Две Веры Блаженной Екатерины

Тетя сразу поняла, что у дочери, скорее всего, элементарная аллергия: обилие азиатской пищи, щедро приправленной экзотическими соусами, которой девушка лакомилась в кафе, где проходила встреча, сделали свое дело. Поэтому она лишь спросила:

– Любите восточную кухню?

Мать с дочерью недоуменно переглянулись – странный вопрос, но дочь все же ответила:

– Да, очень. А в том кафе такой вкусный вок, я им никак наесться не могу, через день заказываю.

– Очень вкусный, – подтвердила мать. – Мы даже утром на завтрак берем, у них доставка круглосуточная. Вот и сегодня утром курьер был.

– У нас же сегодня салат с креветками был, – зачем-то уточнила дочь и закашлялась.

Поначалу никто не обратил внимание на кашель, подумаешь, запершило в горле, с кем не бывает. Но с Анной начало происходить что-то странное, если не сказать – страшное. Она захрипела и начала хватать ртом воздух, а ее губы превращались в две огромные лепешки.

Мать взвизгнула и, подскочив к дочери, принялась хлопать ее по щекам. Однако это мало помогало, дочери становилось лишь хуже.

– Сглаз! – вопила женщина почти с торжеством. – Видите?! Что я говорила! Самый натуральный сглаз! Почувствовал, что с ним сейчас будут сражаться и дает отпор! – и она еще сильнее начала лупить мычавшую от нехватки воздуха дочь.

Тетя Вера, окончательно убедившись, что перед ней случай сильнейшего проявления аллергии – отек Квинке, крикнула: «Скорую!». Надо сказать, что кричала она Екатерине, сидевшей в другой комнате и моментально понявшей, что от нее требуется. Но посетительницы о Екатерине не знали и поэтому, когда через несколько минут в квартире появились врачи, раз и навсегда уверовали в сверхъестественные способности тети Веры.

Врачи привели в чувство больную, вколов необходимый в таких случаях антигистаминный препарат, и объяснили, что аллергию с вероятностью, близкой к ста процентам, вызвали азиатские деликатесы.

Но ни мать, ни дочь такое банальное объяснение не устроило.

– Она – экстрасенс, очень сильная белая ведьма, – убежденно заявляла мать. – Она просто позвала неотложку и та приехала!!! Не звонила, вообще телефон в руки не брала, просто крикнула «Скорая!» и та примчалась, – снова и снова рассказывала она всем желающим о случившемся на ее глазах «чуде».

Дочь усиленно кивала в знак согласия, ведь после посещения Веры все ее недуги закончились как по волшебству. Справедливости ради стоит заметить, что и восточную еду она больше не употребляла, но считала это лишь совпадением, а не причиной облегчения собственного состояния.

Встреча с Аней и Ольгой Яковлевной (так звали Анину мать) стала поворотной не только для этих двоих, но и для Вериной «ведьминской» практики.

В лице Ольги Яковлевны Вера обрела и преданную поклонницу, и … рекламного агента. Ольга Яковлевна искренне и восхищенно рассказывала всем и всякому о чудесном Верином даре, а аудитория у нее была огромная, ведь Ольга Яковлевна торговала на близлежащем фермерском рынке. Ее мясной прилавок знали все, продукт она предлагала свежий и по приемлемым ценам. Вскоре и рыночные продавцы, и некоторые покупатели, наслушавшись историю невероятного исцеления, захотели попасть на прием к Вере.

И с этого момента телефон был переполнен сообщениями с просьбами об аудиенции, причем в таком количестве, что она была вынуждена пригрозить Ольге Яковлевне возвращением сглаза, если та не перестанет раздавать ее номер направо-налево.

Ольга Яковлевна немедленно послушалась, заверив Веру «Я – могила! Больше ни слова не скажу!», и вручила ей очередной пакет с бараниной.

Почему-то из мяса тетя ела только баранину, говядину или свинину на дух не переносила. А из баранины готовила шурпу – на свой лад, не по традиционному рецепту, если таковой существует. Мясо варила долго, не меньше трех часов, по ее выражению – «в тушенку», заправляла луком, крупно нарезанной картошкой и морковью брусочками. Минут за семь до выключения добавляла помидоры, если были – черри, а если нет, то делила томат на четыре дольки и отправляла в бульон.

Теперь же баранина была в тетином холодильнике в изобилии: едва завидев тетину фигуру среди рыночных рядов, Ольга Яковлевна непременно собирала и преподносила ей пакет с отборной парной бараньей вырезкой. Тетя никогда не отказывалась, принимала с удовольствием.

И хотя Ольга Яковлевна больше не рекламировала тетины услуги, очередь из ранее записанных образовалось изрядная. Принимала тетя четыре дня в неделю, а в пятницу и на все выходные Дарий увозил ее в деревню, где его родители не так давно приобрели небольшой домик. Была там и баня, без которой Вера уже не могла обойтись, только парная с эвкалиптом и дубовым веником спасала ее от зуда в руках, который мучил все сильнее. После бани кожа вновь становилось гладкой, не чесалась, и на какое-то время наступало облегчение.

***

Екатерина стояла перед закрытой дверью тетиной квартиры. И как она могла забыть – сегодня же пятница! Тетя в гостях у Валентины Сергеевны и Радия Рафаэловича, а ее, Катеринина, связка ключей от тетиного дома осталась в другой сумке. Возвращаться за ними в квартиру, где был разгневанный Пашка, совсем не хотелось. Вот ведь растяпа! Блаженная! Даже уйти толком не смогла!

Екатерина достала телефон и набрала Люськин номер.

– Прости, но только до завтра, – проворчала Люська, доставая из шкафа одеяло и подушку для Катерины. – Завтра Лешины родственники из деревни приедут, как снег на голову.

– Да, конечно, – послушно кивала Катерина. – Я завтра с утра заберу ключи, Люсь. Я просто сейчас не хочу. Не хочу возвращаться.

– Даже уйти нормально не можешь, – недовольно добавила подруга и как-то странно посмотрела на Катерину.

В их дуэте решительной всегда была Люська, а от Екатерины, с ее вечной улыбочкой, всепрощением и доверием, ждать смелости в поступках не приходилось. И вот поди ж ты – ушла! Люська протяжно вздохнула, удивляясь Катерининой внезапной самостоятельности, и грозно сказала:

– А квартира? А мебель? Все ему оставишь? Чеки собирала, как я говорила? Ну нельзя же быть такой… такой… – Люська пощелкала пальцами в воздухе, пытаясь найти правильное определение.

Катерина беспечно улыбнулась:

– Ничего не буду забирать.

Но спустя мгновение добавила:

– Хотя нет. Диван – мой!

– Блаженная, – мрачно констатировала Люська и вышла из комнаты.

Потом Люська долго сидела на кухне с мужем Лешей, обсуждая внезапный визит Лешиных деревенских родственников. «Некстати как всегда! Что за люди такие, заранее трудно что ли предупредить? Деревня!», – привычно ругалась Люська, но мысли ее были совсем не о завтрашних визитерах.

Люська никогда не принимала Екатерининой материальной беспечности. Уйти и оставить все Пашке – немыслимо! Дожить до сорока лет – и ничего за душой! «Ни квартиры, ни машины, ни шубы норковой, ни любовника – как так можно?», – размышляла Люська, обладательница нескольких квартир, одной машины, двух шуб и перманентной любовной связи с бывшим одноклассником, длившейся с переменным успехом на протяжении почти четырех лет и в последнее время больше походившей на общение не любовников, а двух пенсионеров, вздыхающих о прошедшей молодости и сетующих на растущие цены, непослушных детей и межпозвоночные грыжи.

И все-таки в глубине души Люське было, странно сказать, завидно. Уйти в никуда – настоящее решение. Это не оформление рент с безответными старушками. Это не привычные обиды на мужа и дочь, не ценящих, как ей казалось, должным образом ее усилий по преумножению материальной базы семьи. Это не бессмысленные споры с начальником из-за ничего не значащих цифр.

«Она просто из другого теста», – беря очередную оладушку, философски изрек муж после того, как Люська рассказала ему о Екатеринином поступке. Люська на эти слова неопределенно хмыкнула и снова перевела разговор на несчастных, всегда невпопад приезжающих деревенских родственников супруга.

На следующий день Катерина перевезла к тете свои вещи (слава Богу, мужа дома не оказалось, поэтому она спокойно собрала все необходимое) и осталась у нее насовсем.

А через восемь месяцев тетя Вера умерла.

***

Последние два-три года тетя страдала от непонятной кожной болезни, из-за которой ладони и ступни сохли, краснели и трескались, и, что самое неприятное – чесались, не переставая. Поначалу помогала баня, и тетя Вера раз в неделю ездила за спасением в деревню к Дариевым родителям, но этой весной зуд в тетиных руках стал невыносим.

Лечение, прописанное всевозможными врачами – от гастроэнтеролога до дерматолога – не давало результатов. Тетино состояние каждый доктор объяснял и лечил по-своему.

«Во всем виноваты паразиты!» – в голос вторили дерматолог и аллерголог. Но паразитов все никак не удавалось обнаружить, несмотря на многочисленные пробы. «И все-таки ищите, милочка, ищите, это точно паразиты», – увещевали доктора и выписывали направление на очередной анализ.

«Во всем виноваты нервы! – разводила руками невролог. – А что вы хотите? Кругом сплошные стрессы, вот организм и реагирует!». Назначенные лекарства помогали лишь на короткое время, после чего зуд возвращался. Вскоре начало чесаться все тело, не давая спать и спокойно жить. Тетя старалась не унывать и продолжала свои «психоментальные» консультации, но сохранять присутствие духа и хорошее настроение становилось все сложнее.

Катерина, конечно, помогала, всю работу по дому взяв на себя. Она готовила, убирала, бегала в магазин, тем более никакого труда это не составляло: какие особые бытовые заботы могут быть у двух взрослых женщин?

Однажды на прогулке тетя встретила давнюю знакомую – терапевта, когда-то работавшую в той же поликлинике, что и Вера. Они никогда не дружили, терапевт славилась дурным характером, была неприветлива, даже груба, с больными держалась сухо, без задушевных разговоров и расспросов. Но была она прекрасным диагностом, распознавала самые неявные болезни по каким-то одной ей видимым признакам, и многим пациентам, без преувеличения, спасла жизнь. Ни пациенты, ни другие врачи ее не любили, но уважали безусловно. Однако, казалось, ни то, ни другое ее абсолютно не трогало и не обижало: она со всеми держалась на дистанции, блестяще делая свою работу и ничего не требуя взамен.

Увидев ее в любимом сквере, тетя душевно поздоровалась и хотела пройти мимо, но терапевт вдруг остановилась, и неожиданно они разговорились. Две пенсионерки повспоминали прежние времена и бывших коллег: «А главный-то, представьте, еще руководит! А Томочку, старшую медсестру, помните? Работает до сих пор! Да и остальные медсестры почти все те же!». Слово за слово и тетя Вера пожаловалась на свою непонятную болезнь.

Врач велела показать ей руки и долго всматривалась в потрескавшуюся, красную кожу. Она трогала и разглядывала их, то снимая, то снова надевая очки, а потом велела Вере скинуть куртку и, не обращая внимая на удивленные взгляды прохожих, стала ощупывать лимфоузлы.

Затем, достав из сумки влажные салфетки и вытирая ими свои ладони, жестко произнесла:

– Тебе, Вера, не паразитов надо искать, а к онкологу бежать. И как можно скорее. Хотя боюсь, что уже поздно, – добавила она и, не прощаясь, быстрым шагом пошла к выходу из сквера.

Уже потом, когда неутешительный диагноз был поставлен, тетя делилась с Екатериной:

– Знаешь, – говорила она, – знаешь, что самое ужасное в этой ситуации? Даже не моя болезнь, нет. Ужасно то, что я до сих пор не могу вспомнить ее имя. Вылетело из головы – хоть убей! Ни имени, ни отчества, ни фамилии, понимаешь?

– А почему ты не можешь у подружек из регистратуры узнать? – пряча слезы, спрашивала Екатерина. – Они-то наверняка помнят.

– Не буду, – мотала головой тетя. – Да и зачем? Мы столько лет не виделись, я и забыла про нее совсем. А сейчас вот она взялась из ниоткуда и ушла в никуда, единственное для того, чтоб открыть мне глаза…

Болезнь, в сложном названии которой Екатерина запомнила только одно слово «лимфома», к тому моменту как тетя попала к единственно нужному врачу – онкологу, уже поразила метастазами половину организма. А окончательная постановка консилиумом смертельного диагноза как будто дала недугу отмашку, и каждый новый день забирал тетины силы и здоровье так, словно в нем было не двадцать четыре часа, а двадцать четыре месяца.

… в детстве у Катерины в большом прозрачном пластиковом ящике жили сухопутные улитки. Огромные, размером больше ладони, они беззвучно ползали по прозрачным стенкам своего жилища, и наблюдавшей за ними Катерине казалось, что это не она смотрит на них, а они, как пытливые пришельцы, изучают ее, вращая своими глазками на кончиках усиков-щупалец. Улитки были неприхотливы, им требовалось лишь раз в два дня чистить ящик и кормить зеленью. Питомицы любили купаться, вытягиваясь и изгибаясь подвижным мясистым туловищем под тонкой струей теплой воды, и выглядело это очень забавно.

Однажды, доставая одну из улиток из ящика, маленькая Катерина случайно уронила ее на плиточный пол. От раковины откололся кусочек и, то ли от страха, то ли от боли, улитка начала прятаться в свой домик – так сначала подумала Катерина. Девочка смотрела, как скукоживается мягкое мускулистое тело и вдруг поняла, что улитка не прячется. На ее глазах улитка умирала. Как будто кто-то выкачивал воздух, и с каждым выдохом из маленького организма уходила жизнь, а гуттаперчевое туловище, погружаясь все глубже в раковину, через пять минут окончательно замерло.

Потрясенная Катерина, увидевшая смерть собственными глазами, одновременно верила и не верила в произошедшее. Она помыла улитку теплой водой и положила в отдельную коробку со свежим специальным грунтом, но ничего не изменилось – улитка не ожила, и на следующий день, пока дочка была в школе, мама избавилась от улитки.

И вот теперь Екатерина наблюдала, как каждый день, каждый час из тети уходит жизнь, как она слабеет, угасает, исчезает в своей «раковине».

Назначенную тете химиотерапию пришлось отменить после трех курсов – организм не выдержал нагрузки. Тетю мучили боли, но сильнейшие обезбаливающие лишали ее последних сил, поэтому она почти не выходила из дома. А последний месяц не вставала с пола, лежа на нем без движения.

Она называла это – ПЕРЕЛЁЖИВАТЬ.

***

У тети имелся универсальный рецепт от любых неприятностей.

«Любую трудную ситуацию надо ПЕРЕЛЕЖАТЬ!», – говорила она Катерине, если случалось что-то плохое.

«Это как? Типа медитации?» – спросила Катерина, услышав этот совет впервые. Она тогда пришла к тете, полная настоящей девической печалью – неразделенной любовью.

Тетя фыркнула на печаль и рассердилась на медитацию.

– Какая еще медитация? При чем тут медитация? – кипятилась тетя. – Наслушалась модных слов. Еще скажи, что хочешь заняться йогой!

Катерина отрицательно мотала головой – йога ее не интересовала. Гораздо больше в тот момент ее интересовало, куда пошел предмет ее любви – одноклассник, обнимая за талию соперницу из параллельного класса, и серьезно ли все у них.

– Йога, медитация – даже чтоб слов таких от тебя не слышала! Ты что, индус? – изучающе смотрела на Катю тетя, словно силилась разглядеть в той индуса или, в крайнем случае, красную точку посредине лба.

Ни точки, ни чалмы, ни чего-либо подобного, вызывающего ассоциации с Индией, у Катерины не имелось, и она, не слишком понимая, почему тетя так вспылила, еще энергичней мотала головой так, что волосы взметались и опускались на плечи пышной легкой волной.

А тетя объясняла:

– Йога – это не гимнастика! Это философия, система знаний, древнейшая, между прочим, система! Почти религия, понимаешь? И уж точно – менталитет! То же самое – медитация… Ну какие из нас йоги? – и, схватив Катерину за руку, тетя подвела ее к зеркалу, отразившему два совершенно славянского вида образа – светлокожих, светлоглазых и светловолосых.

Потом, не отпуская Екатерининой руки, тетя повела ее в большую комнату и показала на ковер на полу:

– Ложись! Будем ПЕРЕЛЁЖИВАТЬ.

Ковер был почтенного возраста, и, несмотря на то, что шерстяной, очень жесткий. Когда-то, по моде тех времен, он украшал стену, и с обратной стороны еще остались пришитые вручную аккуратные петельки, за которые его и цепляли на гвозди, вбитые в стену гостиной. Мода прошла и ковер занял место там, где и должно – на полу. Узор на нем выткан затейливый: переплеты орнаментов, цветов, листьев и каких-то, похожих на двухголовых змей, вьющихся стеблей по четырем углам.

Екатерина покорно легла на пол, рядом улеглась тетя:

– Перележать – это не медитация. Что ты знаешь о медитации? – повернула она голову в сторону Катерины.

– Почти ничего… – начала перечислять Катя. – Вроде каждый день по 15 минут надо расслабляться, выключать голову, не пускать в себя информационные потоки, ни о чем не думать…

– Информационные потоки! – передразнила тетя. – Что еще за потоки? Разве можно ни о чем не думать? Глупости все это! Да еще и каждый день.

Она приподнялась на локте и скомандовала:

– Ляг прямо и расслабь плечи! Поясницей почувствуй пол, вытянись в ниточку. Главное в перелёживании – не шевелиться. Думай о чем хочешь, дыши, как хочешь, можешь поспать, но главное – не шевелись! Сначала будет непривычно и даже неудобно, но ты пережди этот момент, не шевелись, а когда получится – ты сразу поймешь, это не объяснить, это надо почувствовать…

И неожиданно у Екатерины получилось с первого раза!

Может потому, что потертый жесткий ковер был нагрет солнцем и уютно пах шерстью, а рядом очень медленно, в каком-то странном ритме, спокойно дышала тетя, и Катя, подстраиваясь под ее дыхание – короткий вдох и очень длинный выдох – вдруг начала чувствовать тяжесть своего тела. Но какая приятная была эта тяжесть! Казалось, что пол опускается, повторяя очертания ее фигуры. Так бывает, когда зимой, устав от долгой прогулки, ляжешь на утрамбованный снег, и он, подтаивая от тепла тела, проседает вместе с тобой, оставляя на снегу вдавленный силуэт, с точностью повторяющий все выпуклости и одежные складки.

Катерина вдруг поняла и ощутила себя физически: что она сколько-то весит, что занимает место в пространстве, что она теплая, что она дышит, как любое другое живое существо. И как любое другое живое существо она не лучше и не хуже, она просто есть.

Она лежала, не шевелясь – шевелиться не хотелось, и вдруг стало все равно, куда пошел одноклассник, и что будет с ее чувствами к нему. Словом, перележала.

С тех пор, она всегда перелёживала: плохие времена, сложные ситуации, поздние возвращения мужа, его вызывающее вранье, которому она все равно верила.

Впервые застав Катерину в таком состоянии муж очень перепугался. Он вернулся под утро, немного на взводе, слегка пьяный, и от того немного виноватый, готовый к любым объяснениям, и увидел застывшую на кровати жену. Она почти не дышала и совсем не двигалась. Пашка начал ее тормошить и толкать, вся удаль слетела с него, и он ничего не понял в Катерининых объяснениях про какое-то дурацкое «перелёживание»!

– Блаженная! – с облегчением почти плакал Пашка. – Господи, чокнутая!

Катерина, как всегда, улыбалась своей дурацкой улыбкой, а муж в итоге довольный, что не последовало расспросов про место его ночного времяпрепровождения, завалился спать, оставив жену еще и виноватой – вон какого он натерпелся страху по ее милости!

Иногда Екатерине казалось, что ее, неподвижную, уносят невидимые волны, иногда – от тяжести собственного тела – представлялось, что затягивает в невидимую воронку, к самому центру земли. Мысли то летели, как легкие пушистые облака, то нависали тяжелыми грозовыми тучами, а то их не было вовсе – ни о чем не думалось и ничего не хотелось, кроме одного – лежать, не шевелясь, как можно дольше. ПЕРЕЛЁЖИВАТЬ.

***

Чтобы не оставлять тетю в одиночестве, Екатерина взяла отпуск и перелёживала вместе с ней.

Они почти не разговаривали, просто лежали рядом на потертом ковре, держась за руки. В отличие от тети, ставшей почти невесомой и бесплотной, Катя чувствовала свою тяжесть, свое живое тепло, и это казалось почти преступным, ей было стыдно за свое здоровье.

Тетя словно читала ее мысли, поэтому почти все их, теперь немногочисленные, беседы были о Екатерине.

– Квартиру я завещала тебе, адрес нотариуса в верхнем ящике комода, иди к ней сразу, – распоряжалась тетя, не уточняя после какого такого «сразу» Екатерине следует идти в нотариальную контору, впрочем, обе понимали, о чем речь.

– Следи за здоровьем, это не шутки, – наставляла тетя в другой раз. – Если что – не тяни, бегом к врачу, наследственность-то, видишь, у тебя какая…

Катя клятвенно обещала, что обязательно будет следить.

Обе – и Катерина, и тетя – совершенно забывали, что никакие они не родственницы, и на их генеалогических деревьях не найдется места даже для самого маленького, на дальней ветке, листочка, где будет записано «Вера, тетя» и «Екатерина, племянница».

Ковер стал островком странного существования между этим миром и тем, словно плот, неслышно несущий обеих в одном ему известном направлении.

Они лежали, пребывая в каком-то полузабытьи, то засыпая, то просыпаясь. Катя крепко держала тетину руку, ставшую похожей на птичью лапку, глотала слезы, бежавшие ручьями, и старалась не шмыгать носом, чтобы тетя не слышала, как она плачет.

Почему-то думалось о море. Екатерина с мужем любили путешествовать и видели много морей: Черное, Средиземное, Эгейское, Красное, Желтое, Южно-Китайское, Балтийское и даже Японское. Но особенно часто вспоминалась их последняя с Пашкой совместная поездка.

Это была Турция, Кемер. Море, горы, сосны. Они прилетели туда в сентябре, когда шумные отдыхающие с детьми уже покинули радушный берег – каникулы закончились, школьники и студенты вернулись к учебе, а дошкольники – в детские сады. Курорт, конечно, не обезлюдел, но публика осталась более спокойная и тихая – пенсионеры, семьи с маленькими детьми, почти младенцами, женщины бальзаковского возраста и семейные пары со стажем. Пашка ужасно скучал, он любил отдых в веселых компаниях по системе «все включено», гарантирующую не только круглосуточную еду и напитки, но и круглосуточные развлечения: анимацию, дискотеки, новые знакомства, поездки, пенные вечеринки и прочую курортную карусель.

Средиземное море, на берегу которого стоял их пятизвездочный отель, в тот сентябрь было ласковым, ни разу за две недели их пребывания, его гладь не потревожил даже легкий ветерок. Теплая, прогретая за лето вода, обнимала нежно и приветливо, и Екатерина целыми днями сидела в ней, перебирая мелкие камешки, похожие на перловую крупу или наполнитель для игрушек-антистрессов. Она наблюдала за малышами, которые копошились на берегу, играли веселыми пластиковыми игрушками, или, упакованные в яркие надувные жилетики, плескались в море, визжа от радости.

Катерина смотрела на детей и мечтала о своем, собственном, ребенке. Она представляла, как ее малыш – мальчик или девочка, все равно! – так же деловито, как эти дети на пляже, возится с желтым пластмассовым ведерком и постоянно оглядывается на свою маму, то есть на нее, Екатерину, и зовет ее играть вместе, и они строят кривоватый замок, и украшают его камешками и ракушками…

Катерине вдруг страстно захотелось привезти ребенка именно отсюда, из Турции! Из этого гостеприимного места, где сосны на скалах как неспящие стражи охраняют мир и покой, где море – безопасно, воздух, напоенный запахом разогретой смолы, вкусен и целебен. Где густой черный кофе подают с ледяной водой и сладчайшим рахат-лукумом. Где утренний призыв муэдзина разносится так далеко, что прозрачный рассветный воздух еще долго звенит и колеблется от этого зова.

И Катерина была уверена – у нее все получится! Она очень старалась, соблазняла и обольщала скучающего мужа, они пили легкое молодое вино, много плавали, по вечерам уходили из отеля и гуляли по слегка утомленному курортному поселку, гладили и кормили котов, которые жили здесь в изобилии, по-хозяйски располагаясь на полках многочисленных сувенирных лавок и просто на мостовых.

Из Турции Катерина и Пашка приехали по-настоящему отдохнувшими, загорелыми и довольными.

Наскучавшийся на «пенсионерском» отдыхе муж с головой погрузился в веселое времяпрепровождение, наверстывая упущенное.

Катерина все вечера проводила на любимом диване, в привычном одиночестве.

Ребенка не случилось. Хорошо, что Катерина ничего не рассказала Пашке о своих планах.

Она вообще никому не рассказывала о своей тогдашней мечте – привезти ребенка.

А вот сейчас, лежа на заслуженном ковре, крепко сжимая тетину руку, рассказала ей все. Катерина была уверена, что тетя Вера спит, и поэтому подробно и не спеша, не столько для тети, сколько для самой себя, вспоминала море, детей, курорт, надежду на то, что все получится, про пластмассовое желтое ведерко – далось же ей это ведерко!