Русская мода. Фейк! Фейк! Фейк!

Я был изнанкой нашего дела и находился по другую сторону софитов. Половину своего времени я проводил на фабрике. Совсем скоро половины оказалось недостаточно, и фабрика захотела съесть все мое время.

Все началось с мотоцикла, который однажды остановился у ворот, и за рулем которого сидел местный участковый. Отряхивая пыль, он смотрел с прищуром и подозрением на меня, на фабрику, и на мою машину, припаркованную у стены.

– Вот, – объявил он после продолжительного молчания. – Заехал узнать, что это у нас тут делается.

По правде говоря, мы ожидали милицейской проверки. Все в ближайшей деревне знали о нас, жены многих местных работали здесь, и появление участкового выглядело логично. Однако, по-хорошему – если уж взялся следить за порядком – можно было бы подсуетиться и приехать пораньше месяца на два-три. Оперативность точно не была коньком деревенской милиции. Страшно даже подумать, какие вещи могли встретить участкового здесь, если бы на этом месте оказалась не скромная фабрика по пошиву сумочек, а, скажем, нелегальный химический завод. Обожженные земли, мертвые животные, пустыня, насквозь пропитанная ядом отходов – вот, что мог бы увидеть участковый при других обстоятельствах. «Все нормально, милиционер, – сказал бы я, выйдя к нему в костюме химзащиты. – Это фармацевтическая промышленность». А скорее всего, никто и ничего не сказал бы ему. Говорить было бы некому. Фабрика наверняка завершила бы свои грязные дела, свернула работу и переехала на новое место еще до появления таких оперативных проверяющих.

Все эти мысли пронеслись у меня в голове, в то время как в реальности мое лицо изображало улыбку – радостную настолько, что со стороны можно было подумать, будто милее этого усатого участкового для меня никого нет в целом свете.

– Все в порядке, товарищ милиционер. Здесь мы производим лицензионную продукцию иностранного модного дома!

Я сунул ему бумажку о регистрации ООО «Луи-Интермода» – наш единственный документ, абсолютно никак не объясняющий появление чадящей и грохочущей фабрики. Милиционер, напустив на себя важный вид, стал вдумчиво, шевеля губами, ее изучать. Было видно, что он не понимает в написанном ни хрена.

– Модные штучки для богатеньких дам, – пояснил я.

Он внимательно посмотрел на меня, сказал «Ааа» – с явным облегчением – и отдал бумажку обратно.

Если бы это был московский милиционер, я бы сразу предложил ему денег. Но поскольку дело было в деревне, далеко от Москвы, я решил откупиться россказнями о красивой жизни и алкоголем. Жестом радушного хозяина я пригласил его внутрь, налил ему 12-летнего виски – он выпил его залпом, крякнув и поморщившись – и мы пошли на экскурсию.

– Мы занимаемся тем, что обеспечиваем товаром так называемый «лакшери-сегмент», – вещал я, дружески приобняв милиционера за плечи. Тот порозовел после спиртного, глаза его заблестели, а усы распушились. – Иначе говоря, мы производим предметы роскоши для покупателей, которых принято обозначать термином «Ви-Ай-Пи», то есть, для очень важных персон… Кстати! – я остановился. – У вас есть жена или любимая женщина?

Милиционер молча кивнул.

– Тогда я уверен, от нее вам сегодня перепадет сладкого. Потому что от лица нашей фабрики я хочу сделать вашей женщине подарок. Это вещица, перед которой не устоит ни одна красотка. Даже больше: красотки могут пойти на многое, чтобы заполучить ее в свои руки.

Я вытащил одно из наших изделий из кучи, куда мы обычно складывали очевидный брак.

– Вот! – я протянул ему сумочку – Настоящее французское качество, Луи Вьюиттон, вещь, которой не побрезгует даже королева. Столетняя история модного дома отразилась в каждой детали, каждой ниточке и каждом стежке. Это – эталон элегантности. Вы чувствуете? Чувствуете, это благородную шероховатость кожи в ваших руках?

«Благородная шероховатость» была, пожалуй, чересчур энергичным пассажем, подумал я секунду спустя. Однако милиционер осторожно понюхал кожу и неуверенно произнес:

– Чувствую.

– Отлично! – я хлопнул его по плечу, и мы пошли дальше.

Я показал ему, как работают станки («Вот сюда вы вставляете кусок кожи, а вот здесь ходит игла») – выбирая преимущественно те из них, за которыми стояли самые молодые швеи. Я рассказал ему историю появления знаменитой фирменной монограммы («Считается, что старик Луи придумал ее, чтобы обезопасить себя от подделок»). Я дал ему визитку («Я буду рад услышать вас в любое время, офицер» – причем «офицер» ему явно польстило). Напоследок я налил ему еще виски, и участковый, довольный отлично проведенным временем, укатил.

Смотря на его мотоцикл, исчезающий в осеннем сером поле, я задумался. Обвести этого человека вокруг пальца не составило труда. Проблема была не в нем и не в его проверке, знал я. Проблема была в том, что вслед за милиционером подтянутся другие проверяющие, и этих других будет сложно умаслить стаканчиком алкоголя и веселыми рассказами. Они захотят большего. И если мы откажемся удовлетворить их чрезмерные, фантастические запросы – а они будут, без сомнения, именно такие, любой из ревизоров в два счета сотрет нас в порошок. Отсутствие тылов сильно беспокоило меня. В то же время в ушах отчетливо раздавалось клацание фотокамер – это Алеша Шнеерзон у всех на глазах превращался в сверхновую…

Дальнейшие события были ожидаемы. Спустя неделю у дверей фабрики остановился кортеж из двух автомобилей. Одна из машин была синим «уазиком» с эмблемой МЧС на борту. Сквозь мутное лобовое стекло я различил важного пузатого типа в форме, разместившегося на сидении рядом с водителем. В руках тип держал черную кожаную папку, вид которой не предвещал ничего хорошего. Вторым автомобилем была – ни больше, ни меньше – пожарная цистерна, с насосом и выдвижной лестницей. Вероятно, ее привлекли к делу для солидности – чтобы сразу дать понять, что намерения визитеров максимально серьезны. Вместе уазик и цистерна смотрелись фантастическими галлюциногенными пятнами на фоне мрачных, окружающих фабрику полей.

– Так-с, – едва покинув салон автомобиля, толстый проверяющий сразу перешел к делу. – Я полагаю, вам ясно, кто мы такие и зачем мы здесь.

– Проверка пожарной безопасности? – уточнил я.

– Так точно, – пожарный решительным шагом направился к дверям фабрики. – Позволите взглянуть, что у вас внутри?

Вслед за ним из автомобилей вылезли еще несколько человек. Они сгрудились в отдалении, поглядывая на нас и ожидая указаний главного. Я решил, что пока они стоят там, на своем месте, и пока не слышат, о чем мы говорим, нужно начинать переговоры.

– Послушайте, офицер, – сказал я, – Дело в том, что еще не все вопросы пожарной безопасности улажены. Скажем так, мы находимся в процессе их решения.

– Да? – он вскинул бровь. – И что вы предлагаете?

Я подумал, что незачем ходить вокруг и около.

– Я предлагаю, – сказал я. – Зайти внутрь и пройти в мой кабинет, где я открою черный несгораемый сейф, достану из него тысячу долларов, купюрами по сто и пятьдесят, и отдам их вам. После этого мы будем считать, что проблемы пожарной безопасности решены. А когда через два месяца – два месяца, это же нормальный срок, да? – вы приедете сюда вновь, вас встретит уже совершенно другая фабрика, укомплектованная в полном соответствии с вашими требованиями. Или – в противном случае – вас будет ждать уже тысяча пятьсот долларов. Идет?

Пожарный был человеком действия, не привыкшим долго раздумывать перед тем, как совершить тот или иной поступок. Он согласился сразу, после чего я налил нам обоим 12-летнего виски, чтобы отметить сделку – из бутылки, уже изрядно опустевшей после визита милиционера. Залезая обратно в машину, пожарный кивнул ожидавшим его коллегам: «Все документы в норме, можно ехать». Бывалый пройдоха, он и не думал делиться взяткой с подчиненными.

Мы включились в старую как мир игру, которую я хорошо изучил еще с тех времен, как торговал поддельными джинсами в институте. Игра называлась «Отстегни всем, и будь спокоен».

Следующим на очереди был Санэпидемнадзор. Женщина под пятьдесят, в сером костюме, с копной мелких кудряшек на голове подъехала на казенной «Волге». Я предложил даме вина – «Шабли», мадам?» – и пятьсот долларов. Этого, казалось мне, будет достаточно, чтобы распрощаться на полгода. Я улыбался ей загадочно, с московским шиком – засунув руки в карманы стильного плаща от «Burberry». Плащи, знал я, безошибочно действуют на женщин. Они внушают им благоговение и трепет, и заставляют вспоминать о настоящих мужчинах – тех, кого они никогда не видели, но чей образ навсегда остался в их памяти после просмотра фильма «Москва слезам не верит».

Однако всего этого оказалось недостаточно. «Шестьсот долларов, – объявила свою цену она. – И еще вы везете меня ужинать в московский ресторан». Мне пришлось согласиться. Я вручил ей деньги, а в один из вечеров повез ее в средней руки японский ресторан на московской окраине. Там я весь вечер заливался соловьем, одну за другой рассказывая небылицы из жизни фэшн-бизнеса. В моих рассказах Париж сменялся Нью-Йорком, Нью-Йорк Миланом, а имена великих произносились так, словно всех их я знал лично («И вот, значит, Коко заходит в этот магазин мехов и говорит: «Неужели только у меня одной такое ощущение, что я попала в пещеру к неандертальцу?»). Она смеялась – сначала тихо, будто стесняясь окружающих, затем – по мере выпитого, громче и развязнее. Она смотрела на меня с восхищением – немудрено, ведь я был обитателем фантастического, сверкающего и совершенно недоступного ей мира. Короче – я расколол деревенский Санэпидемнадзор как орех. Так запросто, что мне даже стало немного стыдно. Под занавес я получил от нее скользкий пьяный поцелуй и номер мобильного телефона. Она потребовала, чтобы я обязательно позвонил…

После Санэпидемнадзора приехало Бюро Технической Инвентаризации. Я не стал вникать, что им нужно, а просто дал пятьсот долларов, и мы распрощались навсегда.

Потом была инспекция по защите прав потребителей. Триста долларов.

Налоговая Инспекция. Две тысячи долларов, бутылка коньяка «Мартель» плюс мое обещание уладить все к следующему году.

Простые и честные лица проверяющих появлялись и исчезали, и вроде бы ничто не предвещало беды. Моя недавняя паранойя о том, что какая-то из этих проверок может похоронить наш бизнес, а нас самих засадить за решетку, теперь казалась надуманной и нереальной – настолько легко решались дела с государственными службами. И хотя отдавать деньги всем этим людям было жалко, я был вынужден признать – денег требовалось значительно меньше, чем я ожидал.

Для сравнения: в тот вечер, когда я ужинал с женщиной из Санэпидемнадзора (сумма счета – 70 долларов, включая спиртное), мой партнер при обстоятельствах, остающихся неясными, разбил хрустальную вазу в частном клубе для джентльменов (сумма счета перекрыла все наши расходы на государственных лиц).

Я успокоился, стал наглеть, и однажды даже позволил себе отругать проверяющих из ветеринарной службы. «Ребята, – заявил я им. – А вам не кажется, что вы пришли не по адресу?». Итогом их визита стал ноль долларов, потраченных мной на взятку. И как водится с большинством парней, которые теряют чувство реальности, жизнь быстро дала мне по носу.

Москва, отель «Марриот Аврора»

Кажется, что этот чудовищный молоток стучит прямо по голове. Бам. Бам. Бам.

Федор Глухов приоткрывает один глаз и силится понять, что происходит. Через секунду до него доходит: стучит не молоток – стучат в дверь, причем с каждым разом удары становятся сильнее и настойчивее. «Эй, вы там, – требует раздраженный мужской голос. – Открывайте, пока мы не вышибли все к чертовой матери!»

Выдирая себя из липкого похмельного сна, Федор Глухов панически пытается придумать объяснение этим настойчивым стукам. На ум приходит только одно: отвратительный психоделический зоопарк во главе с Карлом Лагерфельдом, вызванный к реальности его собственным воображением, вновь вырвался на волю. И сейчас банда буйных персонажей – которых, к тому же, никто кроме Федора даже не видит – окажется здесь. Будет размахивать удостоверениями сотрудников Интерпола, мутузить друг друга и кричать, что он, Федор Глухов, арестован.

Нет, нет, нет. Федор умоляет эту неизвестную ему силу оставить его в покое. Одновременно он заставляет себя принять горизонтальное положение и изо всех сил трет опухшие заспанные глаза.

Помещение, в котором он обнаруживает себя, ему незнакомо. С первого взгляда, оно напоминает номер отеля – когда-то несомненно очень респектабельный и дорогой, но сейчас явно находящийся не в лучшем состоянии. Можно было бы подумать, что тут ночевали сумасшедшие рок-звезды, и что дело происходит в те славные времена, когда считалось хорошим тоном оставлять после себя кучу пепла в отелях и выбрасывать из номеров телевизоры.

А что если? Черт. Лучше даже не думать об этом… Федор Глухов трясет своей украшенной модным чубом головой, чтобы прогнать наваждение. А что если… остатки ЛСД в его организме… отправили его в прошлое? Черт. Черт. Черт… Туда, где ошалевшие от наркотиков музыканты громили гостиничные апартаменты? После того, что происходило с ним в последние дни, Федор Глухов может поверить во все, что угодно.

Он озирается вокруг. Повсюду летает пух от разорванных подушек. Как снег он покрывает собой предметы, лежит на заляпанных вином подоконниках, на постели, на стульях, на столе – пушинки трепещут и движутся от невидимых дуновений. Сами подушки – вернее то, что от них осталось, искромсанные серые куски материи – прибиты гвоздями к стене на манер картин в зале современных искусств. На них черным маркером нарисованы рожицы привидений, ругательства, и все это покрывает толстый слой помады разных цветов – от кроваво-алого до нежно-розового – десятки отпечатков женских губ.

Неожиданно Федора Глухова озаряет первая вспышка – обрывочное, смутное воспоминание. Он – зажав в руках гвозди, безумно хохоча – прибивает наволочку к стене. «Это будет получше, чем Баския, детка!», – кричит он, в то время, как рядом хихикает молодая, одетая в одни только трусики, девчонка. Упругая девчонкина грудь задорно колышется в такт ударам молотка по стене. При этом лицо девчонки Федору незнакомо.

Он пытается проследовать дальше в глубины собственной памяти и выудить оттуда что-нибудь еще – зацепку, которая помогла бы ему объяснить, где он, в каком времени он находится, и почему он оказался именно здесь.

Стучать в дверь неожиданно прекращают. Но это не потому, что люди за дверью отказались от намерений попасть внутрь, нет. Они затихли перед последним штурмом, понимает Федор, сейчас они притащат бревно или что-нибудь тяжелое, или на худой конец найдут запасные ключи от номера, и последнее отделяющее его от жестокого мира препятствие падет. В том, что мир будет жесток к нему, у Федора нет ни капли сомнений. Он ощущает зловещую энергию всеми фибрами своей измученной, страдающей похмельем души.

Некоторое время Федор сидит без движения, а потом пробует спустить с кровати ноги. В этот момент его сердце замирает.

Все дело в том, что ноги, достигнув пола, оказываются по щиколотку в воде. Ледяная, она заставляет Федора вскрикнуть и подобрать ноги обратно. Свесив голову, он видит, что внизу под кроватью образовалось настоящее озеро. В воде плавают скомканные 50-рублевые купюры, салфетки, обрывки глянцевых журналов и, наконец, мужские – но не принадлежащие Федору – носки.

Судя по звуку, вода прибывает из ванной. Массивная дверь ее, увенчанная золотой ручкой, открыта, и внутри шумит так, что, кажется, кран оставили работать на полную мощность. Этот звук, похожий на шум водопада, стимулирует вторую вспышку воспоминаний.

Федор видит людей – группу полуголых парней и девушек, пляшущих с бутылками шампанского в руках. Федор пляшет среди них, и подпевает, и скалится широкой пьяной ухмылкой. Свободная от шампанского рука размахивает, сжатая в кулак, в такт музыке… Что за мелодия это была? Игги Поп? Джеймс Пэнтс? Канье Вест? Скорее всего, последнее, потому что девочки прямо пищат от восторга. У них – косые челки, татуировки на запястьях в виде звездочек и маленьких надписей, и бусы – неимоверное количество бус позвякивает на их тоненьких шейках. «Сейчас чего покажу, вы обалдеете», – отхлебывая шампанское, Федор одновременно пытается стянуть с себя штаны и продемонстрировать всем татуировку на заднице. Попытка заканчивается провалом, потому что Федор не в том состоянии, чтобы делать несколько вещей одновременно. Поскальзываясь, разбрызгивая вокруг себя спиртное, он неловко валится на пол. «Кому-то пора охладиться! – радостно кричит один из парней, и девочки подхватывают хором. – И-е-е-е-е-е!». Федор пытается рассмотреть лицо парня, но оно словно бы скрыто в облаке тумана – память не желает воспроизводить его и показывает одним мутным пятном. «Вот так! – парень прыгает в ванную комнату и бьет ногой, обутой в тяжелый красный «Доктор Мартенс», по водопроводному крану. Кран покрыт хромировкой не хуже иного мотоцикла и выглядит не дешевле – он выдерживает первый удар, и тогда парень… да, кто же это такой, черт возьми?… начинает бить по нему снова и снова, сдирает хромировку, заставляет детали скрипеть и скукоживаться. В конце концов, из-под ботинка со звоном вылетает какая-то мелкая штуковина, и в следующий миг в потолок ванной комнаты ударяет искрящаяся водяная струя. Лежа на полу в коридоре, Федор Глухов счастливо смеется и пытается поймать долетающие брызги ртом…

Сейчас, спустя неизвестное ему количество часов, Федор сидит, обхватив колени, и наблюдает за прибывающей водой. Его одежда, частью скомканная, лежит на кровати, другая ее часть – в том числе штаны и ботинки – безвозвратно потеряна. Он мог бы попробовать использовать оставшиеся ему секунды для спасения – рвануться, распахнуть окно и выпрыгнуть на улицу, но кто знает, что его там ждет? Какой город его встретит? Какой год? В конце концов, Федор Глухов даже не знает, на каком он этаже. Поэтому он продолжает заворожено смотреть на воду и ждать неизбежного. По крайней мере, в неизбежном ему хоть что-то прояснят, успокаивает он себя.

Люди с той стороны двери, видимо, все же нашли запасные ключи. Федор слышит, как те позвякивают в замочной скважине – нервно, нетерпеливо, и еще он слышит ругательства, и это заставляет его пережить новый приступ паники. Обхватив руками голову, Федор Глухов раскачивается, сидя на кровати, и со стороны он больше всего похож на дервиша, вошедшего в религиозный транс.

Дверь номера распахивается, в образовавшийся проем сразу же устремляются потоки воды. «Твою мать! – произносит чей-то голос, изумленно. – Твою мать… Это же был президентский люкс». В этот момент Федор Глухов неожиданно вспоминает все.

Открытие московской недели моды, да, да – все началось именно там. Федор Глухов стоит рядом с красноволосой девицей. В руках у девицы «Никон» с таким здоровенным объективом, что Федор, поглядывая на него, изумляется: как ей удается его удержать? Они обсуждают появление певицы Наташи Королевой, но на самом деле Королева – это только удобный фон, чтобы не концентрироваться на собственных мрачных мыслях. Мир моды холоден и равнодушен к Федору Глухову. Он вынужден признать это. Все, чего он на сегодняшний день добился в этой индустрии – это возможности стоять здесь, без малейших шансов получить пригласительный билет на показ, с фотоаппаратом наизготовку и намерением сделать кадры, за которые ему даже не заплатят. Все так начинали, уговаривает себя Федор, провожая взглядом пышную фигуру певицы. Фэйсхантер, Брайан Бой – все знаменитые фотографы уличного стиля начинали именно так – тусуясь на осеннем ветру и грея руки, заледеневшие от постоянных манипуляций с камерой. Теперь Брайан Бой сидит в первом ряду рядом с легендарной Анной Винтур – и пусть она морщит от него нос, это уже неважно. А важно только то, что ему удалось, что его приняли, и что теперь он внутри, а не снаружи. Федор Глухов клятвенно обещает себе, что ему удастся тоже. Он дает эту клятву, может быть, в миллионный раз за свою жизнь. И если правы те, кто утверждает, что мысли материальны, то рано или поздно бомбардировка пространства клятвами принесет плоды. Так успокаивает себя Федор Глухов, кутаясь в дешевый бушлат (от «Н&М») и поглубже натягивая на себя шерстяную шапку (конечно, красную – как у Жака Ива Кусто, конечно – с росписью Шепарда Фейри). Что остается таким вот ребятам с улицы кроме как пропагандировать стиль панков и скейтбродистов? Федор Глухов с удовольствием ходил бы по городу в зловещей коже от Рика Оуэнса, и он каждый раз подолгу глядит вслед тем людям, которые смогли выложить 150 тысяч за дизайнерскую, с неровными краями «косуху» в ЦУМЕ. Пока, увы, у него недостаточно денег на подобную роскошь. Но когда-нибудь… Когда-нибудь он заявится в этот гребаный ЦУМ – перед самым закрытием, хорошо навеселе – и снимет чертову куртку с вешалки. Он понесет ее на кассу, не меряя. Потому что это и есть настоящий шик: отвалить кучу денег с выражением легкой скуки на лице, не потрудившись даже посмотреть, подходит ли по размеру эта дорогая – непристойно дорогая – вещь. К тому же Федор точно знает, что из размеров ему все равно понадобится самый маленький. Такой, чтобы косуха слегка теснила плечи и грудь, делая его похожим на субтильных, порочных рок-звезд, мелькающих на страницах светской хроники. И когда он будет делать эту покупку – сопровождаемый восхищенными, уважительными взглядами продавцов – то расплатится обязательно наличными, вывалив купюры на прилавок большой смятой кучей. Деньги подсчитают, их окажется больше чем нужно – на одну тысячу, может быть, на две или на три. Федор Глухов ухмыльнется и бросит сквозь зубы: «Сдачи не надо» – и удалится, небрежно свернув куртку в руке.

Он сможет сделать это. Сможет же? Или нет?

От размышлений его отвлекает увесистый хлопок по плечу, а когда он оборачивается – еще не до конца отошедший от своих мечт – то видит перед собой невысокого бритого налысо парня.

– Ты Федя? – интересуется парень. – Федя Глухов? Блоггер?

Федор согласно кивает, и тогда парень тянет его, хватая за рукав бушлата, вглубь разношерстной, преимущественно одетой в черное модной толпы.

– Пойдем. Мне срочно нужен фотограф.

Парень распихивает людей, толкается, наступает им на ноги – в общем и целом ведет себя довольно агрессивно. И только когда он показывает свой бейдж охраннику, до Федора Глухова наконец доходит. Парень – это Жора Гобчинский, молодой дизайнер, чей показ должен начаться не позднее чем через полчаса. Жора Гобчинский – которому поет дифирамбы лондонский журнал «DAZED». Жора Гобчинский – чьи футболки с принтами, дебютную партию, приобрел парижский «Колетт». Жора Гобчинский – которого одновременно называют «фашистом», «антифашистом», «анархистом», но чаще все-таки «гением» и «надеждой отечественной моды» – и все благодаря тем отвисшим на коленях треникам и майкам-алкоголичкам, которые с его легкой руки стали известны во Франции как «новый русский шик».

Они оказываются за сценой, где пройдет дефиле, и погружаются в настоящий хаос. Полуголые модели, нисколько не стесняясь своей наготы, переругиваются с теми, кого уже полностью одели. «Твои сиськи выглядят как два сморщенных помидора», – успевает услышать чью-то реплику Федор. Стилисты машут своими кисточками, как умалишенные – от напряжения и духоты их лица лоснятся, а пот капает прямо на пол. На рейлах, об которые периодически спотыкаются многочисленные ассистенты, висят образцы одежды. Федор отмечает, что в этом году Гобчинский взял за основу морскую тематику. К каждой из вешалок скотчем приклеены по две фотографии – модель в полный рост и ее лицо в макияже и с укладкой. Кто-то умудрился принести за кулисы собачку. Оранжевый пудель дрожит от страха и затравленно озирается по сторонам. В любой момент его может насадить на острый каблук одна из десятков шагающих в разные стороны ног. Рядом с собачкой дымится кучка свежего дерьма – удивительно, что еще никто не размазал ее по всему помещению.

В углу, в ворохе из мотков скотча и обрывков тканей лежит бородатый мужчина в черной футболке. Его глаза закатились, а изо рта выступила желтая пена. Охваченные суетливой лихорадкой люди переступают через лежащего, не обращая на него никакого внимания.

– Вот, полюбуйся, – Гобчинский останавливается и трогает тело ногой. – Я забукировал этого ублюдка через солидное агентство, потратил уйму денег и нервов, и что я получил? Он должен был снимать бэкстейдж – все, что происходит за кулисами. А что сделал он? Нанюхался порошка в туалете и рухнул здесь, на глазах у всей честной публики… Кто, мать вашу, притащил сюда собаку?! А?

От неожиданного крика пудель вздрагивает, изгибается дугой, прижимая уши к голове, и бросается наутек. Хозяин собаки не отзывается.

– Ну, в общем, теперь вместо снимков моего бэкстейджа мы имеем здесь это тело, – продолжает Гобчинский как ни в чем не бывало. – А тем временем я серьезно рассчитывал на эти фотографии. Я надеялся отправить их в Париж, я полагал сделать их своей визитной карточкой на авеню Монтень.