Чудеса в центре тишины

– Дед, – уже делая шаг от него сказал я, – дед…Операция во сколько?

– Да беги уже! В полдень. Увидимся еще! – махнул он на меня, прогоняя…

Нимблус. Спустя десять лет.

Дверь грохнула, распахиваясь, и в лабораторию влетела каталка, которую толкал Юг. На ней, рассыпав медь волос по белоснежной простыне, лежала, укрытая до подбородка Ада.

– Парни, привет. Я знаю, что лаборатория уже готова. Ганс, я просил Нимблуса при прошлой встрече разобраться с материалом для кожи Ады. И я знаю, что у тебя все готово для эксперимента. Начинаем. Я буду оперировать сам. И пусть разверзнется ад, если мы не сделаем это…

Соло для судьбы в сопровождении вечности

Светофор мигнул желтым и поднял красную карточку. Вика откинула голову на подголовник, собираясь вздремнуть по дороге, но вдруг выровнялась в кресле и нажала кнопку стеклоподъемника, опуская стекло. Высунула голову, не спеша повернула её, разглядывая граффити на заборе под разными ракурсами, и повернулась ко мне.

– Смотри! А они все совершенствуются, – удивленно проговорила и дотронулась до, лежащей на рычаге переключения скорости, моей ладони, привлекая внимание к рисунку на стене. – Жаль, что предыдущую картинку закрасили. Стены им, что ли мало? Предыдущая мне так нравилась! Мужчина делал шаг вперёд… Знаешь, как он улыбался! Так, словно встретил очень важного для него человека. И дождался. И его нарисовали за миг до последнего шага. Это было гениально. Настолько, что я себе даже историю его любви придумала.

– Ты же прошлый раз говорила, что ему кто-то стёр улыбку, – мельком оглядываясь на ошеломивший мою подругу «шедевр» и переключился с нейтралки на первую, плавно отпуская сцепление.

– Было такое. Да, правда, было. Позавчера дождь шел. Наверное, из-за дождя. А вот вчера мне показалось, что она стала еще шире. И увереннее что ли. Я еще подумала, что ему осталось сделать последний шаг. Он стал… ближе. А теперь? Посмотри, – она снова тронула меня, теперь положив руку на колено и слегка его сжимая.

– Другой раз. Зеленый.

– Вот же… Ну, пожалуйста, посмотри.

– Хорошо. Сделаю кружок, а ты расскажи…

– Что? Что расскажи…

– Ты сказала: «Я придумала историю». Расскажи.

– Потом, – буркнула недовольно девушка и демонстративно начала рыться в сумке. Я свернул на круговое и Вика расплылась в улыбке, отбросила сумку на заднее сидение и вдохнув побольше воздуха, кивнула. – Хорошо. Сейчас еще раз посмотрю на нее и расскажу…

*

… А Бэта Невер вернулась домой в состоянии ожидания чуда. В командировке неожиданно для себя она влюбилась. Она была очарована. Совпало всё: голос, гуляющий эхом по её душе; блеск прищуренных глаз, купающих её в ласке и желании; руки, которые так уверенно и легко вдруг стали опорой и защитой. Ощущение взаимности, шальная радость, желание бежать по траве босиком – всё это было настолько чуждым, не пережитым ею, не прижившемся в её сердце за сорок лет, и вдруг ставшее настолько необходимым, что это пугало. Она так и не сделала последний шаг к нему и не позволила этому мужчине переступить порог её номера. Но уже в аэропорту на вопрос: «Когда я увижу тебя снова?», – она вдруг улыбнулась и ответила: «Когда ты захочешь меня увидеть и прилетишь». Улыбка тронула его губы, и он кивнул. Прикоснулся губами, целуя, к её ладони и ещё раз кивнул: “Сегодня. Я прилечу сегодня.” И теперь Бэта стояла у окна и смотрела с высоты десятого этажа на забор, ещё девственно железобетонный в момент отъезда. Теперь с него на неё смотрели глаза мужчины, идущего вперед. Словно на встречу… к ней. Он улыбался, как улыбаются только любимым людям. Это раздражало. Это бесило. Она стояла и смотрела ему в глаза. Ошеломленно. Ошарашенно застыв с недонесенной до рта чашкой чая. Лицо мужчины непостижимым образом, похожее, как две капли воды, на того мужчину, чей звонок Бэта ждала с минуты на минуту. Этот звонок и вывел её из оцепенения, она опустила чашку на подоконник, взяла телефон в руку и нажала на зелёный символ видеосвязи. Соединение прошло, и экран отразил лицо мужчины, идущего к ней. Он улыбался так знакомо, что Бэта вытянула руку с мобильным, сверяя картинку и оригинал. И только сейчас, глядя на эти два лица: нарисованное и, улыбающееся с экрана мобильного, воспоминания настигли её, не давая опомниться, пробуждая, срывая, слой за слоем, присохший, причиняющий невыносимую боль очередной виток времени, обнажая память со слежавшимися полуистлевшими воспоминаниями.

– Бэта? С тобой всё в порядке? – голос, ещё пять минут назад такой желанный, вывел из ступора. Осознание того, что она всё ещё стоит у окна, и таращится молча во включенный монитор, привело в чувства.

– Да. Не прилетай. Я больше не жду тебя…

*

Вика замолчала, сосредоточенно теребя мочку уха и глядя в окно.

– Ты шутишь? Это история? Милая, в лучшем случае это начало истории. – Протянул я разочарованно, съезжая с окружной, – Ну, давай же. Дорога длинная и я требую историю целиком. Пожалуйста, – я скосил глаза на непривычно сосредоточенное лицо моей подруги. Она молчала, погруженная в свои мысли, смотрящая прямо перед собой, сложившая руки на колени, как школьница. Сомнение, что она меня вообще слышала, поскреблось невзначай и я неожиданно для себя нашёл диктофон на телефоне и нажал на запись. Зачем? Не знаю. Минутный порыв. Мотор мирно урчал, и машина отмеряла километр за километром. Вика молчала. Захотелось потеребить девчонку, но что-то остановило. Я выщелкнул сигарету из пачки, опустил стекло и закурил. Вика вздохнула и заговорила:

– Ну, скажем так. Париж. 1678 год от рождества Христова…

Я усмехнулся и подавил желание спросить: «Почему именно Париж и этот год?».

*

Бэт Жаме кружилась в кухне своей маленькой мансарды от счастья. Она готовила ужин… для двоих. Её сердце то и дело срывалось в полёт, и тогда она замирала, прислушиваясь к себе. Веря и не веря. Предчувствуя. Предвкушая. Закрывая глаза и видя его глаза совсем близко и себя, отражённую в его зрачке. Она одернула себя и заодно расправила несуществующую складку на белоснежной скатерти. Глубоко вдохнула и налила себе чаю. Алекс, провожая её, сказал: «Милая Бэт, я сегодня приду в твою жизнь навсегда».

Солнце плавно, боясь её потревожить, ушло за горизонт, а вечер торопливо включил фонарь, освещая путь к её сердцу. Ночь прокралась и теперь тихо стояла, притаившись в тени фонаря. Она затаилась, нервно теребя ветви деревьев, и разделяя ожидание девушки.

“Навсегда. Какое глупое слово. Разве такое бывает? Чтобы навсегда? А как же смерть?”, – она вздрогнула от не кстати пришедшей мысли и отмахнулась от неё, – “Глупое. Да.”

Бэт аккуратно взяла чашку, отошла к окну и выглянула наружу. Кивнула, как старому другу, чугунному фонарю и привычно заскользила взглядом по стене дома напротив, невольно заглядывая в обнаженные июльской ночью окна, и взмахом ресниц завершила ритуал, заглянув в мансардное окно, напротив. В нём вдруг вспыхнул свет и выхватил из темноты незавершенную художником картину. По холсту к ней навстречу шел мужчина. К ней. Бэт совершенно была в этом уверена и сейчас хмурила брови.

Не отрывая взгляда от лица мужчины, девушка опустила, застывшую с недонесенной до рта чашкой чая, руку. Аккуратно поставила её на стол, а потом распахнула окно и встала на подоконник. Нарисованный на стене мужчина, сделал шаг вперед, и покачал головой, и она шагнула ему навстречу.

– Не в этот раз, Бэт. Это точка, – услышала она голос Алекса, входящего в кухню и пытающегося поймать её руку. Пальцы скользнули, пытаясь удержать, но было уже поздно.

– Никогда… Никогда больше, – шептала она, летя вниз и переставая быть собой, а из далекого «навсегда» её догонял переливающийся радостью девичий смех и память столетий…

*

– Бэта! Стой! Я же тебя всё равно догоню, – парнишка остановился и закрутился на месте, ловя звуки и образы. Вот солнечное облако волос мелькнуло за деревьями и бесшумно пропало в чаще. «Ну же! Не молчи! Бэта, подай голос!»

– Никогда, Альф! Ты будешь гоняться за мной всегда и никогда не поймаешь! Я же – белка! Даже я не знаю куда побегу сейчас. – засмеялась девчонка. А парень повернулся в противоположную сторону и уверенно зашагал, улыбаясь и бормоча себе под нос:

– Конечно, ты не знаешь. Только гоняться я за тобой, белка, не буду. Я буду ждать. И ты придешь сама.

Бэта еще поплутала по лесу и побежала к озеру. Альф уже давно её не окликал, и это почему-то одновременно огорчало и радовало. Огорчения почему-то было больше и оказавшись уже на берегу, Бэта топнула ножкой и засмеялась. Прихлопнула свой смех ладошкой, не давая ему расплескаться по лесу. Раскинула руки, открывая миру себя и свою непонятную радость-печаль и закружилась. Где-то в лесу хрустнула ветка и Бэта, подобрав подол, тихо шагнула в воду. Поднырнула под ветку сокоря, прячась. Тихонько отошла, за дерево, пятясь и вдруг упёрлась во что-то теплое. Обернулась. Глаза Альфа смеялись прямо перед ней и в его зрачках отражались её широко распахнутые глаза.

– Попалась.

Альф наклонился и коснулся кончика её носа губами.

– А говорила, что не догоню.

Бэта молчала, завороженно глядя на лицо парня и из радости, наполняющей её, уходила горечь. Рука парня осторожно, боясь вспугнуть коснулась её щеки. Следом другая стёрла каплю солнечного света, замешкавшуюся на губе девчонки, и погладила вторую щеку. И вот осмелевшие пальцы, разделяя волосы на пряди, обняли голову Бэты, притягивая к себе. Альф заглянул в ошеломленные глаза девочки и поцеловал в губы. Руки скользнули ниже, притягивая, закрепляя за собой право сильного, и мокрая туника повисла на ветке дерева. Бэта не возражала, продолжая заворожено смотреть в глаза Альфа, где как в волшебном зеркале многократно её глаза отражались в его, а в них светились восторженные его.

Альф подхватил её на руки и вынес на берег. Любуясь полупрозрачной кожей девочки, уложил на ковёр из клевера, касаясь, знакомясь и узнавая.

– Моя. Больше не сбежишь никуда. Никогда. Ты моя. Навсегда.

– Да, – выдохнула Бэта в целующие её губы.

– Навсегда, – слился воедино их шепот…

– Порченная! – окрик и дикий злой крик и смех отрезвил. Бэта вскочила и заметалась в поисках платья.

–Порченная! Порченная! Порченная! – казалось, кричал весь лес. Бэта попятилась, отступая обратно в воду, закрывая глаза. Отгораживаясь от всех сжатыми веками. Последнее, что она увидела, была спина Альфа, неподвижно стоящего на берегу. Она развернулась и прыгнула, загребая, подминая под себя воду озера. “Подальше отсюда. Навсегда. Навек”.

– Бэта! Вернись! Там омут.

Девушка оглянулась и нырнула в глубину.

*

… И теперь уже Бэт Жаме летела, всё ещё отсчитывая свои жизни и имена. В каждой из них она бежала от своего Альфа, имена которого так же неуловимо менялись. Она бежала, не давая больше сделать ему последний шаг, за которым начинает звучать злой крик, смеющихся, улюлюкающих людей. Но это не спасало. Всё повторялось. Раз за разом Бэта влюблялась в него, отдавая навсегда своё сердце. Горела в смеющемся пламени его глаз и каждый раз – единственный путь спасения от этого огня – смерть. И она спасалась, умирая. Зная, что она сделала что-то неправильно и покоя ей снова не будет. И придут другие. И будут их звать разными именами… Она сделала последний вдох перед ударом и благословила последнюю, рождённую с изначальным именем, возможностью вспомнить, прыгнуть сквозь время и поставить точку, или… позволить себе счастье.

*

Бэта Невер выключила телефон. Посмотрела на почерневший монитор, открыла окно и выкинула мобильник.

– Не звони мне больше, Альф. Никогда.

Она вскинула голову и посмотрела на граффити. Мужчина, изображенный на стене, тоже ждал, продолжая улыбаться и чуть-чуть склонив голову. Правда, улыбка потеряла уверенность.

– Ну, уж нет. Не в это раз. Как ты сказал в прошлый раз? Точка? – глядя в глаза, нарисованному Альфе, твердо, рубя фразы, сказала Бэта, аккуратно переставила чашку на стол и задернула шторы. Опустилась в кресло на пару минут, а потом вышла из кухни. Распахнув дверь кладовки, оглядела ее, кивая своим мыслям, собирая сумку, и наконец, вышла из квартиры…

Она шла медленно, задрав голову и глядя ему в глаза. Под её взглядом рисунок стал уменьшаться, принимая обычные человеческие размеры, и когда лицо Альфа оказалось прямо перед ней Бэта с размаху ударила по нему. Ещё и ещё. Она била, сдирая кожу на костяшках пальцев и не чувствуя боли.

– Я тебя подпустила. Я опять прозевала момент, когда моё сердце перестало биться в унисон со мной, а стало ловить ритм твоего, путая мои мысли, сбивая дыхание. Я позволила тебе пустить во мне корни. Сплестись. Перепутаться со мной. Запутать меня. Растворить в себе, забрав всю меня. Зачем? Снова – зачем? Я вновь тебя подпустила! И бежать мне больше некуда. Я повзрослела. Мне понадобились века, чтобы повзрослеть. Чтобы перестать быть маленькой наивной девочкой. Всё изменилось. И этот мир далёк от нашего изначального.

Она опустила руку, перестала стучать кулаками по всё ещё улыбающемуся ей лицу, уголками разбитых губ. Отошла на шаг, на два… Не отступила, не сбежала. Просто отошла к машине.

– Нет. Больше никогда.

Открыла багажник и достала ведро с краской. Валик. Телескопическую ручку. И вернулась.

– Что ты скажешь теперь? Сгинь!

Закусив губу, собрала инструмент и погрузила его в лоно ведра… Методично слева направо и сверху вниз она начала уничтожать его лицо. Сводя на нет: седину на его висках; морщинки, разбежавшиеся лучиками в углах, сощуренных в улыбке глаз; линию носа, по которой она так любила проводить пальцем перед тем, как встать на цыпочки и потянуться к нему губами; губы, продолжавшие ей улыбаться из-под слоев краски. Она всё ещё видела изогнутую радостью линию и плеснула остатки краски прямо из ведра в его лицо… и вдруг бросилась вперед.

– Нет! Нет. Нет, нет…– её руки тут же зашарили по выбеленной стене, стирая краску и ища его глаза. – Нет… Ну, нет же…

Она ткнулась в краску лбом, а потом, прижимаясь щекой, сползла по мокрой стене и прислонилась к ней спиной, откинула голову со слипшимися и мокрыми прядями. Замерла, слушая стук своего сердца и вторящий ему ритм его…

Они так и встретили утро. Сидя, прижавшись спинами друг к другу, и, запрокинув голову до касания затылками. Каждый смотрел вперед. Он в утро, расцвеченное икрами росы на траве и листьях деревьев, в ожидании момента, когда она ещё теплая, не отошедшая ото сна, подойдет к окну и распахнет шторы в окне, впуская новый день и увидит его, стоящего под деревом. А потом встретит его и подарит себя… Она в ночь, где в свете старых сводников – уличных фонарей его глаза светятся радостью встречи, а губы улыбаются от счастья завершившегося ожидания. В ночь, где она знает, что всё равно сделает последний шаг к нему, потому что он её защитит. И будет защищать всегда. Главное – дать ему это сделать. Позволить защитить себя.

И время наблюдало, как эти двое сидят, опираясь друг о друга, как на самую надёжную стену, и глядя всегда в противоположные стороны.

И только вечность знала, что на самом деле смотрят они в глаза друг друга, и видят там отражение себя… через века.

*

Вика замолчала, отвернувшись в окно, следя за мелькающими вдоль дороги деревьями.

– Спасибо, милая. Это была чудесная сказк… история.

Я умолк и не заметно выключил диктофон. Отчего-то все слова оказались лишними и пустыми. Я протянул руку и подхватил руку девушки. Поднес к губам, на миг оторвавшись от дороги, заглянул в её удивленные, широко распахнутые глаза и увидел в них своё отражение…

Мы вернулись в город уже за полночь, закончив все свои дела. Подъезжая к граффити, я невольно сбросил скорость. Машина скользила, подкрадываясь к картине, словно боясь того, что высветит вскоре.

И вот свет фар, выхватил почему-то погасший фонарь и двоих, сидящих на траве, освещенные лишь лунным светом, и сжимающие руки друг друга. Мужчины, идущего на встречу судьбе, уже не было. Я нажал на тормоз, останавливаясь. Вика ошеломленно смотрела на картину. Я достал диктофон и включил запись последних слов Бэт Жаме в Викиной истории.

– Ты поставила точку. Позволь нам счастье…

Постулат Мари’ Арти

Постулат – положение или принцип, не отличающийся самоочевидностью, но принимаемый за истину без доказательств.

(толковый словарь Ожегова и Шведовой)

– Не смей! Не смей. Никогда. Ни под каким предлогом. Даже если разверзнутся хляби небесные. Подходить ко мне. – голос Дэниз, как обычно, ударил мне в спину. И я, как обычно, не успевал положить телефонную трубку, обернуться и сделать шаг к чеканящей слова девушке, уже почти дошедшей до точки невозврата. И сейчас она поставит последнюю точку…

Последней точкой хлопала стеклянная дверь, осыпаясь осколками стекла. А уже тридцать лет – осколками сна. Смысла в ковырянии в подробностях увиденного не было – сон был привычным, регулярно повторяющимся, и повторяющим до мельчайших подробностей нашу последнюю встречу с Дэниз.

Я встал и распахнул только что виденную во сне дверь, и вышел на террасу. Ветер хлестнул меня по лицу, бросив в него, как вызов, горсть мокрого снега. Я сгреб налипший на веки снег в пригоршню, очищая глаза, ссыпал его в открытый рот и прожевал, потом запустил пятерню в мокрые от снега волосы и рассмеялся в небо.

– Никогда говоришь? Я исправлю всё, спорим? – опустил в карман брюк руку и выудил отполированную за годы двухкопеечную монету. Подкинул, прихлопнул на ладони и заглянул. «Орел». Что ж, я так и думал. Пора. – Сегодня. И твое «никогда» станет моим «всегда».

В душе начало просыпаться, свернувшееся и спящее многие годы нетерпение. Прошлось придушить его привычным режимом. И мысленным приказом – «Всё как всегда». Пробежка, душ, завтрак, дорога в лабораторию, планерка с сотрудниками. И только потом «эксперимент». Уже столько лет неукоснительного следования расписанию, которое выгнало из моей жизни хаос и укрепило надежду. Сегодня мой последний эксперимент. И он будет с моим участием. Сегодня иду в прошлое я. И иду я уже сейчас, опустив руку в карман и привычно сжав монетку номиналом в две копейки, написав завещание, отдав последние указания сотрудникам лаборатории и запретив попытку вытащить меня из 1990 года, если вдруг я не вернусь. А я скорей всего не вернусь. Даже больше, я уверен, что не вернусь. Прошлое и будущее столкнувшись друг с другом сотрут меня нынешнего.

Я усмехаюсь и делаю последний шаг в кабину, имитирующую обыкновенный лифт. Набираю на сенсорном экране цифры: год, месяц, день, час. Подмигиваю ассистентке так и не дождавшейся ни слов любви, ни самой её за все время пока она была со мной рядом, и нажимаю кнопку «ВНИЗ». И вот теперь выпускаю нетерпение на волю.

Перед глазами не мелькают дни и годы в обратном порядке. Даже не звучит музыка, хотя мы и накачали нашу машинку музыкой под завязку всем: стонами волынок, клавесином, классикой, роком, рэпом …Время не идет вспять. Ничего не меняется. Те же стены кабины, тусклый свет лампы на потолке. Я слышу только своё обезумевшее от близости к исполнению надежды сердце. Оно ломится сквозь решетки ребер, отсчитывая моё время. Усмехаюсь. Бред – близость исполнения надежды. Пожимаю плечами. А что делать? У меня всегда была только надежда – самая легкомысленная из сестер. Но именно она не оставила меня, тогда как любовь и вера, взмахнув рукой Дэниз ушли с ней и остались в 90-м. И сейчас мы с надеждой об руку будем возвращать любовь в мою жизнь… и не дадим ей уйти.

Дверь, наконец, распахнулась, и я шагнул на потрескавшийся асфальт улицы Постышева. Покрутил в пальцах монетку и оглянулся. Прекрасно. Всё на месте. Розовая аллея еще разделена пешеходной зоной и отсыпана гравием. Каштаны чуть выше человеческого роста и еще не сплелись ветвями. Даже кусты роз пока еще на месте, их еще не растащили по домам, перестав бояться «дяденьку милиционера». Скамейки так же стоят вдоль аллеи и две «наши», сдвинутые нами с Дэниз как-то ночью втихаря напротив друг друга, тоже. Отлично. С одной из них прекрасно видна застекленная терраса моего дома. Захотелось пересечь полосу движения и посидеть пару минут откинувшись на спинку лавочки и погладить, вырезанные на ней нами имена. Но – нет. Если успею, потом дойду и посижу. Если успею. Если дойду. Если успею присесть… Не удалось рассчитать время искривления временного потока.

Я повернулся к дому спиной и зашагал к площади. Дорога длиной в три дома. Зеленый дом. Пятиэтажка в четыре подъезда.

Кто бы мог подумать, что разговор под сигаретку после секса может кончиться научным спором и полным разрывом?

Еще дом. Белый. Шесть подъездов.

И почему не выключил видик? Или хотя бы не поставил на паузу? Почему вместо того, чтоб сказать ей, что у меня только что был лучший в жизни секс и она была великолепна, я сказал, что сценарист фильма дебил и ничего не понимает в темпоральной физике? Да ладно секс! Можно было бы сказать ей хотя бы то, что я люблю её? И соврать, что буду любить её вечно? Хотя почему соврать? Ведь люблю. Всё еще люблю. И готов миры столкнуть лишь бы её вернуть.

Я остановился и оглянулся назад – окна моего дома мерцали голубоватым светом работающего телевизора. Я мысленно отвесил подзатыльник себе двадцатилетнему и прибавил ходу. Может успею сказать пацану больше.

Желтый дом. Торцом. А вот теперь перейти аллею и войти в телефонную будку. Два. Тридцать семь. Пятьдесят два. Тридцать лет жизни в бешенном режиме не стерли домашний номер стационарного телефона. Уже распахнув дверь будки оборачиваюсь еще раз. По аллее не спеша идет женщина. Вхожу и достаю монетку их кармана. Опускаю ее в отверстие и набираю номер. Слушаю гудки совершенно спокойно. На девятом гудке я молодой возьму трубку, бросив в Дэниз фразу, вызвавшую атомный взрыв в её мозгу. Кто бы знал, что она разрушит нашу жизнь?

– Помолчала бы со своей теорией вероятности вероятностей. Что название, что сама теория – бред потерявших мозги, – и Дэниз вдруг сорвется на крик, выковывая каждое слово из своего упрямства, гордости, обиды и злости.

Один. Два… восемь, девять.

– Алло. Какого? Кому не спится в ночь глухую?

– Тебе, – усмехаюсь и говорю спокойно, уверенно, давно выверенный с психологами текст. Каждым словом вдалбливая ему в мозг, что совершенно необязательно терять любовь всей своей жизни, споря с Дэниз по пустякам. Объясняю, что если он сейчас засунет свою гордость в задни…й карман своих брюк и схватит Дэниз за руку, не дав разбиться стеклу, и вместо того, чтобы кричать на неё, он обнимет девушку, и не дав ей опомниться зацелует её обиду, то проживет полную счастья жизнь. А теории, свершения и достижения человечество все равно получит, но не ценой их сломленных жизней. И что ему нужно успеть, пока она рубит их мир надвое своими словами, и он висит на волоске. Успеть…

Трубка падает на пол, и я слышу слова, которые не успел сказать тогда. Вешаю свою на рычаг и выхожу на аллею. Шагаю не спеша. Не сомневаясь в правильности сделанного. Просто иду, опустив руку в опустевший карман, но продолжая сжимать в пальцах надежду, что успею услышать её счастливый смех до того момента, когда вселенная сотрет меня. Дохожу до своей скамейки и сажусь. Последний раз бросаю взгляд на дверь террасы со всё ещё целым стеклом и закрываю глаза, слушая тишину, продолжая надеяться…

– Я тоже по тебе соскучилась, – смеется она мне в ухо и касается губами щеки. – В этой вероятности нас не сотрет. Правда вернуться мы не сможем. Я просчитала порядка десяти тысяч вариаций. В каждой мы остаемся в 90-м. Тебя это не огорчит?

Я открываю глаза и вижу веснушчатый нос прямо перед своими глазами. Встряхиваю головой, отгоняя наваждение и снова слышу её смех. Поворачиваю голову и любуюсь игрой первых лучей солнца в её глазах, не веря своим. Протягиваю руку. Касаюсь. Всё ещё не верю. Она смеется и торопит меня. А я не готов к такому повороту. Я собирался умереть. Я был уверен, что моя личность перестанет существовать. Я строил будущее для мальчишки, который скорее всего сейчас не выпускает из рук любимую. Мою? Но моя же вот здесь. Рядом. И я ей сейчас смотрю в глаза.

– Объяснись. – говорю ей и делаю то, о чем даже не мечтал: обнимаю её, подгребая всю к себе, целую её макушку и вдыхаю запах. Сердце перестает колотиться, вдруг успокаиваясь и ловя ритм её сердцебиения.

– Как скажешь, – она ворочается, устраиваясь поудобнее «под крылышком», не переставая говорить. – Представляешь, любимый, всё-таки существует такая теория вероятности вероятностей и она способна предположить вероятность того, что временной поток примет «две версии» личности. Понимаешь, геном человека со временем меняется… и всё становится возможным. Даже невозможное.

Из лекций профессора Мари’ Арти. 1990 г.

… переменная, называемая «любовью», является основным катализатором процессов, кардинально меняющих миры и позволяющих появляться вероятностям.