скачать книгу бесплатно
Седлов, а точнее, какая-то мутная лужа, которая была сейчас в нем, взял ключ и закрыл дверь.
– Вот это, – Цыбин достал из своего пакета аккуратно запечатанный сверток, – нужно спрятать в кабинете.
– А что там?
– Тебя это не должно волновать, Седло. Где лучше спрятать?
– Да… не знаю… здесь же уроки все время.
– При чем здесь, б… ть, уроки! Не тупи! Так, ладно. За книги – риск. О, папоротник! – Внушительных размеров горшок с папоротником перешел Седлову вместе с кабинетом, хотя его отношение к растительности было более, чем спокойным. – Ну-ка, подними его.
– Зачем?
– Ты, б… ть, что, тупой? Тебе еще одну встречу с Тайсоном организовать?! Делай, что говорю, и не п… ди.
Егор Петрович не без труда поднял горшок с папоротником и остался стоять в полусогнутой позе классического слуги былых времен.
– О, супер! Сюда и спрячем. – Под горшком был поддон, куда должна была стекать вода. Пространство образовывалось из-за углубления в днище самого горшка. В поддоне было немного воды, так как, несмотря на равнодушное отношение Седлова к флоре, он давно усвоил, что есть многие околоучебные вещи, которые надо просто делать. В кабинете есть цветы – надо поливать. Хотя именно этот папоротник он давно хотел отдать положившей на него глаз Токарь, но вот не успел.
– Воду вылей.
– Куда?
– В рот себе, б… ть! В другой цветок, и протри чем-нибудь.
Седлов вылил воду в стоявший на подоконнике хлорофитум и вытер поддон меловой тряпкой.
– Что, другой тряпки нет, что ли?
– Нет.
– Ладно. Давай сюда.
Теперь место воды занял сверток Цыбина.
– Ставь на место. Только не поливай пока и не убирай никуда горшок. Потом перепрячем.
– А что… зачем прятать и почему здесь?
– Так, б… ть, я тебе сейчас отвечу на вопросы, чтобы ты осознал, как опасно тебе будет п… ть и спрашивать. Это наркота, которая стоит больших денег. Ты теперь в теме. Скажешь кому – подставишь себя, ну, если успеешь дожить до суда. В сортирах и раздевалке шмонают постоянно, в кабинеты не пойдут. Это все, что тебе надо знать. Можешь молчать и дышать ровно.
Но Седлов как раз почувствовал, что не может дышать.
– Что побледнел? Смотри, в обморок не упади, я еще не договорил. Это лучше, чем сдохнуть или инвалидом стать. Сам виноват. Дальше: ключ от кабинета.
– Что – ключ?
– Ключ давай, б… ть!
– А как я без ключа?
– Раком. Пойдешь на вахту и скажешь, что потерял, дадут еще один, у бабки по-любому есть.
– А тебе зачем клю… – вопрос уперся в яростный взгляд Цыбина – и умер.
– Ладно, – еле прошевелил языком учитель литературы. И отдал Цыбину ключ.
– Я пошел. Тебе сейчас надо только молчать. Когда надо будет что-то, я скажу. Пока главный закон жизни для тебя – не п… ди никому и нигде.
Седлов остался стоять возле папоротника, впервые ощущая с ним даже какое-то родство, и проводил взглядом вареной рыбы бодро, как-то по-деловому покинувшего кабинет Цыбина.
На автопилоте Седлов провел последний для него пятый урок, благо русского, так как литературу он бы сейчас точно не потянул, прикрыл кабинет и на непослушных ногах, как будто из них вынули суставы, пошел вниз на вахту.
– Тамара Сергеевна, я ключ от кабинета потерял, у вас есть запасной? – Седлов готовился произнести это весь путь до вахты, но с трудом смог выдавить.
Тамара Сергеевна – «тетя Тома» для всех школьников, да и для почти всех учителей – была классическим школьным вахтером старой школы: с директорским поведением и с гораздо большим знанием обо всем прошлом и настоящем, к чему, правда, по многочисленным наблюдениям, примешивалась изрядная доля фантазии. И если, например, прихрамывавший учитель ОБЖ, бывший военный, по его словам, получил травму ноги на секретном задании, то, по информации тети Томы, он сломал ногу, когда прыгал из горящего дома, спасая любовницу в энном году. Но никто никогда с ней не спорил, все испытывали определенный пиетет, и не было ученика даже типа Цыбина, который стал бы ей хамить, – есть в старых вахтерах и ключниках отталкивающая всех и вся сила. Эту силу предстояло преодолеть тому, что сейчас осталось от Седлова.
– Как же вы так, Егор Петрович? – сразу начала журить тетя Тома.
– Да… потерял где-то.
– Так вы поищите. Он же в школе, всегда же ключ на вахте должен быть, в классе-то смотрели?
– Смотрел.
– Так посмотрите, где вы там ходите обычно, в столовой, в учительской. – Седлов знал, что имеет полное право взять запасной ключ, но идти с этой проблемой к завучу было странно, особенно в сложившейся ситуации, да и завуч отправила бы на ту же вахту, а просить завуча пойти с ним – подобно детской просьбе к маме защитить от обижающих «старшаков».
– Я искал.
– Так поищите еще внимательнее! – Это маленькое поле власти полностью принадлежало тете Томе, и Седлов вынужден был пройти все круги заранее побежденного.
– Я искал. Можно, пожалуйста, ключ. Я сделаю дубликат и верну вам.
– Так он всегда на вахте должен висеть – так как у вас свой, когда же вы сделаете? – Егор Петрович чувствовал, что тонет в болоте и не видит, за что ухватиться.
– Так я… на перемене завтра быстро схожу сделаю, здесь рядом, – Седлов сам удивился, откуда пришел спасительный аргумент.
– Так куда же вы пойдете? – аргумент еще надо было развивать.
– Тут есть, я видел.
– Там платить ведь надо.
– Заплачу, там недорого, – Седлов готов был не только заплатить, но уже и заплакать.
– Рублей сто, наверное, сдерут, а то и двести?
– Ничего страшного. Дадите?
– Сейчас же время какое, лишь бы нахапать. Вот в советское время люди были… а сейчас ворье одно. Президент только молодец, старается, а кругом ворье, а один что сделаешь, правильно?
– Не знаю. Политика – это историки, обществознание, у меня другое… Мне ключ…
– Как не знаете, у вас что, мнения нет, вы же учите чему-то! Вот раньше учителя были, до сих пор помню каждого. А сейчас что? Чему учат? Ученики – наркоманы, бандиты, вон, унитаз взорвали. Ну мыслимо ли? А я ведь видела его, в белых кроссовках. Только лица не разглядела – дым, со спины, как убегал, видела, а мне-то не угнаться за ним.
– Мне ключ нужен, дверь закрыть, – деревянно сказал Седлов, услышав про наркоманов.
При слове «дверь» тетя Тома прервала обличительный монолог с историческими экскурсами и на глазах стала входным директором, как ее за глаза называли некоторые коллеги.
– Так вы что, дверь открытой оставили?
– Я закрыл, но не на ключ, я же сказал, что потерял.
– Как закрыли, без ключа? Так там же техника у вас, имущество. Сейчас же идиоты одни, воры, бандиты! – тетя Тома вернулась к перечислению маргинальных групп общества. – Украдут или разобьют, взорвут вон, а кому отвечать, мне?
– Я хотел быстро взять.
– Так и надо было быстро! Заболтали меня! Что болтать-то, когда кабинет открыт?! Какой номер у вас?
– Двадцать седьмой.
– Сейчас дам.
Тетя Тома наконец склонилась над заветной тумбочкой и, позвенев ключами, достала нужный.
– Идите быстрее закрывайте, если уже не украли! Ключ сдать не забудьте!
– Хорошо, спасибо.
Седлов вернулся в кабинет. Папоротник стоял на месте как напоминание о неизбывности произошедшего. Теперь с этим напоминанием Седлову надо жить и работать. «Может, переставить его, чтобы не видеть?» – вдруг подумал он, но мысль тут же испарилась при воспоминании о наставлениях Цыбина: «Не поливай и не перемещай».
Егор Петрович понуро закрыл дверь, спустился, вернул ключ, утвердительно ответив на вопрос тети Томы, все ли цело, и вышел из школы. Неуверенно, пару раз оглянувшись, он преодолел школьный двор и уже быстрее пошел к трамвайной остановке.
Когда он выходил, обратил внимание, что рабочие выносят обломки унитаза, падшего героя этого дня. Седлов вдруг неожиданно для самого себя вспомнил, что на Цыбине были белые кроссовки. Но это воспоминание, начавшее было становиться возможным озарением, не могло перейти сейчас в действие и поэтому безвольно обрело статус просто наблюдения.
Глава III. Корпоратив
За последнюю неделю ничего, что усугубило бы состояние Седлова, не произошло, хотя и воодушевляющего – тоже. Неполиваемый папоротник продолжал стоять на месте, что было замечено всевидящей Токарь, которая в очередной раз предложила забрать растение. Но если раньше Седлов был готов это сделать почти сразу, то теперь промямлил что-то, включающее набор из «хорошо смотрится в кабинете», «привык», «может, хлорофитум возьмете» и «подумаю». «Ну так хоть поливайте, засохнет ведь!» – и на этом явно не последняя атака была завершена.
Единственным качественным изменением стало то, что теперь на литературе Седлов работал не только на Подгорного, но и на Юлю. После вопроса, заставившего его сильно всколыхнуть свой умственно-ораторский потенциал, он не мог не обратить внимание на ответ Юли по заданиям-конструкциям: «Если литература ХIХ века еще ходила над бездной и ее герои не переступали последней черты, то героев литературы ХХ века бездна начинает поглощать, хотя это и спорно;)». И в конце подмигивающий смайлик, который вместе с «хотя» означал, что его литература теперь не будет прежней. Седлов стал тщательнее готовиться, продумывая возможные варианты неожиданных вопросов и ответов на них. Теперь надо было знать не только текст, но и максимально широкий контекст.
Ответы Юли всегда были не то что умнее ответов Игната, но как-то хлеще, ярче. Если Подгорный доосвещал тот путь, который намечал и видел Седлов, то Юля яркой вспышкой указывала на другие возможные пути.
Когда на обобщающем уроке они сравнивали Есенина и Маяковского и Седлов говорил о том, что Есенину был чужд тот новый мир с «железными паровозами», который приветствовал Маяковский, Подгорный сказал, что ему он тоже чужд. Реакция Юли последовала незамедлительно:
– Так ты в деревне хочешь жить, без достижений цивилизации? Я смотрю, ты вон с айфоном сидишь, правда, не новым.
– Ну нет, я говорю о том, что мне ближе Есенин. Маяковский как-то слишком резок, как будто дрова рубит, как в том стихотворении о любви, что читал Егор Петрович.
– Это странная, какая-то женская позиция. – Седлов замечал, что Юля подавляет Подгорного и в спорах с ней он скорее оправдывается, чем борется. – Отрицать Маяковского – это отрицать мир, в котором мы живем.
– Я не отрицаю, а говорю, что ближе.
– Ну, тебе деревня ближе и нежные песенки? – На предыдущем уроке Седлов дал прослушать два исполнения «Над окошком месяц» Ивашова и Шевчука, спросив, чье исполнение, по их мнению, лучше передает суть текста. Большинство, возглавляемое Подгорным, было за Ивашова, но Свинцовой это не помешало задавить всех: Шевчук – это современное видение, страсть, а Ивашов – очень слащаво. Седлов сам был за Ивашова (хотя и не высказывал свою точку зрения), но не стал даже пытаться примирить стороны под таким яростным напором одной из них.
– Нет.
– Сомневаюсь.
Заданием урока было: в духе одного из поэтических направлений Серебряного века написать две строфы по известному, например, сказочному сюжету. Седлов даже привел запомнившийся ему пример из подобного олимпиадного задания о Красной Шапочке, когда кто-то, явно не из числа типичных учеников Егора Петровича, написал футуристическое: «В Красной Шапке мало толку! / Ша! Долой! / Так вперед, стальные волки, / Смело в бой! / Бабку как оплот царизма / – На гарнир! Слышишь грозный вой марксизма? / – Слушай, мир!»
Желающие могли прочитать свои творения, но рискнули только Подгорный и Юля. Начал Игнат:
Хоть мы и в мире проводов,
Не стоит забывать о вечном —
Природе, старине и запахе цветов —
И радовать себя беспечностью.
– Красиво, Игнат, прямо по-есенински!
– Не удивительно, он и внешне – как сын Есенина. А можно мне свое прочитать?
– Конечно.
– Немало есть «живущих стариной»
С айфонами в руках.
Отправим их в избушки, на покой,
Пусть печи топят на дровах.
А мы в реальности бетона и стекла
Начнем творить свой новый мир, и пусть
У лириков сейчас слеза стекла.
Утопим в технологиях их грусть!
Подгорный был явно подавлен, что не мог не заметить Седлов, как и не мог не восхититься Юлей. Их противостояние, в котором страдал один, с другой стороны, полностью освободило Седлова от траты времени на паразитов Бликова и внутреннего раздражения от «да/нет» Шерстневой. И горловой нагрузки стало намного меньше: достаточно было просто подтолкнуть к битве. Теперь все, включая Седлова, смотрели на театр двух актеров.
Сегодня уроков не было. Присутствие Седлова в школе объяснялось обязательно-неформальным школьным мероприятием: банкетом в честь Дня учителя.
Седлов терпеть не мог школьные банкеты не только потому, что не испытывал большой тяги к алкоголю и пьяному плясу, а прежде всего из-за той мнимой атмосферы отмены субординации, которая там образовывалась: трудно сказать, все ли понимали, что сегодняшние праздничные хороводы со вдруг опростившейся администрацией завтра снова сменятся натянуто-бдящими лицами одних и покорно-пашущими других. Хотя были и те, кто просто хотел забыться, по-юношески оторваться и забывался так, что становился предметом пересудов коллег: кто-то упал, не рассчитав возможностей при выполнении танцевальных па, кто-то смахнул на себя и окружающих бокал красного вина; особенно обсуждали вдруг проснувшиеся чувства одних коллег к другим – в общем, с какой стороны ни посмотри, все это вызывало в Егоре Петровиче такое же отторжение, как и педсоветы, хотя на последних можно было просто тихо сидеть в глубине, не изображая радость ребенка-именинника.
