скачать книгу бесплатно
«…Военные закончили разбор завалов технического корпуса комбината, пострадавшего вчера при взрыве. Выживших найти не удалось».
Я подняла голову на видеостену. Множество фотографий. И бездушный голос диктора – погиб. Погиб. Погиб… Надежды больше нет. Как и родителей.
Под ребро кольнуло. Больно! Нестерпимо больно… В голове застучало: это не самые страшные новости за сегодня, худшее впереди. Со смертью мамы и папы моя жизнь вышла на финишную прямую. Завтра утром я должна была получать продукты. Нет родителей – нет обеспечения. Я, конечно, пойду. Но, скорее всего, пайкомат расцветится красным, таким же ярким, как кровь, что сочится из порезанных пальцев. Память напомнила про огромное пятно, расплывшееся на мостовой в тот день, когда погибли дядя Жора и тётя Люся. Вновь нахлынул страх. Словно чьей-то железной рукой сдавило горло, не давая вздохнуть. По коже пробежался холодок. Стало зябко и жутко тоскливо. Слеза медленно скатилась по лицу.
Можно ли смириться со смертью, с потерей близкого, родного человека? А двоих, любимых, самых дорогих? Вряд ли… Принять – наверное, можно. Вот только не так, как я это делала, отвергая саму смерть.
– Говорили тебе, пора взрослеть. А ты, размазня, неженка, сопротивлялась! На тебе! Получай! – зло процедила я самой себе и тряхнула головой.
Волосы рассыпались по плечам. Как мне справиться с горем? Как принять то, во что и верить нет сил. Я боюсь смерти. Боюсь всего, что с ней связано. Боюсь думать, что гибель родителей – правда. Но если это так, я должна принять. Должна выжить. Только не знаю, как. Едкие, горькие, горючие слёзы в два ручья побежали по лицу. Словно в лихорадке меня затрясло. Пришлось забраться на диван и укутаться в плед…
…Я не помнила, как прошёл день, и куда подевалась ночь. Словно липкий непроглядный туман окутывал меня всё это время, сковывал движения, не позволял вдохнуть полной грудью. Утро наступило так же внезапно, как и накануне. Едва я открыла глаза, вспыхнул экран видеостены.
Странно! Папа говорил, что со смертью обеспеченного члена семьи все коммунальные привилегии отключаются. Но свет пока ещё есть.
Я поднялась и сделала чай. Горячий, терпкий, он разлился благодатным теплом, согревая нутро. Удивительно, но голода я не ощущала, хотя за прошедший день ничего не ела.
Посмотрев на часы, стала собираться на улицу. Одела защитный костюм, взяла тележку с пустыми контейнерами. Когда распахнулась дверь биопропускника, не сразу сообразила, что можно выходить из дома. Неожиданно сильно разболелась голова, а ноги стали такими тяжёлыми, словно к ним привесили пудовые гири.
С трудом добралась до пайкомата. Поднесла руку с браслетом к сканеру. В цилиндре привычно щёлкнуло, и нижняя часть передней панели опустилась.
– Здравствуйте. Маргарита Вардина. Поставьте пустые контейнеры на платформу. По одному, пожалуйста, – безразлично произнёс электронный голос.
Отправила тару на подвижную платформу и стала ждать. Когда приёмная ниша закрылась, распахнулась другая, и монотонный голос велел:
– Поднесите идентификатор к внутреннему сканеру.
Я просунула руку в отсвечивающую белым нишу. Серебристый цилиндр засветился красным, а электронный голос громче обычного произнёс:
– Вы утратили рейтинг гражданского доверия. Статус «обнулённая». Ваш кредит лояльности заблокирован. Доступ к системе жизнеобеспечения заблокирован. Отойдите от терминала. В доступе отказано.
– Заблокирован, – прошептала я, убирая руку из ниши. – Выходит, это правда. Родителей больше нет.
Внутри меня всё сжалось.
«Это надо принять… Принять… Но как?»
Я отошла от пайкомата и, спотыкаясь, побрела домой. Надо набрать воды, если ту ещё не отключили.
На моё счастье, вода в кране была. Я успела наполнить двенадцати литровый бак, чайник и пару пластиковых бутылок, прежде чем услышала резкий, давящий на голову звуковой сигнал.
— Ай! – вырвалось у меня.
Кран зарычал и пересох. Свет вспыхнул, напоследок озарив собой дом, и погас. Видеостена моргнула, щёлкнула и выключилась.
Тишина…
Такой оглушительной тишины я не помню с итоговых тестов в университете. Мы сидели в индивидуальных шумопоглощающих кабинках, словно в вакууме. Вот и теперь – никаких сторонних звуков. Так тихо, что слышу стук сердца.
Вспыхнуло лицо, и тепло начало стремительно расползаться по телу. Схватила стакан, плеснула туда воды, залпом проглотила. В ушах зашумело. Сдавило виски. Но жар, словно я подбросила в костёр сухих поленьев, разгорелся с новой силой.
Я посмотрела на ёмкости с водой:
– Вот и всё. Максимум на две недели, а потом…
В голове отчётливо зазвучал голос папы:
– «Это источник воды, а значит, жизни. И воды у нас с избытком. Запомни, случись что непредвиденное, второй этаж можно отключить от отопления и электричества…»
– Папочка! Ты как будто знал! – прошептала я и бросилась в подвал.
Из-за всего свалившегося на меня за последние дни, позабыла, что ещё есть шанс выжить.
Сняв короб с водяного насоса, нажала кнопку. Двигатель вздрогнул и тихо заработал. Я приоткрыла кран и услышала шум поднимающейся по трубе воды.
– Вода есть! – обрадовавшись, осмотрелась. В углу стояли ящики с брикетами для генератора и котла.
– Надо было расход топлива спросить. И почему не подумала об этом?
Решив, что нужно будет покопаться в дедовых записях, вдруг отыщется что-то полезное о системе жизнеобеспечения дома, я нажала кнопку и отключила второй этаж от электричества. Послышалось едва уловимое жужжание, и дневной свет в котельной стал меркнуть. Я огляделась. Чёрный рулон, прикреплённый над окошком, разворачивался, наползая на стекло светоотражающей шторой.
– Так вот это для чего! – в который раз удивилась находчивости и смекалки деда.
Взяв с полки фонарик, я пошла наверх. Дом погрузился в кромешную темноту, настолько плотную, что не будь у меня в руках источника света, даже хорошо зная расположение мебели в доме, я наверняка расшибла бы лоб.
Споткнувшись о табуретку, буквально влетела в простенок между окнами.
– Да что же такое! А ну, соберись! – отругала себя и принялась рассматривать маленькую плоскую коробочку на откосе окна.
– Интересно, ты для какой надобности тут и почему я не видела тебя раньше?
Ощупывая странное устройство, я наткнулась пальцем на крошечную, едва ощутимую кнопку. Решила – раз инструкцию к дому-ковчегу мне не выдали, буду испытывать на практике всё, что найду. Хуже уже не будет.
Я нажала кнопку. Послышалось едва уловимое шуршание, и штора на узком окошке поднялась, осветив общую комнату тусклым светом.
– Понятно! – кивнув, ещё раз нажала кнопку.
Окно закрылось. Открыв его снова, взяла фонарь и отправилась исследовать откосы на окнах библиотеки. Там тоже нашлась такая коробочка, аккурат за дедовым креслом, и на кухне, и в бабушкиной комнате.
Отчего-то вспомнился разговор с родителями сразу после переезда:
«– Мама, скажи, почему вы решили перебраться за реку?
– А сама, как думаешь? – она улыбнулась и подвинула мне чашку с ароматным чаем. – Хочу больше времени проводить с семьёй. Работа в госпитале занимает много времени. Долгая дорога, длительная санобработка отнимают его ещё больше. К тому же последние две недели через мост пускают транспорт только в реверсном режиме. А если кто из врачей замешкается? Или дольше пробудет на обработке? Опоздаем к переправе и всё, целый час ждать. А в городке до госпиталя рукой подать. Да и папе уже давно предлагали работу в закрытом сменном цикле. Рейтинг выше, кредитов больше. Опять же доппитание.
Я посмотрела на папу:
– Я понимаю.
– А ещё… – папа замялся, покосился на маму, но потом продолжил. – Этот дом твой прапрадед строил. А прадед, дедушка и я усовершенствовали с одной целью – выжить в любом случае. Это наш ковчег!»
Вспомнив, я вздрогнула. Точно такую же фразу любил повторять дед.
– «Запомни, Рита! Этот дом – наш ковчег. В самые лихие времена он спасёт и от голода, и от холода», – повторила его слова.
И вдруг в памяти всплыло то, что прочла в дневнике. Бункер! Дед писал, что семья там может года два прожить. Значит, один – куда дольше. Где же вход?
Я схватила фонарик и пошла вниз. В который раз метр за метром обшарила подвал. На ощупь прошлась, простучала все стены, заглянула под все коврики и дорожки.
Ни-че-го!
– Нужно поискать в дневниках.
Месяц ушёл на то, чтобы разобрать дедов шкаф, перевернуть каждую страничку тетрадок, прочитать всё, где мог быть хотя бы намёк на тайное убежище или подземное сооружение.
Ни-че-го…
Никакого упоминания о бункере я не нашла. Может, плохо искала? Надо будет ещё раз внимательно посмотреть.
А меж тем ночи становились всё холоднее. Близился ноябрь.
Глава 4
Помню, дед часто повторял, что нашу семью многие считали странной. Тогда в детстве я не понимала почему. Подумаешь, собрали огромную библиотеку бумажных книг, бабушка сушит и закатывала продукты в банки. Если в этом и была странность, то, что тут такого?
Я до сих пор не разобралась, чем это было. Внутренним протестом, желанием противопоставить себя обществу, стремлением доказать, что каждый человек должен быть личностью? Но тогда мне и самой нравилось быть не такой, как все.
Ещё в детстве бабушка придумала мне прозвище – мышка-норушка. Во-первых, я очень любила историю с этим незамысловатым названием, и всякий раз просила:
– Расскажи мне на ночь сказку про мышку-норушку.
– Да ты её уже наизусть знаешь, – качала бабушка головой.
А я всё не унималась:
– Расскажи, бабуля! Пожалуйста!
Это был запретный приём. Я знала, она тает, словно лёд на солнце, когда я зову её «бабулей», и сделает что угодно, лишь бы я её так назвала.
А во-вторых, прозвище привязалась ко мне ещё и потому, что в детстве у меня появилась тайная кладовая. Угостят меня парой печенюшек. Я одну съем, а вторую заверну в салфетку, чтобы не заветрелась, и в жестяную банку положу, «на потом». Дадут мне конфеты, я одну съем, а остальные туда же, на хранение. Нет, я с удовольствием делилась с родителями, с бабушкой и дедом. Но они постоянно отказывались, а я откладывала «про запас». Жадной я не была. Скорее бережливой.
Пока дед работал на химкомбинате, сладости в доме водились в достатке. Родители даже разрешали делиться с друзьями. Но мне всё чаще казалось, что однажды я захочу конфетку, а её не окажется. И если такое произойдёт, то на этот случай у меня и будет заветная жестяная коробка.
Вообще-то, у меня было две таких. Одна лежала дома в ящике с игрушками. Вторую я прятала в подвале дома на острове между банками с бабушкиными заготовками.
В детстве подвал был любимым местом для игр. Мне нравилось в нём прятаться. Спущусь, пока никто не видит, вылезу через заднюю дверь в сад. Бабушка меня ищет по комнатам, в шкафах, под столом и кроватями, а я качаюсь между деревьев в дедовом гамаке, ем яблоки и жду, когда же она меня отыщет.
Кто придумал именно так построить дом, не знаю, но, сколько я себя помню, у подвала всегда было два входа. Один из дома, другой со стороны сада. Выглядел он как обычная хозяйственная пристройка. Не знаешь, так никогда и не догадаешься, что через неё можно в дом попасть. В боковых кладовках хранились инструменты, пустые ящики, шланги для полива и прочая хозяйственная утварь. Был даже генератор, который питал электричеством подвал, а при необходимости его мощности ненадолго могло хватить и на дом. Это позже появился тот, что стоит теперь в котельной. На брикетах. Старый работал на… как дед её называл? Что-то с солью связано. Солярка, что ли?
Передние кладовые от подвала отделяла тяжёлая дверь. Дед говорил, это для того, чтобы тепло из дома на улицу не проникало. Вдоль стен сразу у входа стояли стеллажи с бабушкиными закатками и ящики с песком, в которых она хранила корнеплоды – морковь, свеклу и репу. Мама ругала бабушку, мол, зачем эти громоздкие ящики, когда есть дегидратор. Но бабушка только махала рукой и говорила, что она так привыкла. По старинке.
В кладовке, которую теперь занимают мои припасы, раньше использовали для хранения муки и круп. Бабушка рассказывала, что поначалу это очень не нравилось папе. Он постоянно указывал маме на бабушкину неосмотрительность. Мол, тратит все свободные средства на продукты, которое потом хранит годами. Зачем, если можно пойти и купить? Эх, не знал тогда папа, что вскоре всё изменится и что-либо купить станет попросту невозможно. А то не стал бы браниться. Интересно, неужели все бабушкины припасы съели? Когда мы с родителями перебрались на остров, в кладовке на полках стояли только мои коробки.
Да, бабушка у меня оказалась очень настойчивой. Переубедить её было совсем непросто. Со временем родители перестали пытаться, а дед даже и не начинал. Но вот когда у меня появилась склонность к собирательству, мама сетовала папе, что «бабушкины повадки оказались заразны, и привычка прятать «на потом» у меня явно от неё».
Поначалу меня это пугало. Превратиться в бабушку в 10 лет мне совсем не хотелось. Маме пришлось долго объяснять:
– Стать бабушкой в столь юном возрасте, дочка, тебе не грозит. А то, что у всех есть привычки, так это нормально. Просто у старых людей свои особенности. Бабушка заготавливает продукты, ты собираешь коллекции. А дедушка и вовсе под библиотеку целую комнату занял…
Когда я поняла, что не одна в нашей семье со странностями, жить стало проще и спокойнее. Правда, смущало, что одноклассники и соседи сторонились нас. Пару раз даже слышала, как в спину бросали ругательства и обвинения в сумасшествии.
– Ну и пусть! – отмахивались родители и бабушка. – Пусть говорят, что хотят. Время рассудит кто из нас прав.
Приезжая на лето, я слышала, как шептались соседки за бабушкиной спиной. По их мнению, она была редкостной чудачкой.
– Только представьте! – судачили они. – Елена Максимовна-то наша совсем того… Выращивает на грядках всякий бурьян – подорожник, крапиву, одуванчики, ботву со свеклы срезает. А ещё овощи в огороде выращивает и по банкам в рассоле закатывает. Зачем, спрашивается, если продуктами власти снабжают? Видать, в семействе её жрут много. Не хватает им.
Бабушка лишь посмеивалась. А я нет-нет, да и стала задумываться. Может и правда с моими родными что-то не так? Сколько раз спрашивала бабушку:
– Зачем, ты закатываешь продукты? Мама говорит, у нас есть дегидратор с функцией прессовки. Можно не тратить силы.
А она грустно так отвечала:
– Надеюсь, ты об этом никогда не узнаешь.
Я побоялась спрашивать, почему она так сказала, а бабушка молчала. Теперь знаю, это связано со временем, которое они называли лихими 90-тыми. Дед тоже о тех годах ничего не рассказывал. Говорил только, что страсть к заготовкам и откладыванию всего и вся «на чёрный день» это их с бабушкой первое дитя. Она, страсть эта, появилась лет за десять до рождения моего папы, а то и больше. Так, что да. Я со своей страстью к собирательству в нашей ненормальной семейке не очень-то и выделялась.
Мама с папой на пересуды соседей внимания не обращали, предпочитали их не замечать. А дед и вовсе делал вид, что ничего не происходило: оснащал дом всякими штуками, назначение которых мне было не совсем понятно или вовсе не знакомо.
Ну вот скажите, зачем в доме утилизатор – портативный агрегат для переработки и формовки отходов, брикеты из которого используют как топливо для генератора и котла отопления? Зачем, скажите мне, если отопление электрическое, а отходы за кредиты принимает специальная служба? И для какой надобности если есть под боком полноводная река и работающая от неё электростанция, собственно этот генератор на брикетах из мусора? И совсем непонятно, зачем на окнах светонепроницаемые отражающие шторы, если есть солнцезащитные рулонные?
Нужность и важность большинства этих приспособлений я поняла только после смерти деда, когда в конце лютой зимы 2050–2051 года случилась энергетическая война. Люди жгли всё подряд, в надежде согреться. В ход шли тряпки, ковры, мебель, книги. А в доме на острове было тепло и надёжно. В больших ящиках и коробках имелся солидный запас брикетов переработанного мусора и универсальная печь, отапливающая и снабжающая электричеством дом. Всё это богатство бережно хранилось в подвале, накапливалось, экономилось и помогло уцелеть очень многим вещам. Особенно радовалась бабушка. Её мебель не пострадала. Но что она считала наиболее ценным, удалось сохранить библиотеку.
Как-то очень быстро из оборота исчезли последние деньги. А те, что остались на руках у населения, стали бесполезны. На них ничего нельзя было купить. Их место заняли кредиты лояльности. И золото.
Я так и не смогла понять, зачем властям это было нужно. Золотые монеты выдали всем, кто принес на обмен старые деньги. Курс был грабительский, но и сумма, которую меняли, ничтожна. Помню, как сосед дядя Жора кидался на чиновника, принимавшего у него наличность, и кричал что-то о справедливости. Бабушка потом рассказывала, он хотел поменять на золото все деньги, что у него были, а ему обменяли только крохотную часть. Да ещё пригрозили, если будет бузить, у него отберут и то, что есть.
После обмена денег, продовольственные пайки сократили. Потом ещё и ещё раз. Зато в Чернореченске была жизнь. Электростанция на реке давала и свет, и работу.
Вскоре появились беженцы. Они проникали в город, пытались раствориться в толпе. Пришлых без идентификаторов, вычисляли быстро. Но они по добровольно покидать Чернореченск не желали. Их выдворяли силой. Ввели военное положение и комендантский час, установили ограничение на передвижение работающих и безработных. Полностью прекратили продажу продуктов, а продовольственные пайки на семью, которыми частично выдавали зарплату, снова урезали. Даже моя любимая кофейня, которая по слухам принадлежала жене одного из городских чиновников, и та закрылась.
Всё изменилось. Нам каждый месяц приходилось привыкать к новым правилам. Не успеешь запомнить одно, нужно учить другое. Весь мир перевернулся с ног на голову. Теперь не я и мои близкие были ненормальными, а всё вокруг нас. Но мою семью по-прежнему считали странной. Сторонились, избегали, игнорировали.
Чем старше я становилась, тем больше меня мучил вопрос. У всей этой «ненормальности» есть причина? И родители, и бабушка с дедом были практичными, мудрыми людьми. Они явно к чему-то готовились сами и подспудно готовили к этому меня.
И теперь, после всего, что произошло, наша семья оказалась в куда более выгодном положении, чем прочие. Думаю, мама и папа не предполагали, что погибнут. В закрытом городе их профессии очень ценились. Да и потерять таких специалистов, как они вряд ли входило в планы властей. Родители точно не готовили меня к тому, что придётся выживать без них. Но так случилось. Я осталась одна. Без обеспечения. Без шансов на жизнь.
Прокручивая в голове последние разговоры с родителями, всё больше убеждалась – они не успели что-то сказать. Что-то очень важное. То, отчего будет зависеть, выживу я или нет.
