Без любви, или Лифт в Преисподнюю

Генерал: Не смешите меня. Ничего не подтвердилось.

Полковник: А как же рапорт пилота?

Генерал: Ха!

Полковник: Вы что, будете отрицать и рапорт?

Генерал: Короче. Обосновываю своё частично положительное решение исключительно тем, что в прошлый раз, когда МИГи были подняты в небо, один из пилотов утверждал, будто обнаружил некую цель, похожую на частный спортивный самолёт, который каким-то чудесным образом с необычайной лёгкостью оторвался от современной боевой машины.

Полковник: Вот видите?!

Генерал: Сей неимоверный факт зафиксирован в рапорте пилота как НЛО. Если случится нечто подобное и на этот раз, то милости прошу прямо к уфологам. Я пороюсь в своей картотеке и спишу вам, так и быть, парочку надёжных адресов от щедрот душевных, и совершенно безвозмездно.

Генерал поднимает руку, категорически упреждая всякие возражения.

Генерал: И последнее, что хотелось бы сказать. На прощание. Поскольку времени и в самом деле в обрез.

В Париж действительно вылетают сразу три художника по фамилии Рублёв – каждый с такой фамилией. Разными рейсами. Там конкурс имени Рублёва. Не знаменитого средневекового иконописца, а художников по фамилии Рублёв. И проводит этот конкурс какая-то, прости господи, вшивая ассоциация то ли двойников, то ли однофамильцев…

Полковник: Вот видите?! Я же говорил вам!

Генерал: Но наш-то, как вы сами только что битый час мне доказывали, уже не Рублёв. Он Золотов. В общем, очередная чушь собачья! Среди пассажиров, кстати сказать, наш Рублёв не значится тоже.

Полковник: Вот мы и проверим.

Полковник смотрит на часы на руке, и генерал – на свои. Протягивают друг другу руки для крепкого мужского пожатия. Ну разве что по скупой слезе не уронили на прощание.

Генерал: Вам и карты в руки. Удачи, полковник. Дерзайте. И передавайте, будьте столь любезны, мой наинижайший поклон прелестной Софье Андревне. Всенепременнейше! Рад буду оказать любую посильную услугу. А теперь всё, полковник, извини. Служба. Ни пуха, ни пера!

Полковник: К чёрту!

Полковник трижды плюёт через левое плечо и с достоинством покидает кабинет, стараясь держать уверенный бодрый шаг.

Действо второе

Всё тот же кабинет. Та же обстановка.

Генерал снимает телефонную трубку и, едва дождавшись ответа, отдаёт приказание. В его голосе смешивается нетерпение с раздражением.

Генерал: Бегом ко мне!

В дверь кабинета стучат – три коротких отрывистых громких удара.

Генерал: Войдите!

Петрович: Вызывали, товарищ генерал?

Генерал: Слушай, Петрович, бери группу и давай, дуй следом за полковником. Маршрут, контакты, звонки – в общем, чего тебя, старого волка, учить буду уму разуму? Работай! Себя не обнаруживать ни при каких обстоятельствах. И цель, смотри, не потеряй, как тогда…

Петрович: А кто ж мог знать, что вместо парня из подъезда выйдет древняя горбатая старуха? Мне что, ориентировку кто дал?! Она шмыг по подземному переходу на ту сторону проспекта, подняла руку и на грузовике – за угол. Пока мы разворачивались, – там 300 метров до разворота! – пока рыскали по закоулкам в поисках грузовика, и след её простыл! Вот и всё. Передо мной стояла задача не думать, а следить.

Генерал: Вот и наследил, больше некуда.

Петрович: Чего меня-то попрекать?! Я, что ль, его переодевал?

Генерал: Да не попрекаю я. Не попрекаю! Я просто напоминаю. Пока вы гонялись за старухой в грузовике, парень преспокойненько вышел из подъезда, свернул за другой угол – и след его простыл.

Генерал смотрит на часы и качает неодобрительно головой.

Генерал: Теряем напрасно время. Всё! Жду подробного доклада.

Петрович: Есть!

Петрович выбегает из кабинета. Звонит телефон.

Генерал: Слушаю… Да, папа… Нет, папа, я не могу сейчас. Служба… Да, папа…

Генерал отстраняет от уха трубку и морщится. Нажимает кнопку на аппарате и, положив трубку на стол, встаёт с кресла. Мягко крадучись ступает по ковру, с тем чтобы на том конце провода ни о чём таком не догадались. Шагов не слышно. Как будто бы не слушает, вернее – слушает, но издалека, так чтобы не слышать.

Папа: Послушай, сынок, я ведь тебе только добра желаю. Уйди в тень. Заболей. Ляг в больницу. Слиняй. И не связывайся ты с Соней. Поверь мне, до добра эта затея не доведёт тебя. Напрасно я всё рассказал. Извини ты, старого дурня. У тебя карьера, вся наша дружная семья… Чего ещё желать? Подумай наконец обо мне, если себя пожалеть не хочешь.

Генерал: Да, папа, конечно. Я выбросил из головы. Да и времени у меня нет. Столько дел навалилось! Давай потом поговорим. Ну хоть за ужином обсудим. В субботу, устроит?

Папа: Не отмахивайся от советов своего умудрённого опытом отца. Меня на мякине не проведёшь!

Генерал: Да говорю ж тебе. У меня был только что посланец от Софьи Андревны. Я отказал ему в помощи, отослав ни с чем.

Папа: У тебя перед глазами судьба твоего дяди – моего родного брата. Связался, дурачина этакий, с Сонькой – и кранты. Был мужик что надо, а стал тряпка-тряпкой.

Генерал: Я не дядя, а если и связываюсь с кем, так те связи у меня, ты знаешь, мимолётные, несерьёзные, лёгкие…

Папа: Все так говорят, а когда до дела доходит, так и голову теряют, не успев даже задуматься.

Генерал: Ты меня не слышишь. Я тебе русским языком объясняю. У меня был человек от Софьи Андревны. Просил помочь поймать одного ничтожного человечка…

Папа: Зачем ты в это лезешь?

Генерал: Я никуда не лезу. Я просто дал ему троицу постовых во главе с опером и приставил филёра – на всякий случай, чтоб приглядывал. Считай, отправил ни с чем…

Папа: Не сметь, я сказал, лезть в такие дела. Это нечистые дела. Не сметь!

Генерал: Так я ж и не лезу. Это обычная интрига. Если поймают, кого им нужно, так с моей помощью, и первым об этом узнаю я – первым и доложу. Если нет – с меня спроса тоже мало. Не я вёл дело. Не я давал наводку. Ну а случись какой скандал или конфуз – и того лучше. Каким бы боком дело ни обернулось, всюду же с выгодной для меня стороны.

Папа: Сердцем чую: доиграешься. Ох уж эти гены…

Генерал: Ну, папа! Хватит уже. Я давно не мальчик…

Папа: Вот моё слово! Узнаю только, ни на чин, ни на возраст – ни на что не посмотрю. Выпорю, как самого последнего сорванца! Спущу тебе штаны до колен – и выпорю ремнём по голой заднице. Ты меня знаешь!

И динамик сердито замолчал. Генерал нажал на кнопку, давая отбой, и сел в кресло, качая головой и весело усмехаясь словам отца.

Зазвонил телефон.

Генерал: Слушаю! Да, на проводе…

Медленно встаёт с кресла. Рука, прижимающая трубку к уху, дрожит, и ладонь покрывается потом. Но голос, по-прежнему решительный и твёрдый, не выдаёт возбуждённого состояния говорящего. Привычное порыкивание, впрочем, обращается в бархатистый шелест, как если бы обёртку шоколадки разворачивал перед микрофоном.

Генерал: Софья Андревна? Легки на помине. Только что беседовал с человечком от вас. Пытаюсь помочь…

…Ах, совсем, стало быть, наоборот надо было? От рук, говорите, отбился полковник? Самодеятельностью занимается?! Вот даже, значит, как?! Ну и засранец же – кто бы только мог подумать. Это совершенно меняет дело.

…Разумеется, с моей помощью, дорогая Софья Андревна, мы легко опустим его с заоблачных небес на нашу грешную землю… То бишь что значит в прямом, а не переносном смысле?

…Понимаю, конечно. Я не только догадлив, но и предусмотрителен. К нему уже приставлен человек – так, на всякий случай…

…Нет-нет, маслом каши не испортишь. Я понимаю. А какого характера работёнка предстоит им?

…Да, полковник на след вышел. Это точно. Как пить дать. И делов, поскольку он, похоже, совсем неуправляем стал, наворотить может ещё тех…

Генерал удивлённо озирается вокруг, пытаясь вспомнить, что и когда заставило его встать и разговаривать по телефону стоя, вытянувшись в струнку, как будто пред самым высочайшим начальством. Качает в недоумении головой. Тянет руку к бокалу с коньяком – не дотягивается. Нажимает на кнопку в телефонном аппарате и обходит огромный стол, чтобы взять наконец бокал, наполненный янтарной горючей жидкостью, и промочить пересохшее от волнения горло.

Софья Андреевна (из динамика на весь кабинет): И зарубите себе на носу, генерал. Это колючее и своевольное растение, но отнюдь не ядовитое, а вот та толика яда, которая в нём всё-таки присутствует, она-то для нас и полезна. Поэтому оберегать как Кощей тот дуб, где в дупле схоронен ларчик, в котором притаилась утка – наседкой на яичке, а в яичке, сам знаешь, что за иголочка схоронена. И слегка, неназойливо подгонять к нужным нам дверям, а за ним двери плотненько прикрыть, но только не хлопать. Не дай бог вспугнём – улизнёт из мышеловки. Улизнёт – не заманим снова. Не заманим – не поймаем.

Генерал (самодовольно): У меня не улизнёшь. Я ему Кузькину мать…

Софья Андреевна: Это я тебе такую Кузькину мать покажу, что икотой поперхнёшься – не отдышишься! И помните, генерал, что сей великовозрастный мальчик по-прежнему необычайно прозорлив, находчив и, главное, удачлив. И смотри мне! Чтоб ни один волос с его головы…

Генерал: Могли бы и не напоминать. Я всё прекрасно понимаю.

Софья Андреевна: Понимать-то понимаете, да вот работать привыкли топорно. Поэтому, будьте уж любезны, держите руки в стороне – как от бокала горного хрусталя с глубокого похмелья. Не дай бог разобьёте.

Генерал: Ну а если ситуация выйдет из-под контроля?

Софья Андреевна: А она и выйдет из-под контроля. И контролировать сам господь бог не в силах. Поэтому сама буду… Соблазнять буду, приручать буду. Улещать. Умасливать. И как пить дать – безуспешно. Главное, держать руку на пульсе. И вам, генерал, велю там быть – и чтоб само обаяние излучали. Ни взгляда, ни нотки, ни намёка на ревность чтоб. Иначе глаза выцарапаю, язык вырву, ручонки выкручу – с мясом и не раздумывая.

Генерал: Ну, Софья Андревна, это же просто пытка какая-то невыносимая. Лучше сразу казните! Ну, разве что в награду за муки адовы меня ждёт награда…

Софья Андреевна: Я обещаю, но только время и место определю сама. За терпение, вы меня знаете, я вознагражу вас так, как вам и не снилось даже в самом сладком, сказочном сне.

Генерал: Целую ручки, целую ножки.

Софья Андреевна: Пошляк!

Генерал: Рад слышать, и очень жаль, что слышу, но не имею удовольствия лицезреть.

Софья Андреевна: Такое удовольствие я вам вскоре предоставлю.

Раздаются короткие гудки. Генерал тяжело вздыхает и кладёт трубку на рычаг. Сахарное выражение стаивает разочарованными каплями с его лица, и с глубоко задумчивым видом он оседает в своё кресло. Как свеча растаявшая от жара огня.

Время бежит. Телефон молчит. Дрёма подкрадывается незаметно, и набрякшие веки, тяжело опустившись, предательски незаметно заслоняют мир от его пытливых глаз. Голова клонится чуть вбок и вперёд. Из приоткрытого рта, через оттопыренную нижнюю губу, ползёт тонкая тягучая струйка слюны и тянется прямо к лацкану, украшенному жёлтым витым листом.

Генерал вздрагивает и резко выпрямляет спину. Утирает рукавом слюну.

Голова опять падает, слюна течёт – дыхание останавливается. Тишина, и только где-то в углу кто-то тихонько украдкой поскрёбывает. Как говорится, солдат спит – у генерала служба год за два идёт… Генерал вскрикивает во сне, всем телом вздрагивает от собственного крика и подхватывается с места, ошалело шаря глазами по углам кабинета.

Выхватывает пистолет из кобуры подмышкой, снимает с предохранителя, передёргивает затвор. Обходит кабинет по кругу, заглядывает под стол. Открывает дверцу шкафа, заглядывает внутрь, затем почему-то за шкаф. Приседает в углу и нащупывает нить, осторожно подёргивает, проверяя, цела ли. Потом дважды обходит с дозором все углы кабинета и проверяет натянутую паутиной тоненькую, невидимую глазом ниточку.

Возвращается к столу, выдвигает ящик, достаёт указку и с указкой в одной руке, а в другой – с пистолетом наизготовку опять продвигается пружинистым бесшумным шагом к шкафу. Приседает на корточки и, ткнув указкой в щель, отскакивает на шаг назад.

Тух! – громко клацает в щели с призвуком металла.

Генерал подпрыгивает, вертится волчком, целя пистолетом по углам. Замирает, зажав пистолет меж двух рук и направив дуло пистолета от плеча в потолок. Палец на спусковом крючке. Глаза стреляют по углам.

Выжидает секунду, другую, третью… Прислушивается к безмолвию. Тишина – глубокая гробовая тишина.

Успокаивается, наконец. Подходит к окну и выглядывает. Вздыхает с очевидным облегчением. Мотает головой и вроде как ухмыляется с ехидцей – как если бы самому себе в назидание.

Мышеловка сработала – вхолостую.

Ставит пистолет на предохранитель, суёт в кобуру и возвращается к столу. Опрокидывает толику коньяку в глотку и бросает следом кружок лимона. Зажёвывает, не позволив оскомине исказить кривой гримасой его лица благородные черты.

Звонит телефон – хватает трубку и долго молча слушает, многозначительно кивая головой.

Генерал: Я понял тебя, Петрович. Молодец. Переходим к варианту «Ч». Да, я объявляю начало операции под кодовым названием «Полковник, ты не прав». Ты и возглавишь операцию. Подельники уже выдвигаются. Самолично опустишь этого засранца с небес на землю.

Вскакивает с места – брови вразлёт выражают крайнюю степень негодования.

Генерал: Что значит – как? А я почём знаю?! Сам думай – на то тебе и голова прилагается.

Кричит в трубку, и голос его ужасен в окрике гневном.

Генерал: А нет, провалишь дело, так я тебя самолично опущу! Понял?! Тогда выполняй! Всё остальное тебя не касается.

Не присаживаясь в кресло, быстро нажимает кнопки на телефонном аппарате и кладёт трубку на сукно.

На третий гудок аппарат оживает скучным, едва ли не с зевотой голосом.

Голос: Слу-ашаю.

Генерал: Послушай, Сан Саныч, хватит зевать. Поднимай две группы своих орлов – и срочно по машинам. А пока то да сё, дуй ко мне, за инструкциями. И живо. В темпе вальса.

Динамик аппарата изрекается на весь кабинет громким обиженным голосом старого избалованного служаки, который служит командиру не за страх, а за совесть.

Сан Саныч: Я тут было в кафешку намылился. Звонок ваш меня в дверях застал. Ребята уже заказ сделали – ждут, верно, когда официант принесёт чебуреки с бульоном…

Генерал: Сегодня на обед тебя пончики ждут.

Сан Саныч: С чем пирожки?

Генерал: С таком! С чем ещё? Короче, некогда по всяким кафешкам рассиживаться. Отменяй свой заказ – и живо дуй ко мне. Работёнка есть. Время не терпит.

Сан Саныч: Как же я отменю заказ, если я здесь, а ребята там – заказывают?

Генерал: Значит, не отменяй. Не время зубоскалить! Ты меня понял? Не до шуток.

Генерал обходит вокруг стола. Плеснул в рюмку коньяку. Маханул залпом, сглотнул. Бросил в рот кружок лимона, зажмурился – и уже опять ходит по ковру кругами.

Берёт бутылку и бокалы и несёт к бару. Убирает внутрь. Запирает дверцу бара на ключ. Ключ кладёт в карман.

Возвращается к столу, тянет руку к портсигару и вдруг, как будто бы опомнившись, отдёргивает. В воздухе нетерпеливо клацает большим и средним пальцем правой руки: щелчок – вспомнил!!! – и бежит к шкафу, присаживается на корточки и запускает руку в щель между стеной и задней стенкой шкафа.

Отворяется входная дверь без стука, и в кабинет вваливается этакий стареющий бодрячок.

Вошедший застаёт генерала врасплох за весьма престранным занятием: тот сидит в углу у шкафа на корточках и натягивает пружину мышеловки.

У вошедшего брови ползут вверх, причём левая бровь как бы разъезжается в стороны обеими своими рассечёнными половинками.

Сан Саныч: Что это вы, товарищ генерал?

Генерал: Что-что! Не видишь, что ль? Мышеловка!

Сан Саныч: Разве у нас завелась какая мыша?

Генерал: Ну, мыша не мыша, а тварь какая-то ползает. Это точно. Особенно по ночам…

Сан Саныч: Надо бы службу вызвать…

Генерал: Кончай базар. Сам разберусь с поскрёбышем чёртовым. Не мышей же ловить позвал тебя?!

Генерал суёт мышеловку со взведённым механизмом на своё место за шкаф и, присев к столу в кресло, переходит на деловой тон.

Сан Саныч приглашения не ждёт – садится в кресло напротив стола. Куда только подевалась рыхлость, вальяжность, выражение панибратства, когда он подобрался подобно пружине внешне и внутренне и был самоё внимание и готовность.

Генерал: Наш коллега, – всем нам хорошо известный, поэтому не будем называть имён, – в данный момент находится на пути в аэропорт. С ним в машине капитан и трое постовых. Ну, и как водится, местное отделение в курсе происходящего. Им приказано оказывать всяческое содействие, работать в контакте и так далее. На хвосте у него Петрович с ребятами. Негласно. Подглядывает. Подслушивает. Перехватывает – даже мысли читает. Твоя задача. Первая группа одним глазом следит за полковником, другим за Петровичем. Попутно отслеживает, оценивает, анализирует. Вторая группа страхует первую и подчищает хвосты. В контакт не вступать. Себя не обнаруживать. Обо всех шагах докладывать.

Сан Саныч: Слушаюсь!

Генерал: Это хорошо, что тебе понятно. О себе этого не скажу. В общем, будь готов ко всякому. Даже самому необычному, я бы сказал – самому невероятному. Особое внимание всевозможным мелочам, нелепостям, совпадениям и так далее…

Генерал замолкает, задумавшись на мгновение, несколько раз оценивающе вскидывает свои пытливые глаза и ловит в фокус глаза подчинённого, словно бы ищет там ответа на незаданный вопрос.

Встаёт с кресла и идёт к бару. Достаёт ключ из кармана, отпирает бар. Плескает в пузатый бокал коньяку, выпивает залпом и закусывает кружочком лимона. Крякает от удовольствия.

Сан Саныч сглатывает так, что слышно, как судорожно дёргается кадык в пересохшем горле, и облизывает шершавым языком губы. Ещё раз сглатывает – на этот раз слюну.

Генерал возвращается к столу. Берёт в руки золочёный портсигару, достаёт сигарету, прикуривает. Присаживается на стол и подталкивает портсигар Сан Санычу.

Генерал: Закуривай.

Сан Саныч: Я привык к своим.

Генерал: Правильно. Меньше кашлять будешь. Тем более, что своих ты сроду никогда не имел. Так что угощайся. Без стеснений.

Сан Саныч берёт чужую сигарету и молча закуривает.

Генерал: Ты сам знаешь: к тебе я не равнодушен. Можно сказать, в любимчиках ходишь. Поэтому, для тебя лично, у меня особое задание. Работать будешь отдельно от группы. Один. Коньяку не предлагаю. Тебе потребуется сегодня трезвая голова. Выпьем потом – на брудершафт.

Сан Саныч: Инкогнито?

Генерал открывает рот, но ни звука не вылетает из приоткрытого пространства. Очерчивает рукой неопределённый круг в воздухе. И молча плотно сжимает губы, стискивая к тому ещё и зубы так, что желваки завязываются на порозовевших скулах в фигурный узел и слышен характерный скрип. Опять открывает рот и молчит, как будто всё ещё размышляет над тем, говорить или не говорить дальше, и всё-таки решается рассказать.

Генерал: Тут такая, видишь ли, петрушка. Давняя, очень давняя история. С бородой. Ещё из советских времён тянется ниточка, да никак не оборвётся. Нам и предстоит взять ту ниточку за кончик да и продеть в ушко иголочки.

Сан Саныч: А что за иголочка такая?

Генерал сминает в пепельнице окурок. Отходит к бару. Выпивает коньяку. Закусывает лимоном. Возвращается к столу. Садится в кресло. Закуривает новую сигарету и говорит, глядя прямо в глаза Сан Санычу.

Генерал: Думаю, могу тебе полностью доверять. Язык будешь держать за зубами. Не могу не рассказать. Иначе не прощу себе, если что… Тьфу-тьфу-тьфу! Трижды через левое плечо.

Генерал трижды стучит по столу костяшкой согнутого в суставе указательного пальца и трижды плюёт через левое плечо – каждому, стало быть, из трёх чертей прямо в глаз, то бишь в самое яблочко.

Генерал: В бытность капитаном вёл одну шлюшку…

Генерал замолкает и сглатывает слюну, как будто пытается проглотить ком, застрявший в горле.

Сан Саныч тоже молчит, опустив глаза долу, и следит за своими пальцами, которые подушечками нетерпеливо барабанят по подушечкам пальцев другой руки, из чего опытный взгляд сразу же распознал бы в нём левшу, поскольку именно пальцы левой руки ударяют, а подушечки пальцев правой руки принимают на себя эту нервную дробь. При этом великий спец доже не подозревает, какой прокол допускает из разу в раз, не изменяя этой давней привычке.

Генерал наливает в бокал коньяку и только после того, как выпил, продолжает свою проникновенную речь.

Генерал: Банальная история. Иностранцы, валюта, всякие там фарцовые дела. А с другой стороны, конструкторское бюро НИИ. Не почтовый ящик. Тем не менее, скажу я так, в серьёзное дельце выливались все эти связи. По тем, разумеется, временам. Рыбка клевала на наживку – и вдруг сорвалась с крючка. Облом. Дело разваливается. Главные свидетели молчат. Подозреваемые исчезают. Телефон раскаляется от звонков сверху. Мне угрожают, меня пугают.

И всё бы ничего. Как говорится, кто старое помянет, тому и глаз вон, если бы не одно очень и очень престранное обстоятельство.

Сан Саныч: Многие, я слышал, товарищ генерал, судачат, будто было дело, которое едва не стоило вам всей карьеры.

Генерал: На роток не привернёшь крючок. Поэтому даже и не знаю, как приступить к рассказу так, чтобы не прослыть… скажем мягко – не от мира сего. Дело, видишь ли, если вкратце обрисовать, было нечистое с самого его начала.

Вызываю я подозреваемую на допрос, а вместо дамочки в кабинет вваливается какое-то волосатое чудище и с четверть часа мутузит меня. Прямо в кабинете. И никому до этого нет дела. Более того. Мне шьют аморалку… Обычная подстава. Самая подлая и гадкая из всех, какие только могут быть: баня, девки, водка и пьяный дебош, с дракой из-за девок. Отстраняют от ведения следствия и передают дело в чужие руки. Ну, понятно, как обычно – по тем временам. Похоронили дело. Меня же и обвиняют, якобы это я развалил. А дело-то, можно сказать, уже в шляпе было! Спорить и доказывать бесполезно: всё на лице написано – как ни отпирайся, а красноречивее улики сам господь бог слов не сыщет.

Сан Саныч: И?

Генерал: Что «и»? Сам соображай. Хуже всего, что всякие, понятно какие, сплетни достигли семьи… Холостяк я с тех пор, так что у всякой неприятности есть и свои приятные стороны, как видишь. Хорошо ещё, что погоны не посрывали за то, что сунул свой нос не туда, куда надо. А как не в своё дело?! Чьё же? Дело-то было моё – да сплыло!

Шлюшка тем временем как в воду канула, а с нею – и все концы в воду. Но за ниточку, пускай и скользкую, я всё ж таки ухватился. Я опытный и очень терпеливый охотник. Вспугнул зайца – и жду, пока он по своему кругу бежит, а как круг петлёй затянется, тут-то он сам и выскочит на меня: я его за уши – да под рентген, чтоб просветить насквозь. А за плечами у зайца мешок, да не простой мешок – мешок с деньгами. Ну а мне говорят: не твоё, мол, дело, не за чем и нос свой любопытный совать. Так, мол, не ровён час и носа лишишься. Деньги, дескать, найдены. Они в матраце были зашиты, на матраце некий швейцар в своей берлоге почивал. Ну а как издох, то матрац и вскрыли ненароком неловкие людишки – вот денежка по ветру и разлетелась. Так что дело закрыто. Один только рублик рваный да мокрый и остался – свидетель в нашем деле тот ещё. Знаю я их ветер! У меня не только рублик драный заговорит – у меня стены имеют уши. И матрац был, и деньги в нём зашитые, и даже ветер. Только раскопал я дело Швейцара и выяснил, что место то же, да время выпало не то. Неувязочка у них вышла. На мякине меня не проведёшь. Да и пугать не испугаешь: я не заяц, я не из пугливых. Пошёл тогда я по старому заячьему следу на свой страх и риск, да вот незадача какая случилась: и след его к тому времени уже простыл – оборвался, как будто у зайца того крылья выросли, и он улетел.