скачать книгу бесплатно
– Пойдём, – глухо произнесла она и стала медленно подниматься по лестнице.
Я редко заходила в родительскую спальню. Эта привычка у меня осталась с тех пор, как я была ребенком. Когда в этой комнате жила бабушка, она тоже строго настрого запрещала туда входить.
– У каждого должно быть личное пространство, – повторяла она, закрывая у меня перед носом дверь. – Мы не стадо, не овцы, которых загнали в один хлев. Мы люди! Помни это всегда.
После таких назидательных речей бабушку тревожить не хотелось. Но теперь, переступив порог комнаты, я с любопытством оглядывалась по сторонам. К моему удивлению, тут всё было так, как я помнила: старинная вешалка, широкая кованая кровать с высоким заголовником.
Бабушка рассказывала, тумбочки на витых ножках, стоявшие по кроям кровати, и туалетный столик у окна, это всё, что осталось от мебельного гарнитура. Как же она называла это тройное зеркало, в которое, если сделать два больших шага назад, можно увидеть всю себя с разных сторон? А! Вспомнила! Трельяж!
Дед бурчал, вспоминая покупку:
– Это же надо! Купили мебеля в СССР, а на утро оказалось, что мы живём уже в другом государстве!
– Чего, старый, кудахчешь как квочка? – злилась бабушка, и, глядя на то, как я хлопала глазами, не понимая, о чем они говорят, в который раз повторяла: – СССР – это страна бесплатной медицины, лучшего в мире школьного образования, светлого счастливого детства и всеобщего равенства!
О стране счастливого детства я знала только по их рассказам, старым выцветшим фотографиям, да пожелтевшим книгам, задвинутым под стенку шкафов в библиотеке, словно их старательно пытались спрятать. В школьных учебниках об СССР не упоминалось. Как и не было ничего о том, что это некогда великое государство долгое время оставалось неотъемлемой частью мировой истории и героическим победителем фашизма. Но мебель, судя по всему, там делали добротную и долговечную. Массивный трёхстворчатый дубовый шифоньер, что стоял у двери, тоже родом оттуда. Бабушка говорила, он достался ей от ее мамы «в приданное», и она ни за что на свете не согласилась бы променять его на новомодные гардеробные и встроенные шкафы.
– Закрой поплотнее дверь, – попросила мама, усаживаясь на пуфик спиной к окну. – Видеостена сегодня просто разрывается, так громко…
Она вся сжалась, обхватила себя руками, словно пришла с мороза и никак не может согреться.
В комнате было тепло, но, глядя на неё, мне тоже стало зябко.
– Теперь ты? меня пугаешь, – я сняла с вешалки тяжёлую вязаную шаль и набросила ей на плечи.
Мама вздрогнула и подняла на меня полный тревоги взгляд.
– Да что стряслось? – не выдержав гнетущего молчания, я уселась на пол перед ней.
Мама наклонилась ко мне и зашептала:
– Что-то страшное надвигается. Всё очень серьезно, Рита! – она обернулась, поглядела в окно и заговорила ещё тише. – Теперь я знаю, что произошло. Андрей в разговоре с Лидией Ивановной упомянул, будто на комбинате что-то затевается. Последние дни туда постоянно приезжали военные грузовики. Разгружались, уезжали и снова возвращались. Машины с одними и теми же номерами. Военные ни с кем не разговаривали. Подсобных рабочих к машинам близко не подпускали, велели держаться в стороне. Сами таскали тяжеленные деревянные ящики или ставили на электропогрузчик и свозили к воротам в ангар.
– Может быть, комбинат будут модернизировать и в ящиках оборудование?
Я хорошо помнила, как украдкой слышала разговор родителей о том, что в тех помещениях, что ещё работают на комбинате, постоянно нарушается техника безопасности, а руководство, на все папины увещевания только отмахивается, мол, «не до норм нынче».
– Этого мы не узнаем, но, боюсь, всё гораздо хуже, – прошептала мама, словно её мог кто-то кроме меня услышать.
– Почему ты так решила?
– Андрей сказал матери, что постарается больше выяснить о происходящем на комбинате. Лидия Ивановна просила его не вмешиваться. Но… Видимо, он узнал что-то такое, о чём знать не следовало. Вечером Андрея и ещё троих рабочих комбината привезли с тяжёлыми травмами. И без того было понятно, что те трое долго не протянут. Андрей почти не мог самостоятельно дышать и его подключили к ИВЛ[1 - ИВЛ – аппарат искусственной вентиляции лёгких.]. У него среднесрочные перспективы были хорошие. Но тут ночью в госпитале случилась авария. Вышло из строя энергоснабжение в крыле реанимации, а резервное питание так и не сработало. Отключились аппараты жизнеобеспечения. Он и ещё два десятка пациентов погибли.
А вот это и, правда, показалось мне странным:
– Это не может быть случайностью? – не особо веря в то, что говорю, спросила я.
– Вряд ли. Госпиталь недавно инспектировали. Все системы были исправны.
– Думаешь, он действительно узнал что-то столь опасное, раз потребовалось убить его, а вместе с ним и других ни в чём не повинных людей?
– Я не знаю. Но одно известно наверняка. Если кто-то хочет что-то скрыть, он не перед чем не остановится. А учитывая военный кордон у моста, это вполне может оказаться правдой.
Я слушала рассказ мамы и ощущала, как ледяные иглы страха медленно вонзались мне под кожу. Неужели такое действительно может быть? Ведь если это правда, опасность грозит всем: соседям, маме, мне, но особенно папе.
– Что нам делать?
Мама улыбнулась той тёплой, доброй улыбкой, что я помнила с детства:
– Я не знаю, дочка! В нашей семье только дедушке было известно всё наперед. Ну, или почти всё. Он много думал, анализировал, просчитывал. Должно быть, именно то, что происходит сейчас и случится в будущем он и записывал в дневник, который всегда носил с собой. Вполне возможно, он даже знал, когда умрёт.
– Как знал? – удивилась я. – Разве это можно предвидеть? И если знал, почему никому не сказал? Может, ему можно было помочь?
– Нет, родная! Люди над смертью не властны, – мама тяжело вздохнула и покосилась на окно. – Но никто из нас не поверил, что дедушка умер сам. Ни папа, ни я, ни бабушка. Я же говорила: если кто-то что-то решил… Но об этом лучше не говорить.
Колючие мурашки забегали по спине.
– Но нужно же что-то делать, иначе погибнут все!
– Да что мы можем? – мама перешла на шёпот. – От нас ничего не зависит. Твой папа всегда был осторожным человеком и никогда не лез в чужие дела. Я тоже буду молчать о том, что узнала от соседки. К тому же… Она только что потеряла единственного близкого человека. Сына! Кто знает, что ей там послышалось, и на какие бредовые умозаключения натолкнули скорбные мысли? Главное – не волнуйся. Мы с папой сделаем всё, чтобы ты выжила.
Мама грустно улыбнулась и тихо добавила:
– Рита! Дочка! Ты самое ценное, что у нас есть.
Глава 3
Шла вторая неделя с тех пор, как папу забрали на комбинат. Но чем ближе была дата выходного, тем больше меня охватывало странное волнение. Необъяснимое чувство тоски и унынья не покидали с тех пор, как он уехал. Просыпаясь, я всякий раз ждала того, что неминуемо должно случиться, хотя и не понимал чего. Да и мама день ото дня становилась всё более угрюмой, замкнутой, молчаливой. Её всё чаще вызывали между сменами в госпиталь. Возвращаясь с работы, она долго хлопала дверцами шкафов на кухне, потом относила скромный запас продуктов соседке-учительнице. Ссылаясь на усталость, отказывалась от ужина или завтрака и шла спать. От всего этого мне становилось совсем не по себе.
Чтобы как-то справиться с нарастающим чувством тревоги, я целыми днями пропадала в библиотеке. Книги, которые по рассказам бабушки достались им с дедом от родителей, раздобытые по случаю ими самими и чудом сохранившиеся в период энергетической войны, помогали отвлечься.
Бабушка рассказывала, когда мама училась в школе, в последний день весны они собирали на маленьком журнальном столике стопки книг. На лето задавали читать большой список. За три месяца они уменьшались, и к началу учебного года столик пустел.
Нам на лето читать не задавали. Совсем. Бумажных книг вообще не было в школьной библиотеке. Да и учителя не приветствовали любознательность и всё время повторяли:
– В учебниках есть всё, что вам нужно для того, чтобы сдать итоговые зачёты. Только то, что одобрено образовательной программой пригодится вам в жизни. Всё остальное бесполезная трата времени и сил учащихся.
Мне как-то даже пригрозили переводом в общий класс, если я и дальше в домашних условиях буду пользоваться «запрещённой» литературой.
Запрещённой! Как можно запрещать Пушкина, Достоевского, Толстова? Как можно запретить читать? Запретить стремиться к познанию? Я этого никогда не понимала и потому читала. Много. Запоем. Всё, что в своё время бабушка давала маме. Благо списки заданной литературы она каким-то образом умудрилась сохранить. И чем больше я читала, тем больше вопросов к учителям у меня возникало.
Однажды маму вызвали в школу, чтобы отчитать за недосмотр. На уроке истории я в очередной раз поспорила с учителем о том, что он неверно трактует события прошлого. Директор долго выслушивал мои доводы. Его лицо становилось всё более мрачным и отстранённым. А когда я закончила, он повернулся к маме и бесцветным голосом произнёс:
– Яна Игоревна! Я понимаю, работа в госпитале занимает всё время и на дочь его совсем не остаётся. Но хочу предупредить: это наш первый и последний разговор. Если вы не примите меры, я переведу Маргариту в общий класс. И тогда, при всём моём уважении к вам и Юрию Матвеевичу… При всём добром отношении ко всей вашей семье, о дальнейших перспективах для дочери можете забыть. Для ученицы общего класса я просто не смогу подписать положительную характеристику и рекомендовать в учебное заведение, куда мы планировали направить Маргариту после окончания школы. Надеюсь, вы меня понимаете?
Выйдя из административного корпуса, мама молча пошла к воротам. Я ждала, что меня будут ругать. Но… Она быстро шагала впереди, почти бежала, словно старалась поскорее убраться со школьного двора.
Когда после начальной школы нас пригласили на тестирование, чтобы распределить по классам, я недобрала трёх баллов для поступления в профильный гуманитарный. Надежда учиться у преподавателя-человека в числе избранных 25–30 учеников растаяла, как дымка поутру над рекой. Впереди ждали занятия с искусственным интеллектом в помещении на 150 школьников, больше похожем на спортзал с электронными досками-дисплеями, развешенными по стенам, да неопределённые перспективы по окончании школы.
Но на следующий день меня и ещё нескольких ребят пригласили на дополнительный тест. Удивительно, в этот раз я набрала максимальное количество баллов и теперь могла выбирать, где учиться. И не только в физико-математическом, лингвистическом, технологическом или гуманитарном классе. С дополнительными баллами я могла выбрать любой из профильных, даже тот, где обучали будущих управленцев – детей чиновников, военных и прочей элиты.
И всё же я выбрала гуманитарный. В его программе истории, риторики и прочих дисциплин было в разы больше, чем во всех остальных. К моему счастью, нас оказалось только 20 учеников. Это радовало, ведь в малочисленном классе учитель может уделить внимание каждому, ответить на все вопросы и разъяснить, если кому-то что-то будет непонятно.
О том, как будут проходить занятия у моих бывших одноклассников по начальной школе, зачисленных в общие классы, я старалась не думать. Ясно было одно: учиться там будет очень тяжело. Кому задать вопрос, если не понял урок? Бездушной машине? Так, она не ответит. Спросить учеников профильных классов? Мы в другом корпусе, соединённом с основным узким коридором и столовой, куда, к слову, ученикам общих классов вход строжайше запрещён. Не у кого спросить! Не от кого ждать совета или помощь! Учебников и тех нет. Что успел записать, пока электронный голос объяснял материал, то и твоё. Перспективы продолжить учёбу – нет! Надежды на хорошую работу – нет! Да и будущего у выпускников общих классов фактически тоже нет! Что им светит? Тяжёлая, изнурительная, чёрная работа…
Но и в профильных классах были свои жёсткие нормы. Нам запретили пользоваться дополнительными материалами сверх школьной программы. Разрешены лишь учебники и пособия, выданные перед началом учебного года. За неподчинение – перевод в общий класс без права возврата.
Лишиться перспектив на будущее не хотелось, хотя я быстро осознала, что учиться по таким книгам и правилам мне неинтересно.
А правила были жёсткие! Сначала изменили график тестирования. Трижды. Мы сдавали зачёты по всем предметам два раза в год. Потом каждые два месяца. Затем раз в месяц и, наконец, раз в неделю. Для учеников профильных классов не сдать зачёты три раза подряд по одному предмету означало безоговорочный перевод в общий класс. Этого все очень боялись и потому учились со всей прилежностью. А вот для общих классов придумали интересную привилегию: сдал зачёты – неделю можешь посещать столовую. Это был роскошный подарок, ведь в общих классах учились дети рабочих. Оказаться в одном месте с детьми интеллигенции для них было заветной мечтой. Можно попытаться договориться о дополнительных занятиях и бесплатно пообедать, позволив семьям немного сэкономить продукты.
Учеников профильных классов не радовало присутствие в столовой «черни». Особенно громко возмущались управленцы. Когда однажды в столовой появился первый «чужак», его чуть было не побили. Спас директор.
– Прошу запомнить всех! Особенно «управленцев». Больше повторять не буду! Препятствие нахождению в столовой учеников общих классов, верный путь стать их одноклассником. Догадываетесь, какие перспективы вас там ждут?
– Наши родители не позволят перевести нас в класс для «черни»! – завопили «управленцы» и громче всех Алёна и Тарас Подопригора, дети одного из городских чиновников.
– Это не им решать. Вы, верно, не знаете, но школа и я, её директор, подчиняемся не городским властям, а Высшему совету агломерации. Запомните это!
Недовольные смолкли и старались больше не приближаться к «черни». Я тогда и подумать не могла, что перспектива оказаться в общем классе снова замаячит передо мной назойливой мухой. И вот теперь потеря будущее стала для меня осязаемой и реальной.
Когда мы вернулись домой, я решила поговорить:
– Мама, пойми, мне не нравится школьная программа, не нравятся те ограничения, что вводятся из месяца в месяц. Именно потому я прошу у деда дополнительную литературу и если учитель говорит не то, что написано в книгах, стараюсь поправить.
– Тише, Рита! Замолчи! – зашипела она.
– Почему нам запрещают читать? В книгах столько всего интересного! В учебниках лишь цифры и общие фразы. Они не дают представления ни о чём из того, что написано во всех тех справочниках, энциклопедиях и сборниках, хранящихся на полках дедовой библиотеки. Я уже многое прочла. Так вот, в наших учебниках об этих событиях даже не упоминается. Там многие факты искажены, ничего нет ни о мировых войнах прошлого, ни о том, что рассказывали бабушка и дед, понимаешь? В учебниках ничего не пишут очень о многом.
– О чём, например?
– О том, что происходит сейчас. Что было в начале века. Кризис. Война. Этого нет в учебниках! Почему у нас всё не так, как пишут в книгах? По-твоему, нашу жизнь можно назвать счастливой? Что происходит, мама?
Она тяжело вздохнула:
– Кризис! Война!.. Всё, что описано в учебниках нужно просто заучить, чтобы сдать итоговый зачёт, – оглядываясь по сторонам, будто кто-то мог увидеть нас внутри дома, отмахнулась мама. – Лучше не думать и не обсуждать это. Что случилось на самом деле начиная с первых годов нашего столетия, никогда не скажут. И ты не вздумай спрашивать в школе – будет только хуже. Всем нам, и прежде всего тебе, понимаешь?
Я понимала. Видела, как напугана мама, как качал головой папа, в очередной раз повторяя, что правила нарушать никому не дозволяется. А ещё я видела, как редели профильные классы, как выбегали из кабинета директора зарёванные ученики и их бледные, угрюмые родители. И потому дала себе обещание, что со мной такого никогда не случится. Я стану незаметной, тихой, как мышка. Буду отвечать только то, что спрашивают, даже если знаю больше того, о чём пишут в школьных пособиях. Буду прилежно учиться и обязательно сдам выпускные тесты.
Мне удалось! На итоговом испытании я набрала максимальное количество баллов и одна из первых получила распределение в городской университет. И хотя обучение в нём было не такое строгое, а правила не столь жёсткими, продолжала придерживаться школьных привычек. Когда мне вручали диплом и направление на работу, декан даже удивился:
– Надо же, какая студентка у нас училась! У вас, Маргарита Юрьевна, потрясающие достижения! Почему я не замечал вас раньше?
О любвеобильном декане в университете ходили легенды. Хотя обучение было в основном дистанционным, время от времени мы появлялись в стенах заведения. Становиться очередной победой смазливого ловеласа мне не хотелось. И тут моя привычка быть незаметной оказалась как нельзя более кстати.
К тому же я слышала, что одно правило соблюдалось очень строго: студентам запрещалось использовать для обучения любую литературу, кроме той, что предоставлялась университетом. За этим следил лично декан. Особенно он не любил тех, кто задавал много вопросов и пытался понять суть. А я была именно из таких, но быстро нашла выход: зазубривала то, что было в учебных пособиях, и штудировала библиотеку деда, надеясь докопаться до истины. Так что поводов не показываться декану на глаза у меня было предостаточно.
Вспоминая годы учёбы, я с благоговением глядела на книги. Местами потрёпанные корешки стояли «по стойке смирно» на полках за стеклом. Дед любил, чтобы везде был, как он часто повторял, «армейский порядок», хотя я и не понимала, какое отношение к армии имел дед-инженер. А он не рассказывал. Зато книги выстраивались стройными рядами по темам, авторам и цветам. Не сами, конечно. Как главнокомандующий, дед лично наводил порядок в библиотечных войсках и строго следил, чтобы всякая книга непременно возвращалась на своё место.
В простенке между окнами позади массивного письменного стола примостился шкаф, куда строго–настрого запрещалось заглядывать всем без исключения. Это был личный архив деда, его дневники, заметки, чертежи и книги, которые он часто перечитывал. До недавнего времени этот шкаф запирался на ключ, который дед, а потом бабушка всегда носили с собой. И хотя после её смерти папа стал полноправным хозяином дома, в шкаф по-прежнему никто не заглядывал.
Только недавно я узнала, что, оказывается, всё это время ключ лежал в верхнем ящике стола. Протирая пыль, зацепилась тряпкой за ручку, потянула, и ящик открылся. Старинный витой ключ, такой же массивный, как шкафы и вся мебель в библиотеке, лежал на бабушкиной потрёпанной записной книжке. Туда она старательно заносила все адреса и телефоны друзей и знакомых. Не знаю, почему родители не отправили его в утилизацию? Пользы от блокнота никакой. Больше половины адресатов они не знали, да и вряд ли те были живы, столько лет прошло. Телефонов давно ни у кого в личном пользовании нет. Но шершавая поверхность блокнота хорошо удерживала предметы и не позволяла им соскальзывать. Вот и служил блокнот подставкой.
Я открыла ящик, достала ключ, вставила в замочную скважину и повернула. Протяжно скрипнув, дверки раскрылись. Из шкафа пахнуло пылью, старой бумагой и чем-то ещё, незнакомым и оттого таким манящим. Новые запахи медленно наполняли библиотеку, щекотали в носу и разжигали успевшее задремать за последнее время любопытство.
Две верхние полки шкафа занимали толстые высокие книги в ветхих переплётах – дедовы энциклопедические словари и справочник, которые он очень берег. На средней полке разместилась разношёрстная по высоте, толщине и переплёту техническая литература. Странно, что дед не построил эти книги по росту. Но именно их он читал чаще остальных. Даже перестав работать, он продолжал консультировать и делиться знаниями, всё время что-то изобретал и конструировал. А потом они с папой долго возились в мастерской или подвале.
– Что ты изобретаешь? – увидав однажды деда за работой, спросила я.
– Конструирую «улучшители домашнего быта»! – отложив в сторону карандаш, с гордостью произнёс он. – В моей молодости в ходу была поговорка: «Мой дом – моя крепость». Так вот наш дом – тоже крепость, а точнее – Ковчег. Здесь есть всё, чтобы выжить при любой ситуации. Что бы ни случилось, верь этому дому. Только он и спасёт тебя!
Он говорил с таким вдохновением и такой уверенностью! Я поверила в то, что дом бабушки и деда самое безопасное место не только в нашем города, но и во всей агломерации, а может, и в целом свете. Эту веру я хранила в себе почти до конца школы. Но когда деда не стало, я долго отказывалась принимать случившееся. Просто не могла понять, отчего дом, который он так любил, куда вложил столько души, времени и сил, не спас его. Почему он не укрылся в нём, если верил, что дом способен защитить от всего? В чём тогда смысл Ковчега? Эта мысль долго терзала меня. Да и теперь, хотя прошло уже много лет, она всё ещё не отпускает, заставляя сомневаться.
На нижней полке под задней стенкой стопочкой лежали папки с чертежами. Я как-то видела их на дедовом столе, рассматривала, пытаясь сообразить, что там да как, но ничего не поняла. Без специального образования все эти чёрточки, кубики, кирпичики и трапеции выглядели как хаотично или упорядочено расположенные геометрические фигуры. И лишь специалист в состоянии распознать, что за строение или агрегат изображены в разрезе.
Чертежи мне были неинтересны. Я искала дневники деда, точнее, один из них, бордовый толстый блокнот в кожаном переплёте, перехваченный витым шнурком. Именно в нём дед делал последние записи, с ним никогда не расставался, нося в большом кармане вязаной и, как мне казалось, неудобной тяжёлой кофты. Его он старательно прятал ото всех, кроме папы. Вот и теперь дневник нашёлся не в стопке тетрадей и блокнотов с заметками, набросками и таблицами, а между папками с чертежами, куда, по его мнению, вряд ли кто-то из нас полезет. К тому же для этого надо было отыскать ключ, который дед носил в кармане, и открыть шкаф. И эта скрытность, эта таинственность настораживали куда больше, чем простое нежелание что-либо объяснять.
Отчего в последние месяцы жизни дед не расставался с дневником и почему так тщательно прятал ото всех, стало понятно, едва я прочла первые страницы. То, что мы с мамой и бабушкой принимали за паранойю, было не чем иным, как желанием уберечь нас, защитить, обезопасить нашу жизнь.
«17 марта 2050 года.
Выезжал на комбинат. Не могу понять, зачем понадобилось расконсервация подземных этажей? Надо аккуратно расспросить главного инженера. Странный он! Пока спускались в лифте и осматривали ЦПУ[2 - ЦПУ – центральный пункт управления.], оглядывался, суетился. Мне говорили, он уравновешенный человек. Отчего тогда этот страх? Выяснить».
«24 марта 2050 года.
Главный инженер задавал вопросы о системе вентиляции на нижних этажах комбината. Интересовался, соединена ли она с вентиляционной системой сети тоннелей. Спрашивал, есть ли копии документации из архива? Сколько? У кого? Выражал сомнение, существуют ли тоннели на самом деле. Похоже, что вход они ещё не нашли. На вопрос: зачем ему построенные немцами более ста лет назад отходные пути, отвечал уклончиво. Спрашивал, знаю ли я, где вход. Срочно выяснить, зачем им понадобились тоннели, и что из чертежей у них есть».
«30 марта 2050 года.
На комбинат прислали нового начальника. Не слышал про него ранее. Попытаться выяснить кто он.
Новый начальник допытывался, верно ли то, что заваренные массивные ворота на нижнем уровне подземных этажей, и есть вход в заброшенные немецкие тоннели. Требовал сказать, бывал ли я в них.
Спрашивал, известно ли мне что-то про военный архив немцев, который они якобы не успели вывезти, про тайные выходы на поверхность, их количество, местоположение, особенно тех, что завалены снаружи. Интересовался, есть ли у меня чертежи тоннелей. Просил разрешения порыться в моём архиве. Уговаривал. На отказ – угрожал.
Попытался уверить его, что все архивы и прочую документацию мой отец передал в особую часть комбината ещё в прошлом веке, откуда их изъяли спецслужбы. Не думаю, что поверил. Что-то не так с этим начальником. Попробовать выяснить, но прежде спрятать архив и подготовить бункер для длительного пребывания».
– Бункер?
Я уставилась на последнее предложение. Какой бункер дед собирался готовить? Где?
В детстве мы с Ромкой и Витькой облазали весь остров вдоль и поперёк, но ничего похожего на укрытие или тем более подземное жилище не находили. Не может же дед называть бункером бетонные полуразрушенные укрепления у реки? Мы там играли, но жить в продуваемой ветрами бетонной коробке без света, удобств, воды и отопления, это вряд ли. Да и старая водяная мельница по ту сторону реки мало походила на пригодное для жилья строение. Не может же этот бункер находиться на территории комбината? Или может?
Предчувствие беды липким холодным потом заструилось по спине. Меня передёрнуло. О каком бункере всё же писал дед? Я перевернула страницу дневника.
«31 марта 2050 года.
Перенесли с Леной архив и ценности вниз. Вечером приедет Юра с семьёй. С утра отправить Риту на весь день в кофейню, пока не закрыли. Ни к чему ей эти хлопоты. Успеет ещё повзрослеть. Да и про бункер ей пока знать не нужно. Мало ли, ещё проболтается.
