скачать книгу бесплатно
– Заболевание, которое излечивают при помощи этого орудия, называется «интуссусцепция». Давайте все вместе повторим это название, господа студиозусы, ибо кто сумеет излечить то, чего не умеет произнести? Ин-тус-су-сцеп-ция! – Маринус взмахивает указательным пальцем, как дирижерской палочкой. – И раз, и два, и три!
– Ин-тус-су-сцеп-ция! – запинаясь, выговаривают ученики. – Ин-тус-су-сцеп-ция!
– При этом заболевании верхняя часть кишечника погружается в нижнюю, примерно таким образом…
Доктор берет в руки кусок полотна, сшитый трубой, вроде штанины.
– Это – толстая кишка. – Зажав один конец «штанины» в кулаке, он пропихивает ее внутрь, к другому концу. – Диагноз поставить трудно, поскольку симптомы – классическая триада, связанная с пищеварительным трактом. А именно… Господин Икэмацу?
– Боли в животе, вздутие живота… – Он трет виски, вспоминая третий признак. – А! Кровь в фекалиях.
– Прекрасно! Смерть от интуссусцепции, – он оглядывается на Якоба, – или, в просторечии, «высрать собственные потроха», как вы легко можете себе представить, весьма мучительна. По-латыни это называют miserere mei, то есть «пощади, Господи». Однако дымовой клистир позволяет справиться с этой бедой.
Доктор вытягивает наружу конец «штанины».
– Если закачать внутрь достаточно дыма, кишечник под давлением расправится до своего первоначального состояния. Домбуржец, в отплату за оказанную любезность, предоставит в распоряжение медицинской науки свой gluteus maximus[12 - Большая ягодичная мышца (лат.).], чтобы я мог вам продемонстрировать, как дым проходит «сквозь мглу пещер», от анального отверстия до пищевода, и в конце концов просачивается наружу через ноздри, словно фимиам из каменного дракона, хотя, увы, не столь благоуханный, учитывая пройденный путь…
Якоба постепенно настигает осознание.
– Вы же не намерены…
– Снимайте штаны. Все мы здесь люди науки, закаленные мужчины… ну и одна дама.
– Доктор! – В комнате промозглый холод. – На такое я не соглашался!
– Лучшее средство от нервов… – Маринус с неожиданной ловкостью опрокидывает Якоба на койку, – не обращать на них внимания. Элатту, дайте студиозусам осмотреть инструмент, а затем приступим!
– Отличная шутка, – хрипит Якоб, придавленный тушей врача, – но…
Маринус отцепляет подтяжки своей извивающейся жертвы.
– Доктор, нет! Прекратите! Комедия зашла слишком далеко!..
VII. Высокий дом на Дэдзиме
Раннее утро, вторник, 27 августа 1799 г.
Якоб просыпается оттого, что у кровати подламываются две ножки из четырех и он рушится на пол, больно стукнувшись подбородком и коленкой. Его первая мысль: «Боже милосердный! Пороховой погреб на „Шенандоа“ взорвался». Но Высокий дом все сильнее сотрясают спазмы. Стонут перекрытия; куски штукатурки разлетаются, точно шрапнель; оконная рама выскакивает из проема, и качающуюся комнату заливает абрикосово-оранжевое сияние; противомоскитная сетка падает Якобу на лицо, тряска усиливается втрое, впятеро, в десять раз, и кровать мечется по комнате раненым зверем. «В нас палят с фрегата, изо всех пушек», – думает Якоб. Подсвечник неистово скачет по комнате, с верхних полок веером рассыпаются стопки бумаг. «Боже, не дай мне погибнуть!» – молится Якоб. Он уже видит, как упавшие стропила сплющивают ему череп и как мозги яичным желтком растекаются в пыли Дэдзимы. Сын пастора молится истово, срывая горло, молится Иегове ранних псалмов. «Боже! Отринул Ты нас и низложил нас, разгневался, но и помиловал нас». Ответом ему – грохот сыплющейся с крыш черепицы, мычание коров и блеянье коз. «Сотряс землю и сокрушил ее: исцели раны ее, ибо она поколебалась». Оконные стекла осыпаются фальшивыми бриллиантами, доски трещат, будто кости, вздыбившийся пол подбрасывает кверху сундук Якоба, из кувшина льется вода, ночной горшок опрокидывается, мироздание разваливается на части, и – Господи, Господи, Господи – хоть бы это прекратилось, хоть бы, хоть бы прекратилось!
«Господь сил с нами, Бог Иакова заступник наш». Якоб закрывает глаза. Тишина дарит покой. Якоб благодарит небо за то, что усмирило землетрясение, и вдруг думает: «Господи, пакгаузы! Моя каломель!» Схватив одежду, он перешагивает через обломки двери. Навстречу из своей норки выбирается Хандзабуро. «Охраняй мою комнату!» – рявкает Якоб, но мальчишка не понимает. Голландец замирает на пороге, расставив ноги и раскинув руки буквой «икс».
– Чтобы никто не входил! Понимать?
Хандзабуро испуганно кивает, как будто успокаивает сумасшедшего.
Якоб с грохотом сбегает по лестнице и распахивает дверь. По Длинной улице словно прошел отряд британских мародеров. Повсюду валяются обломки ставней, осколки черепицы, в одном месте садовая стена целиком рухнула. В воздухе, затмевая солнце, висит густая пыль. Над восточным краем города клубится черный дым. Где-то истошно кричит женщина. Писарь начинает пробираться к дому управляющего и на перекрестке сталкивается с Вейбо Герритсзоном.
Тот бормочет, пошатываясь:
– Французы, твари, высадились и все здесь, твари, заполонили!
– Господин Герритсзон, проверьте Дорн и Эйк, а я посмотрю в других пакгаузах.
– Вы что, – выплевывает, весь в татуировках, силач, – переговоры со мной ведете, месье Жак?
Якоб, обойдя вокруг него, проверяет дверь пакгауза Дорн – заперто надежно.
Герритсзон с ревом хватает Якоба за горло:
– Не трожь грязными французскими лапами мой дом и не трожь грязными французскими лапами мою сестру!
Он отпускает Якоба, чтобы получше размахнуться; будь удар точен, мог бы убить, но в результате Герритсзон сам валится на землю.
– Французы, твари! С ног меня сшибли!
На площади Флага колокол звонит общий сбор.
– Не слушайте колокол!
По улице широкими шагами движется Ворстенбос, по бокам от него – Купидон и Филандер.
– Эти шакалы хотят, чтоб мы построились, как дети малые, тут они нас и скрутят!
Управляющий замечает Герритсзона.
– Он пострадал?
Якоб растирает ноющее горло.
– Боюсь, только от грога, минеер.
– Пусть лежит. Нужно организовать защиту от наших защитничков.
Ущерб от землетрясения значительный, но не катастрофический. Из четырех голландских пакгаузов Лели все еще не до конца отстроен после «Сниткеровского пожара», и каркас его уцелел. Двери Дорна выдержали напор огня, а сильно пострадавший Эйк ван Клеф с Якобом сумели отстоять от разграбления, покуда Кон Туми и плотник с «Шенандоа», похожий на призрака уроженец Квебека, вешали створки дверей на место. Капитан Лейси доложил, что на корабле землетрясение совсем не ощущалось, зато шум стоял такой, словно идет великая битва между дьяволом и Господом Богом. Внутри пакгаузов часть штабелей рассыпались – необходимо осмотреть ящики и проверить их сохранность. Предстоит заменить десятки черепиц, приобрести новые глиняные кувшины, починить за счет Компании разрушенные бани и рухнувшую голубятню. На северной стороне Садового дома осыпалась вся штукатурка; придется стену штукатурить заново. Переводчик Кобаяси доложил, что рухнули лодочные сараи, и назвал стоимость ремонта, прибавив, что она «превосходная». «Для кого превосходная?» – немедленно поинтересовался Ворстенбос и поклялся, что не отдаст ни пеннинга, пока они с плотником Туми не осмотрят повреждения своими глазами. Переводчик удалился, закаменев от гнева. Якоб разглядел с Дозорной башни, что не все районы Нагасаки отделались так легко, как Дэдзима: он насчитал двадцать больших разрушенных зданий и четыре пожара в разных местах города. Над ними в августовское небо поднимается черный дым.
* * *
В пакгаузе Эйк Якоб и Вех перебирают опрокинутые ящики с венецианскими зеркалами. Каждое зеркало нужно вытащить из соломы, в которую оно обернуто, проверить и записать: не повреждено, треснуло или разбито. Хандзабуро сворачивается клубочком на куче пустых мешков и быстро засыпает. Все утро в пакгаузе слышно только, как перекладывают зеркала, Вех жует бетель, перо Якоба скрипит по бумаге да вдали, у Морских ворот, носильщики перетаскивают на берег свинец и олово. Плотникам полагалось бы сейчас трудиться на складе Лели, по ту сторону Весового двора, но, как видно, им нашлась более срочная работа в Нагасаки.
– Ну что скажете, господин де З., тут уж не семь лет невезенья, а все семь сотен, ага?
Якоб не заметил, как в пакгауз вошел Ари Гроте.
– Когда такое дело, вполне простительно, если вдруг запутаешься да запишешь пару-тройку целых зеркал как битые… Чисто по ошибке, конечно…
– Это что же, – Якоб зевает, – завуалированное приглашение к мошенничеству?
– Чтоб мне лучше дикие собаки голову отгрызли! Ладно, у нас тут сборище намечается. Ты можешь выметаться, – продолжает Гроте, косясь на Веха. – Сейчас благородный человек придет, ему на твою шкуру цвета дерьма смотреть обидно.
– Вех никуда не уйдет, – возражает Якоб. – И что это за «благородный человек»?
Гроте что-то послышалось; он выглядывает за дверь.
– Ах ты, пропасть, раньше времени пришли! – Он тычет пальцем на груду ящиков и приказывает Веху: – Прячься там! Господин де З., вы уж задвиньте ваши тонкие чувства насчет темнокожих братьев куда подальше. О больших деньгах речь идет!
Юноша-раб смотрит на Якоба. Якоб нехотя кивает. Вех послушно прячется за ящиками.
– Я буду, э-э… играть роль посредника между вами и…
В дверях появляются переводчик Ёнэкидзу и комендант Косуги.
Не обращая на Якоба ровным счетом никакого внимания, эти двое приглашают войти знакомого незнакомца.
Вначале порог переступают четверо молодых, стремительных и крайне грозных с виду стражников.
А вслед за ними входит и хозяин: пожилой человек шагает словно по воде.
На нем небесно-голубой плащ, голова выбрита, как у монаха, однако за поясом виднеется рукоять меча.
У него единственного из присутствующих лицо не блестит от пота.
«В каком мимолетном сне, – дивится Якоб, – мне привиделось твое лицо?»
– Господин настоятель Эномото из княжества Кёга, – объявляет Гроте. – Мой коллега, господин де Зут.
Якоб кланяется. Губы настоятеля кривятся и складываются в полуулыбку узнавания.
Он что-то говорит, обращаясь к Ёнэкидзу; этот лощеный голос прервать – немыслимо.
– Настоятель сказать, – переводит Ёнэкидзу, – он верить вам и сразу ощутить сродство, когда первый раз увидеть вас в городской управа. Сегодня он знать, что его вера быть правильный.
Настоятель Эномото просит Ёнэкидзу научить его, как по-голландски будет «сродство».
Якоб наконец-то вспоминает, где видел гостя: он сидел рядом с градоправителем Сироямой в Зале шестидесяти циновок.
Настоятель заставляет Ёнэкидзу трижды повторить имя Якоба.
– Да-дзу-то, – эхом откликается настоятель и переспрашивает уже самого Якоба: – Я правильно говорить?
– Ваша милость прекрасно произносит мое имя.
– Господин настоятель, – прибавляет Ёнэкидзу, – переводить на японский Антуана Лавуазье.
Якоб должным образом выражает почтительное восхищение.
– Возможно, ваша милость знакомы с Маринусом?
Ёнэкидзу переводит ответ:
– Настоятель встречать доктор Маринус часто в Академии Сирандо. Он сказать, очень уважать голландский ученый. Но у настоятель много разный обязанности, нет возможность посвящать вся жизнь химическим искусствам…
Какой же властью нужно обладать, думает Якоб, чтобы явиться как ни в чем не бывало на Дэдзиму, когда здесь все вверх дном по случаю землетрясения, и запросто пообщаться с иностранцами без присмотра вечной когорты соглядатаев и стражников сёгуна.
Эномото проводит большим пальцем вдоль края ящика, потом другого – будто пробует угадать содержимое. Натыкается на спящего Хандзабуро, на миг склоняет над мальчиком голову. Хандзабуро что-то невнятно бормочет, просыпается, видит настоятеля и, взвизгнув, скатывается на пол. Он удирает из пакгауза, как лягушка от водяной змеи.
– Молодость, – говорит по-голландски Эномото. – Все спешат, спешат…
Мир в рамке дверей окутывают сумерки.
Настоятель берет в руки уцелевшее зеркало:
– Это ртуть?
– Окись серебра, ваша милость, – отвечает Якоб. – Изготовлено в Италии.
– Серебро верней для правда, – замечает настоятель, – чем наши медные зеркала в Япония. Но правда так легко разбивается.
Он ловит зеркалом отражение Якоба и о чем-то спрашивает Ёнэкидзу по-японски.
Ёнэкидзу переводит:
– Его милость спросить: в Голландия покойники тоже не иметь отражений?
Якоб вспоминает, что так говорила его бабушка.
– Да, господин, старухи верят в это.
Настоятель понимает без перевода. Он доволен ответом.
– На мысе Доброй Надежды живет племя под названием басуто, – говорит Якоб. – Они верят, что крокодил может убить человека, если перекусит пополам его отражение в воде. Другое племя, зулусы, боятся темной воды – они думают, если туда заглянуть, призраки могут схватить отражение и поглотить душу.
Ёнэкидзу старательно переводит, а затем пересказывает ответ Эномото:
– Настоятель говорить, это прекрасный мысль, и желает знать: господин де Зут верить в душа?
– По-моему, – отвечает Якоб, – странно было бы сомневаться в существовании души.
Эномото спрашивает:
– Господин де Зут верить, что можно отнять душа?
– Душу человека не может отнять ни крокодил, ни призрак, но дьявол – да, может.
Эномото восклицает: «Ха!» – показывая свое удивление оттого, что у них с чужестранцем настолько схожие взгляды.
Якоб делает шаг в сторону. Он больше не отражается в зеркале.
– Ваша милость прекрасно говорит по-голландски.
