Русская мода. Фейк! Фейк! Фейк!

Речь прозвучала пафосно, «всеобщее посмешище» задело ее за живое, но в целом Полина была согласна с услышанным. Это будет большая война – Полина Родченко против «от-кутюр», и теперь в ее руках есть орудие – ее собственная трибуна. Отказаться от этого было бы глупо.

Следующую неделю Полина Родченко вместе со своим новым знакомым разрабатывала план будущей речи. Впервые зайдя в ее квартиру, Боярцев глянул на стену с нарисованными алыми буквами LW и с усмешкой заметил:

– Совершаете перед ней черную мессу?

Но, увидев, как яростно блеснули в ответ ее глаза, замолчал и больше никогда не пытался шутить на эту тему – так же, как никогда не заговаривал и о злополучном парижском показе, на котором Полина на глазах у всего мира села в лужу.

После недели знакомства она нашла, что Денис Боярцев, несмотря на весь свой боевой бэкграунд, остается человеком интеллигентным и тактичным. Он интересно говорил, никогда не повышал голоса, а еще – заваривал вкусный имбирный чай, который заботливо приносил прямо в комнату, где, сидя на полу среди разбросанных бумаг, Полина готовилась к митингу. От чая она млела и иногда, закрыв глаза, даже представляла себе, что все происшествия последних месяцев – это сон, и что ей нужно только проснуться, чтобы кошмары оставили ее. Боярцев носил свитера крупной вязки – грубые и уютные одновременно, и Полина не раз ловила себя на мысли, что хочет закутаться в них, как в одеяло. Вдобавок он не употреблял наркотиков, не курил и всегда казался таким уверенным в себе, что если бы на земле выбирали самого идеального из всех идеальных мужчин, Полина всерьез подумала бы о том, чтобы отдать за него свой голос.

К концу недели она уже корила себя за то, что когда-то, при первом знакомстве, презрительно окрестила его «лесорубом». Да, Боярцев, несомненно, отличался от всех мужчин, которые встречались ей прежде – за исключением, пожалуй, только отца. Но – если вдуматься – что представляли собой эти мужчины? Изнеженные, истеричные и язвительные обитатели мира моды – и к тому же, большинство из них были геи. Они знали все последние светские сплетни, могли вынюхать грамм кокаина за один заход и иногда – в редкие удачные моменты – с ними могло быть весело, но разве умение сплетничать и поглощать наркотики можно противопоставить достоинствам ее нового знакомого? Полина испуганно ловила себя на том, что Денис Боярцев нравится ей, но гнала от себя прочь эти мысли, потому что предстояла беспощадная битва, в которой – как она считала – сантиментам места быть не должно…

И вот эта битва в двух шагах от нее, и она беспощадна в самом буквальном смысле. Стоя на трибуне и наблюдая, как ОМОН расшвыривает демонстрантов, Полина чувствует головокружение – вызванное одновременно страхом и мощным выбросом адреналина.

К ее удивлению, демонстранты приходят в себя довольно быстро – что говорит о немалом опыте за их плечами. В сторону ОМОНовцев летят камни, а кое-кто из митингующих начинает ломать очень кстати оказавшийся рядом забор – намереваясь, видимо, использовать доски как оружие или как материал для возведения баррикад. Все это напоминает кадры из новостной сводки – яростное, кровопролитное столкновение молодежи с полицией, но вряд ли Полина могла себе представить, что когда-нибудь окажется в гуще подобных событий.

Несмотря на отчаянное сопротивление демонстрантов, ОМОНовцы берут верх. Видя это, люди начинают разбегаться. Схватку продолжает лишь небольшая горстка отчаянных, но и они делают это скорее по инерции, вдохновленные безумством драки, не надеясь победить. Постепенно их сминают – жестоко и без церемоний.

Полина видит, что теперь ОМОН движется в ее сторону, и что дистанция между ней и полицейскими стремительно сокращается – более того, препятствий на этом пути практически не осталось. Полина неожиданно осознает, что для солдат в касках именно она является главной целью – потому что это она стоит на трибуне, рядом с микрофоном и – как, вероятно, полагают полицейские – это она является основной зачинщицей и подстрекает к бунту всех остальных.

Широко раскрытые глаза Полины отражаются, увеличенные в несколько раз, на плексигласовом покрытии шлемов, ладно сидящих на головах ОМОНовцев. Полицейские приближаются, отталкивая щитами дерущихся и переступая через обломки досок, в то время как Полина продолжает в оцепенении наблюдать за ними. По-хорошему, надо бы срываться с места и двигать прочь отсюда, но ее ноги словно налились свинцом. Полина Родченко беспомощно ожидает неизбежного, слишком потрясенная, чтобы попытаться спастись. «Все это просто не может быть правдой, это чересчур дико, как я оказалась в этой истории?», – вот и все, о чем Полина может думать сейчас, но тут что-то дергает ее за руку, и неожиданно оцепенение отпускает. Все вокруг становится громче, ярче и приобретает цвета – будто прорвали невидимый пузырь, и реальность хлынула сквозь эту прореху, раздражая ее онемевшие органы чувств. В следующий миг запускаются мышечные рефлексы – Полина прыгает с подмостков на землю и бежит, увлекаемая Денисом Боярцевым, в лабиринты московских улочек.

Потом приходит осознание, накрывает истерика, и она долго, невпопад смеется над собой и над всем происшедшим. Потом они едят большие жирные хот-доги в «Стардогз» на Лесной улице, обжигаются, задирая головы, смотрят на современные деловые центры, недавно выстроенные у «Белорусской». Потом выпивают бутылку вина, попадают под дождь, мерзнут, держатся за руки. Потом – уже под утро – Полина Родченко отдается Денису Боярцеву в своей квартире, и если бы не буквы LW, мрачно отсвечивающие на стене, можно было бы подумать, что все хорошо…

Гонконг, район Юньлон, швейная фабрика

– Ты думаешь, это просто – управлять огромной швейной фабрикой и следить за тем, чтобы дела там шли как надо? Признаться, я тоже так думал – особенно в тот момент, когда мы вышли из магазина «Луи Вьюиттон», где подкупили администратора и договорились о сбыте. «По-моему, – размышлял я. – Мы сделали все в лучшем виде, и теперь машина хорошо смазана и готова трогаться в путь». И поначалу все действительно было круто.

Мы зачастили в частные клубы для элиты от бизнеса. Мы стали завсегдатаями модных клубов и ресторанов, и заодно сделали себе новые визитки – попросив украсить их элегантной позолотой по краям. На вечерних променадах, которые имели привычку совершать после ужина члены какого-нибудь яхт-клуба (конечно, мы тоже стали членами яхт-клуба! даже за неимением яхт) в ответ на вопрос о наших занятиях, мы неизменно отвечали: «О! Мы занимаемся высокой модой и представляем в России «Луи Вьюиттон». И этот ответ неизменно собирал вокруг нас элегантных красоток из самого высшего общества, и у всех у них глаза загорались от возбуждении: «Да? Это очень, о-о-очень, интересно». Их пухлые губки были очаровательны. Их платьица задирались, обнажая чудесные ножки, натренированные в самых лучших спортзалах. Они томно и тяжело дышали – и у каждой, я чувствовал это, была настоящая грудь, не какой-нибудь там имплантант. Ну, а поскольку мы были чуваками от моды, все эти сокровища были наши.

Еврейский нос Алеши Шнеерзона задрался так высоко, что закрыл собой солнце. В его манерах – и без того, достаточно снобистских – появились совсем уже невыносимые черты. Он заимел привычку начинать день с бокала шампанского, где растворял – в иные дни – до половины грамма кокаина за раз. Стоит ли говорить, что от этой подзарядки он весь день светился как начищенный пятак и нес такую возвышенную чушь, что меня начинало тошнить. «Правильная подача себя важна для бизнеса», – говорил он мне, когда я вежливо брал его за рукав на каком-нибудь банкете – где он распинался, по обыкновению, перед группой каких-нибудь банкиров или олигархов, или нефтяных магнатов – мое терпение иссякало, и я говорил, что это просто неприлично, черт возьми, выступать в таком кругу, будучи настолько упоротым. «Приличия? – возражал он. – Чувак, мы с тобой – два серьезных магната в мире высокой моды. Ты будешь говорить мне, что прилично, а что нет?» После чего возвращался к своим банкирам и, как ни в чем ни бывало, продолжал: «… значит, возвращаясь к теме ландшафтного дизайна применительно к текстильной индустрии…» – а те слушали и кивали, как какие-нибудь китайские болванчики, а мне оставалось только дивиться происходящему.

Да, мой партнер определенно слетел с катушек. Потерял чувство реальности. Но с другой стороны – до некоторых пор, это даже шло на пользу бизнесу.

Так, после одного из своих фееричных появлений в неком частном закрытом клубе для бизнесменов – я понятия не имел, где он раздобыл членские карточки – Алеша договорился о поставке наших сумочек куда-то в отдаленные районы Чукотки. Причем, речь шла о партии такого размера, что у меня глаза полезли на лоб. «Зачем столько «Луи Вьюиттона» в этих мертвых краях? – спросил я. – Они, что, собираются обшивать свои чумы логотипами из фирменной ткани?». «Дружище, – приобнял он меня, дыхнув мне в лицо парами коньяка. – Чукотка – это золотой край в буквальном смысле. Самые мощные чуваки сегодня засели именно в этих краях – чтобы быть поближе к приискам и рудникам и поглубже запустить в них свои руки. И, представь себе, у каждого из этих влиятельных мужчин, есть многочисленная родня – жены, тетушки, дочери, падчерицы, племянницы и прочие. И вот все эти несчастные женщины сидят вместе со своими мужчинами в этом замерзшем краю и мечтают о красивом мире, где балом правят мода и красота, и где нет чукчей, и проклятой круглогодичной зимы. У них есть много денег, у этих тетушек, и они готовы тратить их – вопрос только, на что? Что можно купить в этих забытых богом краях? И тогда они начинают совершать немыслимые эксцентричные покупки, заказывают себе через интернет разный старинный хлам и все такое, строят себе настоящие замки и прочесывают интернет в поисках бесполезных новых вещей. И теперь, ты только вообрази, в разгар этого потребительского безумия к ним приходит наш железнодорожный состав – я не побоюсь этого слова, целый состав – груженый сумочками «Луи Вьюиттон» из, якобы, самой последней коллекции! Знаешь, что будет происходить дальше? Да, они выкупят все еще до того, как рабочие сумеют выгрузить сумки из вагонов!»

В его словах была определенная доля смысла, да и сама сделка казалась удачной – особенно в свете того, что олигарх, с которым договорился Алеша, выложил нам крупный аванс.

Алеша отметил это, купив пижонский красный «Порше 356» 64-го года. В нем он носился по Москве из одного ресторана в другой – еще быстрее, чем раньше, используя машину как кабриолет до наступления глубокой осени, когда, наконец, даже самые отчаянные красавицы отказались садиться в нее из-за жуткого холода и ветра.

В свою очередь, я тоже зажил неплохо, сняв студию с видом на Кутузовский проспект и пристрастившись курить сигары – только кубинские, только «Коиба» и никаких подделок. Наш прямой канал в «Луи Вьюиттон» работал на полную катушку, сделка с Чукоткой помогла на время забыть о тяготах завтрашнего дня, и я позволил себе расслабиться.

Роман Кортюсон – администратор магазина – проявил себя как форменный гений продаж и одновременно как отъявленный негодяй. Он впаривал наши сумочки своим клиенткам с такой страстью, он уверял их в эксклюзивности и штучности товара с таким напором, что устоять перед ним не мог никто. А если учесть, что богатенькие дамочки – в чьем кругу мы сейчас вращались – нередко покупали сумочки не только себе, но и своим милым очаровательным деткам, то остается только ужасаться, сколько невинных голубоглазых созданий получили в подарок стопроцентный фейк под видом специальной, только для верных покупателей, коллекции «Луи Вьюиттон»… Наверняка, детки наивно радовались этим сумочкам – кружились с ними в своих просторных комнатах, целовали и брали с собой в постель… Короче, Кортюсон был форменным чудовищем. И довольно быстро он сбагрил практически всю партию с неправильным логотипом и потребовал новых поставок.

В мои обязанности входило следить за тем, чтобы конвейер не останавливался. Я нанял человека, который постоянно был на фабрике, контролировал работу швей, выплачивал им авансы и следил за тем, чтобы не воровали со склада – так что моего присутствия на месте почти не требовалось. Фабрика – абсолютно нелегальная, не имеющая ни одной лицензии или разрешительного документа на работу, расположенная в разваливающемся здании, где когда-то хранили колхозную спецтехнику – дымила круглосуточно и бесперебойно наводняла мир подделками. Понятное дело, что продолжаться вечно это наваждение не могло.

Неприятности начались, когда в один из дней в город не пришла машина с новой партией свежих сумочек. Мне сообщил об этом Господин Администратор Магазина, по телефону, причем тон его голоса был предельно недовольный.

– Вы заставляете меня ждать, – отрывисто произнес он в трубку (при этом наверняка барабаня толстыми пальцами по крышке стола и нервно переминаясь с ноги на ногу как ребенок, которому очень нужно по-маленькому). – Вы заставляете меня ждать, а я этого очень не люблю. Выясните, что там у вас происходит, и не задерживайте поставки впредь.

После этого он положил трубку.

Некоторое время я ошеломленно смотрел на свой телефон, переваривая услышанное. Наглость Романа Кортюсона оказывалась поразительной. Толстый гомосексуалист, хорошо продав первые партии подделок и получив свои первые откаты, моментально забылся и начал вести себя так, будто это он наш работодатель, а не мы фактически наняли его.

Тем не менее, озвученную им проблему нужно было решать.

Я позвонил водителю, который должен был привезти груз, а когда тот не ответил, набрал Алешу Шнеерзона – просто, чтобы держать его в курсе событий.

– Что тебе нужно? – раздраженно спросил он. – Я даю интервью модному журналу.

– В магазин не пришла машина с грузом, – ответил я. – Погоди, что ты сказал? Чем-чем ты там занят?

– Я даю интервью модному журналу. Кажется, это «Элль» или, возможно, «Харперс Базар»…

Убрав трубку ото рта, он поинтересовался у невидимого мне интервьюера:

– Как там называется ваше издание?

– Вообще-то, оно называется «Грация», – услышал я ответ. Как мне показалось, интервьюер был слегка задет тем, что человек, согласившийся на встречу и, несомненно, сам заинтересованный в интервью, даже не помнит, кому он его дает.

– Слышал? – буркнул в трубку мой подельник. – Они называются «Грация».

– Да-а? – делано изумился я. – А могу я поинтересоваться, о чем именно вы разговариваете?

Я надеялся, что у них идет формальный, ни к чему не обязывающий разговор о прелестях жизни успешного человека. Он болтает глупости о дорогих машинах, излишествах и роскоши, а потом все это публикуют на задних страницах в какой-нибудь рубрике типа «лайфстайл» – созданной исключительно для того, чтобы нормальные люди читали ее и завидовали. Я очень надеялся, что разговор не идет о том, каким именно образом человек добился своего успеха. Однако Алеша своим ответом буквально убил меня наповал.

– Ну, вообще-то, я рассказываю о том, как отличить поддельные сумочки «Луи Вьюиттон» от настоящих. Я призываю потребителей не попадаться на удочку пиратов и покупать продукцию компании только в официальных магазинах.

– А, если не секрет, кем тебя представят в этом материале? – спросил я, чувствуя, как мой лоб покрывается холодной испариной.

– Не секрет, – простодушно ответил Алеша. – Я – один из поставщиков бренда в Россию. Генеральный директор ООО «Луи-Интермода».

После этого я позволил себе не сдерживаться. В конце концов, этот день с самого утра задался неудачно, и меня уже расстроил звонок Кортюсона, так что дать волю чувствам было простительно.

– Ты идиот, Алеша! – заорал я в трубку. – Сейчас ты на всю страну заявляешь о предприятии, у которого нет ни одной лицензии, и которое занимается чистой уголовщиной!

– Кто меня заподозрит? – удивился он. – Ведь я – лицо с обложки.

– На секунду спустись на землю и отвлекись от своей собственной важности! А ты не подумал, что кто-то из многочисленных читателей этого уважаемого журнала попробует навести справки? Что среди читателей могут оказаться настоящие поставщики «Луи Вьюиттон»? И что им очень захочется узнать: кто это гадит на их территории, а потом еще нагло светит своим лицом на первой странице?

– Но это же хорошее паблисити…, – сказал он, но уверенности в его голосе стало меньше.

– Если твое фееричное появление в этом чертовом журнале, не угробит наш бизнес, считай, что нам крупно повезло! – прокричал я и бросил трубку.

Телефон водителя, по-прежнему не отвечал, поэтому ничего не оставалось, кроме как сесть в машину и отправиться на фабрику самому. По пути я обдумывал ситуацию. Меня окружали невоздержанные, отъехавшие люди – мои компаньоны. У меня не было ни капли уверенности, что когда нас возьмут за мягкие места – а в том, что это рано или поздно произойдет, я не сомневался – они не запросятся домой к мамам и не выставят меня крайним. С этим срочно требовалось что-то делать.

Ну, а пока – меня ждала фабрика, и уже на подъезде к ней я почувствовал неладное. Дело в том, что вокруг было тихо. Обычно, когда кипит рабочий процесс – а у нас он должен был кипеть круглосуточно – звук сотни работающих станков создавал ощутимый гул. На расстоянии нескольких десятков метров он перекрывал все остальные звуки. В этот раз ничего подобного не было. Пели птицы, шумел ветер, где-то мычала корова и чавкала грязь, но станков было не слышно.

Я остановил машину, выскочил из нее, сразу же наступил в лужу и бегом припустил к дверям. Когда я отворил их – с шумом, сильным рывком – моим глазам предстала странная, фантастическая картина. Все швеи были в сборе и сидели на своих рабочих местах. Они оживленно переговаривались между собой, кое-кто вязал носки, другие попивали чай – и НИ ОДНА ИЗ НИХ НЕ РАБОТАЛА.

При моем появлении по зданию пронесся общий вздох облегчения:

– Ну, наконец-то!

– Что все это значит? – спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно. – Почему вы все сидите просто так? Водитель должен был привезти новую партию сегодня…

– Нет никакой новой партии, милок – вот, что это значит, – ответила одна из швей – бодрая, морщинистая женщина лет шестидесяти, которая, судя по всему, была их заводилой.

– То есть, как это нет?

– А так. Нет новой партии, нет нашего аванса, и вообще ничего нет, – швея авторитетно выплюнула себе в кулак кожуру от семечки подсолнечника. Еще горсть семян, я заметил, она держала в другом кулаке.

– У нас, – произнесла она с достоинством. – Забастовка.

– Погодите, – я примирительно выставил вперед руки. – Попробуем разобраться. Аванс на прошлой неделе вам должен был выплатить управляющий – кстати, где он? – а вчера вы должны были отгрузить новую партию…

– Кум грузил и на себе возил, – ответила швея пословицей. – А мы тут забесплатно работать не нанимались.

– Точно, – поддакнули с задних рядов. – Не нанимались!

А затем другой женский голос гулко пробасил:

– Даешь зарплату! – и его тотчас же поддержали остальные.

«Даешь! Даешь!», – прокатилось по залу, от одного станка к другому. Все вокруг неожиданно пришло в возбуждение, женщины заговорили все разом, некоторые поднялись со своих мест, звякнула посуда, и в воздухе – я почувствовал это – натурально запахло революцией. Не было никаких сомнений, кто здесь жестокий буржуй, оставивший без денег многочисленных кормилиц, и кого – если ситуация не повернет в дипломатическое русло – могут вскоре пришпилить на дверях фабрики. Действовать нужно было решительно.

– Спокойно! – заорал я так, что разрастающееся на моих глазах сопротивление на секунду замерло.

– Спокойно! – повторил я тише. – Зарплата будет! Сегодня же!

Кажется, это подействовало, потому что гул стал стихать, сжатые кулаки разжиматься, а классовая ненависть в глазах швей сменяться надеждой. Выждав несколько секунд, я сказал:

– А теперь – когда мы уладили основной вопрос – не сочтите за труд объяснить, куда делся управляющий?

Все оказалось до банальности просто. Управляющий скрылся с фабрики несколько дней назад – получив от меня на руки аванс, который ему следовало отдать работникам. Вероятнее всего, водитель был с ним в сговоре, потому что он исчез тоже. Два или три дня фабрика еще функционировала, производя сумочки по инерции, а потом швеи устроили всеобщее собрание, на котором решили объявить забастовку. После этого они продолжили приходить на фабрику – каждый день, к восьми утра, так, словно все еще были связаны рабочими обязательствами, но все это время они просто сидели при выключенных станках, ожидая, пока не появится кто-то из руководства. Потом появился я…

Последняя горькая пилюля ждала меня на складе. Мы нашли его с сорванным, болтающимся на одной дужке замком на дверях и с совершеннейшей пустотой внутри. Гулял ветер, таская по полу куски полиэтилена, кое-где лежали обрывки ткани с монограммой, но ни одной сумочки не было – в то время, как они должны были там быть, в большом количестве, склад должен был встретить меня под завязку упакованным нашей продукцией.

Я пытался подсчитать, какие убытки мы понесли. По самым скромным подсчетам, выходило, что речь идет почти о миллионе рублей – и это не считая, украденного аванса работниц, который было необходимо продублировать в самое ближайшее время. В противном случае наш бизнес рисковал оказаться у них в заложниках – ситуация грустная, но вместе с тем и не лишенная обаяния, не без злорадства думал я. Пока учредителя предприятия снимают для модного журнала, и он на глазах превращается в божество для столичных старлеток, его фабрика на отшибе, утопающая в грязи и коровьем дерьме, захвачена обезумевшими женщинами, которым не отдают зарплату.

Требовалось понять, что делать дальше. Идти в милицию, чтобы заявить о краже тысяч поддельных сумочек «Луи Вьюиттон» с фабрики, официально не существующей, было бы сродни самоубийству. Обращаться к бандитам – да, это могло сойти за вариант, при условии, что у кого-то из нас были бы связи в криминальной среде. Однако кроме контактов Азама и Мурада, давно потерявших актуальность, других точек входа в этот мир у нас не было.

Раздумывая, я набрал номер своего подельника.

– Да? – раздался в трубке его обычный раздраженный голос. – Что еще?

– Ты уже закончил свою съемку? Я могу тебя поздравить. Нас обокрали. Подчистую.

Кое-как мы выплатили зарплату нашим швеям, так что их бунт сошел на нет. Однако после кражи с фабрики стало понятно, что контроль нужно держать в своих руках. Поэтому, когда управляющий бесследно исчез с нашими деньгами и огромной партией товара, следить за делами на производстве мы стали самостоятельно. Если точнее, следить за делами стал я. Алеша Шнеерзон продолжил бодро порхать от одной светской тусовки до другой, не обременяя себя докучливыми мелочами реальности, быта и здравого смысла. В некотором роде, это было справедливо, поскольку он был учредитель и когда-то внес начальный капитал. С другой стороны, бизнес уже встал на гладкие рельсы самоокупаемости, и меня подтачивало чувство обиды. Почему, черт возьми, все проблемы по-прежнему решаю один я? В то время как большую часть прибыли получает мой компаньон?

С особенной силой это чувство просыпалось по утрам, когда после очередной особенно удачной вечеринки в Москве мне приходилось подниматься чуть свет и ехать за тридевять земель – в деревню, рядом с которой стояла фабрика, чтобы лично проследить состояние дел. Всякий раз, когда я пытался послать вместо себя Алешу, тот увиливал под различными, мало внушающими доверие предлогами. «У меня съемка для «Вог», – говорил он. Или: «Завтра в девять утра я встречаюсь с клиентами» – хотя, я доподлинно знал, что в девять утра он только-только притащится домой с ночной пьянки, наверняка – с какой-нибудь красоткой под боком и башкой, забитой кокаином настолько, что под носом от порошка выступит иней.

Алеша был лицом нашей фирмы, и, нужно сказать, лицо это было сладостным, самоуверенным и порочным. Его сняли для «МТV» – вот только я, хоть убей, не могу вспомнить зачем? – кажется, его назвали самым модным мужчиной дня. Снимки его «Порше 356» тут и там мелькали в светской хронике. На одном фото я увидел, что в салоне его автомобиля сидит – ни больше, ни меньше – Ксения Собчак. Он стал завсегдатаем фэшн-блогов – тех самых, которые мы с ненавистью штудировали, когда выбирали себе подходящий бренд для работы – теперь его снимки появлялись там каждый божий день. Подписи к фотографиям гласили: «Алеша Шнеерзон, деятель моды, на показе нового фильма Федора Бондарчука», «Трендсеттер Алеша Шнеерзон демонстрирует как правильно носить шубу сутенера» и, наконец, «Алеша Шнеерзон, светский лев, в полное говно вытряхивается из казино «Палас». Никому и в голову не приходило, откуда взялся этот деятель моды? Всем будто напустили волшебной пыли в глаза. И я подозреваю, что молоденькие девочки смотрели на фотографии деятеля, и хлопали ручками, и делали такие восторженные звуки – ну, точно как поросята – «Уии! Уии! Уии!»