Пятая комната

– Кто сказал тебе такое?! – испуганно возмутился ошарашенный словами сына Базель.

– Однажды в Керуле, – не спеша рассказывал Эмиль, – я помогал торговцу рукописями снаряжать один из тюков в Черные Земли для каравана набайцев, и, пока те не приехали за товаром, мне было разрешено почитать одну из собранных книг. Я взял “Легенды Акхаса”, в одной из историй, которые я успел прочесть, говорилось об этом дереве.

– Занятными книгами торгуют в Керуле, но эти истории – всего лишь детские страшилки, – не желая мириться с нелепым совпадением, убеждал сыновей Базель. – Посмотрите, обычное мертвое дерево и ничего больше. Наверное, здесь когда-то был оазис, он пересох, и следы его исчезли, а крепкое дерево, хоть и погибло, ещё продолжает сопротивляться упорному ветру.

– Значит, в книжке была неправда? – уточнил Иям.

– Именно, – заверил Базель. – Вряд ли автор этой истории хоть единожды пересекал пустыню.

– Но в Акхасе же не бывает оазисов, – возразил Эмиль.

– В этой жизни бывает всякое сынок, – сказал Базель, опускаясь у корней на раскалённый песок, – и часто именно то, чего совсем не ожидаешь… Садитесь, нам пора передохнуть.

Услышав заветное разрешение, обрадованный Иям грузно плюхнулся в песок у одного из дальних корней и, прижавшись к нему, с детской безмятежностью на измученном лице, казалось, тут же уснул.

Эмиль продолжал стоять, смотря на отца сверху вниз, хотя и было видно, как мелкой дрожью трепещет его изнеможённое тело. Но перед тем как окончательно сдаться, ему нужно было убедиться, что шансов спастись уже не осталось.

– Это конец? – пронзая словами насквозь, спросил он отца.

– Да, – без лукавства ответил Базель. – Теперь даже чудо нас не выручит. Мы слишком ослабли, чтобы продолжать идти дальше… – и, пытаясь смягчить весь ужас сказанных им слов, беспомощно добавил, – поэтому давайте хорошенько выспимся.

Тяжело выдохнув, сын сел подле отца, устало прикрыв глаза запылёнными ладонями.

– Прости, если обидел тебя, – полушёпотом произнёс Эмиль.

– Брось, ты передо мной ни в чём не виновен. Вы с Ямом – хорошие сыновья, и я по-настоящему горжусь вами. Жаль лишь, что Акхас так рано занёс наши пути своими немилосердными песками.

Эмиль не ответил, и всё вокруг начало тонуть в вязкой глухой тишине.

Базель не противился. В надежде, что сыновья его уже уснули, он закрыл глаза, вверяя себя неизбежному.

XVI

– Садись, – Иллай указал на место подле себя, – так мне будет проще рассказывать, к тому же отдых тебе не помешает.

Базель послушно опустился на горячий песок рядом с братом, ожидая наконец услышать ответы на вопросы, наводнившие его голову.

– Как я уже говорил, мы нашли дуб Бокур. Согласно преданиям кочевников, это – центр пустыни, и есть лишь один способ выбраться отсюда – принести жертву.

Бокур собственно и является жертвенным алтарём. Если поместить в него живого человека, дерево, забрав несчастного в качестве подношения, наполнит ту древесную чашу водой и укажет путь до поселения. Так Акхас даёт шанс сильным путникам продолжить кочевую жизнь, отдав того, кто послабее, в противном случае, иссохнув от зноя, погибают все.

Говорят, что Бокур нельзя повстречать дважды, но всё это, конечно, спорно, так же как до сегодняшнего дня для нас было спорным существование это полумифического дерева.

– Ты решил рассказать мне перед смертью одну из детских сказок? – возмутился раздосадованный Базель. – Иллай, я уже не ребёнок и готов с достоинством умереть в пустыне, как и подобает настоящему кочевнику. Не стоит утруждать себя нелепыми россказнями. Я отлично понимаю, что день подходит к концу, а завтра для нас уже не настанет. Так к чему это враньё?

– Остынь, малыш, – примирительно отвечал Иллай. – Все мы лишь глупые дети в этих непостижимых песках. Держи лучше напоследок от меня подарок.

И Иллай протянул брату крохотный свёрточек, вынутый из внутренних складок своего одеяния.

Базель тут же развернул обертку, и на его ладони оказался маленький шарик молочного цвета с приятным сладковатым запахом.

– Что это? – недоумевая спросил Базель.

– Бедный ребёнок, вот что значит лишить человека детства. Это конфета, балбес. Припас для себя, но мне уже не до сладостей.

– Спасибо, – заулыбался Базель и с удовольствием разжевал мягкую плоть конфеты.

Не успел он вдоволь насладиться её необычным, приятным вкусом, как тело его резко потяжелело, а голова стала совсем невесомой, точно она разом опустела или исчезла вовсе. Мир вокруг подёрнулся какой-то сизой дымкой и Базеля немедленно потянуло в сон.

Уже сквозь полусомкнутые веки Базель видел, как, с трудом опираясь на корни, поднимается его брат и со словами:

– Простите меня и будьте счастливы, – пригнувшись, залезает в рваную рану в стволе дерева.

Затем лицо отца, уснувшего на сплетении корней напротив с трубкой в зубах.

А после… Полное беспамятство.

Когда Базелю удалось урвать у жадного сна несколько мгновений, он с трудом открыл глаза, но сквозь давящую отовсюду темноту смог разглядеть лишь то, как с крайних веток опадали те самые, замеченные им ещё при свете дня, бордовые листья.

На этот раз они почему-то показались ему похожими на кровавые слезы.

XVII

Солнце полностью скрылось за горизонтом, и, скованный бессонницей, Базель наблюдал, как на Акхас медленно опускается ночь.

Любые звуки особенно ясно слышатся ночью, а более прочих те, что надёжно утаивал ото всех знойный день. Вот и теперь Базель точно впервые слушал дыхание своих сыновей. Жадный и быстрый свист на вдохе и скорый затяжной выдох выдавали то, что так умело скрывали они от отца: их тела полностью сломлены, и в этот момент ненасытная пустыня вытягивает из них последнюю влагу.

Засыпать под эти звуки было сродни долгой изощрённой пытке. Базелю хотелось поскорее провалится в бездну сна и никогда уже не возвращаться обратно. Но крепко вцепившаяся бессонница по-прежнему не выпускала его из своих цепких лап.

«Только бы умереть всем вместе, так и не проснувшись; иначе недолгая жизнь встретивших рассвет станет сущим кошмаром». С такими мыслями отец продолжал слушать дыхание своих детей, не замечая, как из этих звуков медленно ткалось полотно его самого страшного кошмара.

И лишь когда непроницаемая тьма разом наводнила всё вокруг, Базель почувствовал, что его тело больше не принадлежало ему.

Теперь он лежал в кромешной темноте не в силах шевельнуть ни единым мускулом, а в ушах у него бесперебойно раздавался оглушительный шёпот множества жутких голосов:

– Куда ты завёл их, ничтожество?!

– Что сказала бы Мияра, увидев, как ты сгубил её детей?!

– Ведь ты знаешь, что делать!

– Спаси себя и Ияма!

– Эмиль всегда был проворнее и сильнее брата!

– Выбери одного!

– Почему же ты медлишь?!

Постепенно надрывный шёпот нечеловеческих голосов начал сливаться в единый поток с всё нарастающим дыханием Ияма и Эмиля. И когда казалось, что от воцарившегося безудержного гомона у Базеля попросту расколется голова, голоса разом стихли.

Затем медленно стало затухать дыхание сыновей, словно их спящие тела уплывали вдаль.

Наконец, когда вдохи и выдохи детей почти перестали быть различимы, обездвиженный доселе Базель смог высвободить из невидимого оцепенения руку и, дёрнув тяжёлое покрывало темноты, проснулся.

XVIII

Непроницаемая завеса сна дрогнула от лёгких ударов по щекам, а после обрушилась под потоком воды, которая полилась из отцовского бурдюка прямо на лицо Базеля. Точно вырванный из когтей смерти, он мгновенно дёрнулся и, приняв сидячее положение, некоторое время не мог прийти в себя. Перед ним было угрюмое лицо отца, вокруг – реденькая травка, уползавшая в изгибы корней, а над головой раздавался непонятный шелест.

– Папа, что произошло? – продолжая недоумевать, невольно спросил Базель.

– Очнулся? – сухо поинтересовался отец. – А то я начал думать, что ты совсем иссох.

– Что произошло с деревом? – Базель смотрел на массивную крону, густо покрытую свежей зелёной листвой, и не верил своим глазам – разве могло за ночь произойти столь невероятное преображение.

– И откуда взялась вода? – подобие чаши из переплетенных корней было до краёв наполнено водой.

– И где Иллай?! – срываясь на крик вопрошал Базель. Он наконец-таки понял, что вызывало в нём назойливую тревогу с того момента, как он открыл глаза.

– Нам пора идти, тебе уже всё известно, поэтому оставим лишние слова, – сухо проговорил отец. – Напейся как следует, наполни бурдюк, и выдвигаемся. Путь может быть долгим.

– Но Иллай?! – продолжал настаивать Базель.

– Его больше нет. Всё. Оставь. Делай, что я говорю, нам нельзя терять время.

Словно сомнамбула Базель выполнил наказ отца.

Напитавшись уже ничего не значившей для него влагой, он молча двинулся за ним по устеленной зеленью тропе. Они шли по множеству продолговатых сочных листьев, втаптывая их в песок, а необычный для утренней пустыни ветер продолжал выкладывать прямо им под ноги всё новые и новые жертвы, точно рассчитываясь с ними за Иллая.

Базель не мог принять такой обмен, и несколько раз он, будто одержимый, бросался назад спасать оставленного брата.

Но возвращаться было некуда. Песок и ветер, следуя за путниками по пятам, проворно заметали обратную дорогу к дубу.

Пробежав пару десятков шагов, Базель останавливался и беспомощно смотрел в устеленную песками даль, пока отец не нагонял его и, наградив затрещиной за непослушание, не заставлял вновь двигаться вперёд.

Хотя ведомые Бокуром путники и вошли в селение ещё до наступления вечера, дорога до Азбы показалась Базелю бесконечно долгой.

Такой же бесконечно долгой и невыносимо мучительной стала для него и вся последующая жизнь в этом ставшем роковым для его семьи месте.

Отец был полностью сломлен и занимался торговыми делами, только чтобы забыться и с достоинством встретить мать из Неру. На рынке ему неустанно помогал Базель, надеясь, что ставший пугающе молчаливым и нелюдимым отец всё-таки сможет поправится.

Вскоре с торговцами драгоценностями вернулась ещё ничего не знавшая мать.

Новость о трагической гибели сына далась ей тяжело. Слишком тяжело. Отец же стал всё реже выходить из шатра и практически перестал разговаривать.

Торговля быстро пришла в упадок, запасы специй оскудели, денег становилось меньше с каждым днём. Пришла пора кочевать – иначе было не выжить.

Но на семейном собрании отец отвечал на все доводы и уговоры сухим отказом. Он настрого запретил жене и сыну возвращаться в пустыню, а перед тем, как все разошлись, тихо произнёс:

– Акхас берет слишком дорогую плату.

Оставив кочевничество, родители словно лишились жизненных сил. Они угасали на глазах, и Базелю оставалось лишь помогать им материально, берясь за любые мелкие заработки, вернуть их к прежней жизни ему было уже не под силу.

Базель ушёл, как только его родителей не стало. Он навсегда покинул Азбу, чтобы оставить позади все беды и несчастья юности и снова обрести семейное счастье.

Недолгое счастье. Вновь отнятое не знавшим жалости Акхасом.

XIX

Базель рывком принял сидячее положение, разрывая последние путы сна, и яркий солнечный свет незамедлительно ударил ему в глаза. Они были словно два заклятых врага, готовых продолжить неоконченный бой после короткой передышки, и солнце, явно не собираясь уступать в новом дне, сразу же нанесло свой ослепляющий удар.

Спустя пару мгновений Базель обнаружил, что сидит в тени раскинувшейся кроны дерева прямо напротив восходящего солнца, а его руки упираются во влажные корни у подножья переполненной водой древесной чаши.

Потеряв себя от охватившей его жажды, Базель жадно припал губами к краю чаши. Испив несколько глотков, он обернулся, чтоб скорее обрадовать своих детей неожиданной милостью Бокура.

Но разве мог Акхас просто так одарить своих путников?

Не обнаружив позади себя детей, Базель уже понял цену выпитой им воды.

Не чувствуя ног, он подошёл к укрытой тёмно-бордовой тканью небольшой песчаной горке, очевидно оставленной для него. Разворошив песок, Базель увидел кожаный ремешок, на котором детской рукой Ияма был нацарапано:

"Живи. Не торопись к нам с мамой. Прости, что ушли от тебя вдвоем".

Содрогаясь от слёз и бессилия, Базель невидящими глазами смотрел на забравшее его сыновей безжалостное дерево, и ему казалось, что ствол обезобразили две свежие, расположенные рядом друг с другом, уродливые выпуклости.

Волна безудержного гнева захлестнула измученного тяжёлыми утратами Базеля, и он принялся, крича в беспамятстве проклятия, бить что есть мочи прочный, как камень, ствол.

Базель остановился, лишь когда почувствовал неимоверное отвращение, видя, как кровь с его разбитых кулаков превратила неровности дуба в подобие вскрывшиеся бубонов на неизлечимо больном теле.

Он вновь беспомощно заплакал, выходя на устеленную свежими листьями тропу.

Теперь Базель остался совсем один. Один посреди ненавистной, отнявшей у него всё пустыни, сжигаемый неуёмным отчаянием и палящим солнцем.

Он хотел бы умереть, но неровные буквы на кожаном ремешке заставляли его вернуться и вдоволь напиться противной ему воды, а после наполнить ею до верху свой бурдюк. Несколько простых слов заставляли его смирится и идти той дорогой, что указывал Бокур.

Лишь оставшиеся на ремне послание его погибших сыновей заставляло его жить.

XX

Но куда было идти Базелю? Ведь больше его никто не ждал. Разве что Карас.

Треть жизни Базеля была тесно связана с этим загадочным человеком, а он так ничего и не узнал о нём с момента их первой встречи.

Впервые он познакомился с этим странным стариком ещё до рождения Эмиля.

Оставив Мияру распродавать остававшийся товар, Базель по обыкновению отправился в Факр – одно из самых малочисленных и бедных селений Акхаса.

Маршрут в Факр считался среди кочевников наиболее тяжёлым и изменчивым в связи со своей протяжённостью, поэтому сюда реже обычного захаживали кочевые торговцы, но тем радушнее встречали здесь редких смельчаков и продавали им очень качественные товары по весьма скромным ценам. Стоимость изделий факрийских мастеров многократно возрастала на рынках других поселений и Базель, не страшившийся долгих переходов, не мог не воспользоваться возможностью хорошенько подзаработать.

Он рассчитывал зайти к паре знакомых, проверенных мастеров и как следует запастись редкими товарами. Но все его планы были обречены, как только он встретил посреди главной дороги на окраине Факра плачущего тучного старика в ветхих пёстрых лохмотьях.

– Что случилось, ты остался без крова? – идя на поводу у совести, спросил Базель.

Старик мгновенно успокоился и, подняв на доброжелателя красные, уставшие от слёз глаза, медленно заговорил.

– Как тебя зовут, юноша? Я горюю здесь не первый день, но пока ты – единственный, кто не погнушался спросить, что у меня произошло.

– Меня зовут Базель, я кочевник… Так тебе негде жить?

Старик сокрушённо замотал головой.

– Нет, отсутствие жилища меня не тревожит, я мог бы творить и под открытым небом. Но мне не из чего. Понимаешь? Кругом только горы песка, ветхие ткани шатров да жалкие скупердяи, которые не пожертвуют тебе даже свинцовой болванки!

Ах, да, прости, совсем забыл о приличиях, Карас – ювелир.

Старик протянул слегка скрюченные, обмотанные грязным тряпьём кисти для приветственного рукопожатия.

Базель, не раздумывая, ответил незнакомцу встречным жестом. Почему-то этот чудаковатый старик вызывал у него необъяснимую симпатию.

Базель не понимал, как почтенного возраста ювелир мог так опуститься, пусть даже трудясь в этом нищем селении. Но больше его удивляло то, что он видит этого старика впервые. Базель не раз бывал в Факре и знал всех здешних мастеров поимённо, пропустить ювелира он точно не мог.

– Карас, почему я прежде не встречал тебя в Факре? – решился спросить после неловкого молчания Базель, – Ты пришёл сюда недавно?

– А ты – опытный кочевник, как я погляжу. Мастер своего дела, прямо, как и я. Только твоя стихия – жаркий песок, коего вокруг навалом, а вот моя – металл, а с ним в пустыне, сам знаешь, дела обстоят намного труднее.

Жизнь моя скучнее избитой песни уставшего балагура. Откуда я пришёл и куда отправлюсь – поверь мне – всё пустое. В моей истории смысл имеет лишь искусство.

Базель был впечатлён причудливыми речами старика и решил помочь ему, а за одно и посмотреть, что тот умеет на самом деле.

– Держи, это тебе, – сказал Базель, протягивая Карасу небольшой моток серебряной проволоки, припасённой для другого ювелира.

– Это правда мне?! – воскликнул обрадованный старик, бережно взяв протянутую проволоку. – Прекрасное серебро – ты явно знаешь толк в хороших товарах. Давно драгоценностями занимаешься?

– Нет, я торгую, чем придётся, ибо выбирать мне пока не приходится. Просто стараюсь искать по-настоящему ценные товары и качественные материалы.

– Понимаю-понимаю, – бормотал Карас согнувшись над проволокой. – Но глаз у тебя хороший, тебе точно нужно торговать драгоценностями.

По мере того, как Карас увлекался сложным плетением, руки его освободились от вороха намотанных на них прежде грязных тряпок, и Базель увидел изуродованную страшными багровыми шрамами кожу.

– Карас, можно я задам тебе неуместный вопрос? – не желая обидеть старика, спросил Базель.

– Ты про мои кисти? – не отвлекаясь от работы, уточнил ювелир.

– Да, прости… – растерялся Базель.

– Брось, все спрашивают, ничего в этом такого. Просто нечаянно обжёгся маслом.

Всё, что узнает Базель спустя многие годы из редких противоречивых слухов, это то, что руки Караса ошпарили кипящим маслом за непочтение к одному из правителей Чёрных земель.

То был жадный воинственный монарх. Не подчинявшихся ему жителей захваченных селениях он обычно приказывал вещать в назидание остальным. Но из-за того, что правитель жалел денег на хорошие верёвки, при исполнении приговора те зачастую рвались и некоторым осуждённым удавалось сбежать. Скрывшись от стражи, они собирались вместе и организовывали мятежи и восстания, отвоёвывая обратно оккупированные территории.

И вот однажды, оказавшись проездом в резиденции этого монарха, Карас получил от его вельмож, прознавших об иноземного мастере, заказ на ювелирное изделие, которое бы символизировало могущество их правителя.

Карас преподнёс монарху массивную свинцовую цепь в виде петли с золотым узлом.

Так без единой монеты, с ошпаренными маслом руками, он и оказался выброшенным придворной стражей умирать на окраину Акхаса.

Но Карас выжил, а руки его хоть и выглядели тяжело искалеченными, продолжали делать то, что было не под силу даже самым искусным Акхаским мастерам.

Протянутый Базелю изящный серебряный браслет, напоминавший сплетение причудливых ветвей неведомого растения, не оставлял сомнений в мастерстве загадочного старика.

С того момента Базель начал торговлю изделиями Караса. Странные, а подчас и совсем непонятные, но неизменно изящные и качественные, они всегда пользовались большим спросом на любом Акхаском рынке.

Ювелир мог часами говорить с Базелем о металлах, инструментах, техниках литья, но никогда не говорил ни слова о себе. На все же вопросы о значении того или иного элемента своих работ он лишь уклончиво отвечал:

– Зачем тебе знать, что вижу я в этом изделии? Лучше поищи в нём отражение чего-то своего, близкого и важного лишь для тебя. И вот тогда ты поймёшь истинное значение моих творений.

XXI

Бокур вывел Базеля прямо к Факру. Лачуги, которых он уже никогда не должен был увидеть, всем скопом приближались ему на встречу. Но всё вокруг было пустым и неважным. В этом мире для него оставалось лишь одно жилище с единственным его обитателем.

Базель шёл увидеться с Карасом.

Пройдя всё селение, он наконец-то увидел очертания стоящей на окраине маленькой хижины.

Карас сидел в тени навеса и устало разглядывал, казалось, только что законченное изделие.

– Что на этот раз? – не в силах противиться многолетней привычке, безнадёжно спросил Базель.

– Чаша, – не обращая внимания на мертвенный вид стоявшего подле него старого приятеля, ответил ювелир.

– Почему именно чаша? – по инерции продолжил Базель обыкновенно ведущие в тупик расспросы.

– Всегда к месту, – на удивление просто ответил старик, пристально посмотрев в изъеденное слезами лицо гостя. – Дорога выдалась тяжёлой. Присядь. – Карас указал на ветхое кресло, стоявшее под краем навеса.

Базель с невыносимой болью посмотрел на прозрачную жидкость, плескавшуюся в протянутом ему уверенной рукой мастера кубке. Он заколебался.

– Пей, тебе это необходимо, – убедительно сказал Карас, тоном, не терпящим отказа.

Бессильно взглянув на позолоченную чашу, испещрённую чеканкой и гравировкой, изображавшими разнообразные людские горести, Базель протянул за ней дрожащую, слабую руку и припал бледными губами к краю.

Он пил долго, зажмурившись и досадно кривясь, словно в чаше была не обычная вода, а прогоркшее масло.

Наконец, не без труда осушив вместительную чашу, Базель услышал щелчок. Открыв от неожиданности глаза, он увидел ограниченный золотыми стенками сквозной чаши кусочек нежно-голубого неба.

– Дна нет! – по-детски улыбнувшись, удивился Базель.

– Именно, – точно подтверждая общеизвестную истину, произнёс Карас.

– Но, если чаша сквозная, как она могла удерживать воду? – не понимая очередной работы Караса, спросил Базель.

– Дно – лишь очередная преграда на пути к истине. Оно есть, покуда в нём существует необходимость. А когда чаша испита, какой прок таращиться в пустое дно.

Карас встал и плеснул в своё загадочное изделие немного воды, одновременно раздался уже знакомый щелчок, и сквозь прозрачную жидкость вновь стало виднеться тёмное дно.

– Дна нет… – задумчиво протянул Базель. И немного погодя спросил: – Карас, почему сегодня ты открыл мне тайну своей работы?

– Ты увидел то, что был должен увидеть. Мое творение лишь отразило полученный тобою опыт. И не более.

– Благодарю, Карас, – сказал, поднимаясь, Базель. – Теперь мне нужно идти.

– До встречи, Базель. – как ни в чём не бывало прощался Карас. – Буду ждать твоего возвращения.

Словно на миг вернувшись к прошлой жизни, Базель обернулся и серьёзно спросил у Караса:

– Материалы для работы ещё остались?

– Не переживай, бронзы еще навалом, припрятано немного серебра, так что пока всё в порядке. Если станет совсем худо, переплавлю твою чашу.

– Хорошо, – едва улыбнулся Базель, и, снова погружаясь в себя, отправился в ближайшую кузницу.

Давно знавший Базеля кузнец поначалу опешил от его просьбы.

– У меня есть довольно хороший топор, но зачем он тебе нужен в Акхасе? Тут и рубить-то им нечего. К тому же он тяжёлый, по пустыне с таким особо не походишь. Может тебе лучше нож покрепче подобрать?

– Нет, мне нужен именно топор, – торопясь отвечал Базель. – Не переживай, я щедро за него заплачу.

– Ну, ежели платишь – дело твоё. Подожди немного, я его наточу как следует.

Базель решил не пережидать ночь в Факре, и взвалив на плечи увесистый, остро отточенный топор, отправился к центру Акхаса.

XXII

Бокур был беспощадным, но справедливым созданием. Он получил две жертвы вместо положенной одной, а потому, как только Базель покинул Факр, к его ногам начали слетаться уже слегка увядшие листья.

Дорога вела его прямо к дубу, и вскоре на горизонте замаячили неровные ветви с последними остатками зелёной листвы.

В лучах предзакатного солнца искорёженный болью и страданиями людей, с облысевшей неровной кроной и изъеденным нарывами стволом Бокур казался тяжело больным и невероятно уставшим.

Но Базель видел лишь безжалостного убийцу своих родных. Он ускорил шаг, на ходу короткими взмахами приноравливаясь к тяжести топора.

Теперь Базель уповал только на то, что ему хватит сил справится с массивным стволом раньше, чем Акхас успеет иссушить восставшего против него человека.

Над пустыней раздались первые глухие удары. Базелю казалось, что он рубит не древесину старого дуба, а прочную каменную колонну.

Но когда древесная оболочка треснула и накренившийся Бокур, с шумом рухнул в жёсткие объятия песка, всё стало ясно.

Дуб был переполнен костями проглоченных жертв, чьи черепа выступали жуткими буграми на его стволе и крупных ветвях.

Поражённый увиденным, Базель, не помня себя от ужаса и нахлынувшей за ним яростью, принялся исступлённо рубить в мелкие щепки всё, что могло сохранить в себе частичку жизни проклятого дерева.

Из рассечённых корней на Базеля струями лилась вода, но он, не замечая этого, продолжал кромсать поверженное дерево, покуда место расправы не скрыла в себе непроглядная ночная темнота.