Чудеса в центре тишины

– Выбирай аккуратнее амплитуду, Мизери, меня тоже накрыло! И значит, что сейчас сюда сбегутся все уличные коты из ближайшей округи. А Душечки все нет. Они же её на бантики порвут.

– Вот же повезло подружке с имечком… И о чем её подопечная думала, когда нашу очаровашку так назвала?

– Когда кардинал звал её Душечкой, ты не оскорблялась? Или Мими-Пайон звучит престижней? Ну, извини, этой простушке никак не могло бы в голову прийти назвать её так. Для этого как минимум французский нужно знать. И историю. Ты не в курсе, она знает?

– Вот сейчас и спросим. – Она оглянулась на скрипнувшую дверь и показавшуюся из двери странную пару: белого длинноногого поджарого пса и вытянутой и узкой головой, увенчанной большими стоячими ушами и трехцветную персидскую кошку с кокетливым бантиком на шее. Пара степенно шла к парапету о чем-то, видимо, беседуя. Хотя… тихо и вкрадчиво говорила кошка, а пёс, слегка нагнув голову в её сторону, внимательно слушал. Подойдя к парапету, псина остановилась, еще раз внимательно посмотрела на спутницу и кивнула. На миг почудилось, что та присела в реверансе… и запрыгнула на парапет к подружкам.

– Мими, мы тут поспорили. – начала Мизери, но Люци фыркнула в ответ, – Ладно, не поспорили. Просто интересно, твоя подопечная знает французский?

– Нет. Ей он ни к чему. В этой стране он уже давно не в ходу.

– Яс-но. – Черная кошка прогнула спину и вытянула вперед лапы. Вдруг подобралась вся и спрыгнула прямо перед сидящим псом:

– Простите, монсеньор… не заметила. – Нарочито наиграно наклонила в поклоне голову и тут же расслабленно улеглась, вытянув лапы.

– Я даже не буду спрашивать, когда ты повзрослеешь, – хохотнул пес. – Ну, что, бродяжки, поговорим?

Кошки мгновенно подобрались, уловив изменения в голосе и в настроении собеседника. Люци и Душечка переглянулись и присоединились к Мизери. Та уже перестала изображать безмятежность. Теперь она сидела, обвив лапы хвостом и спрятав, вздрагивающий кончик, между ними и смотрела на, будто бы ставшего крупней, кобеля иввисинской борзой[1].

– Сириус, что? Почему ты… Что случилось? – все трое заговорили одновременно и замолчали тоже.

– Случилось. Да, пожалуй, уже случилось. Вы, трое, здесь зачем? Котов заставлять хвостами трясти? Мурлыкать чуть что? Обои драть тем, к кому я вас пристроил? А, я понял – вы здесь затем, чтобы изображать тех, кого изображаете! – рявкнул Пес и кошки пригнули головы и даже прижали уши.

– Нет, монсеньор. Мы здесь…

– Вижу вспомнили. А теперь расскажите, что вы поняли? Дорогая, – он обернулся к Душечке, – Мими, что ты поняла об Агате?

– Милая девочка. Сказочница. Не фыркайте, дамы! Она не только сказки пишет. Для неё мир – сказка. При чем добрая. Дурного в упор не видит и не желает видеть. Хожу, в ногах путаюсь, а она подхватит и кружится, как дурочка. Ещё и морду мою наглую нацеловывает и приговаривает: «Марфушечка-душечка».

– Ты ещё и Марфушечка? – Мизери повалилась на спину и заколотила лапками по воздуху, хохоча.

– Цыц, вертихвостка, Арману можно было её душечкой звать и Агате тоже можно. – рявкнул Сириус и его длинный узкий хвост, щелкнул как плетью по крыше. Голова с разного цвета ушами повернулась к Мими. – Дальше. И – по делу.

– Пишет милые сказочки. Сейчас это называется «женский роман». Правда чаще её фантазии на рассказики только и хватает. Но ничего так пишет, живенько словечки нижет на сюжетик. И истории милые придумывает, такие же, как и сама. Героини: милые, добрые, замечательные, несчастные… Но в финале их всех любят. И каждой мужчинка находится. Правильный такой. Подходит под все её заморочки, как… в общем подходит, как половина целого.

– Вот, а потом эти двое оказывается существуют. Они совершенно реальны в этом мире. И они встречаются и проживают ту любовь, что для них написала Агата, слово в слово по сценарию. Мизери! Ангел бессмысленности! Что твой недоодноглазый Один? Ничего не изрёк? – пес повернул голову к белой кошке.

– Сказал. Сказал, что пить лучше на троих. Вот думаю, может тебя пригласить? Третьим будешь?

– На троих. На троих… Люци! Что твой? – Сириус пошевелил ушами, не поднимая опущенной на лапы головы.

– Мой пьёт…– вздохнула Люци, – жалко его дурака. И девка у него была дрянь, и друг его дрянь. А Сеня пьет. Потом пишет ей письма. Потом рвёт их. Спит. И снова пьёт.

– Ты уверенна что письма пишет? – Пёс вскинул голову и повернул её к Люци.

– Ещё три дня назад писал. – Неуверенно протянула белая кошка.

Сириус встал и потрусил к парапету. Упёр передние лапы в верхний ряд кирпича и завыл. Кошки замерли, глядя в небо. На какой-то миг бархат неба пошел рябью, а потом снова приобрёл свой привычный вид. Пёс еще какое-то время смотрел в небо, а потом убрал лапы и повернулся к кошкам. Выпрямился и провозгласил:

– Мими, вязальщица должна написать историю своей любви и связать нити своей судьбы с судьбой пророка. Люци, пророк не должен произнести своё пророчество вслух. Оно уже написано и ткань мироздания дрожит. Надо его уничтожить. Мизери, забытый бог должен завязанный узел благословить. И меня не интересует, как вы это сделаете!

Кошки согласно кивнули и попятились, потому что Сириус утратив величественный вид, припал на передние лапы и зарычал:

– А теперь, кошки дранные, вы мне ответите, как чуть мир не проворонили. Всё! В следующий раз воронами будете! И пусть в вас мальчишки камни бросают.

И кошки, забыв об элегантности и манерах кинулись в рассыпную.

*

– Исида ж… Осирис… в кои-то веки мы священные кошки… а он всё из нас гончих псов… цкий пёс – Люци неслась по улицам города, не замечая преград и барьеров. Заборы? Смешно! Сириус прав – века безделья их расслабили. И она и девочки заигрались в оболочку. Промурлыкать пророка под носом! Твою ж…Успеть бы. Главное успеть, чтобы этот малахольный не пошел читать «стихи проституткам» [2], пока «с бандюгами жарит спирт» [3]. Ведь успел же уже попророчествовать. Твою ж… Ткань мироздания дрожит. Что?..

Люци выскочила на площадь, желая срезать порядочный кусок пути и чуть не врезалась, в сооружаемую поперёк её маршрута баррикаду из автомобильных колес.

– Исида ж… божественная мать – чёрная кошка метнулась в сторону, – совсем отупела. Лапками бегу. Идиотка! – Кошка прыгнула и её силуэт смазался, теряясь в черном дыме из сжигаемых автомобильных покрышек.

– Васёк, поджигай следующую. Периметр нужно закрыть от снайперов.

Дым втянуло в приоткрытую форточку и белая кошка, широко расставив лапы, материализовалась посреди ковра на полу. Сеня спал, подложив под голову клавиатуру. Люци вскочила на стол и монитор тут же ожил.

… Город пропах гарью. Тут и там дымились автомобильные шины. На площади, перекрытой со всех сторон баррикадами, люди строили палаточный городок. Кто-то варил еду, прямо здесь, в туристических котелках. Кто-то рубил дрова из спиленного рядом дерева. Первозданный хаос, казавшийся броуновским движением издалека, обретал логичность и форму, если к нему присмотреться вблизи.

Я метался по улицам города, заглядывая в глаза встречным. В ушах всё ещё звучал голос сына: «Это вы – ваше поколение – виноваты в том, что сейчас происходит. Вы – перепутали своё прошлое с нашим будущим! Вы – бросились строить нам времена своей молодости, в которой вы были все молоды и здоровы. Вам подсунули эти долбанные соцсети, в которых вы кинулись разыскивать свои первые «любови» и «великую школьную дружбу». И вы, в дурацком угаре ностальгии по своей пионерской юности, решили, что мы тоже хотим ходить строем и носить цветы к памятникам ваших вождей? А у нас ведь могло быть другое будущее – без цинковых гробов, теперь уже наших друзей, сгинувших в соседних странах; без раздавленных бульдозером тушек мороженых уток и вечного «вставания с колен». Вы хотите, чтобы мы вкусили все прелести вашей туманной, но такой «прекрасной» юности? А может быть вы размечтались ещё о том, что наше испорченное поколение должно быть перековано в новых гулагах? Нас будут ковать, как ваших дедов? До кровавой юшки из разбитого носа?..»

– Твою ж…– Рядом с Люци на стол приземлилась Мизери, – крутани-ка скролл.

– Не зачем. Чистить будем. – Люци раздраженно махнула хвостом и уверенной лапой навела курсор на «Выделить всё». И сразу же после выделения наступила лапой на «Delete».

– Корзину очисть. – Прошипела Мизери и удовлетворенно спрыгнула. – Великолепный век. Как вспомню удовольствие от таскания в камин исписанных листочков, с последующим их воспламенением.

– Ты ещё вспомни удовольствие – поворошить пепел, чтобы дебилы не переписали.

– Навсегда запомнила. Если бы не моё разгильдяйство мир был лишен знакомства с центуриями. А так… знаком лишь с частью, беспорядочно записанной и оттого до сих пор жив. Надеюсь, что твой Сеня решит, как и Мишель, что спьяну всё сам уничтожил.

– Надейся…Ты тут пошарь на столе – вдруг черновики, наброски… вдруг на диктофон наболтал чего лишнего? А я пойду к Мими слетаю по-быстрому и к своему. Вдруг…протрезвел или вещать будет. Одно удивительно, если мы все зачистили с чего там баррикады строят?

Но в этот момент монитор компьютера мигнул и колонка булькнула звуком нового письма.

– У вас одно новое сообщение.

Мизери и Люци уставились друг на друга, не мигая, и вдруг в один голос рявкнули:

– Что за хрень? Ему некому писать!

Люци, уже торопливо щелкала мышкой и крутила скролл уверенно удерживая мышь, вполне себе человеческой рукой. Сообщение открылось и всё ещё кошачьи морды уткнулись в монитор, синхронно поворачиваясь вдоль строчек.

– Идиот… – Протянула Люци и плюхнулась на зад, забыв убрать хвост.

– ка, – Продолжила слово Мизери и повторила маневр. – Доигрались. Обдолбанный фейками интернет. Мироздание нас сотрёт вместе с миром. Удаляй к праотцам его аккаунт со всем содержимым. Нет. По истории пройдись, надо засечь все его точки поисков славы.

– Какие точки? – зашипела Люци, судорожно молотя лапами по клавиатуре.

– Он не мог за ночь зарегиться во всем интернете. Пару, тройку литсайтов. Вот! Заходи. Удаляй персонажа с содержимым. Спокойно. Не всё так плохо, как кажется… Ну… может быть не всё так плохо. Если бы стало плохо мой забытый бог бы протрезвел. А он же пьет?

– Точно пьёт? – зашипела на Мизери Люци. – Или ты, как обычно забыла к нему зайти вчера?

Первой со столешницы пропала, растворившись в дымке Мизери, через немного исчезла и Люци.

*

На сложенных стопкой деревянных поддонах было чисто и пусто. Не было разбросанных вокруг пустых бутылок и банок, не летали пакеты и обертки. Но главное на поддонах не валялся вечно пьяный Один. Его вообще не было. Нигде. Материализовавшиеся кошки с начала обежали поддоны и всю лёжку, устроенную неведомо кем под мостом, и облюбованную однажды бредущим вдоль реки забытым богом, а потом кинулись в разные стороны, выискивая следы.

– Его нет, – буркнула Мизери.

– А то я сама этого не вижу. Ты бы еще сказала: «И я не знаю где он».

– Нет, кажется знаю, – белая кошка кинулась к реке, прямо под ноги к выходящему на берег мужчине. Он, не обращая ни малейшего на неё внимания, провел по длинным волосам, отжимая с них воду и словно сдирая с себя оболочку, становясь выше и моложе.

– Что застыли, стражи? Делайте то, что должно. Ты помнишь, мелкая? Всё что сказал Сириус? Твоя задача – привести их ко мне. Обоих. Выполнять! Люци – фас!

– Я же не собака, – успела мяукнуть чёрная кошка, растворяясь в предутреннем тумане.

– Если вязальщица плетёт кружева – не мешать!

*

Агата смотрела в шкаф. Кухонный. На полке были выставлены чайные, кофейные, бульонные чашки и она на них смотрела, стоя неподвижно и пристально рассматривая посуду. Из её рта торчала, зажатая зубами сушка, которая покачивалась вверх-вниз. Девушка не могла выбрать чашку, потому что никак не могла определиться, что она хочет больше: чай, какао или кофе. А если кофе, то какой? Чёрный с холодной водой? Арабский с карамелью? Или с апельсином и корицей? Или не морочиться и включить кофеварку?

Мими прекрасно понимала это состояние хозяйки и ждала, когда та примет решение и, подхватив чашку, уйдет к ноутбуку. Вот тогда и начнется плетение чьих-то судеб. Чьих-то! А нужно, чтобы она сплела свою и пророка воедино. Но вмешиваться нельзя. Кошка подняла лапу и наступила ей себе на хвост, его метания раздражали.

А Агата привстала на цыпочки и вытянула большую белую чашку, вылепленную затейником-гончаром в форме человеческого лица, застывшего с выражением абсолютного покоя.

– Ну вот… – улыбнулась девушка, всё также не разжимая зубов с зажатой сушкой, – будем пить шоколад и, уже не раздумывая, она достала старый ковшик, ополоснула его холодной водой и налила молоко. Напевая какой-то французский мотивчик, достала плитку горького шоколада и стала её ломать, поглядывая на плиту. Развернула упаковку и высыпала осколки в молоко и венчик закружил их в белом молочном вальсе, объединяя белое и черное маленькой ложкой коричневого сахара. Подхватила ковшик, не давая вскипеть и тонкой струйкой влила в чашку. Медленно, жмурясь, как Мими в моменты полного удовольствия от жизни, она сделал пару шагом назад и не глядя сняла в полки стеклянную баночку с «Флёр-де-Сел» [4]. – Пару кристаллов. Идеально.

Улыбаясь, потягивая шоколад из чашки, она ждала пробуждения компьютера, вздохнула и написала: «Чёрная кошка материализовалась на балконе словно ниоткуда. Следом точно такая же – белая.

– Ну, – в два голоса мурлыкнули они…»

– Ну, и что тут у нас? – одновременно спросили Люци и Мизери. Мими отмерла, сняла лапу с хвоста и махнула им в сторону подруг. Даже ребёнок понял бы этот безмолвный приказ безусловно. «Стоять!» Чёрная и белая посмотрели друг другу в глаза и тут же исчезли с балкона.

*

– Да, что они себе позволяют! Фас! Стоять! Я им что – собака? Сколько можно? «Ты никогда не повзрослеешь, Мизери»! «Прекращай истерить, Миз, ты уже пару тысячелетий, как не маленькая!»

– Прекращай истерить, Миз! Ты уже действительно не маленькая. Марш ко мне домой и пасти Сенечку моего. Писать не давай. Полная свобода действий. Можно всё. Грызть провода. Разливать кофе на клавиатуру. Рвать когтями бумагу. Можешь даже помочиться на черновики. А я вернусь к Мими. Почитаю, что Агата завязала в узлы, а потом будем притворять её фантазии в реальность. Не отвлекайся. Не спи. Не ешь. Если проворонишь пророка, то точно следующие пару тысячелетий будем каркать все втроем… если будет где каркать. Я быстро. Одна лапа там, другая уже рядом с тобой.

А Сеня похмелялся. Зажав в руке, спёртый его бывшей в пивном баре, высокий пивной стакан, теперь полный пенного, он размахивал второй рукой и декламировал Есенина.

Война мне всю душу изъела.

За чей-то чужой интерес

Стрелял я в мне близкое тело

И грудью на брата лез.

Я понял, что я – игрушка,

В тылу же купцы да знать,

И, твердо простившись с пушками,

Решил лишь в стихах воевать…[5]

Сеня приложился к стакану и ополовинил его в один большой глоток. Сыто срыгнул и взмахнул рукой, ставя финальную точку в декламации. Допил пиво и широко расставив ноги, как другой поэт революции громогласно повторил: «Я понял, что я – игрушка.» Замолчал, в задумчивости почесывая свободной рукой ягодицу и буркнул себе под нос: «А вот и фиг! Я понял, что я – не игрушка!».

Он подошел к столу и нажал кнопку включения компьютера.

«Не успеваю! Сейчас начнет вещать! Помогите!» – проорала в эфир Мизери, влетая в форточку и сбивая пророка с ног. Он сделал шаг назад, и его нога поехала по расплёсканному во время чтения вслух пиву, а голова встретила мокрый пол глухим ударом об него. Сеня зачем-то зевнул и закрыл глаза.

– Бинго! Полежи милый, полежи! Мы тебя потом хвостами отмашем. Полежи, а я пока огляжусь, а то мало ли что. Вдруг успел снова мир встряхнуть.

Смазанной тенью Миз пронеслась по рабочему столу, пролистывая бумажный ворох. Щелкнула мышью и поводила курсором по монитору, рассматривая историю вхождений. За её спиной глухо завозился на полу пророк и кошка засуетилась, судорожно сворачивая окна.

– Кошка играет с мышкой, а мышка блин… хреново. Нет, кошка читает инет. Еще хреновей. Сеня соберись. Кошка не твоя, да и хоть бы твоя. Но она шарится по твоему компу, как по своему… Сеня, ты допился. Ага, поздравляю. Горячка белая. Точно. Кошка же белая! А говорили белочка. А она кошечка. Кошечка пришла.

Сене, наконец, удалось принять вертикальное положение, и он на всякий случай перекрестился:

– Говорила тебе мама: «Сеня, не пей никогда. Алкоголь – отрава для ума», – парень еще посмотрел несколько секунд на свой оживший кошмар и повернулся к выходу, продолжая не внятно бормотать, – трезветь. Немедленно. Уже кошки, читающие с монитора, мерещатся.

Только когда за хлопнувшей дверью раздался шум льющейся воды, Мизери выдохнула. И в этот момент на столе материализовалась Люци.

– Где мой?

– В душе, – сохраняя полную невозмутимость муркнула Мизери.

– Отлично. Отлично. Ищем фото.

– Какое фото?

– Пляж. Мост. Река. Сеня с одноклассниками.

– Это? – белая кошка повела мордой, указывая на стену.

– Оно. Роняем, как только он выключит воду, и ты линяешь к Одину. Белая ты наша горячка, – захохотала Люцы.

– Откуда ты… всё. Молчу.

Вода перестала шуметь и обе кошки прыгнули на стену, сбивая с неё фотографии. С верхней, упавшей снимком вверх в потолок смотрел юный Сеня в обнимку со своими друзьями. Хлопнула дверь ванной и Мизери растворилась в воздухе. Люци задрала заднюю лапу и начала вылизываться.

– Люци?? Ты здесь никого не видела? – кошка прервала умывание и медленно повернулась к хозяину, всем своим видом выказывая недоумение. – Прости, было бы странно, если бы ты мне ответила. Что ты уронила?

Он нагнулся и поднял слегка слинявший красками снимок.

– Хорошо там было. Вода, свежий воздух, тишина и никого вокруг с пивом. Пойдешь со мной? Погуляем?

*

«– Ищешь кого?

– Тишины.

– Ну, тогда ты на месте. Я тебе не помеха. Давай помолчим. – Сказал Один и протянул Сене железную кружку, пахнущую летом, мёдом и счастьем. Парень принял и поднёс её к носу, продолжая принюхиваться и удивляясь подтверждению дикой мысли – пахнет счастьем. Разве счастье пахнет? И вдохнул посильней. От напитка пахнуло одновременно молодой листвой и хвоей, свежим сеном, чётко прослеживались ноты мяты, клубники, апельсина и шоколада. Сеня сделал глоток и отнес кружку чуть в сторону и тут же нестерпимо повеяло сиренью и душу, как судорогой скрутило нежностью и желанием оберегать.

– Что за… чай?

– Чай? – забытый бог заглянул в свою кружку, словно сверяясь с составом и пожал плечами. – Отвар. Дары земли. Цветы сушенные, травы, листья, плоды. Всё настоящее, как жизнь. Не понравилось?

– Не сказал бы. Необычно.

– А жизнь обычной не бывает. Она всегда другая. Каждый день не похож на предыдущий.

– А кажется…

– На то и слово такое «кажется». Вводное слово означающее неуверенное предположение. А надо не предполагать. Нужно проживать.

– Вы кто?

– Я? Не узнал? Бог я. Забытый, правда. Но бог.

Сеня присвистнул и неожиданно для себя перешёл на «ты» и уличный сленг.

– Да ты гонишь, дядя.

– Я то? Иногда. Вот смотри, парень. Сейчас сюда придет твоя судьба. Вязальщица уже связала полотно вашей судьбы. И вот, что прикольно. Вязальщица и есть твоя судьба. Её зовут Агата. И мы будем спасать мир.

– О как! А зачем придет? Знакомиться? – хмыкнул Сеня, все больше веселея. Ему явно нравилось происходящее. Не то, чтобы он верит бродяге, но и неверия не было. Так фифти-фифти. Середина-на-половину.

– И это тоже. Но с начала. Она- вязальщица. Ты- пророк. Я – бог. А все эти «узнай меня, милый» мы оставим богиням и тем, кто ими прикидывается. А мы сделаем так…»

*

– А мы сделаем так. – Незнакомец встал. С начала его тело покинула вполне себе современная одежда, но нагим он не оставался. Место одежды тут же занимала татуировка – нескончаемая вязь: рун, растущих деревьев, летящих птиц, скалящихся волков и медведей. На его левом плече вставало солнце, а на правом оно уже тонуло в морских водах. Незнакомец становился выше и шире в плечах, его волосы достигли поясницы и стали седеть. Тело накрыли одежды из кожи, а на плечи упал старый рваный плащ. Глазница истекла кровью и её накрыла грязная тряпица. Карканье воронов, спикировавших на плечи богу, поставили точку.

Семён поверил, но ему всё же хотелось окунуть голову в холодную воду. Раз пять. Или десять. Он оглянулся на мутную воду реки и вздохнул:

– Мне хотелось умереть в море, но и река сойдёт. – и повернулся к ней.

– Мужчина! Мужчина! Стойте! Молодой человек! Погодите!

– Барышня, я сейчас, – не оглядываясь крикнул Семён и шагнул вперед, – вы пока чайку попейте… с Одином.

– С кем?

– Бог там на берегу вас дожидается. А я сейчас подойду. – Он поднял руки вверх и несколько раз взмахнул ими, словно в такт звучащей в нем музыке. – Я уже осознал, что всё серьезно. Мне просто нужно охолонуть. Перегрелся от избытка инфы.

Семён шагнул вперед, ещё и ещё, пока вода не дошла ему по грудь, зачерпнул пригоршню и сунул в неё лицо. Повторил. Потом присел, полностью скрывшись под водой. Вынырнул, встряхнул головой и только тогда повернул к берегу. Тонкая, какая-то странно-неуклюжая, бледная, с распахнутыми миру глазами девчонка стояла у самой кромки воды, зажимая себе рот рукой. Пахнуло сиренью и нежностью. И мокрый пророк пошёл к ней, не отрываясь от её взгляда свой, понимая и принимая то, что сейчас и только сейчас он сможет войти в её душу и остаться там навсегда. И надо успеть, пока она не сморгнула.

– Ты чего так испугалась? Я же сказал, что перегрелся и мне нужно охладиться.

– Ты сказал «охолонуть». Красиво. Но и охолонуть в конце марта, в реке… странно. Ты же замёрзнешь, Сеня.

– Есть! – рявкнул забытый бог. – Её сердце узнало тебя, пророк. Дальше парень без меня. Прости, но написать, что дальше у Сени и Агаты, ей помешали мои стражи – как-то не ловко мужику потом отыгрывать сексуальные «познания» девственницы. Так что дальше вы сами. Не забывай женщина может думать, что она центр вселенной, но подарить ей эту мысль должен мужчина и всегда поддерживать в ней эту мысль. – Один пока говорил вновь обрёл обычный вид, только таянье татуировок на теле остановил. – Пусть будут. Сейчас это в тренде. – И без всякого перехода продолжил. – Сень, ты не волнуйся. Агата меня не видела. Не помнит. Не слышит. Я Хроноса попросил. Он времечко притормозил на время. Каламбур, однако. Ты иди. Я сейчас персонал построю, а потом мы с Хроносом и Сириусом посидим на троих. Усидим пару-тройку…а может и больше. Иди, иди! Спасай мир. Я , Один Альфёрд Игг Хар Вератюр Вёльверк, благословляю ваш союз Пророк и Вязальщица. Ваш союз принят мной в присутствии стражей мира.

Сеня стоял и смотрел, как вокруг стопки поддонов, на которой восседал забытый бог, одна за другой материализовались кошки. Белая, прогнувшись изначально в нижайшем поклоне, вскинула голову и прыгнула к богу на левое колено. Черная, сделала шаг в сторону Сени и поклонилась ему, а потом уселась по правую руку от Одина, обвила хвостом свои лапы, спрятав его вздрагивающий кончик между ними и опустила морду прощаясь. Трехцветная с кокетливым бантиком явилась бок о бок с белым и каким-то узким псом. Пара шла величественно, ступая по грязному песку прибрежной полосы, как по отполированному до блеска паркету. Они сели по левой стороне от уже совсем обычного сорокалетнего бомжа-хиппи. Кошка задержала взгляд, на стоящей в неподвижности Агате. Сене послышалось придушенное воспитанием грустное мя… и бантик на шее кошки сменило алмазное колье. Два ворона глухо каркнули и сели на плечи… все-таки бога.

Рядом вздохнула Агата, и Сеня перевел свой взгляд на неё. Где-то на периферии сознания прозвучало:

– Итак, дранные кошки…

*

Агата спала, смешно прижав к животу подушку и поглаживая её время от времени. Сеня, приподнялся на локте, рассматривая её. Захотелось похулиганить и просунуть под эту ладонь свою, но он вовремя вспомнил, что его разбудило и поэтому очень осторожно приподнялся, и встал с кровати. Выйдя из туалета, заглянул в комнату, улыбнулся спящей Агате и совершенно неожиданно понял, что это навсегда. Что рядом с Агатой не будет предательств и измен. Будет тихое спокойное счастье с утренним какао или горячим шоколадом, пирогами с вишней и яйцами пашот, сваренными не в целлофановых пакетах. Разговоры по душам и такое же прозрачное молчание… по душам, когда тишина не тягость, а просто часть счастья, живущего в доме. Семён сделал пару шагов назад и ушел в кухню. Заглянул в холодильник и достал молоко. Ополоснул ковшик, стоящий на плите холодной водой и налил в него молока, совершенно не сомневаясь в наличии какао или шоколада в доме. Нашёл и повторил весь ритуал варки горячего шоколада. Открыл шкаф и достал белую чашку. Подмигнул человеческому лицу на ней: «Давай ты будешь моей», – и тонкой струйкой влил в неё шоколад. Прихватив из вазочки сушку, парень вышел. Открытый ноутбук на столе дремал, мерцая зеленой кнопкой ожидания. Сеня сел в кресло и шевельнул мышь.