Без любви, или Лифт в Преисподнюю

– А знаете, Руслан Милославович, почему учёные препарируют лягушек? – вдруг спросил его Аркадий Наумыч.

Руслан проглотил лимон, не дожевав. Генерал явно застал врасплох его этим своим дурацким вопросом, за которым, безусловно, не мог не таиться какой-нибудь каверзный подтекст. Руслан посмотрел на генерала с недоумением, но тот выглядел вполне серьёзным, во всяком случае, маску на лице держал непроницаемую.

– А я вам скажу! Совсем не потому, что лягушки им за это платят.

– В самом деле?! – не удержался от смешка Руслан.

– Да-да, молодой человек. Чтоб вы знали. Лягушек препарируют не потому, что они за это платят, а потому, что нам о себе знать хочется как можно больше, а с себя, с живого, шкуру сдирать больно…

То ли в самом деле жара притупляла чувство юмора, то ли генерал на сей раз был не в ударе, но, кроме рассказчика, никто не рассмеялся. Только председатель банка заметил вскользь:

– Смешно, и в самом деле! – И супруге: – Не забудь потом напомнить. На правлении расскажу – вот потеха-то будет.

Но генерал не привык сдаваться, и попытался-таки заполнить тягучий вечер анекдотами, но надолго его запала не хватило. За столом не были настроены веселиться без причин. Быть может, виною тому и в самом деле послужили капризы небесной канцелярии. Как бы там ни было, но завязалась вполне светская пресная беседа – ну, конечно же, о причудах погоды и глобальном потеплении, которое вовсе и не потепление даже, а, скорее, похолодание.

– Вот было б здорово, кабы льды растаяли, – размечталась Лёля, – и раскинулось вокруг море широкое. А мы на острове необитаемом.

– И вместо зимы опять наступило лето, – договорила за сестру Жанна. – И выросли тут пальмы.

И обе дружно рассмеялись от того, какую чушь сморозили: нет-нет, не подумайте, мол, глупые какие вот, – не дуры мы, просто скучно нам.

Да и что тут думать?! Ведь ни дня, ни ночи не минало без того, чтобы громовержец не казал свой своенравный лик. А на последнее время пришлись едва ли не все самые грозные и молниеносные ночи, на которые расщедрилось в тот разгульный год ветреное лето, богатое на ливни и разброд температур.

Унесёт громовержец своё свинцовое стадо, и наступит тишина да покой. В ушах долго звучит страшная музыка его раскатов, в глазах мерцают всполохи зарниц. И вздыхаешь от тоски по озону. И мнится пляска с огнём и мечами.

Ближе к закату насупилось небо, грозя засверкать, и вскоре, принеся с собой облегчение, напряжение в атмосфере и в груди нашло выход в разрядке. Начавшийся ливень не прекращался до самого рассвета под всевышнего салюты и раскаты канонады.

Руслан принял душ небесный, и был счастлив, как малый ребёнок, подставляя лицо дождю. И как будто бы видел себя со стороны. Стоит на берегу пруда, раскинув руки в стороны. Зарницы полыхают, выхватывая из мрака крест живой, омываемый небесным водопадом. И боженька окропляет из кувшина святой водицей чадо – земное, неразумное своё дитя.

Устраиваясь на ночлег, занавес алькова Руслан оставил плотно не прикрытым, чтоб во мраке ночи хоть тени теней можно было различить, случись, придёт она. Он верил – и не верил. Но ждал, как немыслимого чуда.

Многим, сказывают люди, сладко спится под колыбельную, которую напевает дождь за окном, и капель дробь косая об оконное стекло да шум ветвей за окном убаюкивают растерзанные нервы, утишают тревожные мысли.

Но не тут-то было. Ночь сулила быть беспокойной. Проливной дождь терзал и, казалось, рвал на части кров над головой. Гремело. Сверкало. Пусть Руслан и упокоил тело на лежбище, зарылся с головой в подушки, но грезил наяву, и сон никак не шёл.

Вот отворится дверь, зашелестит юбка, и к его ногам не фурией, а волшебной феей бросится дивная женщина со слезами раскаяния на глазах. Она будет умолять простить, клясться и божиться. Он возьмёт её лицо в свои ладони, выпьет все горькие слёзы с глаз… И вдруг – чёрт те что! – он сжимает в своих руках её голову, а тела нет. Голова будто прилипла щеками к ладоням. Он стряхивает, но запястья запутались в косах, и не отнять руки. Те косы шевелятся, вьются, и он видит, холодея от ужаса, что это не косы, а гадюки, и у каждой из пасти лезет язык, раздваиваясь надвое змеиными головами. И в руках у него уже не голова, а череп. Глазницы мерцают зловещим огнём. Он рвётся прочь, и крик уж готов сорваться с уст, когда вдруг слышит:

– Тишш… – как губы шепчут, и ласкают руки.

Кошмар кублом змеиным ещё шевелится в груди, и сердце бьётся, холодеют члены, и дыбом волосы стоят, но крик нейдёт… Задохнулся от насилья в долгом поцелуе. Обнять стремится или оттолкнуть – не может выпростать руки. Руки спутаны – растянуты. Ноги врозь – привязаны. Он распят. Не спит. Во власти губ и рук. Глаза открыл – и не поймёт, отчего трепещет плоть. Глаза сомкнул. Обмяк. Отдался поцелую. В ноздрях щекочет молоком парным:

– Тишш… – шипит, а не змея.

Руки гладят, обнимают.

Грудь губами трогают ему, в живот впиваются зубами и щекочут, лаская пах в глубоком поцелуе – выгибает, корчит судорогой в позывах страсть.

Альков задёрнут. Мрак. Ни лучика надежды, чтоб в кромешной темноте осветить загадку тайных ласк. И он без рук, без ног. Без памяти и вне себя.

Навалилась плоть на плоть. Прижалась грудь к груди. Прерывисто дыханье. Оседлала и, пришпорив, погнала вскачь его. Мелькают блики пред глазами, свист в ушах стоит.

Кончилось дыханье. Казалось, умер – и открылось новое дыханье.

Он уступил страсти умелой, сдавшись на милость и отдавшись во власть. Слился в порыве безумном. Как мог и не мог. Неведомой любви на растерзанье – без начала и без конца, едва не до лучиков рассвета…

Воскресенье началось – с купания в озере, полном лягушек, ни одну из которых, как ни пялься, ныряя с открытыми глазами к песчано-каменистому дну, так и не узрел он в зеленовато-мутных водах.

– Аркадий Наумыч, да вы распугали их! – воскликнул Руслан, выныривая, и чувствуя этакий мальчишеский задор в себе.

– Кого, лягушек? – откликается генерал, повышая запала тон. – Да вон же они – на берегу! Вглядитесь. Всё знакомые лица.

– Что, неужели заняли первые ряды в зрительном зале? – в унисон хохочет Руслан и взбивает вокруг себя руками фонтаны брызг.

Ну конечно же, как если б в цирке, восседают кружком лягушки у края воды и поглядывают на представление, а генерал откалывает номера им на потеху. Разве что не аплодируют, посмеиваясь, точно люди, наблюдающие за продвинутой обезьянкой, которую человек понуждает повторять за собой те или иные простейшие действа из своей родной стихии.

– Что-то я не вижу Якова Филипповича, – говорит Руслан, выходя на берег озера и осматриваясь по сторонам.

Зонтик на месте, удочка рядом, а качалка пуста.

– Дядя взял ружьё и на охоту пошёл.

Заметив недоверие в глазах молодого человека, генерал стёр с лица улыбку и сказал серьёзно:

– Утки к ужину давно обезглавлены, ощипаны, яблоками напичканы и ждут, когда повар сунет их в духовку. Быть может, слышали хлопки вон в том лесочке?

– Уже успел подстрелить?

– Вынужден разочаровать вас. Увы, не охотник с ружьём – мясник с отточенным тесаком ходил по их птичьи души. Ну а дядя по воскресеньям обычно отправляется с утра в лес по банкам пострелять. Та ещё дичь.

Руслан помотал головой и начинал склоняться к тому, чтобы поверить, нежели подвергнуть его слова сомнению. Генералы никогда не бросают слов на ветер, в чём он уже имел возможность не раз за эти дни убедиться.

– А если вы хотели знать, где сейчас Лёля с Жанной…

– Да нет, и не думал даже спрашивать.

– И напрасно. Прелестные девчонки. Я б на вашем месте – у-ух как хвост свой распушил!

– По-павлиньи?

– Пусть хоть и по-павлиньи, а что?

– Ну да, спасибушки уж. Чтоб Яков Филиппович чего доброго отстрелил?!

– Не перепутает хвостов, – смеётся генерал. – Не бойся, своих хвостов мы не рубим.

Слова генерала на этот раз не повергли его в смущение. Необычайная лёгкость и свобода овладели его чувствами, особенно после купания в озере, когда омытое тело особенно ощущает свою чистоту и свежесть.

– Ну да всё равно открою вам тайну, для полной ясности чтоб было. – Генерал набросил махровое полотенце на голову и тщательно промакивал краями брови. – Я освободил сестричек на часок – другой от своих обязанностей. Сразу после завтрака моя гвардия отправились на охоту – дядю сопровождать. Мало ли что?

– Наверное, правильно, возраст как-никак.

– Ну, возраст не возраст, а глаз да глаз за ним нужен. Да и мало ли какой леший выскочит из кустов?!

Руслан кивнул, не очень-то вдаваясь в смысл сказанного. Простота в общении приходила по мере того, как он осваивался здесь и привыкал к манерам тех, кто составлял новый круг его общения – достаточно тесный, как он начинал подозревать. Ни возраст, ни чин, ни положение – ничто, сдавалось, не играло своей обычной роли. И подобные нравы не могли не прийтись ему по сердцу. Вот только сёстры… Насколько волен – как с обслугой или как с равными вести себя?

А ещё Софья Андреевна. Её имя почти не упоминают всуе, да и вся её фигура окутана таинственным туманом.

Этакое беспечное облачко вдруг налетело и охмурило смятённое сердце.

Руслан вздохнул. Нахмурил лоб. Тревожили сомненья. Ежели с ним сыграли шутку, то шутка эта отнюдь не шуточной была. А ежели не шутка вовсе, то в чём коварство, что уготовано ещё ему на сон грядущий?

А что же, собственно, произошло такого из ряда вон выходящего? Ну, пускай: его любили. Связали руки, связали ноги – тем острее ощущенья, тем загадочнее страсть. Ему не привыкать к любви и ласке. И вниманию, и заботе. К проявлению всяких нежностей да щедрот судьбы. Так к чему тут излишние слова? И терзанья не уместны. Разве не прекрасна была ночь, полная огня и ласки? Ему ль себя жалеть? Или корить?

Загадка сладка, пока не раскусил орешек тайны – и зёрнышком не подавился. И ленный праздный день, когда не можешь разгадать той ночи головоломку и маешься в безделье, не зная, куда деть себя до прихода новой ночи, прелюдией заманчивой пленит, бередя томительной мечтой его неокрепшую натуру.

На поздний завтрак к блинам со сметаной подтягивались в тень беседки все, но каждый в своё время, потому как воскресный жаркий полдень предполагает разброд и шатание. Часы отдохновения, когда покойное течение мысли не нарушают замысловатые причуды бытия, – почище будет ночи, что задаёт неразрешимые загадки.

– Так что, наш гость остаётся с нами ещё на одну ночь? – вдруг оторвалась от блина Татьяна Ивановна, и губы её были перепачканы сметаной, даже кончик носа замарала белой кляксой.

К чему она спросила? Перед глазами Руслана мысленно всплыли догадок пёстрые чётки – и опять перебирает их, сомнений полон. Словно вынырнув из толщ глубоких вод своих раздумий, ответил ей определённо:

– Воскресенье – день пробок на дачных дорогах.

– Дороги – дороги, – нечто не совсем вразумительное пробурчал Станислав Вольтович и кивнул сообразно сказанному.

И будто извиняясь, Руслан обращается ко всем:

– Так что лучше я в понедельник двинусь в обратный путь, на исходе часа пик. Мне некуда спешить, чтоб спозаранку – да в пробку.

Татьяна Ивановна дожевала, облизалась, взяла салфетку и тщательно вытерла рот, нос и подбородок, и только затем, как бы в унисон супругу, согласилась:

– Будем только рады.

Её слова отозвались затейливым эхом в его груди. Он наморщил лоб, но тут же спохватился и сгладил морщинки признательной улыбкой.

– Резонно, – согласился генерал. – На ужин у нас сегодня утка с яблоками.

Похоже, за эти дни к нему уже успели попривыкнуть и даже искренне привязались, так что почему бы не допустить, что он уже вхож в их круг, что не чужой среди нечужих.

– В таком случае, – генерал берёт его под локоть, – предлагаю вам: давайте кончать с поздним завтраком, и пошли-ка растрясём жирок за партией в теннис. Матч-реванш?

– Ну, что ж, можно и так.

– Вызов принят!

Станислав Вольтович, как школьник, поднял руку над столом, да ещё и торчком выставил палец указательный.

– Одну секундочку, Аркадий Наумыч, – говорит он. – Чтоб потом уж не возвращаться к этому вопросу. Я займу внимание Руслана Милославовича на чуть, и тогда уж предоставлю нашего юного друга в ваше полное распоряжение.

– Да, конечно же, Станислав Вольтович, о чём речь?! – генерал поднял плечи и развёл руки в стороны: дескать, как вам будет угодно.

– Давайте, Руслан Милославович, мы договоримся с вами следующим образом. Понедельник – день тяжёлый. Вторник – мне тоже будет недосуг. А вот в среду я подумаю и в четверг… Нет, лучше в пятницу. С самого утра. Вы приходите, и мы с вами подробным образом обговариваем все наши планы на будущее. Пятница, оно – конечно: пробки на дорогах. Не самый удобный день для начинаний. Но до обеда, думаю, вы управитесь со всеми этими заявлениями и анкетами. И со следующего понедельника милости прошу приступить к своим служебным обязанностям. Видите ли, август – пора отпусков. Сентябрь – бархатный сезон. Так что вам придётся потрудиться в поте лица на всяких участках, замещая отпускников. И никаких кривых взглядов, толков за спиной, шпилек и тому подобной ерунды. Наоборот, все только вздохнут с облегчением. А дальше, поживём – увидим. Ну как?

– Согласен, – ответил Руслан. – Замечательно. Даже и мечтать о таком не мог.

Председатель, надо признаться в ошибочности первых впечатлений, не только не пренебрегал звуками живой речи и взвешенными словами, но и умел быть лаконичным и точным, как цифры на бумаге и в уме, когда это ему было выгодно. Всё, видать, зависит от настроения, что и настораживает: ох, и хлебнёт же он ещё с ним – ох-хо-хо! Тот ещё гусь.

– Вот и ладненько. А сейчас не буду вам мешать – развлекайтесь вволю, коллега.

Руслан, как и в предыдущий раз, не мог собраться, взяв себя в руки, и играл неровно. Он вчистую сдал первую партию, потом вдруг выиграл, сам даже не понимая как, опять проиграл – и выиграл, а в последней пятой партии по-настоящему сосредоточился, не сдавая без боя ни одного очка. И выиграл бы, упорствуя, да чуть-чуть не повезло ему в самом финале затянувшейся партии: то сопля, то сетка не в его пользу роняет шарик. Всё ж таки уступил, опять на больше – меньше. Не расстроился – пожал, однако, сопернику руку с лёгкой улыбкой на губах. И был приятно удивлён при виде детской радости на лице генерала.

– Следующий раз, – говорит генерал, тяжело дыша, – я даже шанса вам не оставлю.

– Не сомневайтесь, – отвечает Руслан, – будете биты. Я только форму набираю. Так что готовьтесь.

– Через неделю?

Руслан неопределённо пожал плечами, не зная, что тут можно ответить.

Достойным завершением ночных приключений, как подумалось вдруг, было бы оставить его в полном одиночестве наедине со своими мыслями и переживаниями в постели холодной и пустой. Пускай помается, бедолага, помучится, без сна и в лихорадке. По-женски, очень даже по-женски, в соответствии с исконными законами кокетства. Пускай созреет – спелее, потомится – слаще будет плод. В том, видать, и соль, чтоб раззадорить и оставить на закуску.

Он хотел спросить генерала, а не вернулась ли Софья Андреевна, но тут же отбросил эту мысль. Затем хотел спросить, а будет ли она в следующие выходные… И тут же заказал себе даже думать, чтоб вслух не дай бог не прорвалось.

В запале борьбы за теннисным столом, Руслан не обратил внимания на то, что калитка открылась и объявился Яков Филиппович, с ружьём за плечом и в сопровождении прелестной стражи, чернявой и рыжей. Вскоре занял своё привычное место над берегом озера с удочкой в руках и задремал, носом клюя.

Сёстры расстелили на газоне, у подножия огромного гранитного валуна, клетчатый плед и заняли себя игрой в карты, время от времени бросая взгляды на играющих в теннис.

– Кто выиграл? – спросила Жанна, когда Руслан с генералом проходили мимо, обсуждая нюансы партии и всё ещё о чём-то несущественном споря.

– Поздравляем, – хохотнула Лёля, бросая карту, когда генерал постучал себя кулаком гордо в грудь и, не задерживаясь, направил бодрый шаг к озеру, вернее, к дяде, чтоб поинтересоваться, насколько удачна была его охота.

Сёстры, не сговариваясь, вдруг чуть сдвинулись, освобождая для Руслана место.

– Присаживайтесь, – едва ли не в один голос предложили. – Не стесняйтесь.

– Да нет, спасибо. Я весь в мыле!

– Да что вы говорите?! – воскликнула Лёля, игриво интонируя.

– А в мыле – это как? – спросила Жанна, и тоже игриво, как если бы верила в слова.

– В мыле – это в пене.

– Как интересно!

– Сейчас пойду окунусь.

– И что?

– И вернусь обратно.

– Без мыла?

– И без пены?!

– Да ну вас! – засмеялся Руслан, чтоб чего не подумали, и убежал.

Когда он прыгнул в озеро, там уж поджидал его генерал. Охладившись в меру, Руслан подплыл поближе к крутому берегу, где на мосточке под зонтом сидел в кресле-качалке Яков Филиппович с удочкой в руках.

– Извините, – сказал Руслан, держась на почтительном расстоянии от рыбака, – что рыбу вам распугиваю. Я сейчас уплыву, не буду мешать.

– Вряд ли, чтоб распугали. Моя рыба непуганая.

– И как сегодня улов?

Подплыл сзади генерал и смеётся:

– Рыбалка, как и охота, у дядюшки всегда удачные. Иначе и быть не может. Дело в том, что на леске нет крючка.

– А как же рыба клюёт? – не понял Руслан намёков, но вдруг догадался, что его попросту дурачат.

– Дядя не ловит – дядя кормит свою рыбку.

Не зная, верить ему на слово или нет, Руслан заглянул глубоко в глаза Якову Филипповичу. Старик не обманет.

– Племяш мой Аркаша вам правду сказывает. С удочкой я люблю посидеть, это так, а вот убивать – вы уж извините меня за старческую сентиментальность – не считаю возможным. По этическим соображениям. Зачем множить всемирное зло, когда и без того оно роится вокруг нас? Я уже стар, и скоро мне ответ держать. Я не ловлю – я подкармливаю своих рыб.

Руслан не знал, что и подумать. Неужели не разыгрывают?! Но ведь странно как-то всё это выглядит. Он пожелал удачи и отплыл в задумчивости.

Так кто же – Лёля или Жанна? Жанна – или Лёля?! Вместе, что ль, – по-сестрински… И он нырнул, чувствуя, что ему пора срочно остудиться. Гнать такие мысли прочь. Недолго ведь и перегореть до сроку.

Он вынырнул, набрал полные лёгкие воздуха: те ночи, как небо и земля, различны и близки в единстве были, – и опять нырнул. Не дай бог, генерал прочитает его мысли, или заподозрит что – и вгонит в краску нескромными вопросами. С него станется.

Когда он вернулся к сёстрам, то они по-прежнему играли в подкидного. Причём с увлечением, если не сказать – с ожесточением швыряя карты. Уходя, он запомнил, что одна другой повесила семёрки, а другая – девятки. Теперь на погоны уже шли фигуры. Их партия близилась к завершению.

Дурачок-то подкидной, но какой-то странный, сплошь состоящий из одних любезностей. У каждой своя колода, свои козыри. И казалось, что они играют в поддавки: побеждает не тот, кто повесил погоны, а кому повесили. Почти как в жизни.

Он присел рядом и даже увлёкся игрой, наблюдая за ними.

Выиграла Жанна: у неё на плечах красовались два туза, в то время как Лёля дошла всего лишь до дам.

– Поздравьте, – сказала Жанна, – сегодня мой верх!

– Поздравляю, – сказал Руслан.

– А мы с вами, выходит, товарищи по несчастью, – смеётся Лёля, завораживая слух весьма и весьма игривым тоном. – Вы ведь тоже проиграли?

– Увы, – вынужден был согласиться Руслан.

– Может быть, тоже хотите в картишки перекинуться? – спросила Жанна.

– Да нет, спасибо. Боюсь, что в карты я не силён.

– Тогда повезёт в любви, – и опять Лёля смеётся, как будто бы над ним и смеётся.

Руслан сделал вид, что не уловил намёка подозрительную соль.

Ему надо было уединиться. Привести себя в порядок. Навести порядок в мыслях. Взять в руки вожжи воли, чтоб обуздать движения неопытной натуры.

– Ой, прошу прощения, нам пора! – воскликнула Лёля, вскакивая на ноги с подстилки. – Генерал уходит.

– Служба, – уже на ходу бросила Жанна. – Извините.

Девушки убежали, точно бы налетел ветерок и унёс с собой пушинки – одну чёрную, другую рыжую. Тот ветерок, стало быть, поднял неуёмный генерал.

Руслан проводил их задумчивым взглядом.

– Аркадия Наумыча хлебом не корми – дай малинкой с куста полакомиться.

Руслан поднял взгляд на голос. Татьяна Ивановна, взяв супруга под руку, точнее было бы сказать – подмышку, прогуливалась мимо… босиком по зелёной травке. Станислав Вольтович был тоже бос. Лодыжки, сложенные из хрупких косточек, сиротливо торчали из широких штанин.

Руслан пошёл рядом, – пройтись кружок с ними да послушать, о чём знающие люди могут рассказать.

– Забавные сестрички, не правда ли? – вдруг спросила Татьяна Ивановна, и Руслану почудился намёк и в её словах.

Такое ощущение, будто тут заговор вокруг него плетётся, и он спросил, чтоб не отвечать прямо на вопрос щекотливый, а правда ли то, что говорил ему генерал, дескать охраняют его эти девушки, а если правда, так от кого ж они могут оберечь его, кроме как от него же самого.

Татьяну Ивановну не смутил этакий словесный выверт, и она покачала головой, как если бы соглашаясь, и говорит:

– Когда Наум Филиппыч, министр наш, вернётся из командировки, он, может быть, и снимет с сынка непутёвого домашний арест. А до тех пор сестрички вынуждены присматривать за нашим генералом в обе пары пытливых глаз.

Руслан ничего – ну совершенно ничего не понимал. Но кивал, словно бы осмысливает фигуры сей речи диковинной. Не его ума, конечно, это дело, да вроде как чудно слышать такие слова. Ему казалось, что чем дольше он прислушивается, присматривается, пытаясь вникнуть в суть явлений и вещей, тем очевиднее не может свести концы одних мыслей с концами других мыслей, и вынужден прятать глаза, чтоб не выказать своего очевидного замешательства. У него было такое ощущение, что за решением одной загадки стоит иная загадка, и череде сих тайн не будет ни конца, ни края. Это как лестница, ведущая к заоблачным высотам познания, и пока не сообразишь, за познанием чего ты карабкаешься по лестнице той вверх, ты будешь как слепой котёнок во власти случая и чьей-то прихоти.

Удар колокола, застав Руслана врасплох, звонил к вечере. Тайной, мнилось. Он даже не заметил, как мысли съели время, и к ужину уже пора, а там, глядишь, ночь уж затаилась за чертою небосклона, снаряжаясь в скорый путь. И полон он смятения. И предчувствия едва не через край.

Удивляло, но не настораживало постоянство, с каким пастух лихой гнал стада курчавые свои по небу, лишь только солнце двигалось к закату. Ветерок крепчал, неся прохладу, и остужал пылающие щёки. И вот уж громовержец тут как тут. Взмахнул кнутом – хлопок. Зарницы снопом врозь. Как если б вспыхнул праздничный салют, небесным фейерверком разрывая в клочья мглу на горизонте дня и ночи.

Чем ближе час ночной, он весь трепещет от нетерпенья, и кусок не лезет в горло. А жуёт меж тем за обе щёки, едва замечая вкус чудесный.

Румяная уточка так вкусно пахнет, и яблочко внутри той уточки соблазн дарит – сочны, нежны лакомые кусочки да так во рту и тают. Вино прохладно и в меру терпко. Коньяк дурманит.

– Я пригласил нашего юного друга на следующие выходные погостить, – говорит вдруг генерал.

– Как же я сам не догадался? – досадует на старческую рассеянность Яков Филиппович. – Ну конечно же, Руслан Милославович, приезжайте непременно, и пораньше. Будем только рады.

– Как оформите бумажки, так и трогайтесь в путь, – поддержал Станислав Вольтович. – Успеете до пробок обернуться. А в понедельник с новыми силами – прямо в банк.

Руслан кивает, не в силах с мыслями собраться, чувств разброд познать.

Под разгул стихий небесных страсть бушует не на шутку. Руслан её смиряет, пряча взгляд. А вокруг него глаза – блестят как пары фар на шоссе ночном.

– Спокойной ночи всем, – сказал, вставая из-за стола, Яков Филиппович. – Мне и моей почке пора на боковую.

И, опираясь на трость, поковылял к дому под зонтом.

Как только старик ушёл, тут же следом засобирались и председатель со своей супругой.

– Побудка ни свет ни заря, – вроде как извинилась Татьяна Ивановна за спешку, хотя по скрипучему тону, каким она сказала, и не подумаешь, будто она извиняла себя за ранний уход.

– Так что всем покойной ночи, – Станислав Вольтович открыл зонтик, поднял его высоко над головой едва не на вытянутую руку и, продев другую руку ей под локоть, решительно увлёк её по дорожке к ближайшему к беседке гостевому домику.

Казалось, что супруга подчинилась его воле, но покидала застолье нехотя. Провожая их взглядом, трудно было не усмехнуться: его макушка едва доходила ей до плеча, а вширь, попытайся он заслонить супругу со спины, Станислав Вольтович, будучи ровно вдвое уже, прикрыл бы её разве что от плеча и до хребта, что особенно заметно было при вспышках молнии, когда бросаешь взгляд со стороны на пляску кривых теней.