скачать книгу бесплатно
Но не ходить на праздники за счет школы (последнее особенно подчеркивалось) нельзя, и эту часть работы тоже надо было выполнять. Тем более сегодня Седлов надеялся в условно неформальной обстановке перехватить Растегаева и все же рассказать о ситуации с Цыбиным.
Засветиться перед руководством, отъев банкетные деньги, поговорить с Растегаевым и быстро под шумок в разгар вечера уйти – таков был план Седлова на вечер.
К назначенному часу Седлов спустился в столовую, которая уже была значительно заполнена искренне жаждущими праздника или выполняющими, как Седлов, корпоративный долг. Столы стояли традиционной буквой «П», от которой при этом была оторвана верхняя планка – место администрации: последняя, по-видимому, несмотря на идею банкетного скидывания масок, все же обозначала границы, напоминая тем быкам, кто уж очень рьяно захочет встать на одну ногу с Юпитером, что после сегодня как исключения наступит завтра как правило.
Седлов поискал, где разместился Растегаев, чтобы выловить его в нужный момент для разговора. Но последнего пока не было.
– Скучаете, Егор Петрович?
Увидев Барашкину, Седлов даже как-то воспрянул. В его личной жизни после ряда кратковременных неудач давно была пауза, скорее от страха очередной, чем из-за холостяцкого принципа. И Мария Федоровна, а для большинства Машенька, давно попала в круг его симпатий, точнее, она была одна в этом кругу, учитывая возраст других коллег по сравнению с ее 26 годами. Была в Машеньке какая-то простая природная притягательность, скромность, плавность, свойственная почти вымершему типу женщин – женщин для семьи и детей. А после опыта взаимоотношений с женщинами-перфекционистками, для которых учитель равно неудачник на обочине конвейера современных возможностей, Седлов твердо решил, что характер не есть ум, а тем более не составляющая формулы семейной жизни, и необходимо поменять типаж женщин с картин Боровиковского на простоту и доверчивость у Венецианова, для которого Машенька, если надеть на нее деревенское платье да еще повесить на плечи коромысло или дать в руки поводья такой же мирной лошади, была бы идеальной натурщицей.
В общем, по убеждению Седлова, в Марии Федоровне все было идеально, кроме одного – ее профессионализма. Растегаев был наиболее частым усмирителем на ее уроках, где даже в смирных отличниках пробуждалась тяга к разрушению. Сами ученики оправдывали это тоской, исходившей от уроков географии, и уж очень тихим голосом учительницы, робкие попытки которой посеять хоть какие-то географические зерна в ученических умах разбивались об охватывавшую их варварскую вакханалию. И слезы Марии Федоровны после уроков были неотъемлемой частью ее педагогического кредо. Ей все сочувствовали, помогали, но, когда Седлов попытался сказать молодой коллеге, что, может, как-то разнообразить процесс, не следовать букве учебника, а показать фильмы, придумать интересные поисковые задания: попробовать быть магелланами, колумбами, в общем, почувствовать живую жизнь географии, а не нафталин параграфов учебника, – он увидел растерянный взгляд, сопровожденный недоумением: «Так нельзя ведь от программы отступать», – и оставил Марию Федоровну с ее слезами, шепотом и кнутом Растегаева, который нередко вынужден был в роли сторожевой кавказской овчарки сидеть позади на ее уроках и сгонять расползающееся стадо.
Но профессионализм в романтических отношениях не нужен. Главным было то, что по всегда приветливым взглядам, где-то с примесью восхищения, улыбкам, манящей застенчивости Седлов понимал, что его решительная попытка сблизиться с учительницей географии может быть успешной. Правда, до попытки как-то пока не доходило. «Почему не сегодня?» – задал себе вопрос Седлов и, предварительно ответив утвердительно, все же оставил Машеньку на втором месте в плане после разговора с Растегаевым.
– Да вот думаю, куда сесть подальше от императора, чтобы потом улизнуть по-тихому.
– Какого императора? – с наивной улыбкой спросила Мария Федоровна.
– Да это я так, шучу, – не стал углубляться Седлов.
– Так давайте вон туда сядем, – Машенька указала на свободные места, которые по расположению находились недалеко от выхода и устраивали Седлова.
– Ну, давайте, хорошо, – Егор Петрович дал бы другой ответ, более уверенный, да, возможно, еще и со стандартным комплиментом о приятной компании, будь Машенька на первом месте в плане. Но на первом пока был Растегаев. Отсутствие последнего временно выдвинуло Машеньку вперед.
Они сели рядом, и Седлов дежурно поддерживал разговор, слепленный из сиюминутных наблюдений, пока буква «П» постепенно облеплялась людьми.
Когда все расселись и стали ждать прихода администрации, которая должна была дать соответствующую отмашку для начала праздника, Седлов с неудовольствием отметил, что почти напротив него сидит классуха-борец, что сразу добавляло напряжения и речевого самоконтроля, а необходимый Андрей Борисович оказался в противоположной части зала. Седлов смирился с тем, что теперь в любом случае необходимо ждать, когда банкет наберет обороты, потянутся танцовщики, курильщики, к которым относился Растегаев, и тогда можно будет его поймать для исповеди. Даже если бы он сидел рядом, разговор напротив ушей Токарь был бы невозможен. А пока можно перебросить внимание на Машеньку. Так решил Егор Петрович и относительно расслабился.
В зал вереницей чинно вошла администрация и проследовала к своей оторванной вершине «П». Шах взяла в руки микрофон и попросила наполнить бокалы.
– Ну что, Егор Петрович, вам сегодня ухаживать за нами! – Ухаживать за Токарь, наверное, было последним, чего сейчас, да и вообще хотел Седлов. Даже если бы Токарь была ровесницей Маши, он был уверен, что она выглядела бы так же. И все же какой-то бедняга когда-то сделал свой роковой шаг и оказался в железной хватке, о чем свидетельствовало толстое обручальное кольцо советских времен на борцовском пальце. Но в данной ситуации выбора не было.
– Конечно. Вам чего налить, вина?
– Нет, мне водочки. – Седлов нисколько не удивился этому выбору: напиток – по человеку.
– А вам, Мария Федоровна?
– Мне вина, пожалуйста, белого, – с детской чистотой сказала Машенька.
Седлов наполнил бокалы выбранным содержимым, налив себе, как и Маше.
– А вы-то что, Егор Петрович, несерьезные напитки пьете? – Седлов еще раз внутренне подосадовал, что поддался Машиному уговору сесть на первые свободные места без рекогносцировки.
– Да я… не пью особо, да и хочу поддержать Марию Федоровну.
– Эх, слабеют мужики, – сказала Токарь банальность и обратилась к сидящему через человека справа от нее учителю ОБЖ Алексею Юрьевичу Вязникову, о хромоте которого слагали легенды. – Леш, ну ты-то меня поддержишь?
– Конечно, Наташ, с радостью, – отозвался герой мифов тети Томы.
«Вот бы он и стал ее корпоративным ухажером, а то ухаживать за Машей под цепким взглядом Токарь – то же, что вывесить плакаты с объявлением своих намерений по всей школе», – успел подумать Седлов и присоединился взглядами к взявшей слово Минаковой.
Шах начала свою речь с приветствия всем коллегам и под восторженно-преданные взгляды окружавшей администрации и приласканных учителей, подобных Токарь, перешла к значимости роли учителя, несущего нелегкую ношу в наше время, но какую значимую, и продолжила складывать пазл поздравительной речи из всегда готового для таких случаев набора. К счастью, речь был недолгой и завершилась указанием на особенный сложившийся коллектив школы, семьи (в которой, судя по всему, Елена Григорьевна отводила себе роль мамы) и необходимости веры в светлое будущее, которое зависит от вклада каждого из нас.
Видимо, чтобы простимулировать этот вклад, учителям в канун праздника была щедрой рукой спущена премия в размере трех тысяч рублей. Сколько получили особо приближенные, в частности, снабжающие, как Токарь, верх «ценной» информацией, точно было неизвестно, но слухи разносили цифру порядка десяти тысяч. Стандартная трехтысячная премия была встречена по-разному: от «ну хоть что-то» до «теперь ждите: будем отрабатывать за баллы». В школе действовала особая поощрительно-карательная система начисления баллов, формулу перевода которой в деньги мало кто понимал, а публично задавать вопросы решался только Растегаев.
В конце месяца каждый получал листок со списком плюсов или минусов баллов за собственные достижения либо проступки, и последних всегда было больше: «несвоевременное выставление оценок в электронный журнал» – минус пять; «несвоевременная подготовка контрольно-измерительных материалов по дисциплине» – минус семь и т. п. Особенно пестрели минусами балльные листки классных руководителей с порой комичными записями: «отсутствие сменной обуви» – минус три, «курение на крыльце» – минус семь и т. п. Поговаривали, что еще в начале введения кто-то даже пошел утверждать, что он никогда и нигде не курил, не то что на крыльце, но ему объяснили, что своим минусом он обязан подопечным. А на вопрос, когда ему за всем этим следить, он получал только холодный душ из административных указаний на его функционал. Хитрость системы, когда, по словам Андрея Борисовича, «конские яблоки красят и за антоновские выдают», заключалась в том, что учитель мог получить высокие баллы за призера олимпиады, открытый урок и все, что просветляет лик школы, но эти баллы сжирались курильщиками, безобувщиками, электронными журналами, КИМами (Растегаев заменял первую букву аббревиатуры на «ху»), ненавистными для всех кирпичами из бумаг с описанием собственных уроков и прочими никогда не выполняемыми показателями. В общем, учитывая конвейерный характер работы, большинство давно поняло, что баллы – эфемерный журавль в небе и лучше не думать о них, оставаясь со своей синицей в виде оклада и данных государством надбавок, которые пока никто не отнимает.
Минакова закончила свою густую речь и передала бразды правления тамаде вечера – обэжэшнику Вязникову. Седлов едва не оказался на его месте, так как первоначально, сразу после временно вознесшего его брейн-ринга, Крепова предложила роль тамады ему. Несмотря на то, что тогда он пребывал в состоянии эйфории и мог согласиться на что угодно, проступивший сквозь океан радости здравый смысл подсказал, что играть роль массовика-затейника для пьянеющей толпы, которая с измененным сознанием будет все больше жаждать развлечений, и не иметь возможности традиционно исчезнуть в середине, явно ему не подходит. И Седлов вежливо отказался, сославшись на то, что «это не его» и что он «еще плохо знает коллектив». При это он согласился подыграть принявшему с радостью роль тамады Вязникову с литературными загадками и попросил, чтобы его поставили в начало, пока еще кому-то будет интересно копаться в чертогах своей школьной памяти.
Седлов начал с заданий на необходимость угадывания антонимично перевернутых пословиц типа «Безделье не лисица – в поле не постоит» («Работа не волк – в лес не убежит»), а затем перешел к угадыванию известных произведений по ключевым словам типа «кот, Ялта, нехорошая квартира» и завершил более сложными заданиями на эрудицию. Везде пришлось подсказывать, но с заданиями типа «Какой классик имел два носа?» справлялись, а вот на последнем задании, которое должно было логически завершить седловскую часть и перетечь в тост, возник ступор. Коллега Седлова по предметам, правда, с явно большей любовью к русскому, чем к литературе, Ирина Петровна Тимофеева, чуть старше Седлова и явно круче характером, судя по могильной тишине на ее уроках, где был слышен только ее звонкий голос, становившийся особенно пронзительным при малейших отклонениях от вершимого ею хода урока, принципиально на такие мероприятия не ходила, так как «не переносила пьяных мужчин» и в целом всегда держалась в стороне от любого рода обсуждений и разборок. С одной стороны, отсутствие игрока того же поля явно облегчило Седлову задачу – его вопросы выглядели оригинальными, но, когда посыпались ответы на последний вопрос и время стало явно затягиваться, он пожалел об отсутствии звонкоголосой Тимофеевой.
– Коллеги, и напоследок, чтобы перейти к тосту и передать бразды правления нашего замечательного вечера ведущему, вопрос, имеющий непосредственное отношение к нашему застолью. Можно сказать, он на столе. Обратите внимание на эту подсказку. В романе «Евгений Онегин» есть такие строки: «Он в том покое поселился, / Где деревенский старожил / Лет сорок с ключницей бранился, / В окно смотрел и мух давил». О каких мухах идет речь?
– Дрозофилы! – с восторгом ответила Машенька, которая до этого молчала и, как мельком замечал Седлов, не сводила с него любующихся глаз.
– Спасибо, Мария Федоровна, вы были близки, – явно польстил Седлов, возможно, в благодарность за взгляд и перспективы отношений, – но есть ли еще версии?
– Цеце, – пробасила Токарь.
– Спасибо, Наталья Сергеевна. Если бы действие романа происходило в Африке, вы бы были абсолютно правы, но мы говорим о России и в целом, коллеги, не о буквальных мухах. Я даю вам подсказку второй раз, – улыбнулся Седлов, внутренне порадовавшись ляпу человека, в чьих цепких руках он побывал.
– Ну тогда эти, возможно, наши, навозные, – пропустил подсказку мимо ушей Вязников.
– Возможно, Алексей Юрьевич, но вряд ли дворянин Онегин поселился в покое, где был навоз.
Машенька хихикнула, хотя и сама недалеко стояла от преподавателя ОБЖ в эрудиции, а Седлов уже начал чувствовать утомление.
– Коллеги, повторю, мы говорим не о живых мухах.
– О мертвых, что ли, этих, сухих, что между рамами, – судя по реакции Вязникова, он был уверен, что дал правильный ответ.
– Коллеги, речь и не о живых, и не о мертвых мухах. И не о сухих. Не о мухах вообще. Давайте вспомним подсказку. Я сказал, что ответ перед вами.
– Но перед нами нет мух, – по залу побежал смешок над шуткой Креповой. Особенно смеялась Токарь.
– Егор Петрович, вы бы попонятнее спросили, учитель все-таки, – опять лидерский смешок Токарь.
– Хорошо, – Седлов начал чувствовать то же раздражение, как и в диалогах с паразитами Бликова, но понимал, что показывать его неуместно, – что мы сейчас делаем?
– Празднуем! – Седлов перестал следить, кто отвечает.
– Отлично! А что мы делаем после того, как произносят тост?
– Выпиваем?
– Да. А вам известно выражение «быть под мухой»?
– Да, значит «выпивши».
– Прекрасно. Мы уже совсем близко.
– А с помощью чего мы выпиваем?
– С помощью рук.
– А точнее?
– Бокалов.
– А если мы говорим о крепких напитках?
– Рюмок.
– Замечательно! Речь о маленьких рюмках. Так как ответ был коллективным, поздравляю всех! Вашей проницательности, коллеги, нет равных! – На иронию Седлова никто не обратил внимания. Он предложил выпить и наконец передал слово Вязникову.
Седлову как-то захотелось выпить, особенно после задевшей его колкости Креповой. И он налил себе побольше. Теперь можно раствориться и ждать, когда начнется рассредоточение празднующих, возникнут курительные паузы и можно будет выловить Растегаева.
Но стало понятно, что ждать, судя по всему, придется долго и раствориться не получится. Вязников устроил череду конкурсов, которые, судя по всему, были взяты им с какого-то старого сайта для свадебного тамады. В чистке картошки на скорость Седлов еще согласился поучаствовать, с треском проиграв почти всем и услышав токаревское «вот что значит не женат», но от остальных конкурсов с почти фрейдистским подтекстом пришлось категорически отказываться: мужчины угадывали женщин по руке, а женщины в ответ угадывали мужчин по прическе. Если первое еще было на грани физиологической терпимости, то второе, по мнению Седлова, за эти грани явно выходило: почувствовать в своих волосах шарящую руку Токарь было явно выше его сил. Поэтому он наблюдал за происходящим со стороны и сдержанно изображал радость (особенно всех развеселило, когда лысый и, соответственно, легко узнаваемый Вязников надел неизвестно где раздобытый парик), продолжая потягивать вино. Есть не хотелось. И какое-то внутреннее напряжение так и не уходило. Может, уйдет после встречи с Растегаевым, который, кстати, активно участвовал в конкурсах.
Наконец, конкурсная часть была завершена, и чувствующий свое организаторское величие раскрасневшийся Вязников объявил музыкальную паузу. Седлов не торопился приглашать Машеньку, но, видя, что Растегаев уже идет на танцпол с Зегерс, которая сегодня была на редкость не с тревожным, а с радостным напряжением на лице, попросил учительницу географии не отказать ему в танце.
Они качались с Машенькой под музыку, и Седлов еще больше ненавидел Цыбина, так как понимал, что, несмотря на то, что в Машеньке все было хорошо, ему с трудом давалась любая фраза. И он ловил себя на мысли, что ждет окончания танца и логичного перекура, чтобы, как ему казалось, воспользоваться реальным шансом скинуть бремя папоротника.
Танец подходил к концу, и Седлов увидел, что Растегаев уже ведет, видимо, утомившуюся Зегерс к своему месту, но в Машеньке энергии было явно больше и она усталости не высказывала, а вдруг потащить ее к своему стулу и усадить было бы странным. Растегаев уже вышел из столовой, когда последние аккорды отзвучали и Седлов отвел Машеньку на ее место. Он собрался быстро выйти, но увидел удивленный взгляд Машеньки:
– Вы же не курите, Егор Петрович?
– Да я… подышать хочу, душно. Я скоро вернусь.
– Что ж вы, правда, девушку бросаете? – влезла всезамечающая Токарь.
– Я не бросаю, вернусь.
– Что там стоять, с этими курильщиками, – Токарь не унималась.
– Я не с ними, просто на крыльце постою.
– Окно бы открыли да постояли.
– Я скоро, – Седлов намеренно проигнорировал рекомендацию Токарь, посмотрел на Машу, изобразив доброжелательность, за которой скрывалась только голая нервозность, и быстро направился к выходу.
Холл был пустой. Седлов дошел до середины холла и вдруг увидел справа по лестнице сбегающую фигуру, которая показалась ему до мерзости знакомой. Это был Цыбин. И сбегал он, судя по всему, из кабинета, от которого у него с подачи Седлова был собственный ключ.
– О, Егор Петрович, а я ищу вас везде. Можно на минуту?
На место прежней нервозности пришло какое-то бессильное отчаяние мухи в банке с медом. Он уже видел вахту и тетю Тому, мог бы проигнорировать Цыбина и сразу направиться на улицу, где был спасительный Растегаев, но просто тупо замер.
– Сюда иди, – злобным шипением позвал Цыбин. Седлов медленно повернулся и пошел в лестничную тень.
– Какого хрена там вода?
– Где?
– В п… де! В папоротнике! Я же тебе сказал не поливать.
– Я не поливал.
– А кто тогда? Это твой кабинет!
– Не знаю, я не поливал. Может, вахтерша. Или… Токарь. Токарь хотела полить, – видимо, Седлов настолько не любил Токарь, что даже в таком выбитом состоянии решил использовать ее для собственного спасения. И это помогло.
– П… да тупая. Ладно, там запечатано все. Но следи на будущее! Ты куда шел-то?
– Курить.
– Так ты не куришь вроде?
– Ну, у нас это, банкет.
– А, так ты закинулся, и потянуло, – с каким-то ехидным чувством родства сказал Цыбин, – так пошли покурим, меня тем более вывести надо, а то бабка не выпустит. Я сказал, что к тебе пришел на отработки – еле втюхал ей.
– Так там учителя.
– Мы в другую сторону. Пошли.
Седлов последовал за Цыбиным. Они приблизились к вахте и встретились с цепким взглядом тети Томы.
– Вот видите, баба Тома, а вы не верили. Я учиться приходил. Егор Петрович подтвердит.
– Да, – у Седлова не было сил сказать больше.
– Да куда тебе верить, с такой рожей! И какая я тебе баба?! Избави бог от таких внуков!
– Каких таких? И с какой рожей? Давайте-ка поподробнее! – Седлов было направился к выходу, чтобы увлечь за собой Цыбина и избавить тетю Тому от раскрытия нелестных эпитетов, но Цыбин его незаметно дернул скрытой от тети Томы правой рукой.
– Уголовников. Я их чую. А с рожей – подозрительной. Ты же прогульщик, оболтус. А тут вдруг приперся учиться.
– Зря вы так. Я – лучший ученик у Егора Петровича. Да ведь?
Седлов промолчал.
– Да что ты врешь-то! Лучший, тебя гнать надо метлой поганой.
– Вашей метлой? – Цыбин начал входить в азарт, а Седлов просто был статистом.
– Ты не дерзи мне, сопляк! А то быстро вылетишь!
