Царевна (Не) Смеяна

– В таком случае, князь Буеслав, вы задержаны за очередное убийство человека, – спокойно произнес Глеб Морович и махнул рукой, после чего дядю окружили вооруженные стрельцы.

– Дорогой, это был не сосед, а наш слуга. Я послала его на кладбище за картошкой, и ты по ошибке его убил, приняв за упыря, – грустно ответила тетя. – Люди нынче так не спокойно умирают. Постоянно встают из могил и топчут мои цветы…

– Мама! Ужас! И что ты теперь будешь делать? – с волнением спросил Радко, вскочив на ноги.

– Не знаю. Рис, наверное…

– К сожалению, княгиня Сумерла и княжич Радко, вы тоже задержаны по подозрению в содействию убийству в вашем поместье, – со вздохом произнес старший доведчик.

Стрельцы теперь окружили не только тетю и брата, но и невозмутимого Волха.

Всех членов моей семьи подозревали в убийстве, кроме меня.

Я впервые в жизни ощутила себя изгоем.

Это намного хуже, чем горький вкус поражения, застрявший у меня в глотке после вести о том, что кто-то опередил меня и сверг царя.

– Я требую, чтобы вы немедленно задержали меня и отвели на допрос с пристрастием, – холодно произнесла я и решительно встала. – Это какая-то ошибка. Волх не мог убить отца, ведь это, несомненно, сделала я. Все в Беледонском царстве знают о моем злобном, мстительном и жестоком характере, а также о жажде власти, которая терзает меня с самого момента воскрешения на собственных поминках.

Я твердым и уверенным шагом подошла к старшему доведчику и протянула руки, нетерпеливо ожидая, когда на моих запястьях сомкнутся кандалы.

– Царевна Смеяна, вы самый добрый человек на свете. Если найдется кто-то добрее вас, я убью его, и вы опять станете самым добрым человек на свете, – вдруг ласково произнес Глеб Морович и утешающе похлопал меня по плечу. – Только благодаря вашим усилиям Беледон сейчас процветает, а Судебная палата раскрывает большинство самых запутанных и сложных дел…

– Назло своим ближним человек способен совершить даже и благое дело, – мрачно отозвалась я и вдруг услышала всхлипы и плач за спиной – дядя, тетя и Радко почему-то дружно рыдали, сверля меня умильными взглядами.

Как же это раздражает.

Нет, я не могу оставить их одних в остроге предварительного заключения. Вдруг они покончат с собой и лишат надежды врагов убить их собственноручно?

– Наденьте мне кандалы или я прирежу вас, – злобно прошипела я, провожая мертвенным взглядом всех членов своей семьи, которых под вооруженных конвоем выводили из усадьбы на улицу.

Глеб Морович снисходительно меня проигнорировал.

Видимо, никто не будет слушать слабую и беззащитную женщину, если у нее в руках нет оружия.

Что ж, придется его отобрать и оказать сопротивление задержанию.

Я с силой ударила ногой в пах ближайшего ко мне стрельца, выхватила из его рук бердыш и приставила лезвие к шее старшего доведчика, который с ухмылкой развел в стороны руками…

– Встретимся на суде или семейном сборище! – крикнул мне на прощание Радко, махнув закованной в кандалы рукой.

– Смеяна, ты всегда будешь моей любимицей, – с гордостью произнес дядя, смерив меня одобрительным взглядом.

– Дядя, скажите это Радко. Он расстроится, – с тенью легкой улыбки ответила я, с наслаждением ощущая тяжесть сковавших мои руки долгожданных цепей.

Глава 16. Пристрастный допрос

– У меня есть право на мое мнение, – сказал уже бывший царский советник, когда его притащили в зал судебных заседаний для допроса. – Я не убивал царя Беледона. У меня есть свидетели, которые могут это подтвердить.

– А у меня есть право на мое мнение, а мое мнение в том, что у тебя нет прав на твое мнение! – крикнул судебный обвинитель. – И мнение ваших свидетелей меня тоже не интересует: все они подозреваются в убийстве человека…

– Кроме царевны Смеяны и ее служанки Лепы, – бесстрастно добавил старший доведчик, – поэтому к их мнению все же стоит прислушаться, уважаемый судебный обвинитель, боярин Вацлав.

Нас привели в белокаменный чертог судебного дознания, вдоль стен которого на резных деревянных лавках сидели члены Боярской думы во главе с боярином Вацлавом, похожим на подгоревшую сдобу, украшенную вместо изюма парой земляных жуков.

Дядя, тетя и Радко сидели на скамье в центре комнаты, где оказывались почти каждый месяц за те или иные провинности, которые отец, скрипя зубами, прощал им из-за вынужденного родства.

Закованный в цепи Волх стоял в ростовой железной клетке, куда помещали всех предполагаемых убивцев.

Я сидела в кресле для свидетелей, а Лепа, как обычно, лежала на полу – в обмороке.

– Эта Змея, несомненно, и подговорила царского советника убить владыку! Все знают, что она хочет захватить трон и всех нас отправить в мертвецкую, чтобы выпотрошить! – с пеной у рта кричал судебный обвинитель. – Ее нужно первую отправить на костер, как злобную ведьму! Сжечь ведьму!

Ну, хоть одна здравая мысль за сегодня.

Надеюсь, его не переубедят.

Дай человеку костер, и он будет греть его одну ночь, подожги человека – и ему будет тепло до конца жизни.

– Царевна Смеяна утверждает, что царский советник Волх был на момент совершения убийства с ней, – вдруг снова вступился за меня угрюмый, как грозовая туча, старший доведчик, словно мне уже отрезали язык. – К тому же он повредил ногу, и при всем желании не смог бы так быстро очутиться во дворце…

– Но мы все видели его! – возмущенно проблеял боярин Козомир. – Он ворвался в палату, потребовал оплату за душегубство царевны Смеяны, получил отказ и тут же убил царя! Мы все тут же бросились бежать, сломя голову, чтобы тоже ее не лишиться! Это точно был Волх!

Я удивленно приподняла бровь, потому что бояре начали наперебой кричать и сетовать, что лучше бы царь оплатил мое убийство, тогда в Беледоне на одну проблемы стало бы меньше.

– Чего вы так расшумелись? – грустно спросила тетя Сумерла, когда в зале снова воцарилась тишина благодаря чувствительным тычкам стрелецких бердышей. – Надо поговорить с убитым. Только он сможет все разъяснить.

– Конечно, можно попытаться, но вряд ли он нам ответит – убивец отрезал ему голову, – холодно заметил старший доведчик. – К тому же я не разговариваю с мертвецами.

– А я разговариваю, – умирающим тоном ответила тетя. – Правда мне нужен для этого хрустальный шар и дурманный чай.

– И я разговариваю! – подтвердил дядя Буеслав.

– И я! – радостно воскликнул Радко. – Мы же на погосте живем! Там больше не с кем разговаривать! Да и слушают они охотно! Не перебивают!

– И что самое важное – отлично питают садовые деревья, – мрачно произнесла княгиня. – Мне порой кажется, что деревья выращивают людей, чтобы после смерти их съесть. Вы только представьте – уже где-то растет дерево, из которого будет сколочен ваш гроб. Не правда ли, воодушевляет?

***

– Именно поэтому вы убили своего садовника? – вдруг в звенящей тишине спросил Глеб Морович, решив, видимо, разговорить тетю, как самое слабое звено нашей зловещей семейной цепи.

– Что вы! Конечно же, нет. Он постоянно нам угрожал, писал на нас докладные письма царю, следил за нами и подслушивал наши семейные разговоры. Благодаря ему мы чувствовали, что кому-то нужны. Как можно убить такого человека? Это вышло случайно. Мой супряг перепутал его с упырем или, может, с живым мертвецом…

– Все верно, дорогая! Все верно! – с жаром воскликнул князь и затряс чернявой головой. – Он всегда помнил о причиненном нами зле! Я человек не злопамятный, зло сделаю и забуду! Клянусь! Я даже не убиваю одного и того же человека дважды в отличие от моей любимой племянницы! Он попал в медвежью ловушку, поэтому я просто милосердно добил его! Лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас!

– Тогда принимаю это за чистосердечное признание, – со вздохом ответил старший доведчик и кивнул писарю, который сразу же что-то быстро начертил на берестяном свитке, после чего дядя в сопровождении двух стрельцов покинул чертог.

Тетя проводила его скорбным взглядом, Радко – полным нескрываемой радости, после чего внимание всех присутствующих снова обратилось к скучающему в клетке Волху.

– Волх Всеславович, признаетесь ли вы в убийстве владыки Беледона? – снова набросился на узника боярин Вацлав.

– Нет, – спокойно ответил обвиняемый.

– А в том, что вы оборотень-колдун, который может принимать разные животные облики, и летать, словно птица, бегать по лесу, словно волк, и плавать в воде, как рыба, признаетесь? – с коварной ухмылкой спросил судебный обвинитель и прищурился.

– Нет.

– Выходит тогда, что вы мошенник и лжец! Царь-батюшка, да упокой Белбог его душу, только из-за этих слухов нанял вас на службу!

– Убить меня вы можете, а вот оскорблять не смейте, – сквозь зубы ответил Волх и яростно вцепился в прутья решетки. – Кто я, по-вашему?

– Обманщик! Вор! И Убивец! – наперебой заголосили бояре. – Отправьте его к нашему самому жесткому палачу! То-то он обрадуется!

Я снова удивленно приподняла бровь, ведь самый жестокий палач Беледона – это я. Снова придется убить жениха до своего замужества, а не после.

– Волх, если вы сейчас на наших глазах превратитесь в какого-нибудь диковинного зверя или даже испаритесь из этой клетки, то снимите с себя обвинение в мошенничестве и лжи, но подтвердите свою причастность к убийству царя Беледона, и тогда мы вас казним, – громко произнес старший доведчик, старательно перекрывая шум в палате. – Если же вы не явите никакого чуда, то мы просто приговорим вас к смертной казни за обман государственного лица. Царевна Смеяна, мы больше в вас не нуждаемся, – вдруг обратился ко мне Глеб Морович и надел мне на голову черный мешок.

К счастью, я не боюсь темноты.

Давайте оценим ситуацию.

Теперь у меня мешок на голове, запястья связаны так туго, что руки онемели. Я не знаю, выйду ли я из палаты судебного дознания живой или меня вынесут отсюда мертвой.

Все это определенно в моем вкусе.

Глава 17. Заточение в светлице

– Кто осмелился проникнуть в святая святых? – спросил незнакомый женский голос.

– Можно снимать мешок, – произнес Глеб Морович, и уже через мгновение я смотрела на него глубоким тяжелым и мрачным взглядом, ведь мои надежды и мечты только что разбились о скалы горького разочарования.

Меня не бросили в острог и даже не привели в пыточную камеру, а мой похититель – не серийный безумный убивец, а всего лишь старший доведчик, который привел меня в одну из белокаменных башен, в которой содержали особо опасных старых дев.

Скоморохи.

Взяли и испортили такой чудесный вечер.

– Царевна Смеяна, вам нужно залечь на дно на пару дней, – без обиняков произнес Глеб Морович и вдруг склонился и поцеловал мою холодную, как у мертвеца, бледную руку. – Здесь вы будете в безопасности.

– Я-то буду, – зловеще отозвалась я и пронзила взглядом толпу окруживших нас девиц. – А вот они – нет.

У всех девиц были маленькие некрасивые глазки, кривые зубки, большие рты. Их можно было назвать некрасивыми, если бы не улыбка: она делала их омерзительными, к тому же одеты они были так, будто на них вырвало радугу.

– Не беспокойтесь: ни один наемный убивец не проникнет в эту башню, – с самым серьезным видом произнес Глеб Морович, и его бледные и впалые угловатые щеки вдруг залил румянец.

– Очень жаль, – холодно ответила я. – Целомудрие – самое неестественное из всех сексуальных извращений. У него не было бы и шанса выбраться отсюда живым.

Старший доведчик закрыл на массивный замок тяжелую дубовую дверь, оставив меня наедине с десятком строптивых девиц.

Я кое-что слышала о них, но они слышали обо мне больше, поэтому благоразумно расступились, чтобы я смогла подойти к окну.

На их месте я бы столкнула меня вниз, хотя, умирать во второй раз уже не так интересно, как в первый.

– А тебя за что посадили? – вдруг спросила у меня какая-то горластая девица, которой я ответила выразительным молчанием, с ужасом рассматривая белокаменный город, сияющий настолько ослепительной белизной, что у меня заслезились глаза.

Все в этом проклятом царстве было белым и местами – пушистым.

Просто отвратительно.

Чего стоят только эти зеленые курчавые стриженые сады или подвесные стеклянные мосты, расписанные цветными красками? Безупречная чистота улиц и дорог? Вежливые и доброжелательные лица горожан, спешащих по своим делам на упитанных белых лошадках, в гривы которых заплетены разноцветные ленточки?

Так и хочется броситься камнем вниз, но в мире существует слишком много причин для смерти, чтобы умирать из-за такой глупости, как острая непереносимости счастья и добра.

– Ты что, оглохла? – грозно спросила все та же напористая затворница и подошла ко мне, намереваясь дернуть меня за плечо, чтобы я оглянулась.

Она хотела оценить красоту моего лица, чтобы впоследствии подправить его спрятанным в лифе ножичком, как и лица других запертых здесь девиц, ведь ничто так не украшает женщину, как уродство ее подруг.

Вдруг я открыла рот в немом крике, и город заполонил вой собак.

Все-таки мои уроки пения не прошли бесследно. Я научилась брать настолько высокие ноты, что могу разорвать на части не только стекло, но и ушные перепонки.

Девицы удивленно замерли, наслаждаясь жуткими последствиями моего пения.

Мне хватило мгновения, чтобы схватить за руку горластую девицу, присесть, оттолкнуться, перекинуть ее через плечо и вышвырнуть в окно.

Хорошо, что она упала головой прямо в подорожник, если очнется, все уже заживет.

***

Мне нравится идея запирать незамужних девиц в башнях.

Если бы у меня в свое время была возможность жить в подобном месте, кто знает, что бы из меня получилось?

Возможно, вместо простой царевны Смеяны, которая выскальзывает по ночам из своей светлицы, чтобы расчленять живых и мертвых без угрызений совести, я бы стала вышивальщицей, художницей или даже певицей, выскальзывающей по ночам из светлицы, чтобы расчленять живых и мертвых без угрызений совести. Очень грустно думать о несбывшихся возможностях.

– Меня зовут царевна Смеяна, и я хочу править миром, – спокойно произнесла я и перепуганные девицы, а, может, обрадованные (я, признаюсь, плохо различаю эти чувства), дружно закивали головами.

– Понимаем, – вдруг сказала одна из них. – Мы бы тоже всех поубивали.

– Чудесно, – зловеще произнесла я и жутко ухмыльнулась. – Запомните две вещи, девочки. Первое: никогда не стойте без дела перед открытым окном, ведь башни заставляют праздных людей прыгать. И второе: истинный путь к сердцу мужчины – три вершка металла между ребрами…

– Царевна Смеяна! Мы не старые девы, а политические! Нам чужд зловонный воздух любовных переживаний! – вдруг воскликнула другая девица и уперла руки в боки. – Мы старшие дочери и нас заперли здесь, чтобы мы не свергли своих отцов!

Остальные девицы решительно закивали.

Как грустно наблюдать за тем, что делают родители со своими детьми.

Хорошие родители вовремя умирают, их тела сжигают, а прах высыпают в песочницу, чтобы внуки всегда могли с ними поиграть, а не запирают в башне, в которой даже нет оборудованной мертвецкой.

– Девочки, если кто-то причинил вам сильные страдания, не стоит впадать в ярость. Сохраняйте спокойствие – это улучшит точность стрельбы, – холодно произнесла я и снова бросила взгляд в окно, теперь уже другое, расположенное зеркально напротив, за которым красовалась моя башня, в которой я обычно изучала глубокий внутренний мир внезапно почивших людей. – Что у нас есть из снарядов?

– Несколько цветочных горшков, – отчиталась одна из политических.

– Кто умеет изъясняться на языке цветов? – угрюмо спросила я и скрестила на груди руки.

– Я! – ответила другая. – Метко запускаю горшки с геранью в голову!

– Прекрасно, – с довольной ухмылкой ответила я. – Нужно любой ценой отвлечь внимание стражи у основания башни, чтобы я смогла спуститься по канату из штор…

– Царевна Смеяна! Так мы отлично хором поем! Даже из города послушать наши песни приходят! – радостно воскликнула еще одна девица. – И хлопают!

– Главное, чтобы нас не хлопнули, – произнесла я. – Спойте, – задумчиво добавила я и прищурила глаза, размышляя над побегом, и вдруг широко их распахнула, ведь политические девы дружно затянули:

– Десять девиц решили пообедать, одна внезапно подавилась, их осталось девять. Девять девиц уселись под откосом, одна заснула и не проснулась, их осталось восемь. Восемь девиц отправились в Тарнхолм, одна не возвратилась, остались всемером. Семь девиц дрова рубили топором, перерубила одна себя, остались вшестером. Шесть девиц пошли на пасеку играть, одну ужалил шмель, и их осталось пять. Пять девиц суд учинить решили, приговорили одну, осталось их четыре. Четыре девицы пошли поплавать в море, одна попалась на крючок, и их осталось трое. Три девицы в зверинце очутились, одну задрал медведь, и двое получилось. Две девицы пошли на солнышке валяться, одна до смерти обгорела, чтоб одной остаться. Последняя девица, вздыхая тяжело, из окна выпрыгнула, и вот не стало никого!

Глава 18. Изучение трупа

Как-то бабушка сказала мне, что секреты подобны живым мертвецам. Они никогда не умирают.

Не знаю, какой секрет хранит мой отец, но что-то подсказывает мне, что ключ к разгадке его смерти находится в его внутреннем мире.

Придется расчленить его труп.

Надеюсь, его еще не успели сжечь или мумифицировать, ведь плох тот труп, который не хочет стать мумией.

Я спустилась вниз по канату из штор, ловко приземлившись в стриженные круглые зеленые кусты в форме огромных яблок, из которых пристальным и тяжелым взглядом смотрела на длинную колонну носильщиков в белых холщовых одеждах. Они тащили умерших в подвал моей башни, где я оборудовала погребок, в котором хранила далеко не бочки с вином.

Убедившись, что стража, открыв от ужаса рты, слушала песню политических дев, я стрелой метнулась в сторону телеги, на которой привезли мертвецов, и тут же притворилась одним из них.

Это было не сложно сделать, достаточно просто закрыть глаза.

Именно поэтому Лепа каждое утро с опаской тыкала в меня палкой, чтобы убедиться жива я или снова – нет.

– Что уставились? – рявкнул на оторопевших носильщиков один из стражников, поспешно вернувшийся на свое место. – Тащите вниз мертвяков, пока я вас самих не отправил в печь!

Носильщики безропотно положили меня на носилки, накрыли белой простыней и принесли в мое тайное убежище – мертвецкой, острову покоя и тьмы в этом царстве безнаказанного добра и света, отравляющего душу.

Как только меня положили на разделочный стол, я резко села, так и не сдернув простыню, и вдруг услышала полный ужаса вопль, а затем глухой стук.

Сорвав с головы полотно, я увидела на полу одного из носильщиков. Видимо, он увидел мое чудесное воскрешение и от страха умер.

На его месте я бы этому так сильно не удивлялась. Мертвые порой также ненадежны, как и живые.

Переодевшись в его белую одежду и затащив его тело на разделочный стол, я с бесстрастным видом поднялась по спиралевидной лестнице в свое светлицу, куда приносили исключительно сложных или важных мертвецов, попутно обогнав безбожно ругающихся носильщиков, несущих, видимо, какого-то родовитого толстяка.

Судя по тому, что это не груда останков, это не владыка.

– Царь… Беледона, – обратился ко мне запыхавшийся носильщик, указывая рукой на покрытым тонким слоем крови массивный деревянный сундук, – здесь…

– Так я и думала, – мрачно перебила я, распахнув крышку. – Не припомню, чтобы я носила красное. А это кто? – спросила я, указывая на только что доставленный пухлый, но зато целый труп.

– Госпожа лекарь, так это ж… княжич, – заикаясь, ответил другой носильщик. – Токмо помер, еще даже власти не объявляли…

– Радко? – уточнила я.

– Так кто ж его знает. Они-то княжичи все на одну ряху. Жаль, что молодой. Вроде и питался хорошо, и спал всласть, и на охотку езжал, воздушком дышал, да толку…

– Вскрытие неизбежно. Здоровый образ жизни лишь отсрочит его, – холодно произнесла я, надела тонкие длинные белые выстиранные перчатки и отбросила с лица толстяка плотно.

Так оно и есть.

Всегда хотела узнать, что скрывается за его безудержным счастьем и весельем. Сегодня, наконец, все тайны и тела будут вскрыты.

– Ланцет, – требовательно приказала я и протянула раскрытую руку.

– Так ведь мы же носильщики, госпожа лекарь, – ответил один из перепуганных мужчин. – Мы токмо трупы носим, а не режем.

Вдруг губы Радко дрогнули в озорной улыбке.

Ничего.

Трупы тоже шевелятся.

Опытным путем я установила, что самое главное при вскрытии мертвеца – не обращать внимание на его протестующие крики.

***

– Сестренка! – вдруг радостно воскликнул розовощекий толстяк и подскочил на прямоугольном обеденном столе, на который его переложили носильщики, прежде чем с дикими криками выбежать из комнаты. – Я тебя удивил?

– Да. И неприятно, – мрачно отозвалась я и нахмурилась. – В следующий раз умри по-настоящему. Я искренне надеялась, что тебя заточат в остроге с видом на помост для казней. Глядя на него, ты бы вскоре зачах от тоски, вспоминая наше детство и тот факт, что это я, а не ты, в десять лет изобрела паровую гильотину, чтобы эффективнее отрубать головы тряпичным куклам. И тогда я бы увидела твою самую тонкую и искусную резьбу – на твоем горле, ведь ты и дня не вынес бы одиночной камеры.

Радко громко захохотал, соскочил со столешницы и выхватил из моих рук нож.

– Мама говорит, что девушки в твоем возрасте говорят и делают вещи, которое могут ранить сердце юношей, – сказал он с проказливой улыбкой и заговорщицки мне подмигнул.

– Как хорошо, что у тебя его нет, – спокойно ответила я и протянула ему льняной мешок с набором белой защитной одежды.

– Наконец-таки ты сказала брату хоть что-то приятное! – возбужденно крикнул жизнерадостный толстяк и с воодушевлением облачился в лекарский халат, после чего вывалил на застеленной серебристой простыней стол останки царя Беледона, которые тут же собрал в замысловатую художественную композицию.

– Радко, соберись. Мы не на уроке искусств. Надо выяснить причину смерти царя и вычислить его убийцу, – мрачно произнесла я быстро расположила части тела в правильном порядке. – Я бы хотела встретиться с ним.

– Чтобы убить и отомстить? – впервые за все годы нашего знакомства серьезным тоном спросил двоюродный брат.

– Взять автограф. И подучиться. Сам знаешь: тяжело в учении – легко в гробу.

– Совершенно с тобой согласен, мой смертельно опасный паучок!

Мы склонились над изувеченным телом и задумались. По крайней мере, я.

Радко с интересом рассматривал тиснение золотых пуговиц царского кафтана, попутно делая наброски огрызком обгоревшей кости прямо на своем белоснежном рукаве.

И вот к какому выводу я пришла: Волх не был убийцей, оборотнем он тоже, отродясь, не был, зато им точно был убийца.

– Это крепкий, высокий и слегка худощавый мужчина с настоящими седыми волосами, а не крашеными, как у бывшего царского советника, – монотонно произнесла я, изучая края чудовищной рваной раны, облепленной скомканной белой шерстью. – Скорее всего, это наемный убийца, но не рубака. Слишком небрежно нанесены порезы. Они больше похоже на следы длинных и острых когтей. Это колдун. Оборотень.

Радко прервал свои художественные работы с молча уставился на частично обгоревшие останки.

– А сжигать-то зачем? – спросил розовощекий толстяк и задумчиво почесал затылок костью.

– Хотел скрыть следы, но не успел, – мрачно отозвалась я. – Убивать он не планировал.

– Лучше б съел! Я так всегда делаю, когда надо срочно избавиться от поддельных документов!

– Радко, твоя способность переваривать бумагу, дерево и металлы давно вызывает во мне жгучее любопытство, именно поэтому я так страстное хочу тебя вскрыть, – мертвенным голосом отозвалась я и взяла наточенный блестящий тонкий нож, чтобы произвести повторное вскрытие.

С первичным вскрытием убийца, худо-бедно, справился, но расчленение – это как татуировка. Одной не обойдешься.

– Отец часто мне говорил, что только снаружи является противным и скользким, а внутри – белым и пушистым, – спокойно произнесла я и, наконец, сняла окровавленные перчатки. – Однако вскрытие показало, что он был вруном. И не только он.

Глава 19. Разоблачение колдуна

– Так кто же все-таки убивец, моя черная ядовитая змейка? – с радостным нетерпением спросил Радко.

– Волх, – ответила я, и мои губы слегка искривила тень усмешки. – Настоящий Волх, а не тот мошенник, что безуспешно пытался сжить меня со свету по наущению отца.

– Не может быть! – бурно запротестовал толстяк и его живот возмущенно затрясся, словно холодец. – Я знаю Волха целый год и два месяца, из которых два мы вместе провели в остроге предварительного заключения! Он не мог обмануть меня, ведь я профессионально разоблачаю воров и мошенников! В царской картинной галерее я безошибочно нахожу подделки! Ха! Впрочем, Мастер всегда узнает свои творения…