скачать книгу бесплатно
Я лишь прокряхтел, не найдя нужных слов.
* * *
На удивление всем, Кудин на другой день не приехал, не вернулся он и через неделю, и через месяц.
«Отбился Кудин от дома, пристал в зятья на станции Ольховой», – говорили о нём в хуторе. Но всё же в народе верно подмечено: «Как волка ни корми, от леса его не отвадишь». Уже через полгода начал он маяться и под предлогом: «Проведать мамку», стал по выходным заезжать в хутор. Нет-нет, как бы нечаянно, да и пройдётся мимо Натахиного двора. Наконец решился, живо вбежав по ступенькам, вошёл в дом.
– Здорово, тёть Васят! – окликнул Натахину мать, стоящую у плиты.
– Чего явился? – не оборачиваясь, отозвалась та.
– Соскучил… по тебе, тёть Васят. – Кудин по-хозяйски придвинул к себе табурет и, не дожидаясь приглашения, сел. – Проведать пришёл…
– Ну, проведал и давай дуй дальше! Вон те Бог и порог…
– Что-то ты, тётка Васятка, недюже ласковая… – нагло улыбнулся Кудин.
– Пусть жена тебя ластит… А тут гляди: Танкист наскочит – приласкает… Чего его шлындаться у чужих плетней?…
– Эх! – Кудин, поднявшись со своего табурета, обнял тётку Васятку, поцеловал в шею.
– Тю на тебя, Кудин!.. – вздёрнув плечи, воскликнула та.
А мимо тёщиного дома
Я без шуток не хожу!.. —
притопывая ногами, весело прокричал Кудин.
– Езжай в свою Ольховую, там шуткуй…
– А ты, тётка Васятка, никак коришь меня за то, что женился?
– Оба добрые… – примиряюще проворчала та.
А вечером, когда пришли с работы Натаха и её муж Пашка-Танкист, Васятка тихонько прошептала на ухо дочери:
– Приходил…
– Ой, ма, – громко, чтоб слышал муж, заговорила Натаха. – Ты знаешь, кто нынче приехал? Людка Зынченко! Век её не видала! Она ж медицинский в Луганске окончила, живёт сейчас со своим Бармалеем в Станице. В больнице работает. А Бармалей в военкомате…
– Он жа с Афгана контуженный… – подыгрывает разговором Васятка.
– И что с того?… Вот его и перевели в военкомат. А и хорошо! А то б судомились по частям… Пойду проведаю Людку…
– Ты ж хоть не до утра там… – робко предостерегает Васятка.
– Может, и до утра… Как разговор сложится… – уходя, отвечала Натаха.
* * *
Каждый отпуск Кудин ехал «на пару недель подсобить мамке», но задерживался на пару месяцев, а то и больше. Только появится дома – уже на другой день, понукая старого хромого мерина Тумана, к нему заезжал на бидарке бригадир Зынченко.
– Здорово, Кудин! – издали кричит он.
– Здорово, хохол! – весело отвечает Кудин, который уже догадывался о цели визита старого бригадира.
– Тут ось яке дило, – вздыхает Зынченко. – Завтра стрижка овиц, а у менэ половина станкив пустуе, никого поставыты.
– Мне-то что до того?
– Кудин, ты ж у нас перший стригаль! До кого ж мени ще бичь, колы ни к тоби?.. Ты ж одын в одын – батько твий!.. Часто Митрия вспоминаю…
Тут как раз Зынченко прав, сравнивая Кудина с отцом. «Яблочко от яблоньки недалеко катится, такой же приколист, как и батя, – говорили про него в хуторе. – Он даже по приколу умудрился жениться». Было, я и сам попадался на его потехи. Как-то ехали вместе из Луганска. Кудину до Ольховой, мне дальше. Вот и Ольховая, иду проводить друга до выхода. Тут Кудин оборачивается:
– Саня, я сумку забыл, ты ближе – подай.
– Какая твоя?
– Да вон она, красная…
Беру сумку, догоняю его в тамбуре, а Кудин уже на перрон выпрыгнул.
– Кудин, сумку возьми!
– На хрена мне чужая сумка? – хохочет.
А в вагоне уже шум-крик: «Сумку украли!» Как теперь перед людьми оправдаться…
– Кудин! – кричу ему вдогонку. – Я тебе морду набью!
– Не набьёшь, ты отходчивый, – скалится тот.
– Ну, так як, пособишь? – не отступает от него Зынченко.
– Я в отпуске, отдыхаю…
– Ось и добре! Копийку заробышь! А мы матери твоий в самый першей черёд по осини огород вспашемо… Выручай, Кудин. Там и друзи твои: Сашка, Женька… Натаху сортировщицей поставлю… – как бы между прочим, добавляет Зынченко.
Ох, и хитрый же бригадир Зынченко! Знает, когда кому и что сказать. Вот, бывало, зайдёт к нему тётка Васятка – Натахина мать, давай плакаться, что замучили её простуды. «Выпиши, Пётр Иванович, хоть четверть медку на лечение». Бригадный мёд давно уж в район отправлен, да меж районным начальством поделен. Но Зынченко об этом не скажет. Обнимет Васятку и расцелует: «Та ты ж моя золота доярка! Та разве ж я откажу тоби? Та на тэбе молытыся треба! Три четверти мёда!» – «Да мне и одной хватит!» – «Я казав три, значит, три! Ось тоби квитанция, иды у склад получай!» Хватает счастливая Васятка квитанцию, бежит в амбары, а Зынченко уже кладовщице звонит: «Зараз к тоби Васятка придэ з моий выпыской на мёд, скажешь ий, што токи вот щас на ний и закинчился…» Приходит Васятка в склад, а там: «Вот только на тебе и закончился мёд. Что ж ты долго ходила?..» Васятка, конечно, расстроится, что мёда ей не хватило, но корит при этом только себя: «Надо было быстрее бечь!» А Зынченко только хвалит. Как же – обнял, расцеловал, золотою дояркой назвал и с мёдом не отказал, – выписал больше, чем и просила…
Если кто-то вздумает по какому-либо вопросу дозвониться до Зынченко, то дело это безнадёжно-пустое. Ещё когда проводили телефон в бригаду, он подъехал на мерине к связистам и выставил магарыч: «Зробыть мени, хлопци, такый телефон, щоб я мог дозвонытися куды захочу, а до мэне щоб ни одна… ни могла дозвонитысь».
– Ну, раз «друзи» там будут – приду, – усмехаясь, соглашается Кудин, которому все «хитрости» Зынченко известны наперёд.
Стрижка овец в колхозе – всегда негласная битва за первенство. И дело даже не в том, что первому вручат потом грамоту с Ильичом и будут чествовать на собрании, тут куда важней меж собой разобраться по рангам. Кудин, скосив глаза, посматривает на меня, я поглядываю на него: как там движется дело.
Кудин работает быстро, легко. Подвешенная на тяжёлом зачехлённом тросе машинка, как невесомая пушинка, летает в его руке.
– Са-ша! – кричит Кудин.
– Чего?
– Саша, не рви понапрасну сердце! – весело кричит он. – Будешь первым, как я помру! Это тебе не сумки по вагонам тырить, тут сноровка нужна.
Перемолчу. Только насмешливо головой покачаю.
Но негоже уступать атаману, даже такому казаку, как и Кудин. И вот уже к вечеру я замечаю, как тяжелеет у Кудина рука, и, чтоб ею передвигать, он налегает на машинку всем своим телом. Всё чаще он утирает пот и, остановив машинку, машет правой рукой. Я работаю с двух рук; поочерёдно перекидываю машинку то в правую, то в левую, поэтому мне легче.
– Куди-и-н! – теперь уж кричу я.
– Чего? – нескоро отзывается он, и голос его не такой уж бодрый, как утром.
– Есть про тебя слух…
– Какой?
– Про тебя какой слух ни возьми – все дурные. Говорят, начал ты помирать…
– Брешут… – нарочито бодро говорит он.
Но уже скоро признаёт своё поражение:
– Доживёшь до моих лет…
Хотя о каких там «летах» речь, всего-то на полгода и старше.
Каждый день, как закон, последнее руно идёт мимо кассы, «на общие нужды». Завернув в какую-нибудь тряпку, его выбрасываем в распахнутое окно овчарни. Там обязательно уже сторожит с заготовленным гостинцем либо баба Нюся, либо баба Мотя… Об этой традиции, выбрасывать в окошко руно знают все, но её не в силах никто побороть.
– Глядите, чтоб Дрык не заметил… – озираясь, предупреждают сортировщицы.
Зынченко давно всё известно, но он делает вид, что не замечает этого безобразия.
На последний день стрижки, чтоб не омрачать светлый праздник «кончины» тяжким трудом, всегда оставляли самую малость овец, так, чтоб часам к десяти-одиннадцати управиться и начинать праздновать.
Ещё не умолкла последняя машинка, ещё девчата сортируют и пакуют по тюкам шерсть, а Зынченко отдаёт долгожданную команду:
– Так, хлопци, рижти барана, будемо кончину праздновать.
Жека с Кудином отбирают самого большого, но нестарого барана, и, пока они разделывают его прямо на шкуре, на разведённом нами костре вскипает огромный котёл.
В тени широко раскинувшей ветви тютины девчата расставляют столы и лавки. Запах дыма, кипящего мяса и приправы дурманит голову.
– Хватит! Подавай к столу! – кричат стригали.
– Хай ще покипыть, – тянет Зынченко. – Ще не зварилось…
– Горячее сырым не бывает… Подавай!
Девчата разливают шурпу по большим алюминиевым чашкам, а Зынченко тем временем достаёт из бидарки ящик водки, торжественно ставит его на стол. Праздник начался! Выпиваем по первой, второй… Не пьёт один бригадир, ему нельзя.
– Пётр Иванович, пригуби с нами! – кричат со всех сторон.
– Ни, не буду, – машет рукой Зынченко. – Довжен же хочь одын в бригади буты при памяти.
Перед каждой стопкой он говорит торжественную речь. Выделяет передовых, но и даже самому последнему стригалю находит доброе, ободряющее слово.
– Пётр Иванович! Соловья баснями не кормят – неси второй ящик! – кричат стригали.
– А нема второго ящику, – неожиданно говорит Зынченко.
– Да ты что, хохол!… – позабыв о субординации, кричит Кудин. – Гляди, народу сколько!..
– Одного ящику хватит, щоб затравытысь, а там – свынья грязи найде…
– Ах, вон как?! – кричит Кудин. – А ну, братва, держи Дрыка!
Дружно наваливаемся на бригадира. Тот из всех сил пытается вырваться, грозит жуткими репрессиями. Тут, главное, в эти минуты не смалодушничать, не поддаться на его угрозы и не отпустить.
– Держите крепче! – командует Кудин и вливает в Зынченко стопку водки.
Тот отчаянно мотает головой, откашливается.
– Не дрыкайся, Дрык, – ласково говорит Кудин, наливая вторую стопку.
Вторая идёт уже легче. А когда дело доходит до третьей стопки, Зынченко перестаёт вырываться и грозить участковым.
– Вы тут сменитесь, хлопци, – уже мирно говорит он. – Нехай один держит, а шестеро заливают!
Всё, теперь он наш! Зынченко уж никто не держит, и он усаживается за общий стол.
– Ну, шо, чего сидим? Наливайте! – командует он.
– Так чего наливать-то? – Ты последнюю всю допил, – говорит Кудин.
– Да вы шо?! Нема ничого? Значит так, там в гурту хромая вивца, вона шо день, вид отары видбивается… Так вот, еи вовки зъилы… Швыдко тягнить еи к Зойке, у ей самогон добрый. Та скажить, что для мене. Ежли обманет – накажу.
Уже в сумерках, взяв под уздцы мерина Тумана, Натаха подводит его поближе к столам. Подняв под руки Зынченко, мы поднимаем его с лавки и с трудом, уже бесчувственного, усаживаем в двуколку. Тот заваливается то вправо, то влево, то клюёт вперёд носом.
– Ой, хочь бы не выпал, не убился дорогой… – переживают за бригадира сортировщицы.
Мы подкладываем под спину Зынченко шкуру зарезанного барана, усаживаем его поудобней, чтоб он не клонился ни в одну из сторон. Трогаем мерина.
– Не выпадет, – уверенно говорит Жека. – Туман дорогу знает – где надо, сбавит шаг…
Пока девчата убирают со столов, мы грузим в летучку тюки с шерстью. Бригадир «болен», и нам её ещё нужно сдать по накладным на склад. Наконец, уже в потёмках, все залезают в кузов и укладываются на мягкие тюки, при этом Натаха умудряется «нечаянно» скатиться под руку Кудина. Через поля и балки машина несётся к хутору, а Жека, уже порядочно охмелевший, заводит песню:
В роще моей пел соловей,
Не давал покоя он тёще моей.
