Расплата

Через месяц в Фонтенельском аббатстве торжественно прошел обряд крещения. Девочку из семьи побирушек Эмон крестил сам господин викарий. Малышка получила имя Стефани и наследство барона де Кольбе. Баронесса Флоранс, наняв нянек и служанок, поселила дочку в верхних комнатах богатого особняка и преспокойно о ней позабыла. До того ли, когда есть деньги? Теперь молодая вдова и ее братец смогли зажить припеваючи. Правда, когда девочка подрастет и захочет выйти замуж, придется расстаться с богатством, но до этого еще так далеко, что вряд ли стоит забивать голову мрачными мыслями.

Тем временем настоящая дочь барона де Кольбе отчаянно цеплялась за жизнь вопреки плохому уходу и скудной еде. Жак искренне привязался к беспомощной хромоножке. Он потерял мать, и маленькая сирота заменила ему сестру. В редкие свободные минуты мальчик заботливо укачивал рассохшуюся люльку и шепотом напевал песню, что когда – то слышал от матери. Малышка засыпала, крепко держась за его палец.

Как – то под вечер, когда сумерки опускались на деревушку, неся с собой зябкую прохладу конца осени, мамаша Трюшон суетливо принялась за уборку. Мальчик только рот раскрыл от удивления, уж чего – чего, а склонности к порядку у хозяйки никогда не бывало. Но стоять, раскрыв рот, не пришлось – увесистый подзатыльник придал бедняге расторопности, и вскоре убогое жилище приобрело сносный вид. Жак еле дождался, когда мамаша Трюшон, наконец, отпустит его в чулан, где возле люльки с малышкой было устроено его жалкое ложе.

Когда совсем стемнело и вокруг разлилась сонная тишина, у ворот послышался скрип повозки. Свеча, что держала в руке хозяйка, отбрасывала скудный свет на ночного гостя. Длинный плащ из грубой полушерстянки укутывал его с головы до ног, лицо скрывала шляпа с обвисшими полями. Незнакомец бросил взгляд на накрытый стол и удовлетворенно хмыкнул.

– Пожалуйте, господин Мерло. – Угодливо забормотала хозяйка. – Я уж заждалась вашего приезда, День Всех Святых давно миновал, а от вас и весточки не было.

– Что, красотка, неужто успела заскучать? – Хрипло спросил гость и разразился скрипучим смехом.

Мамаша Трюшон захихикала, прикрывая лицо фартуком. – Ну и шутник вы, господин Мерло, право слово, шутник.

– Ладно, хозяюшка, дай – ка промочить горло и набить брюхо, после еще посмеемся, если решим дело с выгодой.

Жюли засуетилась возле стола, а гость вальяжно развалился на лавке и закурил трубку. Пришлось хозяйке запастись терпением и ждать, пока вино и угощение исчезали, словно по волшебству. Наконец, Мерло вытер жирные пальцы о полы поношенного камзола и начал разговор.

– Говорят, у тебя появился недурной товар для меня, Трюшон? Но учти, я явился лишь по старой дружбе, если товар негодный, то не станем отнимать друг у друга время.

– Господь с вами, господин Леон! Когда я беспокоила вас по пустякам? Вы еще благодарить меня станете, узнав, о чем разговор.

– Ну?

– Двое славных ребятишек, сеньор, словно нарочно для вас. Мальчонка лет восьми и девчонка, которой от роду несколько месяцев.

– Ха, да этого добра навалом в самой захудалой деревне или городишке, красотка! У меня особое дело и мне нужны подходящие для него люди.

– Взгляните сами, господин Мерло, уж я не стала бы просто так беспокоить такого важного человека.

Отяжелевший от еды и вина гость неловко выбрался из – за стола и направился за хозяйкой к чулану. Жак, что давно проснулся от грубого голоса незнакомца, затаил дыхание и притворился спящим. Мамаша Трюшон приоткрыла дверь, и гость взял свечу из ее рук, желая разглядеть спящих детей получше. Когда дверь чулана закрылась за ночными посетителями, Жак вскочил и приник к ней, в надежде расслышать разговор. Сквозь источенную жучком обшивку ему удалось разглядеть незнакомца. Ну и страшилище! Половина лица гостя была покрыта красным пятном, похожим на ожог; пряди темных с проседью волос спадали на лоб так низко, что и глаз не разглядеть. Мальчик от души пожалел, что проснулся и теперь со страху вряд ли заснет до утра.

– Вот что, Жюли, парнишка и впрямь хорош. Такой смазливый парень сгодится, а девчонку можешь оставить себе, что в ней особенного? Младенцы все одинаковы.

– Да что вы, господин Леон? Стала бы я навязывать негодный товар! Девочка, пожалуй, станет дороже хорошенького мальчугана. Ведь она хромая от рождения!

– Да ну? Что же ты, разиня, не сказала сразу? Маленькая хромуша, пожалуй, действительно стоящее дело! Словом, сколько ты хочешь за двоих?

Глаза мамаши Трюшон забегали.

– Ну так мне они обошлись недешево, да пришлось содержать их и кормить, словно господских детей.

– Ха – ха, сроду не поверю в эдакие россказни, красотка! Зная тебя, чудо, как эти сопляки не протянули ноги от голода. Так что, называй свою цену и начнем торговаться.

Хозяйка и гость склонились над столом и позорный торг начался. Оба нипочем не желали уступить ни одного экю; попреки в жадности и проклятья так и кружили в жалкой комнатенке.

– Ладно, – рассерженно хлопнул по столу Мерло. – Скоро рассветет, мне надо убираться. Я оставлю тебе задаток, жадная пройдоха. Но помни, теперь эти щенки мои, и смотри за ними хорошенько. Моли Господа, чтобы они были живы и здоровы, когда мне вздумается их забрать. Иначе выплатишь мне все сполна и еще сто экю5 сверху.

– Помилуйте, господин Леон, что может случиться с милыми крошками? Но вам придется раскошелиться за все время, пока я стану заботиться о них.

– Ах, Жюли, пожалуй, черти надорвутся таскать дрова под котел, в котором ты окажешься, когда придет твой час! – Пробормотал гость.

– Не беспокойтесь, господин Мерло, я уступлю вам местечко рядом, – хихикнула хозяйка.

Гость швырнул на стол кошель и, накинув плащ, вышел из комнаты, хлопнув дверью. Мамаша Трюшон, озираясь, вынула расшатанный камень из очага и старательно припрятала деньги. Наконец, свет от догоревшей свечи погас и в доме наступила тишина. Жак скорчился на своем жалком тюфяке и тоска сжала его сердце. Вот бы сбежать. Он запомнил место, куда хозяйка спрятала деньги. Сцапать кошель и отправиться подальше от проклятого места. Малышка захныкала во сне, бедная маленькая хромоножка, как уйти и оставить несчастную совсем без защиты? А с ней он не сможет ни сбежать, ни спрятаться. Жак ворочался с боку на бок на колючем тощем тюфяке, да так и не сомкнул глаз до самого утра.

Проходили дни, никто не являлся в дом мамаши Трюшон, и мальчику стало казаться, что ночной гость был всего лишь дурным сном. Хотя хозяйка и впрямь стала кормить их немного лучше, но и работы у Жака прибавилось. Жюли купила поросенка и развела гусей, и теперь приходилось разрываться между беготней за птицей и чисткой загона для свиньи. Соседи у колодца вовсю чесали языки, что девчонку до сих пор не окрестили. Где это видано? Она что, хочет накликать нечисть на свой двор и всю деревню? Все знают, что некрещенный младенец – приманка для темных сил. Пришлось хозяйке, чуть не плача от жадности, отдать кюре десять су6 и, ссылаясь на бедность, выпросить у соседей крестильное платьице и чепчик. Во время обряда Жюли Трюшон так сокрушалась о ненужных тратах, что пропустила мимо ушей, когда надо было назвать имя малышки. Соседке пришлось пихнуть ее в бок, и она выпалила первое, что пришло на ум. Так маленькая баронесса де Кольбе получила имя Берта и дешевый оловянный крестик.

За всю зиму, несколько раз под вечер дом мамаши Трюшон посещали темные и подозрительные личности. Однажды на пороге появилась старушонка с мышиными, бегающими глазками, другой раз – худощавый юнец, вертлявый и развязный. Видно, они приносили деньги, ведь после их посещений Жак всегда слышал скрежет камня в тайнике. Но задуматься над происходящим у мальчика не было ни сил, ни желания. Весь день он крутился как белка в колесе, выполняя поручения хозяйки, и к вечеру мечтал только поскорее свалиться на свой тюфяк и закрыть глаза.

Ни ребятишки крестьян и ремесленников, ни дети из бедных дворов не водили с ним дружбу. Вслед он слышал только насмешки и ругань. «Приблудный подкидыш», пожалуй, было самым мягким из всех. К слову сказать, и сама мамаша Трюшон не пользовалась уважением соседей. Приличные люди старались обходить ее дом стороной. Доброе сердце мальчика каменело, взгляд красивых серых глаз становился жестче. Он стал пускать в ход кулаки по любому поводу и вскоре дошло до того, что его начали побаиваться ребята старше него. Разомлевшая от стаканчика вина мамаша Трюшон только хохотала, завидев вернувшегося с улицы мальчика с подбитым глазом или заплывшей губой.

– Так, так, маленький разбойник, – подначивала она. – Чего ради держать кулаки в карманах, если можно ими славно поработать? Чтобы снискать уважение людей, надо иметь деньги, а раз за душой нет и медного су, стало быть, заставь уважать свою силу.

И довольная своими мудрыми поучениями, мамаша Трюшон отвешивала Жаку оплеуху, чтобы вступая в драку, тот позаботился о том, как уберечь собственное лицо. Мальчик лишь злобно щурил глаза и отправлялся к себе. Единственным, кто вызывал на его лице улыбку, а в сердце – остатки доброты, была маленькая хромуша. Берта так искренне радовалась возвращению названого брата, что начинала улыбаться, едва заслышав его голос. Забавная малышка в грязном залатанном платье и с круглым чумазым личиком одним своим видом гасила злобу, что словно ржавчина разъедала душу Жака.

К концу зимы мальчику стало и вовсе невмоготу терпеть вечные подзатыльники хозяйки и тяжелую работу, которой становилось все больше. Он твердо решился сбежать, прихватив с собой Берту. Ничего, девочка уже не так мала, что пришлось бы тащить люльку. В теплое время, вполне сможет заночевать в перелеске вместе с ним. Надо будет почистить тайник мамаши Трюшон, там, пожалуй, хватит, чтобы заплатить возчику. Или того лучше, купить лошадь и повозку и разъезжать вдвоем с сестренкой по проселочным дорогам. В свою деревню Жак возвращаться не хотел. К чему? Старый Эмон преспокойно продал родного внука. Мать умерла, отец тоже, никого не осталось из всей семьи. Если знатный господин, что приезжал за сестренкой вместе с теткой Лартиг, и впрямь знатный человек, то ей, видно, живется неплохо в богатом доме. И Жак засыпал, продолжая видеть во сне густой лес, проселочную дорогу и славную телегу, засыпанную душистым сеном.

Да, по сравнению с жалким чуланом, что служил мальчику спальней, его родная сестра Стефани поживала неплохо. Ее комната была обтянута белой тканью, затканной крошечными букетиками роз. Перина набита нежным пухом, а рубашка и ночной чепчик щедро обшиты кружевом. Окна комнаты выходили на каштановую рощу, а на каминной полке стояло множество фарфоровых и серебряных безделушек. Но и на долю этого ребенка совсем не выпало ни капли любви. Баронесса Флоранс не любила родную дочь, с чего бы ей любить приемыша? Наследство получено, правда, занудный старик викарий вечно сует нос во все дела и не дает как следует насладиться богатством. Зато, навещая племянницу, дарит ей премиленькие подарки: то жемчужную диадему, то золотую подвеску с изумрудом, которые мадам баронесса после его отъезда тотчас уносит к себе. Няни и служанки давно поняли, что хозяйка из мадам Флоранс никудышная, так стоит ли утруждать себя работой? В особняке царили лень и воровство. Няньки с утра до ночи чесали языки и потихоньку таскали из шкафов шелковые платочки, мотки кружев, табакерки из слоновой кости и другие мелочи. Слуги, зевая, слонялись по дому и откровенно возмущались, когда для них находилась работа. Такой наглой и развязной прислуги не было ни в одном приличном доме. Но каковы хозяева, таковы и слуги.

Тем временем наступила весна, Жак с нетерпением ждал, вот – вот земля окончательно просохнет и ночи станут не такими холодными. Он стащил у хозяйки старый заплечный мешок и потихоньку собирал в него все, что могло пригодиться в долгой дороге – корки хлеба, погнутый закопченный котелок, огарок свечи.

Весенняя гроза обрушилась на деревню далеко за полночь. Молнии вспыхивали так ярко, что в комнате было светло, словно днем. Раскаты грома, казалось, расколют пополам печную трубу. Мамаша Трюшон испуганно крестилась и, шепча проклятья, пыталась отыскать давно потерянный молитвенник. Берта хныкала, Жаку пришлось взять ее на руки и укачивать, забившись в самый угол чулана.

Хозяйка наконец – то решилась зажечь свечу – в потемках ей нипочем не отыскать книгу. Но стоило пламени взметнуться над сальной свечой, как она вскрикнула и выронила медный подсвечник. За столом сидел человек, увидев которого и днем – то онемеешь со страху. Широкое грубое лицо изуродовано страшным шрамом, что тянулся через губу до самого виска. Тяжелый взгляд темно – карих глаз из – под нависших век наводил ужас, сальные черные пряди волос прилипли к вискам. Его накидка, тяжелая и мокрая от дождя, небрежно брошена на лавку, а шляпа по – хозяйски лежала на столе.

У мамаши Трюшон подкосились ноги и она, словно мешок тряпья, плюхнулась на пол.

– Люблю, когда меня встречают с почтением, – ухмыльнулся незнакомец, обнажив гнилые зубы.

Трюшон не смогла и слова вымолвить, она лишь беззвучно открывала рот, словно пойманная рыба.

– Да ты, видно, со страху ума лишилась, хозяюшка? А я слыхал, что ты женщина бойкая и в карман за словом не полезешь. – Продолжал ухмыляться незнакомец. – Так гостей не встречают, красавица, подай – ка вина, славная выдалась погода, как раз чтобы навестить добрых людей и опрокинуть стаканчик.

Жюли лишь указала рукой на ларь, что стоял у стены, да беспомощно закивала головой. У двери показалась еще одна фигура – огромный громила в плаще и шапероне. Он деловито прошел к ларю и достал початую бутыль сидра.

– Тут еще хлеб и немного овечьего сыра, хозяин, – пробасил он.

– Тащи все, друг мой, я успел проголодаться. Наша хозяйка так обрадовалась гостям, что растеряла жалкие остатки своего ума. Эдак мы останемся без угощения. Эй, мамаша, мы явились по делу, долго ты еще будешь таращить свои глупые глаза и разевать рот?

– Вы… вы… должно быть, господин Гастон Перрен? – Заикаясь со страху, прошептала Трюшон.

– Ну вот, милая, оказывается, ты еще кое – что соображаешь. А я вообразил, что ты вовсе полоумная. – Усмехнулся гость. – Тогда тебе, должно быть, известно и мое прозвище?

– Да, господин… Вас называют… Ммм, от людей слыхала, вас зовут Перрен Каторжник.

– Звучное прозвище, не так ли, хозяюшка? Значит, тебе не нужно долго объяснять, кто я? А это мой славный дружок по кличке Удав. Он добрый малый, хотя поговаривают, что он может свернуть шею любому, кто ему не по нраву, но это удел злых языков, Кловис – добрейший человек.

Громила грубо рассмеялся, поглядывая на побледневшее лицо Жюли.

– Так вот, дорогуша, присядь и поговорим о деле. Ночь коротка, а я и мои дружки не любим дневного света.

Мамаша Трюшон боязливо присела на край лавки и спрятала руки под фартуком.

– Мне известно, что ты торгуешь неплохим товаром, это правда?

– Да уж как вам сказать, господин Перрен. – Замялась хозяйка. – Я действительно иногда уступаю по сходной цене кое – что, но сейчас у меня ничего нет предложить такому важному человеку.

– Вот беда! Неужели ничего? Экая досада, что я тащился под проливным дождем битых два часа и напрасно. – Фальшиво удивившись, воскликнул Гастон.

– Эй ты, полоумная гусыня! – Прорычал Кловис, схватив женщину за шею. – Жареная Морда хвастал на весь трактир, что скоро разбогатеет и держит у тебя подходящую мелюзгу.

Лицо Жюли посинело, она беспомощно таращила глаза и пыталась глотнуть хотя бы немного воздуху.

– Оставь славную женщину, Кловис, видишь, как она испугана, неровен час, подумает, что ты неучтив с дамами. – Криво ухмыльнулся Каторжник.

Удав отпустил бедняжку, и она, потирая горло и кашляя, плаксиво забормотала:

– Господин Перрен, откуда мне, простой женщине, знать, что творится в округе? Я действительно сговорилась с господином Мерло уступить ему по сходной цене пару ребятишек, он дал мне задаток и велел держать сироток у себя, пока не явится за ними. А мне что? Я всегда выполняю, что обещано, ращу бедных малюток, как родных детей и забочусь о них день и ночь. Если вам вздумалось перекупить их, так сделайте одолжение, но меня несчастную ждет верная погибель. Господин Мерло прибьет меня, если узнает что его товар попал в другие руки.

– Не бойся, хозяюшка, Леон Жареная Морда вовсе не станет тебя упрекать, с того света не приходят за долгами. – Захохотали Гастон и его прислужник.

– Так господин Мерло помер? – удивленно воскликнула мамаша Трюшон.

– Хм, он слишком жадничал, а жадность огорчает меня до слез. Надеюсь, попав в ад, бедняга раскается. Ну хватит о нем, если мальчик действительно красив, а девчонка – калека, я беру их себе.

– Ну раз прежний покупатель помер, то моя совесть чиста. – Пробормотала хозяйка.

– Сколько тебе заплатил Мерло?

Глаза Жюли забегали, разговор о деньгах вмиг придал ей смелости, и алчность совсем приглушила страх.

– Пятьсот экю серебром за двоих и еще обещал по десять, нет, двадцать экю за каждый месяц, что дети живут у меня.

– Ну и наглая ты, мамаша! – Грубо воскликнул громила Кловис. – За паршивых щенков такие деньги.

– Остынь, мой славный друг, – Гастон Каторжник, не мигая, уставился тяжелым взглядом на женщину. – Наша хозяюшка погорячилась, только и всего. Я могу забрать детей и вовсе даром, всего лишь в обмен на твою жалкую жизнь, красавица.

Мамаша Трюшон громко сглотнула, пытаясь унять дрожь.

– Господин Перрен, разве я стала бы возражать такому славному человеку? Конечно, берите, ведь Мерло уже заплатил.

– Отлично, добрые люди всегда договорятся миром. – Ухмыльнулся Каторжник. – Я вижу, что ты вполне достойная женщина и с тобой можно иметь дело. Я даже оставлю тебе пятьдесят экю, славная хозяюшка, чтобы милые крошки погостили у тебя еще. Жаль, но сейчас я не могу взять их с собой. Но смотри за ними хорошенько, в любой день может явиться верный человек, он назовет мое имя, и ты тотчас отдашь ему ребятишек. И не вздумай ни одной живой душе сказать, что видела нас в своем доме. Иначе с тобой может произойти несчастье, как с беднягой Мерло.

Гастон кивнул своему прислужнику и направился к двери. Мамаша Трюшон засеменила за ними, угодливо бормоча слова благодарности и уверяя, что будет нема, словно камень.

Жак в своем жалком чулане не слышал разговора, шум дождя заглушил голоса. Если к хозяйке и явились ночные гости, это ее дело, лишь бы она оставила их с Бертой в покое. Каково же было его удивление, когда Жюли, заглянув в чулан, ласково спросила, не замерз ли мальчик. Сроду Жак не слыхал от хозяйки доброго слова и уставился на нее, открыв рот. А Трюшон проворно метнулась к себе и принесла полинявшее шерстяное одеяло и теплый платок, в который укутала Берту с такой нежностью, что и ожидать было нельзя. В эту ночь мальчик заснул на славу, ему не пришлось сворачиваться клубком и вздрагивать от ледяных струй ветра, что вечно обжигали кожу.

А в это время по размокшей от ливня дороге, то и дело застревая в жидкой грязи, тащилась крытая повозка Гастона Перрена. Ему словно нипочем были отвратительная погода и непроглядная темень. Он лишь надвинул шляпу пониже и покуривал трубку.

Кловис исподтишка поглядывал на него, уж битых полчаса его так и мучило любопытство.

– Хозяин, – наконец, не выдержал Удав, – отчего вы не забрали щенков сразу, да еще оставили этой пройдохе Трюшон денег?

– Ты славишься отменной силой, мой дорогой Кловис, но ума у тебя, как у новорожденного поросенка. В городе еще неспокойно, и я не желаю, чтобы полицейские ищейки и гвардейцы совали нос в мои дела. Стычка с крысой Мерло и его ребятами дорого нам обошлась, зато теперь я единственный повелитель Руана. И каждый, кто с этим не согласен, отправится вслед за ним.

– Это верно, хозяин, вы здорово почистили город. – Уважительно пробормотал Удав, – хотя нам тоже пришлось потерять достаточно верных людей.

– Ну и дурак ты, Кловис! Уж чего – чего, а негодяев, готовых за деньги исполнять темные делишки, всегда найдется с лихвой. Я никогда не верил в честность и преданность, как видишь, мне это помогло. Половина людишек Мерло преспокойно предали его, стоило пообещать им больше.

– Ваша правда, господин Перрен, иначе нам нипочем не застать Жареную Морду врасплох. Ну и заварушка была по окончании ярмарки! У меня до сих пор гудит в голове от удара дубинкой, что успел мне отвесить Кривой Вийон.

– Но ты ведь славно ответил на удар, Кловис.

– Еще бы, хозяин, полоснул его по горлу от уха до уха. – Захохотал довольный Удав.

– А кто из наших расправился с самим Мерло?

– Да вроде, Ашиль Вертлявый воткнул в него нож по самую рукоятку. Когда мы уносили ноги, он валялся брюхом кверху, истекая кровью. Здоровяк Гийом и Гнилушка Ральф наутро смешались с толпой зевак и сами видели, как гвардейцы и монахи таскали мертвяков из подвала башни.

– А тело Мерло они видели?

– Хм, господин Перрен, а куда же ему подеваться? Видно, погрузили на телеги со всеми.

– Ты славный малый, Удав, прискорбно, что Господь не доложил ума в твою железную башку. У Мерло пятно от ожога на пол – лица, такого человека всегда приметишь. Вот мне и сдается, что его не было среди тех, кого забирали монахи.

– Господин Перрен, я, может, и не так умен, но если на моих глазах в человека всадили нож, я могу отличить, живой он или нет. Если его и не оказалось среди покойников, то бедняга мог выбраться из последних сил, да завалиться в сточную канаву. Там, видно, и помер.

– Молись, чтобы ты оказался прав, Удав. – Иначе кара настигнет тебя раньше, чем ты ожидаешь.

– Эй, хозяин, – крикнул возчик, что сидел на козлах. – Прикажете подъехать со стороны часовни или городских ворот?

– Ах, бедный мой Базиль, – оскалившись, ответил Каторжник. – Что за вопрос, вези уж сразу к господину сержанту или гони на Париж, прямиком в Шатле7.

Кловис разразился грубым хохотом, хлопая себя по ляжкам. Ну и умора! Господин Перрен – знатный шутник, ох, даже слезы выступили от смеха.

Возчик обиженно поджал губы и промолчал. Хорошо им глумиться, сидя в крытой повозке, небось в деревне успели и выпить, и закусить, они – то не торчали битый час под проливным дождем, скорчившись в темноте, словно выброшенный хозяевами пес. Но кто осмелится ответить самому Гастону Каторжнику? Пожалуй, и до утра не доживешь от эдакой дерзости.

Да, Перрен не зря носил свое прозвище, страшный человек. Недаром ему удалось захватить власть. Видно, он в сговоре с самим дьяволом, иначе как объяснить, что Гастон счастливо избегал виселицы долгие годы. И никакие сторожа и тюремные стены не могут его удержать. Раньше город был поделен между Каторжником и Мерло, но Перрен решил властвовать единолично. Ну и бойня случилась на днях, мурашки бегут по телу от одних только воспоминаний. Словом, Гастон Каторжник оказался более коварным, хитрым и жестоким. Ну а служить всегда лучше победителю. Теперь он стал полновластным хозяином Руана, вернее, его самой грязной, низкой и отверженной стороны. Нищие и попрошайки, воры, грабители и наемные убийцы, стали его верной свитой. А те, кто решился противостоять, нашли смерть в жестоком побоище. Казалось, полиция и солдаты словно не подозревают о тайной жизни города. Они вечно являлись к самому концу, и на их долю приходилось только считать убитых, да схватить парочку ротозеев, что явились поглазеть на страшную потасовку, или пьянчужек, еле перебиравших ногами. К чему важным господам полицейским рыскать по мрачным закоулкам и копошиться в грязи? Главное, ловить смутьянов и заговорщиков. А такие, как Гастон Перрен, не замышляют против королевской власти и не станут плести интриги при дворе. Сам интендант полиции, сеньор Паскаль, нипочем бы не признался, что порядок, который установил Каторжник, ему вполне по душе. Даже самый жалкий попрошайка отныне был обязан просить подаяние только там, где указал Гастон Перрен. А что касается наемных убийц, хм… Так знатные господа подчас сами не брезгуют прибегать к их помощи. Чего ради совать нос в дела таких важных особ? Наград и денег на этом деле не заработаешь, а вот неприятностей – хоть отбавляй. Конечно, если пройдоха Каторжник попадется с поличным в руки полиции, то, конечно, предстанет перед суровым судом и его неминуемо ждут виселица или галеры.

Конец весны выдался теплым и солнечным, Жак с надеждой смотрел в чистое голубое небо, и скорый побег придавал ему надежду. Пожалуй, они с Бертой смогут незаметно улизнуть в праздник Вознесения. Мамаша Трюшон наверняка хлебнет лишку и заснет как убитая. Но все вышло совсем не так, как ожидал мальчик. Накануне дня Вознесения явился тощий вертлявый парень и, пошептавшись с хозяйкой, весело подмигнул Жаку.

– Эй, приятель, не надоело киснуть со скуки в этой дыре? Пора прокатиться с ветерком до самого веселого города и зажить припеваючи! – Воскликнул он.

– До города? – Опешил удивленный мальчик.

– Ха, вот чудак! Говорят, ты сообразительный парень, а на деле простофиля и тугодум. Экипаж подан, господин босоногий сеньор, надеюсь, моя старая кобыла выдержит вас и юную госпожу принцессу.