Джейн с Холма над Маяком

– Что-то ты ешь без всякого аппетита, Виктория, – с укором заметила тетя Сильвия, поскольку горка брюквы долго не уменьшалась.

– Полагаю, что с аппетитом у Виктории все в порядке, – возразила бабушка, как бы давая понять: это единственное, с чем у нее все в порядке. Джейн прекрасно знала, что в бабушкиных словах всегда кроется больше того, что лежит на поверхности.

В тот день она едва не испортила себе послужной список, чуть не расплакавшись прямо за столом, – такой несчастной она себя чувствовала, но тут посмотрела на маму. Вид у мамы был очень ласковый и сострадательный, так что Джейн сразу же взяла себя в руки и просто решила больше не есть эту брюкву.

Дочка тети Сильвии Филлис, учившаяся не в Святой Агате, а в «Зеленой роще» – куда более новой и дорогой школе, – могла назвать не только столицу Канады, но и столицы всех провинций в доминионе[1]. Джейн недолюбливала Филлис. Иногда она даже пугалась того, что недолюбливает стольких людей – с ней явно что-то не так. Но Филлис была такой высокомерной… а Джейн ненавидела, когда на нее смотрели свысока.

– Почему тебе не нравится Филлис? – спросила однажды бабушка, глядя на Джейн глазами, умевшими – в этом Джейн не сомневалась – видеть сквозь стены, двери и все остальное, в самые глубины чужой души. – Она миловидная, воспитанная, умная, с хорошими манерами… в отличие от тебя. – Этого бабушка не добавила, но, по мнению Джейн, явно хотела.

– Она мной помыкает, – ответила Джейн.

– А ты уверена, что знаешь смысл всех слов, которые употребляешь, дорогая Виктория? – поинтересовалась бабушка. – И не кажется ли тебе, что ты… возможно… немного завидуешь Филлис?

– Нет, мне так не кажется, – твердо ответила Джейн. Она знала, что совсем не завидует Филлис.

– Должна признать, что она совсем не похожа на эту твою Джоди, – добавила бабушка.

Язвительная нотка в ее голосе заставила Джейн гневно сверкнуть глазами. Она не выносила никаких насмешек над Джоди. С другой стороны, что она могла поделать?

3

Джейн и Джоди дружили уже год. Джоди тоже было одиннадцать лет, она тоже была выше большинства сверстниц… но не такой крепкой и рослой, как Джейн. Джоди, худенькая и хрупкая, выглядела так, будто всю жизнь недоедала… что было очень похоже на правду, хотя она и жила в доме номер 58 по Веселой улице, который когда-то был роскошным особняком, а теперь превратился в обтерханный трехэтажный пансион.

Однажды вечером, весной предыдущего года, Джейн сидела на дерновой скамеечке в старой заброшенной беседке на задах своего дома. Мамы с бабушкой не было дома, а тетя Гертруда лежала в постели, потому что сильно простудилась, – в противном случае Джейн не оказалась бы на улице. Она выскользнула из дома, чтобы как следует разглядеть полную луну. У Джейн были свои особые причины разглядывать луну… а заодно и вишню в саду дома номер 58, всю в белом цвету. Вишня, над которой огромной жемчужиной висела луна, выглядела так красиво, что у Джейн перехватило горло… будто она сейчас заплачет. А потом оказалось, что во дворе дома номер 58 кто-то действительно плачет. В тихом хрустальном воздухе весеннего вечера совершенно отчетливо звучали сдавленные жалобные рыдания.

Джейн поднялась со скамьи, вышла из беседки, обогнула гараж, миновала пустую конуру, в которой никогда не жила ни одна собака… по крайней мере, на памяти Джейн… и добралась до забора, который между домами номер 60 и 58 становился деревянной изгородью. Прямо за конурой в заборе имелась дырка: среди зарослей вьюнка сломалась одна рейка, так что Джейн протиснулась в отверстие и оказалась в неопрятном соседнем дворике. Еще не стемнело, и Джейн сразу же увидела девчонку, которая скорчилась у корней вишни и, спрятав лицо в ладонях, горько рыдала.

– Может, тебе помочь? – спросила Джейн.

Сама Джейн, пожалуй, этого не осознавала, но эти слова служили ключом к ее характеру. Любой другой, скорее всего, спросил бы: «Что случилось?», однако Джейн всегда была готова прийти на помощь, и главная трагедия ее пока еще недолгого существования заключалась в том, что никто и никогда не нуждался в ее помощи… даже мама, у которой было решительно все, что душе угодно.

Девчушка, сидевшая под вишней, умолкла и поднялась на ноги. Она посмотрела на Джейн, а Джейн посмотрела на нее, и тут с ними обеими что-то случилось. Много-много позже Джейн описала это так: «Я поняла, что мы с ней из одного теста». Джейн увидела девочку примерно своих лет, с крошечным, очень бледным личиком под копной густых черных волос и ровно обрезанной челкой. Судя по всему, голову она не мыла уже довольно давно, но под челкой обнаружились изумительные карие глаза, пусть и совсем иного оттенка, чем у Джейн. У Джейн глаза были золотисто-карие, как цветок бархатец, и в них постоянно переливался смех, а у этой девочки глаза оказались совсем темными и очень грустными… настолько грустными, что у Джейн как-то странно трепыхнулось сердце. Она хорошо знала: такому юному созданию не полагаются такие глаза.

На девочке было страшно уродливое заношенное синее платье, явно не для нее сшитое. Слишком длинное, слишком фасонистое, при этом грязное и в жирных пятнах. На тощих плечиках оно висело, как мешок на пугале. Джейн, однако, платье совсем не занимало. Она видела только взгляд, молящий о помощи.

– Может, тебе помочь? – повторила она.

Девочка покачала головой, ее глаза вновь затуманились слезами.

– Гляди. – Она указала рукой.

Джейн поглядела и увидела между вишней и изгородью что-то вроде наспех сделанной клумбы, на которой валялись втоптанные в землю розы.

– Это Дик, – пояснила девочка. – Он специально… а у меня тут был садик. Миссис Саммерс эти розы на прошлой неделе прислали… двенадцать вот таких огромных роз на день рождения… а нынче утром она говорит: все, завяли, и мне – иди их выброси в мусор. А я не смогла… они такие красивые. Пришла, вскопала клумбу, воткнула туда-сюда. Знала, что долго они не протянут… но было так красиво, и у меня понарошку получился настоящий садик… и вот… пришел Дик и все растоптал… да еще и смеялся.

Она опять зарыдала. Джейн понятия не имела, кто такой Дик, но в тот момент с радостью бы свернула ему шею своими сильными ловкими руками. Она обняла девочку за талию.

– Не переживай. Не надо плакать. Давай наломаем с вишни веточек и натыкаем их в твою клумбу. Они свежее этих роз… ты только подумай, как это будет красиво при свете луны.

– Я боюсь, – призналась девочка. – Вдруг мисс Уэст рассердится.

Джейн опять пронзило чувство узнавания. Похоже, девочка, как и она, боится людей.

– Ну тогда давай заберемся вон на ту длинную ветку, посидим там и полюбуемся на вишню, – предложила Джейн. – На это-то мисс Уэст вряд ли рассердится?

– На это, наверное, нет. Ну то есть, она на меня сегодня в любом случае рассердится, потому что я, когда подавала за ужином на стол, споткнулась с подносом и три стакана разбила. Она сказала, что если я и дальше так буду… Вчера вечером я пролила суп мисс Тэтчер на шелковое платье… она меня отошлет.

– И куда она тебя отошлет?

– Не знаю. Идти мне некуда. Но она говорит, от меня одни убытки и меня держат только из милости.

– Как тебя зовут? – спросила Джейн.

Они ловко, как две кошечки, вскарабкались на вишню, где их скрыла и объяла белизна, оставив наедине друг с другом в недоступном другим благоуханном мире.

– Джозефина Тернер. Но все зовут меня Джоди.

Джоди! Джейн очень понравилось это имя.

– А я Джейн Стюарт.

– А я думала, Виктория, – созналась Джоди. – Так мисс Уэст говорит.

– Нет. Джейн, – твердо ответила Джейн. – То есть, вообще-то, Джейн-Виктория, но лучше Джейн. А теперь, – добавила она решительно, – давай знакомиться.

Когда, совсем уже поздно вечером, Джейн пролезла обратно в дыру, она знала про Джоди почти все. Папа и мама у Джоди умерли… давно, когда Джоди была совсем маленькой. Мамина двоюродная сестра работала кухаркой в доме номер 58, взяла ее к себе и получила разрешение держать девочку в доме, если она не будет выходить из кухни. Два года назад тетя Милли умерла, а Джоди просто «осталась». Помогала новой кухарке… чистила картошку, мыла посуду, подметала, протирала, бегала по поручениям, точила ножи… а в последнее время получила повышение – ей позволили подавать на стол. Спала она в каморке на чердаке, где летом было жарко, а зимой холодно, ходила в обносках, которые ей отдавали жильцы, а если дел по хозяйству было не много, даже посещала школу. Ни у кого не находилось для нее доброго словечка, никто ее вовсе не замечал… кроме Дика, любимого племянника мисс Уэст, который ее дразнил, мучил и обзывал приживалкой. Дика Джоди ненавидела. Однажды, когда никого не было дома, она пробралась в гостиную и подобрала на пианино одну мелодию, так Дик наябедничал мисс Уэст, и Джоди строго наказали, чтобы она никогда больше не прикасалась к инструменту.

– А я бы так хотела научиться играть, – протянула Джоди мечтательно. – Только этого и хочу. И еще садик. Вот бы мне свой садик!

Джейн в очередной раз поразилась тому, как криво все устроено в этом мире. Она совсем не любила играть на пианино, но бабушка требовала, чтобы она брала уроки музыки, и Джейн усердно упражнялась, чтобы порадовать маму. А бедная Джоди мечтала о музыке, однако безо всякой надежды, что ее мечта осуществится.

– Так ты думаешь, тебе не позволят посадить садик? – спросила Джейн. – Места тут много, и солнца хватает, не то что у нас во дворе. Я тебе помогу вскопать клумбу, и я уверена, мама даст нам семян…

– Не выйдет, – угрюмо произнесла Джоди. – Дик все опять вытопчет.

– Тогда вот что, – решительно объявила Джейн. – Обзаведемся каталогом семян… Фрэнк мне его достанет… и устроим себе садик понарошку.

– Ух как ты здорово придумала! – восхитилась Джоди.

На Джейн нахлынуло счастье. Впервые в жизни кто-то ею восхитился.

4

Разумеется, бабушка очень скоро узнала про Джоди. Раз за разом высказывалась о ней сладковато, но ядовито, однако напрямую не запрещала Джейн играть с Джоди во дворе дома номер 58. Только через много лет Джейн поняла почему… Бабушка хотела продемонстрировать всем, кто станет задаваться этим вопросом, что вкус у Джейн плебейский и она любит водиться с простолюдинами.

– Лапушка, эта твоя Джоди хорошая девочка? – с сомнением спросила мама.

– Она очень хорошая девочка! – с чувством ответила Джейн.

– Но у нее вид такой неухоженный… она грязная…

– Мамочка, лицо у нее всегда чистое, и она никогда не забывает мыть за ушами. А я ей покажу, как надо мыть голову. У нее очень красивые волосы, вот еще бы они были чистыми… они у нее мягкие, черные, шелковистые. И можно я подарю ей баночку кольдкрема… у меня две, ты же знаешь… чтобы она смазывала руки? Руки у нее очень красные и растрескавшиеся, потому что она много работает и постоянно моет посуду.

– Но ее одежда…

– В этом она не виновата. Носит то, что ей отдадут, и у нее никогда не было больше двух платьев одновременно: одно – на каждый день, одно чтобы ходить в воскресную школу. Но даже воскресное не такое уж чистое… Это бывшее платье Этель, дочери миссис Белью, розовое. Этель пролила на него кофе. А Джоди столько работает… Мэри говорит, они ее прямо в рабстве держат. Мамочка, мне очень нравится Джоди. Она славная.

– Ну… – Мама вздохнула и сдалась. Мамы всегда сдаются, если проявить твердость. Это Джейн сообразила уже давно – безошибочно распознала ее главную слабость. Мама совсем не умела никому «давать отпор». Джейн слышала, как Мэри говорит об этом Фрэнку (они не знали, что Джейн рядом), и тут же поняла, что это правда.

– За кем последнее слово, того она и слушается, – сказала Мэри. – А последнее слово всегда за старой хозяйкой.

– Ну, старая хозяйка к ней очень добра, – заметил Фрэнк. – Вон как ей весело живется.

– Весело-то весело. Но счастливо ли? – спросила Мэри.

«Счастливо? Разумеется, мама счастлива», – мысленно возмутилась Джейн… возмутилась тем более сильно, что в самых потайных мыслях у нее успело зародиться странное подозрение, что, несмотря на все танцы, приемы, меха, платья и драгоценности, мама все же несчастлива. Джейн понятия не имела, откуда она это взяла. Может, время от времени читала это у мамы в глазах… Она напоминала Джейн птичку в клетке.

Весенними и летними вечерами, после того как Джоди перемоет груды тарелок, Джейн могла пойти поиграть с ней во дворе дома номер 58. Они понарошку растили свой садик, кормили крошками малиновок, черных и серых белок, сидели на вишне и смотрели на первую звезду – и все это вместе. А еще они разговаривали! Джейн, у которой никогда ничего не находилось сказать Филлис, всегда находила, что сказать Джоди.

О том, чтобы Джоди пришла поиграть во дворе дома номер 60, даже речи не было. Однажды, в самом начале их дружбы, Джейн пригласила Джоди в гости. Она снова обнаружила Джоди под вишней, та опять плакала – оказалось, что мисс Уэст потребовала, чтобы Джоди выбросила в мусорное ведро своего старенького плюшевого медведя. Он совсем обтрепался, сказала мисс Уэст. Его много раз латали, так что медведь превратился в сплошные заплатки, и пришивать пуговицы от ботинок в драные глазницы тоже стало невозможно. И вообще, большая она уже, чтобы играть в плюшевых медвежат.

– Но у меня больше ничего нет! – всхлипывала Джоди. – Будь у меня кукла, я бы не переживала. Я всегда хотела куклу… а теперь мне придется спать совсем одной там, наверху… а там так одиноко.

– Пойдем к нам, я подарю тебе куклу, – сказала Джейн.

К куклам Джейн относилась совершено равнодушно – они же не живые. У нее была прелестная кукла, которую тетя Сильвия подарила ей на Рождество, когда ей было семь лет: кукла настолько нарядная и совершенная, что делать с ней было решительно нечего, так что Джейн так ее и не полюбила. Ей проще было бы полюбить плюшевого медведя, которого каждый день нужно латать.

Она провела Джоди – изумленную и завороженную – через весь свой роскошный дом и вручила ей куклу, которая давно уже валялась без дела в нижнем ящике огромного черного шкафа у Джейн в спальне. Потом отвела Джоди к маме в комнату показать вещички на столе: щетки с серебряными спинками, флаконы для духов с пробками из граненого стекла; пробками можно было пускать «радуги» – дивные колечки на золотом блюдце. Там их и обнаружила бабушка.

Она встала в дверном проеме, посмотрела на них. Чувствовалось, как молчание холодной колючей волной катится по комнате.

– Что, позволь спросить, Виктория… это означает?

– Это… Джоди, – запинаясь, произнесла Джейн. – Я… я ее привела, чтобы подарить ей куклу. У нее своих нет.

– Вот как? И ты собираешься подарить ей ту, которую тебе подарила тетя Сильвия?

Джейн тут же поняла, что совершила нечто непростительное. Раньше-то ей и в голову не приходило, что она не имеет права кому-то отдать свою собственную куклу.

– Я, – продолжила бабушка, – не запрещала тебе играть с этой… этой Джоди на ее участке. Кровь, она такая – рано или поздно даст о себе знать. Но… если ты ничего не имеешь против… не таскай свою грязнулю сюда, милочка Виктория.

Милочка Виктория поспешила поскорее убраться восвояси, утащив за собой бедную разобиженную Джоди; куклу пришлось оставить. Но бабушке не удалось выйти сухой из воды. Джейн впервые в жизни решилась дать ей отпор. Прежде чем переступить порог, она приостановилась и пристально, осуждающе взглянула на бабушку своими карими глазами.

– Это несправедливо, – произнесла она. Голос слегка дрогнул, но Джейн знала, что обязана это сказать, как бы вызывающе бабушка себя ни вела. После этого она вслед за Джоди спустилась вниз и вышла из дома, испытывая незнакомое чувство удовлетворения.

– Я не грязнуля, – выпалила Джоди. Губы ее дрожали. – Я, конечно, на вас не похожа… Мисс Уэст говорит, вы особенные… но и мои тоже жили честно. Мне это тетя Милли сказала. Сказала, что они, пока не померли, всегда на себя зарабатывали. Да и я стараюсь, работаю на мисс Уэст, чтобы на себя заработать.

– Ты никакая не грязнуля, и я очень тебя люблю, – ответила Джейн. – Я во всем мире люблю только маму и тебя.

Джейн произнесла эти слова – и сердечко ее почему-то мучительно дрогнуло. Она вдруг сообразила, что два человека из многих миллионов, которые живут в мире – сколько там именно миллионов, Джейн не помнила, но знала, что достаточно, – это очень мало любимых людей.

«Мне нравится любить, – подумала Джейн. – Это так замечательно».

– А я никого не люблю, кроме тебя, – сказала Джоди, которая забыла все свои невзгоды, как только Джейн предложила построить в углу двора замок из старых консервных банок.

Мисс Уэст собирала консервные банки для какой-то сельской родственницы, использовавшей их для чего-то загадочного. Родственница не появлялась всю зиму, и банок накопилось на здоровенную постройку. На следующий день Дик, разумеется, разрушил замок одним пинком, но все равно строить его было очень интересно. Девочки так никогда и не узнали, что мистер Торри, один из жильцов дома номер 58, начинающий архитектор, когда ставил в гараж машину, увидел замок, блестевший в свете луны, и аж присвистнул.

– Изумительную штуковину построили эти две девчонки! – сказал он.

Джейн, которой давно полагалось бы спать, тогда просто лежала в кровати, допридумывая историю своей жизни на луне, светившей за окном.

«Лунная тайна» – так Джейн ее называла – была единственной вещью, которой она не делилась с Джоди. Просто не могла себя заставить. Слишком уж это была сокровенная тайна. Про такое рассказать – значит все разрушить. Вот уже три года Джейн понарошку летала на луну. Там существовал мерцающий вымышленный мир, где она жила изумительной жизнью, утоляя глубинную жажду души у неведомых зачарованных ключей, бивших среди блестящих серебристых холмов. До того как она придумала способ оказаться на луне, Джейн очень хотела попасть в Зазеркалье, как когда-то Алиса. Она подолгу стояла перед зеркалом в надежде на чудо – в результате тетя Гертруда объявила, что Виктория просто безнадежно самовлюбленная девочка.

– Правда? – удивилась бабушка, как бы ненавязчиво спрашивая, во что там вообще можно влюбиться.

В итоге Джейн пришла к печальному выводу, что в Зазеркалье ей не попасть, но потом однажды ночью, лежа в одиночестве в своей большой угрюмой спальне, она увидела, как в одно из окон на нее смотрит луна… прекрасная и невозмутимая, неизменно неторопливая; и тогда Джейн начала создавать на луне свой собственный мир, где она ела волшебную пищу, бродила по волшебным полям, усыпанным странными белыми лунными цветами, а с ней рядом шли придуманные ею спутники.

Впрочем, даже не луне мечты Джейн оставались в русле ее главных пристрастий. Луна ведь вся из серебра, значит каждый вечер ее нужно чистить. Джейн с ее лунными друзьями с большим удовольствием занимались этим делом, причем существовала целая система поощрений и наказаний для усердных чистильщиков и ленивых. Ленивых, как правило, изгоняли на обратную сторону луны… а Джейн считала, что там очень темно и очень холодно. Когда они там промерзали до костей и им разрешали вернуться, они только рады были согреться, драя поверхность луны изо всех сил. Именно в такие ночи луна светила особенно ярко. Как это было весело! Теперь Джейн никогда не бывало одиноко в кровати, если не считать тех ночей, когда луна куда-то скрывалась. Сердце у нее радостно трепетало, когда на западе появлялся тоненький серп, возвещая, что подруга ее вернулась. Очень часто продержаться до конца тяжелого дня Джейн помогало лишь то, что она знала: ночью можно снова отправиться в путешествие.

5

Пока Джейн не исполнилось пять лет, она думала, что ее папа умер. Вспомнить, чтобы ей кто-то об этом сказал, она не могла, но, если бы вдруг задалась этой мыслью, сразу бы пришла к выводу, что так оно и есть. Вот только она не задавалась… Папу никто никогда не упоминал. Знала она о нем только то, что звали его, по всей видимости, Эндрю Стюарт, потому что мама была миссис Эндрю Стюарт. А что до всего остального, то в жизни Джейн его будто бы не существовало вовсе. Она вообще плохо разбиралась в отцах. Лично была знакома только с одним – с папой Филлис, Дэвидом Колманом, импозантным, пожилым, с мешками под глазами, который иногда что-то ей хмыкал, когда приходил на воскресный обед. Джейн предполагала, что хмыкает он из дружелюбия, и не то чтобы он ей не нравился – просто в нем не было ничего такого, что заставило бы ее позавидовать Филлис, у которой был папа. Если у тебя есть такая добрая, изумительная и любящая мама, зачем тебе еще и отец?

А потом в Святую Агату поступила Агнес Рипли. Поначалу она понравилась Джейн, хотя при первой встрече довольно невоспитанно показала ей язык. Она была дочерью какого-то человека, которого называли «великим Томасом Рипли». Он строил железные дороги, и почти все ученицы Святой Агаты пресмыкались перед Агнес и страшно чванились, если она их замечала. Агнес очень любила тайны, и вскоре каждая девочка считала за особую честь, если Агнес делилась с ней очередным секретным знанием. Именно поэтому Джейн сильно взволновалась, когда в один прекрасный день Агнес подошла к ней на игровой площадке и мрачно, загадочно обронила:

– Я знаю одну тайну.

«Я знаю тайну» – самая, наверное, интригующая фраза на свете. Джейн с ходу проглотила наживку.

– Поделись, ну пожалуйста! – попросила она. Ей ужасно хотелось попасть в заветный замкнутый кружок девочек, знавших одну из тайн Агнес; да и вообще узнать тайну всегда интересно. Потому что тайны – штуки изумительные, занимательные.

Агнес сморщила толстый носик и с важным видом произнесла:

– Ну, когда-нибудь поделюсь.

– Когда-нибудь я не хочу. Хочу знать прямо сейчас! – взмолилась Джейн, и ее глаза-бархатцы засияли от любопытства.

На эльфийском личике Агнес, обрамленном прямыми прядями каштановых волос, заиграло озорство. Она подмигнула Джейн зеленым глазом.

– Ну ладно. Только если тебе не понравится, я не виновата. Слушай.

Джейн слушала. Слушали башни Святой Агаты. Слушали обшарпанные улицы вокруг школы. Джейн показалась, что слушает весь белый свет. Она одна из избранных… Агнес сейчас поделится с ней своей тайной.

– Твои папа с мамой не живут вместе.

Джейн уставилась на Агнес. Она услышала какую-то бессмыслицу.

– Конечно не живут, – сказала она. – Мой папа умер.

– А вот и нет, – возразила Агнес. – Он живет на острове Принца Эдуарда. Твоя мама его бросила, когда тебе было три года.

Джейн показалось, что сердце ей стиснула какая-то большая холодная рука.

– Это… не… правда, – выдохнула она.

– А вот и правда. Я слышала, как тетя Дора рассказывает про это маме. Она сказала, что твоя мама вышла за твоего папу, когда он только вернулся с войны, в то лето твоя бабушка повезла ее в Приморские провинции. Твоя бабушка была против. Тетя Дора сказала, все знали, что долго это не продлится. Он был бедным. Но самые большие беды случились от тебя. Лучше бы тебе вообще не родиться. Ни он, ни она не хотели ребенка, так сказала тетя Дора. И после этого уже жили как кошка с собакой, и в конце концов твоя мама просто взяла и ушла от него. Тетя Дора сказала, что она бы наверняка с ним развелась, вот только в Канаде очень трудно получить развод, а еще все Кеннеди считают, что развод – это просто ужасно.

Рука так стиснула сердце Джейн, что она почти перестала дышать.

– Я… я тебе не верю, – сказала она.

– Если будешь так со мной разговаривать после того, как я поделилась с тобой тайной, больше ни одной никогда не услышишь, мисс Виктория Стюарт, – заявила Агнес, покраснев от гнева.

– А я больше и не хочу слышать, – ответила Джейн.

Но забыть услышанное она не смогла. Не могло это быть правдой… не могло. Джейн казалось, что день этот никогда не закончится. Уроки превратились в кошмар. Фрэнк никогда не вез ее домой так медленно. Снег на угрюмых улицах никогда не выглядел таким темным и неопрятным. Ветер никогда не казался таким серым. Луна, плывшая в небесной выси, выцвела до бумажной белизны, но Джейн было все равно – хоть никогда не начищай ее больше.

Когда она добралась до дома номер 60 по Веселой улице, там как раз пили чай. В просторной гостиной, богато украшенной нежно-розовым львиным зевом, тюльпанами и венериным волосом, было полно народу. Мама в шифоновом платье цвета орхидеи, с длинными кружевными рукавами, смеялась и болтала. Бабушка, в волосах у которой блестели голубовато-белые бриллианты, сидела в любимом своем кресле с расшитым чехлом и на всех поглядывала. Одна из дам сказала:

– Какая милейшая седовласая душенька, прямо мамочка Уистлера[2].

Тетя Гертруда и тетя Сильвия разливали чай у стола, накрытого скатертью из венецианского кружева, на столе горели высокие розовые свечи.

Джейн прямиком направилась к маме. Ей было все равно, сколько в комнате народу… ей нужно было задать вопрос и немедленно получить на него ответ. Немедленно. Она больше не могла терпеть неизвестность.