы все знаем, что в то время ты был нашим неприятелем и потому, делая нам зло, ты делал свое дело. Теперь же, Государь наш, осыпая тебя милостями, тоже делает свое дело, а поступает он таким образом потому, что иначе никогда не поступает.
И действительно, короткие, но полные чувства слова Щукина, подтвержденные одобрительным говором гостей, – произвели на Шамиля впечатление благоприятное: он несколько успокоился и в заключение этого разговора, сказал:
– Бог слышит мои молитвы, и знает, что я прошу у Него только двух милостей: здоровья и благоденствия для Государя, а для себя – какого-нибудь случая, которым мог бы хоть сколько-нибудь заслужить Его милости, и доказать, что я могу сделаться достойным их.
Фраза эта, можно сказать, сделалась маниею Шамиля: он повторяет ее при каждом удобном случае как бы стараясь облегчить этим полноту своих чувств. И точно, нет возможности сомневаться в искренности благоговения его к Государю Императору: оно так велико, а симпатия его к Русским так чистосердечна, – что по моему убеждению, если бы встретилась надобность в услугах, – то по первому лову Государя, Шамиль встретил бы его врагов впереди всех.
22-го апреля. Сегодня, проходя двором в сад для прогулки, Шамиль заметил переводчика Дебир-Магома, который резал курицу. Это напомнило ему курицу, возбудившую в ауле Кадор трехвековое мщение, и он шутя спросил: не украдена ли эта курица, и не воздвигнется ли за нее на нас «Канлы?»
Вопрос этот возбудил разговор о кровомщении, возобновлявшийся в продолжение нескольких дней. Ниже излагаемые следствия приобретены мною от самого Шамиля, и только частью от его сыновей и от мюрида Хаджио. В последствии же, вся эта статья, по моей просьбе, проверена Шамилем. Вот сущность всего, что сообщено мне о существовании «Канлы» на Кавказе.
Татарское (Кумыкское) слово «Канлы» состоит из «кан» – кровь и частицы «лы», обращающей существительное «кровь» в прилагательное «кровавый». Это и есть настоящее значение слова «Канлы», мы же, переводя его «кровомщением», – обращаем, некоторым образом, в имя собственное, что, впрочем, и необходимо для безошибочного понимания выражаемой в разговоре идеи.
По понятиям горцев и на основании правил Корана, кровомщение есть дело вполне законное. Необходимость его в общественной их жизни самим Шамилем, так много хлопотавшим об увеличении в своей стране населения.
Однако, хотя убежденный в необходимости этого обычая, Шамиль ясно видел, что произвол кровомстителей, для которых дебри Чечни и горы Дагестана представляют такое раздольное поприще, не только способствует общей неурядице, – но и сильно мешает осуществлению его любимой мысли о сбережении людей, нужных для защиты края. Независимо того, каждое общество имело об этом деле особые понятия, и в подробностях руководствовалось своими собственными обычаями, нисколько не похожими на обычаи ближайших соседей. Таким образом, в обществе Каратинском, в случае, возбуждающем кровомщение, – убийца предавался бегству, тогда как в Хидатлинском обществе он оставался дома и спокойно ожидал последствий своего поступка. Разнообразие это также мало способствовало запутанности дела и сложности зла.
Желая по возможности уменьшить его приведением в систему всех видов «Канлы» и подчинением произвола горцев каким-нибудь основным правилам, Шамиль обратил внимание между прочим на Дийет – известное предписание Корана, предлагающее обиженному взять с обидчика цену обиды, если только не чувствует побуждения простить его безусловно, что так же предлагается Кораном, как дело хорошее и богоугодное, но впрочем нисколько не обязательное.
Независимо «Дийета», в Коране изложены общие постановления относительно всякого рода взаимных обид, начиная от мелкой брани и такого же воровства, до похищения женщин и душегубства включительно. Все это, взятое вместе, представляет собою не что иное, как смысл Ветхозаветного «око за око, зуб за зуб» с «Новозаветным» прощайте врагам вашим, любите вашего ближнего, как самого себя». Но климат востока, горячая кровь его обитателей, сбивчивые понятия их о праве и собственности, наконец, всегдашние волнения, производимые Мюридами, сделали то, что Новозаветная истина лишалась в глазах мусульман своего высокого смысла и забыта ими, как всякая ненужная вещ, а вместо нее, последователи Магомета приняли к руководству правило Ветхозаветное.
Но и тут, мусульмане Кавказские редко следовали этому правилу в точности: по свойству их характера, столь резко очерченного Шамилем, чаще всего случалось то, что обиженный считал своею обязанностью получить за одно собственное око – два чужих; за свой один зуб – несколько зубов ближнего, и вообще неправильно взятое горцы старались возвращать с лихою.
Это самое и было причиною столь продолжительного мщения в ауле Кадор. Это самое и побудило Шамиля принять меры к исполнению в его стране Ветхозаветного правила буквальным образом, и к устранению на будущее время возможности того, чтобы смерть курицы искупалась жизнью множества всякого рода птиц и домашних животных, а потом десятками человеческих жизней в продолжение трех сот лет.
Но, невзирая на успех, которого до известной степени достигал Шамиль при помощи жестких мер, – горцы только с большим трудом могли усвоить себе идею удовлетворения обид путем коммерческим. Сам законодатель не мог порядком справиться с этим делом и заставить их помириться с возможностью покончить мирным способом то, что началось кровью, а тем более, простить обиду «совсем». Сознавая всю благотворность последнего, и убеждаясь в необходимости и пользе окончания кровавых дел посредством полюбовного согласия, или судейского решения, Шамиль хлопотал только о прекращении произвола кровомстителей; в необходимости же отмстить обиду, тем или другим способом, он убежден всеми вилами своей души и всеми способностями своего ума. Это убеждение отразилось, как мы увидим, и на его постановлениях, известных под именем «Низама».
Стр. 1426 …До учреждения в немирном крае Иманской власти, горцы решали все свои дела по Адату (по обычаю), т.е. по тем правилам, дошедшим до них в преданиях, которыми искони руководствовались их предки. Каждый горец, желавший доверить участь своего дела отечественной Фемиде, приносил жалобу суду старшин родного аула, избиравшихся в это звание из людей почетных и уважаемых в народ. Однако последнее условие не всегда гарантировало справедливость решения, и в это судилище времен патриархальных нередко вкрадывалось лицеприятие, имевшее своими двигателями: родственные связи, общественное значение и другие, более или менее, вещественные доказательства правоты тяжущихся. Поэтому, решения по Адату порождали недовольных, впрочем, также точно, как и решения, всяким другим способом. Но разница здесь состояла в том, что суд старшин, представляя собою первую и последнюю инстанцию, против решения которой не могло быть аппеляции, по той простой причине, что некуда было ее адресовать, внушал недовольным мысль – получить удовлетворение, во что бы то не стало, не стесняясь тем, что решение суда уже объявлено и что оно явно противоречит задуманному действию.
Из этого возникла невообразимая неурядица, ставившая верх дном всю страну. Бессилие власти порождало неуважение к ней, а при этом условии самоуправство считалось самым верным средством к прекращению всякого рода взаимных недоразумений, и только то, кто был сильнее, мог еще жить более покойно, да и то, впрочем до той лишь поры, пока противник его не опирался и не получал возможности наверстать потерянное.
С появлением в Дагестане Имамской власти, горцы начали понемногу знакомиться с Шариатом; но строгость его требований не могла нравиться тем, которые не знали преград в своих стремлениях, редко гармонировавших с требованиями умеренности и здравого рассудка. Условия же, которыми был окружен глава нового управления, не дозволяли ему обратить на это предмет слишком много внимания, и он, употребляя все свои усилия к возбуждению Газавата, – занимался более военными делами края, нежели гражданским его благоустройством. От этого, при Имаме Гази-Магомете (Кази-Мулле), исполнение Шариата было не повсеместное, а преимущественно в селениях и обществах, ближайших к его резиденции, или к резиденции тех его клевретов, которые считались самыми жаркими последователями мюридизма и отъявленными приверженцами Имама. В других же частях страны, исполнение Шариата и решение по его указаниям тяжебных дел было только наружное, ради усыпления бдительности властей. При Газмат-Беке, дело Шариата находилось еще в большем упадке: после первых успехов, теснимый постоянно и Русскими войсками и мирными туземцами, а вместе с тем, не встречая почти ни в ком симпатии ни к себе, ни к своим политическим действиям, особлимо после истребления Аварских хамов, Газмат-бега употреблял всю свою деятельность только на сборы войск, при чем, не имея военных дарований, он оставался по большей части в бездействии, умиляясь сознанием своего могущества и своего высокого сана. Об изменениях же в кровавом обычае Канлы не было и помину: он шел прежним своим порядком, невольно возбуждая предположение, что и страна и ее предводители взяли себе девизом «кровь», и стремились к достижению этой цели всеми своими силами, не пренебрегая никаким средством.
Кроме этих причин, была еще одна, препятствовавшая Шариату утвердиться на прочных основаниях Гази-Магомет и Гамзат-бек не пользовались в прежнее время безупречною репутациею: оба они в молодости своей были горькими пьяницами; а Гамзат-бек сохранил репутацию разгульного человека и в зрелом возрасте, и только незадолго до обращения в Имамы перестал пить вино. Преданные своеволию, но склонные к справедливости горцы, не могли в таком важном деле, как принятие нового закона, склониться сознательно и охотно на убеждения тех, кто считался в главе нарушителей его, и покорились в случае лишь открытой силе. От этого, между прочим, и влияние первых двух Имамов было не совсем прочно, а успехи и маловажны и непродолжительны. Страна дождалась того человека, который с дарованиями полководца и мудростью администратора соединял бы в себе безукоризненную нравственность анахорета, самое высокое бескорыстие и твердость характера, вполне чуждую увлечений, столь свойственных Кавказским горцам, всегда пламенным и восприимчивым. Только при этих условиях, из немирного края можно было сделать что либо целое, и вот явился Шамиль.
Действия его, или по крайней мере результаты его действий на пройденном им поприще, нам известны. Мы знаем также и то, что первоначально принялся он за гражданскую администрацию, не оставляя при том и военных действий. Проникнутый убеждением, что началом премудрости для горцев должен быть страх Божий, Шамиль настойчиво занялся распространением Шариата и постепенно искоренил в своей стране Адат.
Оставляя в стороне общие правила Шариата, мы будем рассматривать только те из них которые непосредственно касаются кровомщения; но прежде всего, следует вникнуть в некоторые подробности кровомщения по Адату и в значение тех его выгод, которые побудили Шамиля энергически преследовать этот род правосудия.
Для возбуждения «Канлы», не было необходимости в тяжком оскорблении, в кровной обиде: и до него, и при Шамиле, поводом к убийству и к прямому его следствию – к кровомщению, могли служить не только бесчестные сестры, или жены, или другая подобная же обида, но и самая ничтожная брань, самое малое воровство, как например, воровство курицы: пылкий горец не умеет удерживать порывов своего горячего, или как он выражается, своего «большого» сердца; он не способен обсудить, а тем менее, обдумать хладнокровно то неприятное обстоятельство, которое бросилось ему в глаза, коснулось его слуха, или вывело его из обычного far niente каким-нибудь другим способом: он немедленно дает на все это надлежащего свойства ответ, последствия которого обдумает уже после того, как дело будет кончено. К тому же, горец терпеть не может постороннее вмешательство в свои частные дела, а любит обделывать их собственноручно. В заключение, он носит при себе оружие, с которым никогда не расстается, и которым, подобно Александру Македонскому, разрубает всякий затрудняющий его узел.
Лишь только, по поводу какой-нибудь ссоры или недоразумения, совершалось убийство, – начиналось дело кровомщения. Отец, сын, брат или другой родственник убитого, имеющий право отмстить его смерть, немедленно приступал к исполнению этой «священной» обязанности; и тогда представлялись четыре случая.
Во-первых, убийца мог, как упомянуто выше, спасти себя от мщения бегством. Во-вторых, он мог оставаться дома на основании причин, которые будут изложены ниже. В-третьих, могло случиться, что ближайшие родственники убитого, по малолетству, долгое время не имели возможности исполнить лежавшей на них обязанности, и наконец, в-четвертых – все действия обеих сторон обеспечивались, в своем успехе богатством, общественным положением, родственными связями, ловкостью, настойчивостью и даже физическою силою противников, что конечно много разнообразило ход дела, а следовательно, запутывало и отдаляло окончание его на десятки, а иногда, как это видно, даже на сотни лет.
Стр. 1427 …В первом случае, убийца имел только одно средство спасти свою голову: бежать к Русским, и объявить, что он желает помириться. Но прежде чем достигнуть этого, ему приходилось испытать много нелегких ощущений: пока не введет он в Русские пределы и не явится Русскому начальству, – ему нельзя было вздохнуть свободно, и ни на одну минуту не мог он считать себя в безопасности. Все, что встречалось на его дороге: лес, гора, куст, овраг, – все грозило ему засадою; везде и во всем ожидали его встреча с врагом. Немного и в жилых местах находил он таких преданных друзей, которые согласились бы дать ему в своих домах пристанище, хотя бы для ночлега: в редкой деревне не было кого-нибудь из родственников и друзей убитого им человека, которые или немедленно дадут знать о прибытии в их места убийцы, или сами постараются захватить его; и тогда, часть мщения, может пасть и на гостеприимных хозяев, которые очень хорошо знают, что в этом случае до кинжала менее нежели один шаг. Известие же об убийстве облетало страну так быстро, что почти всегда опережало в пути убийцу, который должен был днем скрываться в лесу, или в непроходимых ущельях гор, а ехать мог только ночью.
Между тем, пока он странствовал, родственники его старались склонить кровомстителя к примирению, выставляя ему на вид ту простую истину, что убитого воротить уже нельзя; а между тем, если дело кончится мирнолюбовно, то это будет и для Бога приятно и для него выгодно.
Нередко случалось, что «обиженный» соглашался, и объявлял свои условия. Тогда родственники обидчика, сделав их возможно для него выгодными, давали ему о том знать, и он если был согласен, немедленно возвращался, расплачивался со своим мстителем и становился большим его приятелем, «кровным братом», что иногда бывает важнее звания родного брата, потому что налагает на бывших врагов обязанность быть полезным друг другу, и в случае надобности умереть друг за друга. О предмете же ссоры не было и помину, и дело это предавалось забвению на вечные времена. Но случалось иногда, что убийца или кровомститель не соглашались помириться; или же последний предлагал такие условия, которых, при всем желании первого, невозможно было выполнить. В таком случае, Канлы продолжалось до тех пор, пока обидчики не попадались в руки обиженного, или время и размышления не смягчали требовательности последнего.
Бывали также и такие примеры, что убийца оставался дома и спокойно выжидал, что с ним будет, подобно тому, как делалось в тех местах, где это составляло обычай. Но здесь такой поступок был не что иное, как самонадеянность, основанная на сознании превосходства своих сил, делавшая убийцу недоступным для мщения слабого мстителя. В этом случае, грубость физической силы, злоупотребление материальными средствами и наглое пренебрежение к правам другого и ко всему, что отзывается законом, обнаруживались во всем своем апогее. Против этих то «сильных земли» преимущественно были направлены строгие постановления Шамиля. В последствии можно будет убедится, что и действительно эти люди должны были более нежели кто-нибудь быть недовольными действиями Шамиля.
Несмотря на благоприятные условия, окружавшие такого убийцу, жизнь его все-таки была не вполне обеспечена, и точно также завесила от несчастливой встречи с противником, как и жизнь убийцы – бедняка. Кроме того, и шансы их легко могли измениться, потому, что если слабый бедняк не мог сделаться вдруг сильным богачом, то этот последний легко мог обратиться в самого бедного голяка, и тогда они менялись ролями.
Но чаще всего случалось то, что родственник убитого обращал свое внимание на родственников убийцы, если последний успевал скрыться. Тогда кровомщение принимало грандиозные размеры: мститель и его родственники в свою очередь подвергались мщению, которое потом снова обращалось на противников. В результате всего оказывался излишек: каждая сторона считала, что от нее пало жертв гораздо более, нежели сколько по справедливости следовало, и вражда становилась нескончаемою. В подтверждение этого, приведено несколько примеров, между которыми один в особенности отличается своим кровавым свойством и отсутствием здравого смысла. Это случилось в ауле Чох в Кази-Кумухе.
Один молодой человек, желая жениться на любимой им девушке, сделал предложение ее родителям. Не стесняясь полученным отказом, он возобновлял свое предложение еще несколько раз, но все с одинаковым неуспехом. Наконец, раздраженный неудачею, он является к отцу своей любезной и требует объяснения, по какой причине он не хочет отдать за него свою дочь? Отец весьма прямодушно отвечает, потому, что не хочет. Тогда влюбленный молодой человек вынимает кинжал и всаживает его в живот старика. Но старик очень хорошо предвидел с каким намерением задорный горец мог прийти к нему в дом, и в то самое мгновение, как тот брался за кинжал, – старик выхватил из-за пояса пистолет и, выстрелил в грудь будущего зятя, упав вместе с ним мертвым. На выстрел и на шум, произведенный домашними старика, сбежались соседи, между которыми были родственники обеих жертв. Без лишних околичностей взялись они за кинжалы и тут же отпраздновали тризну по убитым: произошла резня, в которой 25 чел. легли в продолжении самого короткого времени. Не довольствуясь этим, оставшиеся в живых родственники еще долго вели Канлы самым ожесточенным образом. Наконец соседям и друзьям их удалось кое-как свести запутавшиеся счеты, и склонить врагов на мировую.
Горские общества, в которых существовал обычай оставаться убийце в своем доме, руководствовались вышеприведенною истинною о неисправимости совершенного убийства, о бесполезности мщения за него и о выгоде полюбовной сделки. В этом случае, они могли назваться цивилизованными в сравнении с прочими обществами, где этого не было, потому, что хотя подобное убеждение имело в своем основании корыстолюбие, но посредничество, со стороны властей, допускавшиеся в делах кровомщения, – показывало некоторое стремление к усовершенствованиям по части юстиций.
Тем не менее, кровомститель не был обязан заявлять свою обиду в суд, или начальству: если хотел, то он имел полное право сам искать себе удовлетворения.
В последнем случае, он начинал свое дело тем, что при помощи родственников разрушал дом убийцы до основания; а если, по каким-нибудь причинам, нельзя было сделать этого с домом, то разрушению подвергалась какая-нибудь часть его: конюшня, сарай, клеть, или что-либо из движимого имущества, и если попадался при этом убийца, то его по степени кровожадности противника тут же предавали смерти, или представляли в суд.
Если кровомститель, не желая прибегать к самоуправству, требовал посредничества суда старшин, то суд этот, выслушав, жалобу, старался прежде всего склонить обиженного на мировую и, если это не удавалось, то дом убийцы предавался разорению уже официальным порядком, а сам он изгонялся из деревни навсегда. Но и за тем «обиженный» не всегда считал себя удовлетворенным вполне: если только не был он совершенно бессилен, то и по исполнении судейского приговора, он находил справедливым мстить убийце на смерть.
Стр. 1428 …Но такие скорые и действительные меры могли быть употреблены только против такого убийцы, который не имел никакого значения. С убийцею же богатым и сильным, дело кончалось по большей части мировою, и не редко на тех условиях, какие считал достаточными сильный противник.
Из этого видно, что правительство пользовалось весьма набольшею самостоятельностью и столько же мало могло служить защитою слабым и угнетенным, а потому и между приведенными двумя способами кровомщения не могло существовать значительной разницы: в основе обоих лежало то же своеволие и тот же гнет сильного над слабым. В Кородинском обычае было, по крайней мере, хорошо то, что дела кровомщения почти на половину оканчивались мирным образом; тогда как в обществах не столь цивилизованных, как например в Гидатлинском, не было почти ни одного дома, где бы ни пахло кровью.
Когда кровомщение доставалось малолетним, то во всех обществах, как в образованных, так и в невежественных, убийца оставался дома, проживая иногда рядом с будущим своим мстителем. В ожидании его совершеннолетия, никто не смел тронуть убийцу, или сделать малейший упрек, хотя бы преступление его было самого вопиющего свойства. Если это был человек порядочный, то он старался в это время сойтись с малолетним и с его воспитателями, чтобы постепенно приобрести их расположение и в последствии, к наступлению совершеннолетия, устроить мировую. Чаще всего, это удавалось. Но случалось и то, что убийца, не расположенный искупить свою вину, – устраивал заблаговременно свои домашние дела и, не дожидаясь совершеннолетия, бежал к Русским, нередко оставляя на память родне еще какой-нибудь кровавй знак.
Рассказав эти обычаи, следует повторить еще раз, что все приведенные положения очень много разнообразились внешними условиями, в которых находились враждующие стороны. Эти условия, парализируя действия закона (если только он был) и правительства, делали их совершенно бессильными; вернее же сказать: ни того ни другого не было в этой классической стране своеволия и беспорядка. Только человек, лишенный ума, да грудной младенец, не могли заметить неестественности и пагубностных последствий такого хода дел. По своему разительному сходству с тем и другим, не замечали ее и горцы. Из них из всех, может быть, один только Шамиль смотрел на это вполне трезвым взглядом; и вот он «взял в одну руку шашку, а в другую Коран», и с помощью этих средств воспитывал и наставлял на ум своих неразумных детей.
– Я требовал только того, что написано в Коране, неоднократно повторял он, рассказывая мне подробности Канлы: – от себя же, я ничего не прибавлял… Но за неисполнение предписаний Корана, я беспощадно рубил головы, потому, что в Коране записано пророком только то, что сказал ему Бог; а кто не исполняет повеление Бога, тот не должен жить ни одной минуты…
Реформы, произведенные Шамилем по части кровомщения, были немногосложны, но по результатам очень капитальны. Основываясь на постановлениях Корана, он объявил, что хотя всякая пролитая кровь непременно требует для своего возмездия крови же, но она должна быть обращена на того именно кто ее пролил. Поэтому, строго воспретив кровомстителям обращать свою месть на родственников убийцы, он объявил неисполнителей этого ослушниками против Корана, а следовательно подлежащими смертной казни. Несколько голов, снятых вслед за изданием этого постановления, доказали справедливость и непреложность его, а вместе с тем, упокоили и большинство населения, оградив слабых от слепой и безумной ярости их старших братьев. Эти последние убедились теперь, что настало то время, когда для того, чтобы убить человека, нужно по крайней мере подумать о том, как бы удобнее это сделать; потому что кроме живых врагов кровомстителей, противником их являлась какая-то сила, от которой не могли они спастись ни в своем, ни в чужом обществе, и которая более нежели когда-нибудь заграждала им дорогу к Русским. Пробираясь в наши пределы, убийца непременно должен был заехать в какую-нибудь деревню, чтобы запастись съестными припасами, или, по крайней мере, подкрепить свои силы; потому, что он оставлял родину всегда внезапно, впопыхах. Часто не имея возможности захватить с собою кусок хлеба. Но теперь в каждом селении, кроме родственников и друзей убитого им человека, его ждали: или старшина с десятскими, или наиб с мюридами. Кроме частных сведений о происшествии, они получали еще официальное от начальства той местности, где происшествие случилось. Так как всякий горец, отправляясь из своего наибства в соседнее, должен был, по заведенному Шамилем порядку, запастись от своего наиба билетом, удостоверяющим его личность, а также надобность, которую он имеет, и срок отпуска, – то убийца, вздумавший заехать в населенные места без этого вида, был бы немедленно открыт и отправлен за караулом в свое место.
Эта последняя мера и была тем невиданным до тех пор врагом, которого убийца встречал везде, где не появлялся.
Вторым распоряжением Шамиля было запрещение разрушать недвижимость убийцы. Ослушники делались ослушниками против Корана. Основанием этой меры послужили две причины: во-первых, в Коране об этом ничего не сказано, а во-вторых, предлагая настоятельно горцам «Дийэт», Шамиль находил свое распоряжение необходимым между прочим для того, чтобы не отнимать у ответчика средств к уплате за пролитую им кровь.
Говоря об этом, Шамиль выразился таким образом: – Я думал, что дом убийцы совсем не виноват в том, что сделал его хозяин, а между тем последний поневоле должен был бежать из деревни, потому, что заплатив цену крови, он часто лишался возможности снова устроить свое хозяйство, в если бы и смог он это сделать, то все-таки новые постройки кололи бы глаза многим, да и хозяину их было бы не совсем ловко.
Все прочие постановления Шариата, введенные Шамилем, заключались в следующем:
Родственник убитого мог расправиться с убийцею сам, если имел на то возможность, т.е., или убить его, или взять цену крови, не обращаясь к посредничеству начальства. Но в первом случае, он обязывался представить доказательство того, что поступил основательно. Гораздо было для него выгоднее заявить свою обиду начальству: тогда, если убийца не успевал скрыться, его брали и отдавали в руки мстителя, предложив наперед последнему взять цену крови. Если же убийца скрывался, то сведения о нем сообщались во все наибства, с требованием высылки его в свое место тотчас как будет пойман. Кроме того, кровомститель имел право отправиться на розыск сам, и ему предоставлялись тогда от начальства всякие к тому средства.
В отношении малолетних кровомстителей, постановления остались те же. Шамиль дополнил их только тем, что вменил воспитателям в непременную обязанность внушать своим питомцам желание окончить дело миролюбиво. Ответчиков он также обязал употреблять к тому все свои старания, и кроме того, учредил за ними бдительный надзор, лишавший их возможности уклониться от должной ответственности.
Стр. 1429 …За кровь, по Шариату, установлена была следующая такса: За всякого мусульманина убийца должен был заплатить 100 верблюдов или деньгами 80 тун. (800 р.с.), за иноверца – треть этой суммы. За пленного ответственности совсем нет, исключая той платы, которою убийца должен был удовлетворить хозяина убитого, по взаимному соглашению. Плата всегда была самая ничтожная. Цена крови была одинакова для всякого пола, возраста и звания.
Кровомститель мог взять цену крови и меньше установленной. Если же убийца не соглашался, или не в состоянии был заплатить требуемой суммы за кровь, а мститель не желал оказать ему снисхождения, – то первого предавали в руки последнего, который немедленно лишал его жизни. Исполнив это, или же взяв цену крови, кровомститель считался вполне удовлетворенным.
Исключения из этих правил не было ни для богатого, ни для сильного, ни для наиба, ни для самого Имама. Если кровомтитель, предоставив решение своего дела начальству, имел причины быть недовольным распоряжением его относительно розысков убийцы, медленности, или несправедливости приговора, – то жаловался начальству высшему и наконец, Имаму, от которого исходили повеления, не допускавшие отлагательства и не встречавшие ни апелляции, ни ропота на несправедливость решения.
Заметное уменьшение процессов по поводу кровомщения, и напротив того, увеличение числа случаев миролюбивого окончания их показало, что меры, принятые Шамилем, были очень действительны и что реформатор в совершенстве знал дух своего народа и вник во все особенности его характера. И если бы последние восемь или десять лет своего Имамства, Шамиль был также деятелем и также настойчиво входил во все подробности своего управления, как делал это прежде, – то очень может быть, что ему довелось бы насладиться более зрелыми плодами своих трудов, а это самое, без сомнения, на половину бы уменьшило хлопоты, которые предстоят Русскому Правительству по части кровомщения. Во всяком случае заслуга Шамиля в деле Канлы велика.
30-го апреля. Сегодня Шамиль рассказал мне об одном способе лечения в горах глазной болезни. Способ этот очень прост и, судя по его описанию, принадлежит к разряду так называемых симпатических средств.
Больному (всякого возраста) ежедневно промывают глаза молоком женщины, в первый раз сделавшейся матерью. Непременным условием при этом полагается, чтобы первенец этот была девочка. Предварительно употребления, в молоке разводят небольшое количество сахару. О пользе этого лекарства «написано в книгах», и, по словам Шамиля, действие его, в самом деле, весьма целебно.
Тем не менее, целебного свойства этого незаметно на Софият, пятилетней дочери Шамиля от Шуаннет. В первый раз начала она страдать глазами три года тому назад. Женское молоко помогало ей, но ненадолго: болезнь возобновлялась неоднократно, и, между прочим, в последний раз во время пребывания семейства Шамиля в прошлом году в Темир-хан-Шуре. За время же путешествия в Калугу, болезнь значительно усилилась, так что с прибытием сюда сделалось довольно сильное воспаление. Через короткое время, вследствие возмутительной нечистоплотности, в которой содержались маленькие дети Шамиля в первой месяц пребывания их в Калуге, воспаление достигло высокой степени, а через несоблюдение самых необходимых диетических условий (Софият постоянно дают мед, разные сладкие и жирные кушанья), – на глазах ее стали показываться темные пятна и легкие бельма. Но все же, это нисколько не побуждало ее родителей просить медицинского пособия; только тогда, когда мне случилось увидеть эту девочку, Шамиль склонился на мои убеждения, и с согласия Шуаннет решился допустить медика осмотреть ребенка.
Доктор Кричевский признал болезнь Софият последствием золотухи и, невзирая на зловещие размеры ее, объявил, что он излечит ее радикально, если только все его требования будут выполнены в точности, причем предупредил, что отступление от предписываемых им условий будет иметь скорым результатом слепоту. Напуганная этим предсказанием, Шуаннет прислала сказать мне, что готова изрезать свою дочь на части, лишь бы не дать ей ослепнуть.
В самом непродолжительном времени оказалось, что для горских женщин обещание и исполнение не имеют между собою ничего общего, по крайней мере, в некоторых случаях.
Назначив соответственные болезни фармацевтические средства и диету, а также строго предписав наблюдать величайшую опрятность и чистоплотность, доктор повторил обещание вылечить Софият в течение двух месяцев.
Лишь только началось действие мушки, Шуаннет сорвала ее, чтобы прекратить слезы ребенка. На мои убеждения, она отвечала собственными слезами и просьбою принять на себя труд исполнять (самому) докторские предписания, потому, что сама она не в силах этого сделать, а другим Софият не дается.
Выдержав полное действие мушки, девочка начала уже привыкать и к рыбьему жиру; но матери ее продолжительность лечения, а в особенности диеты, показалась несообразною со здравым рассудком; исполняя прихоти ребенка, она начала давать больной и мед и все, что только может быть в ее болезни вредно, а в заключение, взяв на свою обязанность поддерживать произведенную мушкою рану и давать рыбий жир, – она прекратила и то и другое. Предписание доктора о соблюдении опрятности и о предохранении глаз от действия света тоже оставлено без внимания, а чтобы распоряжения эти не дошли до моего сведения и не встретили оппозиции, Шауннет перестала отпускать ко мне свою дочь; на вопросы же о состоянии ее здоровья, я получал каждый раз самые благоприятные ответы. Наконец, уже сам Шамиль привел ко мне Софият и просил осмотреть ее глаза, находя, что они очень нехороши. Это действительно было так: бельма и пятна увеличились, и девочка не могла смотреть против самого слабого света, а окружающие предметы едва различала. Призванный доктор объявил, что теперь он уже не в состоянии ей помочь; но что есть еще одно весьма нелегкое средство возвратить ей зрение, и то не вполне, именно: освободить больную из под родительского надзора и предать ее в глазную лечебницу, в противном же случае, Софият должна окончательно и неизбежно ослепнуть.
На первую часть этого сообщения Шуаннет отвечала по-прежнему – слезами и выражением готовности подвергнуть свою дочь всевозможным истязаниям. Относительно же предложенного средства, она торжественно объявила: «пусть лучше умрет она, нежели я с нею расстанусь».
К чести Шамиля следует сказать, что он, не задумываясь, изъявил согласие отдать Софият на попечение Русских. Если же не восстал против упорства Шуаннет, то собственно на основании существующего у горцев обычая, по которому малолетние дети находятся в полном распоряжении у женщин, а мужчины ни в каком случае не должны мешаться в их женских делах.
Таким образом, если дочь Шамиля лишится зрения, то причиною этого будет не отсутствие в докторе искусства или усердия, но единственно упорство Шуаннет.
Письмо Шуаннет к Якову Улуханову (на Русском языке). Любезный братец Яков Иванович! С большим удовольствием пользуюсь предстоящим случаем, чтобы засвидетельствовать вам мое глубокое почтение и родственную любовь. Имам, муж мой, также свидетельствует нам свое почтение и мы оба просим вас передать от нашего имени эти родственные чувства всем нашим добрым родственникам. Письмо это доставит вам Гази-Магомет. Прошу вас, любезный братец, а также и всех наших уважаемых родственников, оказать ему такое же гостеприимство, как бы мне самой: Гази-Магомет вполне заслуживает уважения всех людей своими высокими достоинствами и прекрасными качествами своего сердца. Исполнив мою просьбу вы доставите большое удовольствие и мне и Имаму. Ваше гостеприимство и внимание, которое вы окажете Гази-Магомету, мы будем считать большим для себя одолжением.
Стр. 1430 …Жизнь наша в Калуге продолжается по-прежнему, в совершенном довольстве и спокойствии. Благодушный Государь пожаловал Имаму еще 5 т.р., и мы теперь живем в полном изобилии. Всех нас очень сокрушает мысль, что когда-то настанет время, когда мы будем иметь возможность представить Ему хоть какой-нибудь знак душевной к Нему признательности, сделать для Него полезное или приятное. Пока нам остается только молиться за Него. Мы молимся за Него горячею молитвою, молимся каждый день: Имам всем нам приказал это; но если бы он и не приказал, мы сами бы молились также горячо и также усердно.
В настоящее время, когда с наступлением весны на деревьях и на земле показалась зелень, наш прекрасный дом сделался еще лучше: из него можно видеть на очень далекое пространство, и везде на этом пространстве видим мы зеленые горы, зеленые леса и много деревень, окруженных зеленью. Я не знаю, чего еще нам желать: мы счастливы, благодарим Бога и благословляем Государя. От души желаю и вам такого же спокойствия душевно, каким наслаждаюсь я.
Прошу вас, любезный братец, исполнить одну мою просьбу: потрудитесь засвидетельствовать мое душевное почтение супруге и дочери вашего Моздокского коменданта, и сказать им, что я много благодарю их за оказанное мне внимание, и что никогда его не забуду. Вместе с тем прошу вас убедительно, не отказываться написать к нам когда-нибудь хотя бы несколько строчек: ваши письма доставят нам большое удовольствие, и мы за них будем вам очень благодарны.
Поручая себя вашей доброй памяти и желая вам всего лучшего в жизни, остаюсь любящая вас сестра, нуждающаяся в помощи Божией, Шуаннет жена Шамиля. Нуждающийся в помощи Божией чужестранец Шамиль.
Письмо Магомета-Шеффи и жены его Аминат. Любезным родителям: Хаджи-Асамму и Хадидже, братям: Исмаилу и Алию, сестрам и всем прочим родственникам.
Мир и благословение Божие! Во-первых, желаем быть вам под покровительством Всевышнего, во-вторых, уведомляем вас, что мы живы и здоровы, живем спокойно и счастливо, во всяком довольствие, без тоски и печали, опечаливает нас только то, что мы живем в разлуке с вами, но таково предопределение Всевышнего, Он делает со своими рабами, что Ему угодно. Не беспокойтесь об нас; нам здесь так хорошо, что лучшего, и желать нельзя. Государь Император все более и более увеличивает к нам свое Монаршее благовония: вместо 10-ти т., которые получали прежде, теперь получаем мы 15 т., да наградить его Бог за это, Он поступает с нами, как отец с малыми своими детьми. Извещая вас об этом, надеемся на ваше великодушие, что и вы не оставите нас в неизвестности о своем положении. Прошу тебя, любезный брат Исмаил, поцеловать за меня любезных детей твоих: Аминат и Исхака, нам очень бы хотелось посмотреть на них. Писано в Калуге 1278 года 22-го числа месяца Шуаля. Бедные, нуждающиеся в помощи Божией, Магомет-Шеффи и Аминат.
Письмо Абдуррахмана к Джемаль-Эддину. Любезный родитель Джемаль-Эддин, мир вам и благословение Божие, да сохранит вас Бог от всяких неприятностей. Получим ваше благородное письмо, мы оказали ему должное уважение. Положили его на голову и глаза, приняли его как дорогого гостя словами: просим покорно, добро пожаловать письмо хорошего писателя!
Благодарю вас за то, что вы не забыли упомянуть в своем письме и обо мне, – это доставило мне такое удовольствие, как будто я виделся с вами и лично беседовал. С каким бы удовольствием я теперь посмотрел на вас и поцеловал не только вашу благородную руку, но вашу благородную стопу! Об этом я прошу и молюсь Всевышнему, надеюсь, что и вы присоедините к моим мольбам ваши светые молитвы! Что касается до нас, то мы, слава Богу, по милости великодушного нашего Монарха, живем в совершенном довольстве и спокойствии, без тоски и печали, неприятно только то, что мы живем в разлуке с вами. Я посылаю вам это письмо для того, чтобы засвидетельствовать почтение всем нашим домашним, в особенности вам и любезному брату своему Сейду-Ахмеду-Бедави. Любезная дочь твоя Зайдат также кланяется всем нашим родственникам, в особенности тебе. Не забывайте нас в ваших святых молитвах. Писано в Калуге 1278 года 22-го числа месяца Шуаля. Бедный, нуждающийся в помощи Божией, Абдуррахман.
Письмо Хасама Хаджио Бен-Нурич, взятого в плен в Кахн. Любезному брату Мухаммеду и всем прочим родственникам, мир и благословление Божие! По приезде Шамиля в Богоспасаемый град Калугу я отправился к нему для свидания с ним и его детьми и узнал от него, что вы живы и здоровы, воздал Всевышнему хвалу и благодарение. Что касается меня, то прошу вас на счет меня не беспокоится: я жив и здоров и совершенно счастлив, по милости Государя Императора произведен в чин поручика, командую полком, состоящим из ста пятидесяти чел., живу недалеко от Имама и по временам навещаю его. Писано в Калуге 1278 года 23-го числа Шуаля. Нуждающийся в помощи Божией Хасан Хаджио Бен-Нурич. Ашильты.
Письмо Вали-Кизы к родственникам в Гарчиги и Арсахан. Мир вам, благословение Божие! Вот я по воле Всемогущего нахожусь в отдалении от вас, что делать, таково предопределение Божие. Знаю, вы желаете, чтобы я жила с вами, благодарю вас за это желание – мне и здесь при семействе Шамиля хорошо по милости милосердного нашего Монарха. Не беспокойтесь обо мне, я совершенно счастлива, нет у меня никакой тоски и печали, кроме только той, что живу в разлуке с вами. Посылаю вам на память янтарные четки, а жене вашего сына – тафту, прошу вас принять от меня эти посылки, как знак моей вам любви и душевного расположения. Писано в Калуге 1278 года 23-го числа Шуаля. Бедная, нуждающаяся в помощи Божией, Вали-Кизы.
1-го мая. Вчера приехал в Калугу Магомет-Амин, и остановился в доме Шамиля. Свидание бывшего Имама с его бывшим мюридом было интересно и заключало в себе много смысла. Нет сомнения, что они имели многое для передачи друг другу. Магомет-Амин рассказывал о нравах, обычаях и об особенностях наречия Абадзехов, а также и Турков, с которыми он имел частые сношения и даже был в Константинополе, где, по случаю происходивших в то время переговоров о мире с Россиею, его чуть было не арестовали, невзирая на то, что он считается ген.-л. Турецкой службы. Рассказы его о Турции, по-видимому, усилили и утвердили в Шамиле то невыгодное мнение о ней и нелюбовь к Султану, которые он питал до сих пор; а Магомет-Амин, имеющий с своей стороны причины быть недовольным Турецким правительством, – постарался украсить свои рассказы меткими сарказмами и ловкими оборотами речи, на что, как кажется, он большой мастер.
Стр. 1431 …Репутация набожного человека и ревностного мюрида, которою Магомет-Амин пользовался в прежнее время, осталась бы за ним и теперь, если бы множество намазов, совершенных им за короткое пребывание в Калуге, не показывали желание порисоваться, в глазах Шамиля, Таравехами, и пощеголять перед бывшими своими товарищами мюридами особыми молитвенными приемами, вероятно заимствованными им от Мекских ханжей, или от его недругов – Турков, которые, не смотря на то, в мнении его и в мнении всех горцев, считаются настоящими законодателями мод» и Магомет-Амин, усваивая себе фасон в костюме и способ ношения оружия от Турков, – передавал постепенно изменения в том и другом своим родичам в Дагестане. Точно также подражает он Туркам и в обращении, и теперь видимо старался изумит простодушных горцев своим наружным лоском и занятием светских приличий. Но все это, подобно наказам с Таравехами, выходило у него уж слишком неискренно и только послужило для защитников Гуниба поводом втихомолку подсмеиваться над ним и прозвать его «Кизилбашем», слов, которое в полном переводе означает лгун, хвастун. Вообще, впечатление, произведенное Магомет-Амином на горцев, нельзя назвать вполне для него приятным. А что касается Шамиля, то мнения своего о «теперешнем» Магомет-Амине он не высказал еще ни словом, ни жестом.
5-го мая. Сегодня, Гази-Магомет с прочими горцами выехал в Темир-Хан-Шуру. Отъезд его был назначен на другой день отъезда Магомет-Амина, т.е. 3-го числа; но вследствие оказавшихся разного рода неисправностей относительно дорожных сборов, Шамиль отложил поездку до 4-го числа. Утром же этого дня, он прислал просить меня к себе для сообщения одного очень экстренного обстоятельства. Отправившись тотчас же на свидание, я был встречен вопросом: есть ли у нас такие нехорошие дни, в которые нельзя делать ничего важного? Я ответил утвердительно и назвал понедельник.
У нас тоже есть такие дни, сказал Шамиль и потом поспешно спросил: – а, что можно ли отложить отъезд Гази-Магомета да завтра: не составит ли это разницы? Начальство не будет за это сердиться на нас?
Я поспешил успокоить его и потом спросил – какой день считается у них черным? – Таких три дня, отвечал Шамиль: воскресенье, понедельник и суббота; но из этих дней суббота самая черная: в этот день мы ничего важного не предпринимаем.
Из дальнейшего разговора оказалось, что у горцев (надо полагать, что и всех мусульман) есть и легкие дни. Их два: среда и четверг. Среда пользуется такою привилегию, что если мусульманин будет брить голову сорок сред сряду, – то из него непременно выйдет человек ученый, который со временем поглотит всю книжную мудрость. Из числа членов семейства Шамиля, только один Гази-Магомет исполнил это в точности, и на этом основании пользуется репутациею ученого человека. Впрочем, он действительно обладает большим запасом знаний. Что касается четверга, то этот день считается самым легким и удобным для начала всякого рода сложных предприятий, и Шамиль всегда вступал в поход против нас не иначе, как в четверг.
5-го мая, когда, по последнему назначению Гази-Магомет должен был выехать, приходится в четверг, но и четвертым числом была среда, которая, кроме своей «легкости», есть день весьма знаменательный для мусульман вообще, а для Гази-Магомета в особенности. Я отметил это Шамилю, и спросил, не потому ли он назначил для отъезда четверг, что этот день, быть может, в особенности благоприятствует путешествующим? Шамиль отвечал, что и среда очень хорошее для этого время, но что именно нынешняя среда, 4-го мая по нашему стилю, считается у них самым тяжелым днем в целом году, потому, что в этот день случилось ужасное событие, явившее собою весь гнев Бога на преступных людей. Вслед за тем, исполняя мою просьбу, Шамиль рассказал мне легенду, про которую, по его словам, он совсем было позабыл, но к счастью, просматривая вчера свои книги, снова напал на нее. Сущность легенды заключается в следующем.
Во времена давно минувшие, «еще задолго до Евреев», в Арабистане, лежащем по близости Египта, проживал пророк Самуд, посланный Богом для удержания жителей этой страны от греха, в котором они постоянно пребывали. Исполняя свое назначение, пророк Самуд проповедовал людям заповеди Божие и учил их жить таким образом, чтобы угождать Богу. Не взирая однако на всегдашние напоминания и поучения, жители Арабистана не только не оставляли преступного своего поведения, но укрепляясь в грехе, побуждали посланника Божия на проповеди более суровые, обратившись под конец в угрозы и обещания вызвать на преступников возмездие свыше. Но вместо покаяния и исправления, жители Арабистана совсем оставили Бога и до того предались разврату, что привели пророка в ужас и негодование и он, убедившись в бесполезности своих увещаний и необходимости наказания преступных людей, – начал молить Бога о ниспослании на них кары. Тогда Бог приказал подняться такой сильной буре, что действие ее были раскрыты все дома и подняты на воздух бывшие там люди. Порывистые вихри долгое время носили преступников по всей стране, и не затрудняясь встречными препятствиями, продевали их сквозь всякие отверстия в домах и деревнях также свободно, как нитка продевается сквозь ушко иглы. Гнев Божий окончился только с истреблением всех людей и всего, что было ими создано.
Рассказ этот сопровождался большим одушевлением, заметным как в словах, так и в жестах Шамиля. Он закончил его вопросом: можно ли, после этого, решится начать в столь несчастный день такое далекое путешествие, какое предстоит Гази-Магомету и о которое к тому же имеет в своем основании весьма неблагоприятное для него условие, именно: самую тяжелую неизвестность.
Не надеясь опровергнуть такого довода, я вполне согласился с Шамилем, чем по-видимому доставил ему большое удовольствие.
8-го мая. Сегодня, прогуливаясь с Шамилем в саду, я, между прочим, заметил, что теперь в нашем доме сделалось как-будто пусто и что это конечно произошло вследствие отъезда многих хороших людей. Шамиль улыбнулся, и очень спокойно ответил:
А хоть бы они все уехали. Для меня это решительно все равно: если будут со мною жены и мои книги, то, как бы пустынно не было то место, где я буду жить, – оно для меня никогда не будет пусто.
Стр. 1432 …Затем он завел разговор о Гази-Магомете и выразил при этом опасение на счет увлечений, к которым оп по молодости лет способен, и которые могут подвинуть его на какой-нибудь необдуманный поступок.
Такого рода опасение уже было высказано Шамилем однажды зимою, во время поездки Гази-Магомета в Темир-Хан-Шуру. Но тогда он опасался необдуманного поступка со стороны Гази-Магомета в случае невыдачи Даниель-Султаном дочери, теперь же оно возбуждено совсем другим предметом.
Подобно тому, как сам Шамиль, лишившись власти, значения и всего состояния, жалеет искренно только о потере своих книг, сыновья его тоже ни о чем больше не скорбят, как о потере своего оружия, между которым были, например, шашки, стоившие по их словам более 1,000 р.с. каждая, и при том не за дорогие украшения, а единственно за доброту стали и за древность своего происхождения. В бытность свою в минувшем году в Темир-Хан-Шуре, Магомет-Шеффи и наперсник его, мюрид Джемаль-Эддин, имели случай собрать сведения о месте нахождения оружия, а также и фамильных драгоценностей. По этим сведениям, оружие и большая часть дорогих вещей и денег находится у Даниэль-Султана, а все остальное у Кибит-Магома. Сколько мог я заключить из происходивших в моем присутствии разговоров на Кумыкском языке, а также из слов, сказанных собственно мне, братья также мало думают о потерянном богатстве, как и отец их, но что касается оружия, то они совсем были бы не прочь возвратить хоть часть его. Мне неизвестно, какие меры думают они для этого принять; но судя по выраженному Шамилем опасению, можно заключить, что они, говоря с ним об этом предмете, что-нибудь да имели в виду; и Шамиль употреблял все свое влияние для уничтожения в них такого рода помыслов. Вот что говорил он мне об этом:
– Я очень опасаюсь, что Гази-Магомет, приехавши в Темир-Хан-Шуру, будет искать случая возвратить оружие, принадлежащее ему и его брату. Прощаясь с ним, я много говорил ему и о ненадобности теперь для нас оружия и о дурном мнении, которое получит о нас Русское начальство, если мы станем добиваться того, что по праву войны нам уж не принадлежит. Я уверен, что по первому моему слову, Гази-Магомет ляжет на костер также охотно, как сделал это Исхак по слову Ибрагима; но я боюсь, что хорошее оружие составляет для Гази-Магомета, также как и для всех горцев, такой соблазнительный предмет, что если бы на месте моего сына был сам Исхак, то и он мне кажется не послушался бы своего отца. Впрочем, прибавил Шамиль в заключение: если Богу угодно, так этого не случится.
Заговорив через несколько времени о том же предмете с Магометом-Шеффи, – я услышал от него односложную фразу, которую слышал от Шамиля: «нам теперь оружие не нужно».
14-го мая. Мусульманские дети начинают молиться и исполнять все религиозные обязанности: мальчики с семи лет, девочки с девяти. Первым до десяти лет, а последним до одиннадцати лет, молитва не обязательна: она составляет Суинат; это время они могут молиться и изучать требования религии по произволу, и за уклонения и неуспехи взыскания не полагается; только их родителям или воспитателям вменяется в непременную обязанность наставлять детей в Законе Божием со всевозможным усердием. В последствие же, когда «Суннат» обращается в Фарыз, именно: для мальчиков от 13-15-ти лет и для девочек от 13-ти лет, их подвергают за проступки этого рода исправительным наказанием. С этого последнего возраста, т.е. для мальчиков с 15-ти, а девочек с 13-ти лет, дети обоих полов, превращаясь в молодых людей, способных к семейной жизни, – становятся настоящими мусульманами: требования религии делаются для них полным «Фарызом», и они исполняют их наравне со взрослыми, подвергаясь за уклонения и упущения совершенно одинаковой ответственности.
Кроме «Сунната», о котором упомянуто выше, религия предлагает «Суннат» и детям малолетним: они могут молиться и ранее 7-ми лет; но тогда молитвы их, принятые Богом, принесут великую пользу не для них самих, а для их родителей, грехи которых этим способом много будут облегчены.
При таких условиях, дети мусульман приготовляются к будущему своему званию, можно сказать, с колыбели, потому, что их и укачивают, напевая «ля илли-га, илль алла-гу», и забавляют их этою же песнею и всякое к ним обращение начинают этим же стихом; так, что в 7 лет, дети горцев (преимущественно мальчики) по большей части знают все религиозные обряды почти в совершенстве и даже выучивают со слов родителей несколько молитв. С этого же возраста их начинают учить и грамоте (девочек учат только чтению).
