Почтальон vs Редактор

Позади французского маршала колыхался уже знакомый силуэт со смешными опущенными усами: адъютант де Кроссье был, конечно, здесь же, посреди этого всего тумана, который стоял перед глазами раненого графа. А Мюрат сам придвинул себе старый скрипучий стул, присел у изголовья кровати Кутайсова, звякнув щегольскими шпорами, и, достав флягу, естественно наполненную до горлышка превосходным коньяком, протянул ее шевалье. Тот, склонившись над русским, осторожно влил несколько глотков в его разбитый рот, а затем, придвинув пару мутных граненых стаканов, разлил по ним ароматный напиток для себя и своего начальника. Маршал и офицер еще не успели осушить свои порции, как их пленник вдруг резко приподнялся: крепкий, божественный и благородный вкус почти моментально прояснил его сознание, унял пульсирующую боль в голове и груди, и дух вновь вернулся в это, казавшееся уже совсем безжизненным, тело. Мюрат с любопытством смотрел на раненого, допивая свой коньяк, затем начал быстро, почти не останавливаясь, кидать ему вопросы:

– Кто вы, генерал, как вы себя сейчас чувствуете, помните ли момент ранения и все, что было после оного? Мой лекарь говорит, это невероятно, что вы ещё живы после таких ужасных ран…, генерал, вы… вы меня понимаете?

Маршал остановился, сообразив, что его быстрый гасконский выговор, возможно, не воспринимается раненым. Затем, вновь хлебнув из своего стакана, он повторил вопросы более медленно и четко, пристально смотря на Кутайсова.

– Я плохо все помню, господин маршал…! – опираясь на локти и с трудом произнося слова, отвечал Александр Иванович. – На поле при Бородино я вёл полк в атаку на занятую вами батарею в центре позиции нашей, далее свет и тишина…, при Эйлау я уже имел честь лицезреть вашу светлость, а более ничего сказать Вам не имею, ибо смысла в том не вижу, и, будучи у вас в плену, разглашать что- либо не могу…, голова у меня болит очень сильно…, и сердце....

Мюрат сверлил его взглядом, казалось, вся напыщенность и высокомерие сошли с его красивого лица, он был удивлён и… смущён – этот уже давно обреченный и почти мертвый, искалеченный и израненный русский вдруг показался ему живее, чем он сам!

Де Кроссье подвинулся ближе к кровати. Он выглядел будто постаревшим на несколько лет за эти два дня, прошедших с их последней встречи, заросшее щетиной, ранее моложавое лицо, вдруг осунулось, молодцеватые усы обвисли, в глазах стояли тоска и страх. Он повернулся вопросительно к Мюрату и тот кивнул ему, дозволяя говорить.

–Ге…, генерал, – слегка запинаясь, начал шевалье.– Вам, конечно, не ведомо, но это я стрелял в вас тогда ночью, в Смольенске, и уж не знаю почему, бог ли, дьявол, или какая другая сила сохранила вам жизнь тогда. Вам, также как и мне, ведом глас грядущего, но сейчас я в большом недоумении и смущении, в коем давно уже не прибывал. Ещё пару суток тому назад сей глас уверенно пророчил победу Франции в войне, почетный мир и возвращение наших войск на родину, но все изменилось с момента, как вы пришли в себя, и это меня изумляет, ибо вижу я теперь сцены нашего поражения и бегства, гибель Великой армии в снегах, и только об этом сейчас все помыслы мои! Генерал, вы же тоже слышите глас! Прошу, умоляю вас сказать, о чем он вам вещает?

Кутайсов не слушал уже последних вопросов. Как бы предвидя их заранее, он уже давно обдумывал свой ответ, понимая, как много сейчас от него зависит. Памятуя слова Берестова, он хотел ответить максимально осторожно, дабы не позволить своим врагам сделать что-либо, то, что может вновь все изменить. Но тут на него опять навалилась боль, голова закружилась, в горле появился противный привкус крови, он захрипел и начал тяжело валиться на бок, пока де Кроссье не подхватил его. Глоток крепкого коньяка в очередной раз привёл его в чувство, прояснил голову, и Александр Иванович откинулся назад, на белую подушку. Маршал Франции укоризненно покачал головой и начал было подниматься, чтобы уйти, но тут раненный повёл здоровой рукой, делая ему знак обождать.

–Господа,– начал Кутайсов ослабевшим, но твёрдым голосом, как обычно на своем безупречном французском. – У меня был знакомый офицер. Он доблестно пал, сражаясь с вами под Смоленском. Он долго изучал, эм…, природу этого явления, которое известно человечеству на протяжении всей его истории. Он даже оставил в нескольких тайных местах клады, содержащие послания тем, кто услышит сей глас в будущем, с объяснениями, дабы они не знали страха и следовали ему, а как доказательство давности, вместе с запиской помещал мёд и ладан, кои могут долго храниться в земле. А суть его исканий в следующем: глас слышат те, кто может что-то изменить, но не блюдя его повеления или идя против них, а следуя только своему сердцу и разуму. А всего более таковых людей в России, ибо только они способны на великую жертвенность не во имя собственной цели, но ради своей родной земли. А посему, господа, эта война обречена с самого ее начала. Вспомните, сколько раз мы были на волоске, когда монголы были в Киеве, а поляки в Москве, когда на нас шли немцы и шведы, и чем сие заканчивалось. А сейчас – в Москве вы, но, поверьте мне, это ненадолго. Шевалье, вам, наверное, известно, что умирающий слышит глас наиболее часто и отчетливо – так знайте, я слышу его постоянно сейчас....

Голос его затих, ослабленный напряжением сил, Кутайсов хрипло поперхнулся, дернулся, и, в бессилии упав на подушки, тихо застонал. Но когда оба француза нагнулись над ним, он еле слышно, но по-прежнему твёрдо молвил:

– Ваш великий император уже не сможет победить нас! Отсюда, из Москвы, начнётся крушение его империи. Да будет так, это уже не изменить никому из живущих!

Он вновь потерял сознание, и не видел, в каком смятении покидали его Мюрат и де Кроссье. Но, как и расположившиеся уже на квартирах кавалеристы, так и старуха Юлия Алексеевна, хозяйка дома, с удивлением и страхом наблюдали, что храбрейший из воинов Франции, медленно и опустошенно вышел во двор в сопровождении своего удивительно осунувшегося адъютанта. Будто бы не видя никого перед собой, они машинально вскочили на своих коней, и, не говоря более ни слова, удалились, сопровождаемые всей своей блестящей свитой, ожидавшей их в загаженном дворе.

Глава 26

2019 г., Максим Шмелев

Четырёхполосная автострада вылетала из под колёс, разбрызгивая в разные стороны попутные машины. Я мчался из Москвы, почти не разбирая дороги и думая, какой же я беспроглядный идиот: в принципе работы канала связи разобрался, а назначения так и не понял. Не почувствовал посыла обращавшегося прямо ко мне старого, но бесконечно мудрого человека, и тем самым, похоже, подставил его жизнь под неизбежный удар. И зачем он, черт возьми, поехал туда сам, а меня предупредил только в последний момент? Что он может сделать в таком возрасте и состоянии, да будь он хоть трижды этим самым редактором?

В Голицыно я никогда раньше не был, навигатор Яндекса вёл меня через забитое Минское шоссе. Тут я потерял, наверное, часа два, пытаясь прорваться через бесконечную пробку, постоянно съезжая то в левый, то в правый ряд, и вспоминая московских деятелей из мэрии, утверждающих, что ситуация с транспортом в столице за последнее время сильно улучшилась. Мобильного телефона у Евгения Ивановича не имелось, и в течение всего пути я только мог надеяться, что он попробует дождаться меня, а не будет вступать в бессмысленное для себя противостояние с неизбежным исходом. Но когда я, наконец, нашёл нужную улицу и, неаккуратно припарковав машину, вбежал на нужный этаж загаженного и незакрывающегося подъезда, то понял, что все уже случилось. Сердце у меня упало куда-то в бездонный колодец, когда я за незакрытой дверью нужной квартиры я увидел вход на кухню и старые сношенные туфли лежавшего человека. Стресс ударил в голову, я пошатнулся, и тяжело, как будто на каменных ногах, пошёл вперёд.

Евгений Иванович ещё дышал, хрип вырывался у него из окровавленной грудной клетки, в которой было три глубоких ранения.

– Вот же гад, как уделал старика! – подумал я, склоняясь.

Я ещё не знал, кто это сделал, но уже был готов разорвать его на куски от ненависти, ярость клокотала в голове, жилы на лбу, казалось, были готовы лопнуть. Соболев вдруг застонал, когда я его коснулся.

– Найди его, – неожиданно громко прошептал он, булькая кровью, которая текла из разбитого рта. Боевые ордена на его груди (кажется, Красного знамени и Красной звезды, и какие-то ещё) тоже были все покрыты алыми брызгами. – Не дай… ему… он хочет…, завтрашнее шествие… полк…, ты же редактор! – вырвалось у него, и он с последним тяжелым вздохом закрыл усталые глаза.

– Кто, кто он, что он сделает, ну же? – я пытался растормошить его, но, склонившись над телом, вдруг понял, что Соболев уже ушёл. Герой войны, человек, слышавший голос и многое про него понявший, покинул этот бренный мир.

Я вспомнил, как он рассказывал, что однажды, во время войны, спас человека, который потом своим стратегическим талантом и упорством смог реализовать крупные советские наступательные операции. Он не назвал мне, кто это был, и у меня была пара мыслей на этот счёт. Но теперь, в свой последний миг, он сделал все, чтобы заставить меня стать редактором истории, изменить то, что должно случиться, даже не зная, что это будет. И вот я стою над его мертвым телом в полном недоумении, не понимая, что теперь я должен сделать. Да нет же!

Я вымыл руки, с горечью накрыл лицо Евгения Ивановича, на котором было выражение, как мне показалось, одновременно торжества и успокоения, сорванной с кровати простынею, прошёлся по квартире, заглянул в пару шкафов, а затем осмотрел небольшой письменный стол. Оказалось, особо искать даже не было нужно: поверх каких-то судебных бумаг лежал распечатанный листок – подтверждение с booking.com о бронировании Лозинским Д. одноместного номера в гостинице Ритц-Карлтон Москва. В ночь с 8 на 9 мая, сегодня.

Я горестно наклонился к лежавшему на полу телу старика.

– Евгений Иванович, дорогой, вы что-то там говорили про шествие. «Бессмертный полк», завтра после парада Победы, как и каждый год, пойдёт по Тверской к Красной площади. Сотни тысяч мужчин, женщин, детей, простых людей понесут портреты своих геройских предков, как и вы, сражавшихся тогда за победу. Значит, этот… адвокат собирается что-то сделать там. Да, Ritz- Carlton на Тверской, пойдут как раз мимо него. Вот оно. Неизвестно что у него там, но если тот убитый судьишка торговал какими-то непонятными радиоактивными материалами, значит, может быть что-то вроде грязной бомбы, наверняка кустарно собранной. Черт, времени-то совсем мало. Можно позвонить в полицию, сообщить им все данные и пусть они берут его в отеле, если мне поверят, конечно. Нет, наверное, не пойдёт такой вариант, иначе бы они не связывались со мной из бесконечности. Они бы просто вышли на какого-нибудь силовика и точно также бы это предотвратили, но, значит, такой исход ими просчитан. Возможно, если это действительно некое взрывное устройство, он рванет его при задержании. Выход один, коли уж меня избрали. Надо разбираться самому на месте. Медлить нельзя, уже почти 11 вечера, ехать туда, немедленно!

Я поднялся, и, повернувшись к телу Соболева, взглянул на него в последний раз.

– Спасибо вам за все, герой! – подумал я и наспех перекрестился. Затем, убрав тот листок с резервацией отеля в карман, осторожно закрыл дверь квартиры и быстро спустился вниз к машине, на ходу просчитывая наиболее быстрый маршрут. Только в пути я сообразил, что в обычное время пять минут восьмого вечера я сегодня в первый раз не ощутил тот далекий вызов.

Отель Ritz-Carlton на Тверской, почти у самого Охотного Ряда, сверкал огнями окон, светил во все стороны ночной иллюминацией и ослеплял фарами подъезжавших прямо ко входу элитных машин.

– Интересно, что же может случится здесь завтра? – подумал я, подходя к стеклянным крутящимся дверям. Охраннику на входе мой растрёпанный и взъерошенный внешний вид явно не понравился, но я, запахнув мятый плащ и сделав «морду кирпичем», не обращая не на кого внимания, быстро прошёл через металлоискатель и затем, по расписному мраморному полу, направо к блестящей стойке ресепшн. Только возле неё меня буквально охватила мысль:

– Черт, у меня ведь нет с собой никакого оружия, даже перочинного ножа.

Впрочем, с ним меня, наверное, никуда бы и не пустили: охрана на входе просвечивала все сумки входящих в отель.

Сразу, без приветствия, я положил перед стоящим за стойкой молодым человеком в чёрной форменной одежде смятый листок.

– Мне нужно узнать, в каком номере клиент по этому резерву, – сказал я ему тихо, пока его коллега, молодая девушка, что-то оживленно обсуждала по-английски со стайкой китайских туристов. – Просто подозреваю, что он с моей женой…,– и показал ему край зажатой между пальцами купюры в 5 тыс. – Нужен только номер, поговорю с ними, и все.

– Присядьте, пожалуйста, – портье движением подбородка указал мне на кресло рядом, в холле. Я упал в мягкий сафьян и попытался ещё подумать:

– Так, поднимаюсь, звоню в номер, а дальше? Если он вооружён, то шансов у меня мало. Если хочет сделать то, о чем я думаю – бомба или другое устройство сейчас у него там. Интересно, как он это все пронёс, при такой-то охране. Голос я более не слышу, нет даже ощущения попыток выйти на связь. Хочется отомстить ему за Соболева. Кем нужно быть, чтобы вот так зверски искромсать слабого больного старика! Как мне вести себя: сразу наудачу попробовать ворваться в номер или подождать, неизбежно привлекая излишнее внимание охраны?

Пока я пытался все это просчитать, портье уже подошёл и двумя пальцами, с легким поклоном, вручил мне лист бумаги, а я в ответ протянул ему лежавший здесь же на столе тоненький буклет «Moscow Travel Guide Spring 2019», с вложенными вовнутрь деньгами.

– Не подскажете, где это? – спросил я, задумчиво рассматривая цифры 618 на листке.

– Лифт, шестой этаж, направо, и у вас должен быть электронный ключ,– ответил молодой человек. – Только вот… вряд ли он сейчас с вашей женой, если не половой гигант, конечно! – и улыбнулся краем рта. Я вопросительно посмотрел на него.

Он нагнулся ко мне ближе, перешёл на шёпот.

– Только что он вызвал девочку. Господин Лозинский – её постоянный клиент. Вот кстати и она: Злата! – и указал, также подбородком, в направлении лифтового холла всего в пяти метрах от нас, где толпилось несколько человек. Резко поднявшись, я сунул ему в ладонь остававшуюся у меня синюю купюру в 2000 рублей и устремился туда, он проводил меня недоверчивым взглядом, но потом, видимо, совсем потерял ко мне интерес.

Девушка была не совсем юной, скорее лет 27-30, и не похожа ни на дорогую проститутку, ни на эскортницу. Красивая, но слегка угловатая, с копной темных волос до плеч, высокой грудью, соблазнительной спортивной фигуркой, нежным лицом, вздернутым, но немного мясистым носиком, огромными серо-зелёными глазами, минимумом макияжа, одета просто, но дорого: ярко-голубые обтягивающие явно брендовые джинсы, бежевая блузка с короткими рукавами, белые фирменные кроссовки. На плече была сумочка Hermes, вроде бы даже настоящая, не китайская подделка. Я обратил внимание на странное кольцо на ее указательном пальце: серебряное, явно старинное, похожее на перстень-печатку с большим тускло-красным неогранённым плоским камнем. На её чуть пухловатой руке оно смотрелось гармонично. Она взглянула на меня немного странновато, когда я входил в ее лифт вместе с той толпой китайцев. На третьем этаже отеля туристы из Поднебесной буквально выплюнулись из кабинки, и мы остались в кабине вдвоём со Златой, она, отвернувшись к клавиатуре, вставила в прорезь под ней чип-карту и нажала кнопку шестого этажа. Я поднял глаза: теперь девушка в упор смотрела на меня, в ее взгляде чувствовалась какая-то решимость и одновременно недоверчивость. Прошло секунд пять.

– Я иду к нему, – неожиданно, безо всякого вступления, мягко звучащим ровным голосом, с ощущением, как будто кошка мурлыкает, сказала она. – Я готовила это очень долго, голос не передал мне нужной информации сразу. Вам лучше остаться снаружи, посмотрите, чтобы никто не прошёл мимо двери, если что, отвлеките его чем-нибудь. А я все быстро сделаю.

И показала пальчиком с кольцом вниз, в сумочку – там лежал пистолет с глушителем. Я был настолько ошеломлён, что не мог вымолвить ни слова, только головой крутил и тряс.

Раздался мягкий толчок – лифт приехал на нужный этаж, и я как будто вышел из оцепенения.

– Вы… ты…, как ты…? – спросил я, понимая как и с Соболевым, что это звучит довольно глупо.

– Выходим, – бросила она, и по пути к двери стала быстро говорить. – Времени мало. Я знаю, что ты тоже слышишь голос и ищешь его, раз ты сейчас здесь. Он хочет совершить одиночную акцию, устройство у него сейчас с собой в номере, я несколько раз его… обслуживала, видела, что он готовит. Помоги мне. Все вопросы потом задашь, о кей?

– Ладно, – ответил я, пытаясь совладать с собой. – Будь с ним осторожна, он убил старика, такого же, как и мы, убил ещё одного торговца. Хочет взорвать завтрашний парад. Лучше стреляй в него сразу, как войдёшь в номер.

Она остановилась у лакированной деревянной двери комнаты 618, слегка улыбнувшись, подмигнула мне, и, опустив руку с кольцом в сумочку, другой нажала серебристую кнопку звонка.

Номер открылся, я стоял чуть левее и не видел, что произошло после того, как Злата вошла внутрь и произнесла кому-то в легкий полумрак: «Привет!». Затем дверь резко захлопнулась, за ней послышался шум борьбы и отчетливый щелчок. Потом, спустя три секунды, ещё один, и за ним приглушённый, но душераздирающий всхлип. После этого затихло все вообще: никто не шёл по коридору отеля, не говорил в номерах, не ехал на лифте. А ещё через пару мгновений под легкий шелест дверь отворилась прямо передо мной.

Девушка обеими руками как будто придерживала низ живота, по которому расплывалось пятно того же цвета, что и кольцо на её пальце, окрашивая алым ее джинсы и блузку. Она хрипела, и её глаза закатились, а сзади, обхватив плечи, её поддерживал, одновременно целясь мне в лицо из того пистолета с глушителем, высокий седоватый мужик с грубыми, будто криво налепленными скулами. Да, это был тот самый адвокат с судебного процесса Соболева.

– Подними руки, зайди внутрь и закрой дверь, – приказал он и слегка посторонился. – Иначе убью сразу же. Иди так, чтобы я видел твои руки, вот туда, к окну, быстро.

В коридоре по-прежнему было тихо, поэтому шепнувший мне прямо в мозг голос грянул, будто раскат грома:

– Заходи туда, не бойся, жди своего шанса.

И я медленно прошёл мимо убийцы и его жертвы в полумрак номера. Лозинский, не сводя с меня глаз, кряхтя под навалившимся на него весом Златы, захлопнул за мной дверь и включил свет.

Глава 27

1945 г., Евгений Соболев

Ветер гнал по боевому небу низкие, тяжелые, рваные тучи, а под ними все было белым-бело и мокрыми хлопьями валил снег. Февраль в Польше встретил наступающие советские войска непогодой и распутицей, по раскисшим дорогам грязные, мокрые и уставшие солдаты буквально на руках тащили постоянно увязавшие в зловонной каше из снега и грязи артиллерийские орудия, обозные подводы и полевые кухни. У подходивших к Берлину армий все было в достатке: забитые эшелоны снабжения нескончаемой стальной лентой шли на запад, но победоносный скоростной марш  головных пехотных дивизий создал огромный разрыв между фронтом и тылом, и на берегу Одера утомленные передовые части резко остановились, будто скаковая лошадь, вдруг выскочившая к широкому обрыву. За покрытой тонким льдом рекой были мощные и укреплённые позиции немцев, а далее за ними – прямой путь к ненавистной столице Рейха.

Утром 1 февраля Евгений Соболев проснулся после нескольких коротких часов сонного забытья и, откинув полог стоявшей на поляне рядом с лесным аэродромом палатки, раздраженно хмыкнул и плюнул на носок валенка. Погода вновь была нелетной, над лесом висели кучные облака, из которых сыпала острая изморозь, и его лётная куртка быстро покрылась крупными каплями.

– Опять не летаем сегодня, Хасаныч? – обратился он к опустившему руки в открытый мотор его стоявшего рядом ИЛа старшему технику эскадрильи, высокому, худому и молодцевато выглядевшему 37-летнему татарину Усману Бикееву, лучшему специалисту полка по двигателям и авиапушкам.

– А вот это как знать, Евгений, – ответил Усман, и, не убирая правой руки от движка, левой спокойно поднёс к тонким губам вынутую откуда-то самокрутку. – Недаром ты вчера тренировался,  а твой самолёт единственный остался на твёрдой почве, и не завяз в этой каше. Давай быстро к комполка, у него задание тебе, а я пока все подготовлю тут.

Командир полка майор Сухих квартировал рядом, его палатка была крупнее и добротнее остальных, в ней имелась портативная печка и электричество от большой батареи для работы рации. Под конец войны летчики могли уже не опасаться внезапных налетов немцев на аэродромы, спокойно оставаясь на ночь рядом со своими крылатыми машинами и получая питание и снабжение на месте. Сухих сидел за удобным высоким столом, заваленным картами и прочими бумагами, на краю которого, под абажуром, горела электролампа. Увидев вошедшего Соболева он поднялся, его медали на распахнутом полковом кителе звякнули друг о друга. В палатке было хорошо натоплено, похоже, даже в одной гимнастерке сидеть было жарко, у Соболева моментально вспотел лоб.

– Товарищ командир…,– начал Евгений доклад, приложив руку к пилотке, но комполка жестом прервал его, и, пожав руку, нетерпеливо указал на соседний стул.

– Хорошо полетали вчера, Соболев? Я видел, вы правильно делаете, что тренируетесь. Скоро погода наладится, лучше сохранять боевые навыки. Объявляю вам благодарность за ответственное отношение к службе!

Евгений вновь приложил руку к пилотке, но Сухих вновь прервал его, продолжая говорить.

– Вчера ночью подвижная группа передовых частей наших соседей с Первого Белорусского форсировала Одер, – и он показал карандашом точку на разложенной перед ним крупномасштабной карте Польши. – Форсировала вот здесь, южнее городка Кюстрин. Плацдарм22 захвачен пока небольшой, но посмотрите, Соболев, отсюда до Берлина прямой путь менее ста километров. И потому командование фронта приказало удержать его любой ценой. Лёд на реке уже тонкий, тяжелая техника на плацдарм пробиться не может. Немцы атакуют танками, пытаясь во что бы то ни стало сбросить их обратно. Пока их прикрывает только дальнобойная артиллерия с нашего берега, другой поддержки окопавшимся войскам нету. Авиация с Первого Белорусского летать не может, погода отвратная, наши взлетные полосы все раскисли, а немцы поднимают свою с бетонированных берлинских аэродромов. В полк пришёл приказ: всем, кто может, долететь до Кюстрина и помочь. У нас только ваш ИЛ на ходу, остальные все самолеты завязли выше стоек в раскисшей каше на лётном поле. Вам расчистили под взлёт небольшой участок вдоль кромки леса, где почва покрепче, только взлетать надо аккуратно. Лететь почти триста километров, поэтому после работы садиться там, где получиться, рядом с нашими войсками, полетите со специальным предписанием, вот оно. Вот вам карта всего маршрута и окрестностей города, я красным обозначил границы участка западного берега, где сейчас наши. Штурмуйте все, что увидите за его пределами! Самолёт подготовим, забьем под завязку, дадим лучшего стрелка полка, особенно с учетом того, что истребителей прикрытия не будет. Лететь придётся на высоте двести-триста метров, дальше по метеопрогнозу сплошная облачность на всём пути до Кюстрина. Вылет ровно через час, все, идите, готовьтесь.

Соболев знал, что командир полка не любит пустых разговоров и рассуждений. Выдохнув, он отсалютовал, ответив только:

– Есть! Разрешите выполнять приказ! – и повернулся  к выходу, но Михаил Васильевич тихо позвал его, заставив развернуться.

– Евгений, ты уж вернись, слышишь. Я знаю, как тебе будет трудно. Встретишь в воздухе немцев – сразу уходи, даже если еще не долетишь до плацдарма, в бой не ввязывайся. После штурмовки сразу садись, как только увидишь подходящее место. И так риск очень большой, я понимаю, будет обидно погибать, когда уже войне конец. Ну, с богом! – неожиданно прибавил он, убежденный, как знал Соболев, коммунист.

Самолет, заботливо отрегулированный и проверенный старшим инженером Усманом и загруженный боеприпасами, ровно и мерно гудел на краю аккуратно расчищенной для взлёта опушки, рядом стоял и смолил самокрутку худощавый лейтенант Володя Местер – один из самых опытных стрелков полка, имевший семьдесят боевых вылетов. Евгений мысленно сказал командиру спасибо, отличная компания будет. Но, несмотря на то, что это уже 36-й вылет, ему было очень страшно. Сердце молотом стучало, по всему телу шла мелкая дрожь. Он понимал, что летит фактически на верную гибель, вспоминая, как недавно в штабе полка слышал обрывки разговоров лётчиков: