Пятая комната

"Сын ваш склонен к лихорадкам, и виной тому губительный климат местных пустынь. Тяжело ему придётся в торговых путешествиях, но ежели воля и тело его укрепятся, есть малый шанс, что дитя переборет врождённый недуг. В противном же случае кочевой образ жизни станет для него подобным яду и полностью отравит его, не дав дожить и до зрелости".

Жалость и преждевременное оберегание от частых путешествий, по словам лекаря, могли лишь помешать укреплению здоровья Иллая. Поэтому нам ничего не оставалось, кроме как надеяться на чудесное выздоровление, безмолвно наблюдая за всеми тяготами, которые приходилось сносить нашему сыну в переходах по пустыне.

Время шло, на свет появился ты; Иллай, казалось, окреп и возмужал, ответственность за младшего брата словно подстегнула в нём уверенность в собственных силах.

Но затем приступы лихорадки участились. Болезнь совсем вымотала Иллая, и он стал хуже прежнего сносить переходы. Надежда на выздоровление стремительно угасала. И мы, не в силах более видеть страдания сына, приняли решение оставить его в Азбе.

Он станет обычным лавочником. Место для начала оседлой торговли я уже подготовил – теперь кочевничество не для него.

Это последний переход Иллая через Акхас, – мужественно скрывая эмоции, добавил отец.

Затем он громко выдохнул, точно сбросил с плеч непосильную ношу, которую надрываясь тащил за собой не первый год, и глазами полными сожаления посмотрел на старшего сына, стоявшего за спиной Базеля.

Юный Базель был настолько поражён услышанным, что не сразу заметил, как к ним, тяжело дыша, подошёл старший брат.

Не смея перебить отца, Иллай в страшном гневе дожидался окончания его речи. Но вот последние слова были произнесены, и на мгновение тишина воцарилась посреди пустыни. Впервые Базель видел брата в таком уступленном состоянии: на полуприкрытом платком лице попеременно проступали злость, отчаяние, жалость и невыносимая боль. Было страшно и неловко находиться в такой момент между отцом и старшим братом, и потому Базель, поддавшись сиюминутному испугу, попятился назад, но, оступившись, осел на песчаную насыпь, обнявшую его тело, словно старое мягкое кресло. Наконец, не выдержав внутреннего напряжения, Иллай воскликнул:

– Отец, оседлая торговля в нашем положении – это безумие! Аренда лавки стоит баснословных денег, а товара, чтобы держать прилавки постоянно полными, у нас нет. Мы разоримся!

– Всё будет хорошо, – рассудительно начал отец. – Я уплатил аренду на первое время, да и специй припасено изрядно. Если уж дела пойдут совсем плохо, будешь скупать пряности у проходящих мимо караванов и перепродавать их на местных ярмарках. Думаю, со временем ты сможешь дорасти и до самостоятельного лавочника.

– Ты серьёзно хочешь, чтобы сын потомственных кочевых торговцев стал мелким оседлым перекупщиком?!

– Я хочу, чтобы ты выжил, – не лукавя произнёс отец.

– Я думаю, что прозябание у прилавков в Азбе, едва ли можно назвать жизнью. Трястись в страхе за последние гроши от ярмарки до ярмарки – такую судьбу ты мне прочишь?

С чего ты взял, что мне не пережить переходов по Акхасу? Без всякой помощи я выдерживал их прежде, а значит, смогу и дальше путешествовать по пустыне.

Может, моё здоровье и не идеально, но точно не хуже, чем у многих…

– Взгляни же наконец правде в глаза: ты болен, и больше не можешь кочевать, – властно перебил сына, утомлённый тяжёлым разговором и пустынным зноем, отец.

– Болен ты! – оставив всякое уважение, грубо ответил Иллай. – Если решил пустить по миру нашу семью из-за россказней старика, который видел меня лишь единожды.

Я достаточно здоров для этого места, – добавил он уже спокойнее, – и готов тебе это продемонстрировать.

С этими словами Иллай быстро, как никогда прежде, двинулся навстречу опускающемуся безжалостному солнцу, самонадеянно бросая вызов не только себе и мнению отца, но и самому Акхасу.

– Не смей, Иллай! – крикнул отец вслед быстро уходящему сыну. –Остановись! Ты себя погубишь! – но сын даже не повёл головой на родительские оклики.

Безутешному отцу ничего не оставалось, кроме как взять за руку испуганного младшего сына и отправиться догонять старшего в надежде, что тот образумится.

VII

– Папа, а почему кочевники поселились около пустыни? Здесь же так тяжело живётся. Разве они не могли выбрать место получше? – наивно спросил зеленоглазый Иям, подходя поближе к отцу.

Шедший позади Эмиль громко вздохнул, выражая своё недовольство неуместными вопросами младшего брата.

– Это наша родина, сынок. Издавна на этих землях жили и путешествовали наши предки, мы лишь смиренно продолжаем их путь, чтя переданные нам заветы и традиции.

– Значит, Акхаские кочевники жили так всегда и даже не пытались что-то поменять или уйти в другое место?

– Не совсем так. В старинных легендах говориться о том, что Акхас не всегда был безжизненной пустыней, а кочевники могли заработать на жизнь не только торговлей.

– Не может быть! – совсем по-детски изумился Иям. – Расскажешь эту историю?! Пожалуйста…

– Нашёл время для рассказов, – не выдержал озлобленный Эмиль.

– Брось, Эмиль, – примиряюще сказал Базель, – возможно, история скрасит наше тяжёлое путешествие.

И, слегка замедлив шаг, чтобы не сбивалось дыхание, Базель неспешно начал рассказ:

Предания гласят, что в былые времена кочевники жили совсем по-другому. Они путешествовали большими караванами, перевозя всё необходимое на вьючных животных, как нынче странствуют лишь редкие семьи набайцев из Черных Земель. Многие кочевники занимались скотоводством на прежде свободных от песка территориях, служивших скоту добротными пастбищами.

В то время пустыня Акхас была всего лишь узкой безжизненной грядой, покрытой почти бесцветным, тусклым песком. Она подобно барьеру пролегала меж трёх крупных городов, образуя условные границы владений местных правителей.

Но настали страшные времена, и эпоху процветания сменили безжалостные войны. Каждый из правителей, презрев ценность человеческой жизни, жертвовал соплеменниками в угоду своим желаниям безраздельно властвовать над Акхаскими землями.

Поначалу неохотно вступая в бой, с каждым столкновением люди всё больше и больше втягивались в искусственно созданную вражду. Насаждаемая правителями агрессия и жажда братской крови не обошла стороной и кочевников. Поддавшись общему безумию, прежде мирные кочевые племена взялись за оружие и пошли войной на некогда добрых своих соседей.

Долго шли беспощадные бои на Акхаских просторах, и казалось, уже ничто не в силах унять всепожирающее пламя человеческой жестокости.

Но вот, в очередном крупном сражении на песчаной гряде, сама земля не выдержала жуткого кровопролития. Бесцветный доселе песок, напитавшись кровью, хлынул на погибших и ещё живых воинов неудержимой алой волной.

Подобно бурлящим потокам горных рек, кроваво-красный песок расползался по Акхаской земле, обращая богатые пастбища и многолюдные селения в безжизненную пустыню.

Ночь опустилась на землю, когда страшная кара Акхаса была уже исполнена. Не выдержав вида погребённых в песках городов и селений, ещё вчера наполненных жизнью, она навсегда погасила над Акхасом свои звезды, оставив лишь небольшой клочок лунного света в память о жертвах жестокой расплаты.

Новый день встретили лишь немногие выжившие на окраинах бывших крупных владений, оставшихся свободными от всепоглощающего песка. Уцелевшие поселения были отделены друг от друга широкими песчаными косами, делавшими сообщение между ними невозможным.

Акхас положил конец не один год бушевавшей войне, а вместе с ней владевшему всё это время людским рассудком безумию.

Оставив немногочисленных выживших сожалеть о содеянном ими и их соплеменниками, неведомая сила, таящаяся в недрах Акхаса, дала возможность людям начать новую мирную жизнь, ценность которой они точно впервые смогли осознать.

Вскоре пережившие гнев Акхаса кочевники смогли найти своё новое призвание. Бывалые путешественники, они первыми решились наладить пешее сообщение между селениями. В тяжёлых условиях изнуряющей Акхасской жары отважные кочевники, полагаясь на прежний опыт и внутреннее чутье, бесстрашно прокладывали сначала ближние, а затем и дальние, особо сложные маршруты.

И хотя многие первопроходцы, обманутые хаотично мигрирующими дюнами и непроглядной ночной темнотой, сбивались с пути и навечно исчезали в бескрайних песках, оставшиеся, учась на ошибках и успехах соплеменников, становились профессиональными проводниками по непомерно разросшейся пустыне.

Местные высоко ценили непростую и опасную работу кочевников, но из-за страха погибнуть в пути редко соглашались идти вместе с ними, предпочитая передавать через опытных путешественников важные послания и товары в другие поселения.

Так, постепенно, помимо искусства странствий по пустыне, кочевники начали постигать торговое ремесло, обретая и передавая потомкам хорошо знакомые нам умения и традиции.

– Выходит, люди сами виноваты в своих несчастьях? – застенчиво спросил Иям.

– Мы вот, видимо, хорошенько провинились, – сквозь зубы недовольно прошипел Эмиль.

– Не знаю, Ям, – ответил Базель младшему сыну, игнорируя слова Эмиля. – Думаю, всё не так просто. Порой события происходят словно сами собой.

Случается так, что всё привычное вокруг рушится в одночасье без всякой видимой причины…

VIII

Первые часы Иллай, как никогда быстро и уверено, продвигался по пустыне, воскрешая родительскую надежду на то,что он может выздороветь и продолжать жить кочевником.

Обрадованный отец, по привычке экономя силы, не спешил идти быстрее, чем того требовал план путешествия; к тому же он хотел дать внезапно окрепшему сыну впервые побывать в роли проводника.

Но время шло, и жар Акхаского солнца помноженный на запредельную для Иллая нагрузку сделали своё коварное дело. Болезнь вновь дала о себе знать.

Не желая признавать поражения, Иллай, не сбавляя шага, продолжал взбираться на очередной бархан, но идущему позади отцу было видно, как прежде ровная траектории подъёма теперь заплеталась по склону зигзагом.

Базель молча двигался по следам отца, он старался не думать о том, верно ли он поступил, начав роковой разговор посреди пустыни, простит ли когда-нибудь брат его предательство, что ждёт их семью дальше. Он просто шёл, безвольно, как марионетка, переставляя ноги в такт родительскому шагу, не чувствуя невыносимого пекла и усталости, точно погрузившись в полутранс Базель крутил в голове лишь одну мысль: «Только бы добраться до Азбы».

IX

Шаг за шагом три фигуры в тёмных многослойных одеждах продвигались по нескончаемой череде песчаных дюн. С надеждой увидеть с высоты заветные хижины Факра начинали они свой подъём. Но каждый раз их взгляд упирался в новые песчаные холмы, и путникам ничего не оставалось, кроме как медленно спускаться по зыбкому склону, всё больше погружаясь в отчаяние.

Шаг за шагом они становились всё слабее. Мускулы их иссушил жар жгучего Акхаского солнца, не оставив в них, кажется, и капли живительной влаги. То и дело путники щурились под натиском песчаных ветров, норовивших выцарапать им тысячами мелких песчинок глаза, а после обтачивать до костей их тела, покуда те не будут навечно погребены под медно-красным барханом. И всё же, презрев эти страшные тяготы, ведомый безумной надеждой Базель продолжал идти с сыновьями вперёд.

Шаг за шагом они приближались к своей погибели.

X

Самое страшно время в Акхасе – предзакатные часы: в это время решается судьба путника. Дойдёт ли он, как планировал, до поселения или же погибнет, исчерпав отведённый ему на путешествие день, ведь сбиться с верного маршрута в этих нескончаемых песках очень просто.

Иллай не справился.

Он продолжал быстро идти, но делал это наугад. Каждый шаг отдавал ему в голову тяжёлом ударом, не давая возможности думать о чём-либо кроме боли.

Боль и злоба на своё немощное тело – в этом иступлённом страдании Иллай, казалось, обрёл себя и уже не хотел останавливать упоительное саморазрушение. Болезнь сломала его.

Слишком поздно отец заметил, что на каждом подъёме сын его понемногу отклонялся от намеченного маршрута, осколки надежды не давали ему увидеть, что, не жалея себя, Иллай, сам того не ведая, губит и их.

Слишком поздно отец решил нагнать Иллая. Всё уже было предрешено.

Издав глухой стон, Иллай, словно сражённый беззвучным выстрелом, разом осел, и его обмякшее тело покатилось вниз по отвесному склону дюны.

XI

Нужно ли говорить, если скорая смерть обесценит любые слова?

Базель не знал. Он продолжал молча идти навстречу неизбежному.

Что обречённый может сказать таким же, как и он, несчастным?

Я буду с вами до конца?

Базель как никогда прежде боялся этого таинственного и неотвратимого финала. Но его страшила не собственная смерть, а погибель его сыновей, ещё совсем юных…

Что он мог им сейчас сказать?

Простите, я сбился с пути, и теперь надежды вернуться нет?

Но надежда упрямым огоньком продолжала теплиться внутри Базеля, иначе бы он не продирался всю ночь сквозь сон и усталость, а смиренно, обняв на прощание детей, почил подле них посреди барханов, чтобы уже никогда не проснуться.

– Папа, – раздался позади звонкий голос Ияма, – как ты думаешь, мы сможем дойти до Факра, дедушка Карас еще ждет нас?

– Всем известно, что нельзя выбраться из Акхаса, пробыв здесь больше одного дня, – обречённо заметил Эмиль. – Мы же идём второй день.

– Вопреки всем правилам нам удалось пережить ночь, и мы до сих пор на ногах, – пытаясь спокойно рассуждать, говорил Базель. – Возможно, нам посчастливится выбраться отсюда.

Он сам перестал верить своим словам и едва слышно всхлипнул.

– Простите меня, я нас всех подвёл, – свесив голову, произнёс Базель, окончательно измученный грузом невыполненного долга.

Сыновья, не сговариваясь, нагнали его и обхватили за руки с обеих сторон.

– Брось, отец, ты сам говорил нам, что дюны подвижны и, используя их в качестве ориентира, никто не может быть полностью уверен, что не собьётся с маршрута, – успокаивал отца Эмиль.

– Мы готовы с честью погибнуть в пути, как настоящие кочевники, – опрометчиво воскликнул Иям, желая всех подбодрить.

– Ям! – злобно прорычал на младшего брата Эмиль.

– Что я такого сказал?! – возмутился Иям. – Так нас учил отец.

– Угомонитесь, – вновь овладев собой, применительно произнёс Базель.

– Если суждено, то мы с достоинством погибнем, но пока остаётся хоть какой-то шанс выбраться, мы должны продолжать идти.

С этими словами Базель начал подъём на очередную высокую дюну, уже не надеясь увидеть за ней что-то помимо новых песчаных громад.

XII

Когда Базель с отцом подбежали к Иллаю, тот, уже будучи в тяжёлой лихорадке, еле слышно повторял лишь:

– Я всех подвёл. Простите меня. Всех подвёл… простите…

Взвалив на плечи Иллая, путники двинулись дальше.

Базель ощутил, как на смену тихой отрешённости в него пробирается волнующий страх. Не выдержав тревоги, он спросил:

– Отец, мы успеем прийти до заката?

– Шансы не велики, – не стал лукавить отец. – Мы сильно отклонились от необходимой траектории, и теперь подъём на дюны будет стоить нам гораздо больших усилий, чем если бы мы придерживались их центра. К тому же с ношей на плечах мы и вовсе не быстрее набайской черепахи.

– Оставьте меня, – зашептал Иллай. – Из-за меня мы сбились с пути…

– Замолкни, – прогремел отец. – Молчи покуда мы не доберёмся до Азбы.

Но солнце всё сильнее клонилось к горизонту, а торговых шатров на окраине Азбы так и не было видно.

– Мы пропали, – совсем отчаявшись, пробормотал Базель.

Ловко перехватив отяжелевшее тело Иллая, отец с неимоверным проворством, словно и не было за плечами изнурительного путешествия, отвесил младшему сыну тяжелую затрещину. Такое в их семье случалось нечасто, и оттого удар оказался особенно неприятным. Базель искренне раскаивался в том, что проговорился в минуту слабости, но отречься от сказанного было уже невозможно.

Отец продолжал давить сына суровым взглядом, в тоже время коря себя за то, что выместил на нём все горести и отчаяния того дня.

– Больше не говори такого, – сурово сказал он, вновь перекладывая часть веса Иллая на плечи Базеля.

– У нас в запасе ещё пара часов, и если мы поторопимся, то всё закончится благополучно… – говорить об альтернативном исходе отец не стал. Все и так понимали: если ночь настигнет их в пустыне, то наутро, вероятнее всего, они будут мертвы.

XIII

Они шли на пределе своих возможностей, и, как не пытался Базель выровнять шаг, с каждым подъёмом он всё острее ощущал физическое истощение. Вполоборота отец периодически поглядывал на сыновей, идущих несколько позади него, – они не переставали удивлять его своей силой и выдержкой.

Базель, всегда стремился, чтобы дети смогли выжить, даже если его вдруг не станет, и как подобает готовил их к самым изнурительным путешествиям. Но к этому ежечасно граничащему со смертью переходу невозможно было подготовиться.

Походка Ияма стала заметно заплетаться, а Эмиль едва поднимал одеревеневшие ноги, загребая стопами ставший таким непомерно тяжёлым песок. Базель видел: идти они смогут не дольше пары часов. Для спасительного чуда оставалось совсем немного времени.

– Папа, а если мы не выберемся и погибнем, то я смогу увидеться с мамой? – серьёзно спросил Иям.

Любое упоминание о матери вызывало у Эмиля нестерпимую боль, слишком тяжело он, будучи ещё совсем малышом, перенёс её внезапную смерть. Базель не успел сгладить страшных слов Ияма своим ответом. Эмиль вспыхнул быстрее:

– Прошу тебя, Ям, иди молча, или я набью твой рот этим треклятым песком!

Базель задрожал всем нутром, услышав этот несдержанный выкрик.

– Эмиль, успокойся! – уняв нахлынувшие воспоминания, потребовал отец. – Акхас не место для брани.

– Конечно, Акхас – это место для смерти! – выплеснув всю накопленную злобу, съязвил Эмиль.

Базель уже развернулся, замахиваясь для удара, но, вскользь увидев испуганные глаза идущего чуть поодаль младшего сына, устыдился собственных намерений. Он остановился напротив Эмиля и, глядя в его тёмно-карие, как у Иллая, глаза, тяжело произнёс:

– Перестань, по-хорошему тебя прошу.

Гнетущие напряжение повисло меж отцом и сыном, и, казалось, оно вот-вот должно было вспыхнуть нещадным пламенем семейного раздора.

– Я понял, отец. Прости, – не видя смысла сопротивляться, тихо ответил Эмиль.

Ощущая внутри тяжёлый осадок, словно его сердце заполнили тысячи острых песчинок, Базель обернулся и устало побрел вперед, размышляя о произошедшем.

Он находил пугающее отражение своего прошлого в случившемся и отчаянно уговаривал себя не думать о том, что в таком случае может ждать их дальше.

XIV

– Отец, ты видишь то дерево вдали? – удивлённо спросил Базель. – Никогда прежде не видел здесь деревьев, – словно оправдываясь за то, что вновь отвлекает отца, добавил он.

– Да будут прокляты навеки Акхаские пески! – неожиданно выругался отец при виде одинокого растения, стоящего посреди пустыни.

– Что такое? С этим деревом что-то не так? – испугано интересовался Базель. Но отец, точно не слыша его вопросов, понурив голову, быстрым шагом направился прямиком к загадочному растению.

По мере того как они спускались с дюны, Базель смог хорошо разглядеть зловещее дерево, и чем дольше он на него смотрел, тем сильнее им овладевал необъяснимый страх.

Извитые, неровные тяжи корней ползли из песка к основанию ствола, обнажая свои безобразные, похожие на комки червей переплетения. Близ ствола, с одной из сторон, корни сцепились особенно плотно, образовав причудливую корзину, по форме напоминавшую большую чашу. Сам ствол, высотой примерно в три человеческих роста, был весь покороблен неприятными массивными выпуклостями размером с детскую голову, которые, словно бубоны на теле, уродовали это и без того жуткое древо. Вместо коры ствол и кое-где крупные ветви покрывали похожие на струпья наросты. Листьев на дереве практически не было, и лишь на дальней части лысой неровной кроны безжизненно свисало несколько вытянутых, напоминающих острые кинжалы бордовых листьев.

Уже почти подойдя к дереву, Базель увидел, что на стороне, противоположной чаше из корней, в уродливом стволе рваной раной зияет подобие дупла.

– Папа, мне страшно, пойдём отсюда. Обойдёмся без привала. Я совсем не устал, к тому же ты сам говорил, что времени у нас немного, – жалобно лепетал напуганный жутким видом дерева Базель.

– Акхас не оставляет нам выбора, Базель, мы должны остановиться здесь, другого шанса выбраться из пустыни у нас не будет, – словно вынося смертный приговор, произнёс отец, перехватывая двумя руками Иллая и усаживая его у корней.

– Не бойся, брат, – силясь улыбнуться, тихо заговорил Иллай, – это – дуб Бокур, а значит, мы сейчас находимся в центре Акхаса, и теперь…

– Илла! – прогремел отец.

– Брось, отец, – откашлявшись, продолжил Иллай, – всё равно рано или поздно тебе придётся рассказать ему о том, что здесь вскоре произойдёт, я лишь облегчаю тебе задачу. К тому же я хочу напоследок поговорить с младшим братом, прошу, не лишай меня этой возможности.

Отец понимающе посмотрел в глаза старшему сыну и еле заметно кивнул, затем, подойдя к нему, опустился на колени и крепко обнял его. Стоящему всё это время в стороне Базелю показалась, что папа несколько раз всхлипнул, но он, и так ничего не понимая в происходящем, не стал придавать этому особого значения.

Поднявшись, отец, скрывая лицо накидкой, обошёл дерево и сел с противоположной стороны. За массивным стволом и переплетениями корней его фигура была практически не видна, но струйка синеватого дыма, поднимавшегося вверх, не скрылась от глаз наблюдательного Базеля.

«Похоже отец закурил. Прежде с ним такого не случалось».

XV

Очередной подъём давался особенно тяжело. Не успев взобраться на вершину бархана, Базель тут же остановился и, опираясь руками на собственные колени – лишь бы устоять перед соблазном сесть, переводил дыхание.

Глаза его невыносимо горели от сухости и нещадного песка, и, смотря в сторону заходящего солнца, он видел лишь неоднородные красновато-жёлтые разводы.

Базель изо всех сил зажмурился, надеясь выдавить хоть немного слёзной влаги, ибо идти дальше, совсем не различая местности, он не мог. Но тело его было подобно пустому сосуду, в котором не осталось ни капли драгоценной воды.

Осипший голос младшего сына внезапно прервал слепое оцепенение Базеля:

– Папа, папа! Смотри скорее, ты такого точно никогда не видел.

Почти не сомневаясь в том, что ему предстоит увидеть, Базель подошёл к обогнавшим его сыновьям и посмотрел в направлении, куда указывал ему Иям.

Всё было как тогда, в далёком детстве. Точно скрученное от нестерпимой боли могучее дерево по-прежнему высилось над безжизненными песками, дожидаясь заблудших и отчаявшихся путников.

Смотря с высоты дюны на искорёженный ствол и голые массивные ветви единственного, полумифического обитателя Акхаской пустыни, каждый по-своему переживал эту встречу: Базель со злобным отвращением, Эмиль с назойливым, щемящим в груди страхом, Иям с детским неподдельным интересом.

– Папа, можно посмотреть поближе? – прервал Иям затянувшееся молчание.

Базель не знал, что ответить. Вперив глаза в уродливый ствол до боли знакомого ему дерева, он точно заново переживал события былых лет.

– Пойдём, отец. Напоследок такое стоит увидеть, – с отчаянной легкостью произнёс Эмиль и, не дожидаясь разрешения, начал аккуратно спускаться с пологого песчаного склона.

Базель не противился, ибо понимал, что пройти мимо, игнорируя злосчастное дерево, попросту не удастся. Он лишь хотел, чтобы на этот раз их встреча закончилась иначе.

Подходя ближе, Базель не без интереса рассматривал старого знакомого: за много лет дерево едва ли выросло, разве что неприятных выпуклостей на стволе стало на порядок больше, а тяжи корней казались несколько толще и длиннее. Пучок бордовых листьев все так же алел в лучах предзакатного солнца, подчёркивая наготу кроны и свидетельствуя о том, что дерево до сих пор не погибло.

– Папа, а что это за дерево? – протяжно спросил выбившийся из сил Иям.

Он шёл позади остальных, ведомый вперёд скорее порывами ветра, чем собственными усилиями. Казалось, лишь детская любознательность и выдержка взрослого помогали ему до сих пор держаться на ногах и не упасть.

– Не знаю, – лукаво начал Базель, но его неожиданно перебил голос старшего сына.

– Это – дуб Бокур. В обмен на человеческую жертву он даёт усталым путникам напиться и указывает им дорогу из пустыни к ближайшему поселению.