скачать книгу бесплатно
– Да, но вам не кажется странным описание этой любви?
– Нет, – диалог с Бликовым уже начинал раздражать Седлова.
– Ну как-то по-старому, что ли, искусственно, – наконец проснулся Подгорный.
– Отлично! – не стал скрывать радости Седлов. – А герои кого-нибудь напоминают?
– Ну этих, как его, у Достоевского в «Бедных людях» переписывались, – вдруг сказала Шерстнева.
– Молодец, Лиза, что вспомнила Макара Девушкина и Варвару Доброселову. На самом деле мы можем вспомнить почти всех влюбленных героев русской литературы: и Алексея Берестова с Лизой Муромской из «Барышни-крестьянки, и Гринева с Машей из «Капитанской дочки». Не уверен, что вы их помните, – хотя Седлов как раз был твердо уверен, что перечислил сам для себя давно вытесненные из ученической памяти, а то и не обитавшие там имена героев, – но давайте обратим внимание: параллели к состоянию чего постоянно проводит Андреев в этой части рассказа?
– Природы, – снова Шерстнева.
– А вам нравится это описание?
– Очень, – Седлов решил проигнорировать любившего намеренно говорить в пику Бликова, так как ждал другого ответа.
– Нет, как-то неестественно, как в сказке, – то что надо от Подгорного.
– Кстати, давайте назовем героя Льва Толстого, которого вы точно должны помнить, так как мы подробно останавливались на сцене, где состояние природы помогло понять изменение состояния влюбившегося героя. О ком речь?
– Болконский и тополь, – Бликов опередил Подгорного.
– Какой тополь, дуб, – Егор Петрович внутренне порадовался маленькому торжеству Подгорного над Бликовым.
– Отлично. Не все потеряно. Кстати, напомню, что в литературе этот прием называется психологическим параллелизмом. А вы видите разницу между толстовской сценой и описанием у Андреева?
– Нет, – снова Бликов.
– Конечно, есть разница. У Толстого это как-то естественно, реалистично, а здесь, как я уже сказал, какая-то сказочность, неестественность, да и герои какие-то странные, – Подгорный включился на полную.
– А в чем их странность?
– Ну, они какие-то искусственные, как бы без характеров, и диалоги какие-то пафосные, – наращивал Подгорный.
– Кстати, о чем диалог?
– О любви, – Шерстнева.
– А именно? Посмотрите.
– Ну о том, что они готовы помереть за любовь, – Бликов со скучающим видом после паузы.
– А есть ли какие-то странные детали в описании героини во второй части рассказа, ведь речь идет о молодой девушке. Посмотрите, текст перед вами, вторая страница, первый абзац.
– Кроваво-красные губы, – Подгорный после паузы.
– Скажите, это описание, противоречивые детали – упущение писателя или сознательный художественный прием?
– Упущение, – Бликов.
– Сергей, конечно, к творчеству Андреева относились неоднозначно, и тот же Лев Толстой его не любил, – решил не игнорировать Седлов.
– И правильно не любил, хрень какая-то для детей, – перебил в излюбленном стиле Бликов.
– Но я не договорил, – Седлов добавил металла в голос, – после опубликования «Бездна» произвела шокирующее воздействие на публику, и нам важно понять почему.
– Мне не важно.
– Не важно – не участвуй, но ты же не зря читал, и давай будем судить уже по итогу, – Седлов начал закипать, но понимал, что так можно сварить урок, и он все же отдавал должное периодической точности читающего Бликова.
– Можете ли вы согласиться с тем, что Андреев здесь намеренно пародирует некоторые романтические, лирические литературные мотивы, сюжеты, в которых описывались чувства героев, любовь?
– Да, – Подгорный одновременно с Шерстневой.
– Кстати, намеки в тексте произведения на героев, сюжетные линии других произведений называются аллюзией. Давайте запишем определение. – Седлов не был сторонником диктовки и заполнения тетрадей текстом на литературе, считая это тратой времени и убийством мысли, тем более писанины хватало везде, но, как говорили административные умы, всегда должны быть следы обучения. И эти следы надо было оставлять.
– Обратившись ко второй части рассказа, мы поймем, в чем смысл первой.
И Седлов пересказал вторую часть, опустив развязку, которую предоставил учащимся прочитать самим.
– Обратите внимание на описание людей, которых встретили Зиночка с Немовецким, это четвертая страница, первый абзац. Их описание отличается от описания героев в начале рассказа?
– Да, – сказала Шерстнева, скорее констатировав очевидное.
– А чем именно?
– Ну здесь уже все реалистично, нет странностей, – Подгорный.
– А сами типы героев отличаются: Лиза с Немовецким с одной стороны и те, кого они встретили?
– Ну, эти первые такие пафосные, а на поляне – быдло какое-то, прямо как у меня у «Пятерочки» сидят каждый день тела на пузыре, – за эти неожиданности, хоть и грубые, Седлов и ценил Бликова.
– Молодец, Сергей. Можем ли мы сказать, что происходит столкновение двух разных эпох: уже ушедшей, оставшейся только в воспоминаниях, кажущейся искусственной, и наступившей реальности?
– Да, – Шерстнева продолжала идти к своей пятерке простыми выверенными шагами.
– Давайте обратимся к кульминации и развязке, – и Седлов, опуская натуралистические подробности, пересказал концовку.
– Что можно сказать о герое…
– Подождите, а что они с ней сделали? – в Бликове снова проснулись внутренние паразиты, сжиравшие уроки и настроение не только Седлова, но и многих коллег.
– Ты же читал рассказ, там все очевидно.
– Я не понял. Вы же учитель, объясните.
Седлов было уже собрался сооружать ответ, который бы и накормил внутренних паразитов Бликова, и позволил завершить урок, но на помощь пришел Подгорный:
– Изнасиловали. Зачем ты дурака включаешь?
– А как именно? Там непонятно написано.
– Ну так приди домой и тайком от мамы в инете посмотри, как насилуют, если непонятно, – это оказался, по сути, выстрел в голову, за что Седлов был очень благодарен Подгорному.
Бликов потух, как хотел верить Седлов, до конца урока, и Седлов смог продолжить.
– Мы все прояснили, и я вернусь к вопросу: что можно сказать о герое, познакомившись с рассказом в целом? Первоначально мы противопоставляли Немовецкого с Зиночкой как представителей старого возвышенного мира носителям низменных черт той современной реальности, с которой они столкнулись. Можем ли мы это сделать после развязки?
– Да, – Шерстнева снова угадала в роли капитана-очевидности.
– А почему, Лиза?
– Потому что он… – начал было Подгорный, но Седлов решил пойти на принцип и дожать Шерстневу, которая после этих «нет» и «да» каждый раз уточняла, заработала ли она свою пятерку, с той же очевидной уверенностью.
– Игнат, пусть сначала Лиза ответит.
– Ну, они же его избили.
– Да, но вопрос не в этом. Он остался таким же возвышенным студентом, готовым умереть за любовь?
– Ну не знаю, он пытался сопротивляться, но их же больше было.
– Мы сейчас рассматриваем развязку. После прочтения рассказа перед нами тот же возвышенный герой?
– Нет. Он сошел с ума, – вернулся Бликов, но уже без убитых Подгорным паразитов.
– Возможно, Сергей. Но вопрос был в том, можем ли мы, прочитав рассказ, продолжать противопоставлять Немовецкого и его обидчиков?
– Нет, он такой же, как они.
– Спасибо, Игнат, – Седлов при этом посмотрел на Шерстневу, намекая на очевидный промах, но последняя никак не отреагировала, видимо, сохраняя уверенность, что «да» плюс «нет» равно пяти. Хотя и сам Седлов ей эти пятерки ставил, так как предупреждение о том, что «девочка идет на „отлично“», было сделано Токарь еще в прошлом году.
– Теперь давайте обратимся к нашему эпиграфу. Подумайте, как он помогает понять основную идею рассказа?
– Ну, мне кажется, смысл в том, что бездна есть в каждом человеке. И в Немовецком она тоже была. Поэтому он и не отличается от тех, с кем они столкнулись. Он тоже оказывается в бездне.
– Спасибо, Игнат, можно подвести итог, – но договорить Егор Петрович не успел, так как увидел поднятую руку новой Юли. – Да, Юля?
– Я не читала рассказ, но поняла сюжет и прочитала полную цитату Ницше. Мне кажется, что этот эпиграф вообще не подходит к данному рассказу. Ведь полностью слова Ницше звучат так, – новенькая посмотрела в телефон, – «Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя». Так ведь главный герой, как и другие герои, не сражается ни с какими чудовищами. Они ничтожные люди. Ницше предупреждал великих людей от падения в бездну, а к ничтожествам это не имеет никакого отношения, они уже в бездне. Хотя бездна Ницше даже для таких не подходит. Скорее, помойная яма. Ницше, кстати, призывал уничтожать ничтожеств и слабых людей.
Седлов привык к разным поворотам на уроках, особенно когда сидят такие, как Бликов и Цыбин. Но одно дело пытаться противостоять или игнорировать бытовое хамство и подростковые выпады, а другое – когда зашли с неприкрытого тыла и ударили туда, где, по убеждению Седлова, он на уроках абсолютно был защищен: в знаниевую сферу. И это был новый уровень вопроса, на который надо было отвечать дочке представительницы администрации.
– Да, – без обычной уверенности начал Седлов, пока не имея ответа, но надеясь на прорыв мысли сквозь плотину ступора, – возможно, эпиграф Ницше здесь не очень подходит, – Седлов знал, что не подходит, ну уж очень созвучен он был названию, да и привык мечом весомого слова легко разбивать паразитов Бликова сам либо с помощью Подгорного, но сейчас у него этот меч вырвали, – но… Давайте подумаем, почему я предложил этот эпиграф… – Подгорный молчал, да и он уже высказался, Шерстнева тоже, так как «да» и «нет» здесь точно не подходили, а Свинцова очень пытливо на него смотрела, и думать надо было самому. – Мы ведь сравнивали разные литературные эпохи, – пошла мысль, – мы говорили о том, что поведение героев в начале рассказа отчасти напоминает нам мотивы литературы 19-го века, – Седлов начал чувствовать, что плотина рушится, тяжесть уходит, а он как бы легчает, – и вот можно сказать, что литература 19-го века как бы ходила над пропастью, вглядывалась в нее, но герои не переступали каких-то последних граней, им давался шанс на возрождение, если вспомнить того же Раскольникова. И в том литературном мире не было таких натуралистических сцен. А здесь мы видим совершенно другую литературу, других героев. Андреев как бы хочет сказать, что наступило новое время, время бездны, которая все же всех захватила, в которую все упали. Именно поэтому я взял такой эпиграф. Я понятно объяснил? – с абсолютной внутренней легкостью Седлов обратился к новенькой.
– Да, хотя я не совсем согласна, что герои 19-го века не переступали граней. Свидригайлов, например. Но думаю, уже нет времени на споры. Спасибо.
– Хорошо, – Седлов понял, что его литература в 11-м «Б» теперь никогда не будет прежней, но сейчас внутренне обрадовался точке, поставленной Свинцовой. – У нас остается десять минут. Вам необходимо в тетрадях выполнить следующее задание: заполнить одну противопоставительную и одну сопоставительную конструкцию, запишите: если в первой части рассказа Немовецкий утверждает, что – пробел, оставьте две строчки, то после развязки мы понимаем, двоеточие, пробел; если описание природы, психологический параллелизм в «Войне и мире», пробел, то в «Бездне» Андреева, пробел. И третья, – вдруг решил Седлов, – по желанию, если успеете: если литература 19-го века, пробел, то «Бездна» Андреева как произведение начала 20-го века, пробел. У вас девять минут. Тетради сдаем.
– А мне нужно писать? – спросила Юля.
– Ну, вы первый день, – Седлов поймал себя на мысли, что пока не может называть новенькую на «ты», – не знали задание, поэтому как хотите.
– Я напишу, – со все той же легкой полуулыбкой, с которой был задан заставивший кипеть мысли Седлова вопрос, констатировала обладательница стильной сумки.
Седлов с чувством завершенности и прежней легкостью повернулся, чтобы пойти и сесть за свой стол, но боковым зрением увидел то, что сразу наполнило его тоскливой тяжестью: дверь класса была открыта и на пороге стоял Цыбин.
– Не помешаю?
– Вообще-то, – Седлов хотел отправить опоздавшего прямиком к классному руководителю для объяснений, но взгляд Цыбина был таким, как будто он пришел не за восемь минут до конца урока, а на начало Парада Победы, который принимает, и сказал совсем другое, или что-то изменившееся в нем непроизвольно сказало: «Нет, проходи». Егор Петрович не мог не обратить внимание на удивленные взгляды аудитории, но сейчас это наблюдение было более, чем механическим, да и сам он чувствовал внутри только ржавый скрежет полумыслей.
– О, а мое место-то занято! – Седлов ждал продолжения цыбинского спектакля, но его, к удивлению, не последовало. – Ну ничего, дамам надо уступать, упаду к Бликову, ты же не против, Серый?
– Нет, – без особого энтузиазма согласился Бликов – сила вальяжного аморализма Цыбина была велика, и в 11-м «Б» ему мог противостоять только Подгорный, хотя это скорее было негласным нейтралитетом, так как, по крайней мере, сам Седлов открытых стычек между ними никогда не видел.
– А что пишем-то, Егор Петрович? Серый вон пыхтит, старается.
– Да тебе уже не нужно.
– Почему?
– В другой раз.
– Ну ладно, посижу полюбуюсь, как другие работают. А что, с новенькой не знакомите?
– Уже познакомили.
– О, так я пропустил все, жаль, ну, познакомлюсь позже.
– Можно не мешать? – Подгорный вклинился во все больше иссушающий Седлова односторонний диалог.
– Окей, ребята-отличники, молчу.
Когда прозвенел звонок, вереница сдающих тетради закончилась и потекла из кабинета, Седлов в какой-то полудреме взял ключи, чтобы последовать за классом с пунктирной надеждой, что ничего не будет.
– Егор Петрович, можно вас на минуту? Список для чтения хочу обсудить, оценки исправить. Серый, иди хавать, я догоню, – как бы ответил Цыбин на удивленный взгляд Бликова, который уходил последним.
Дверь класса закрылась, а пригвожденный Седлов остался стоять и ждать дальнейших указаний.
– Дверь закрой.
– Так это… другие увидят… странно…
– Боишься, подумают, что гомик? Не бойся, на меня-то не подумают.
– Да… я не об этом…
– И я не об этом, не ссы, закрывай дверь, они все хавать пошли.
