скачать книгу бесплатно
Положив в хозяйственный контейнер сухой спирт, двустороннюю клеящую ленту и антисептики, отодвинула его и достала продовольственный. Все продукты в индивидуальной упаковке. Мама рассказывала, что она застала ещё те времена, когда печенье, макароны или овощи можно было купить «на развес». Правда, маленькой ещё была, но запомнила хорошо. А вот я такого себе даже представить не могла. Когда пошла в школу, продукты уже упаковывали порционно.
Помню, бабушка часто возмущалась, мол, еда всё больше становится похожа на пластик. Безвкусная. Бесполезная. Говорила, что люди забыли аромат и прелесть натуральных продуктов. Как-то я её спросила, что это значит. Она отвела меня в сад и показала маленький огород. Меня удивило то, что там росло. Помидоры и огурцы с бабушкиных грядок, яблоки и груши с её деревьев на вкус и правда были не такими, как те, что выдавали в пайках. У них был ни с чем не сравнимый аромат и очень насыщенный вкус. Какой-то особенно манящий и притягательный. Не то, что еда в школьной столовой – водянистая и неаппетитная.
Пересчитывая запасы, я то и дело вспоминала школу. Нынешняя, по мнению моих родных, сильно отличалась от той, в которой обучались они. Система распределения на общие и профильные классы заведомо делила учеников на привилегированных и тех, кого называли вторым сортом. «Чернью». И в этом распределении, которым ведал искусственный интеллект, не играло роли кто твои родители. В общий класс могли попасть дети чиновников, если им не удавалось сдать вступительные тесты. А в профильные попадали дети рабочих и к ним учителя относились не хуже, чем к тем, кто считал себя элитой общества.
Система образования была внедрена Высшим советом агломерации: неподкупная, неподвластная никому, кроме самого Совета. Договориться с директором школы невозможно, ведь он не подчинялся городским чиновникам. А с искусственным интеллектом, проводившим тестирование, спорить и вовсе бесполезно.
Ученикам, попадавшим в общие классы, не выдавали учебников. Что успевали записать на уроке – то и было основой для сдачи итоговых тестов. Немудрено, что ребята плохо усваивали программу. Расслышать и успеть законспектировать материал в классе, где галдят сто пятьдесят подростков – та ещё задачка! На повтор можно не рассчитывать. Искусственный интеллект не переспросишь, вопросы не задашь.
Хотя были те, кому удавалось сдать еженедельные тесты. За это они могли рассчитывать на привилегию – им дозволялось всю следующую неделю посещать столовую профильных классов, так как для общих питание не предусматривалось. И потому оказаться в столовой было огромным преимуществом, ведь давало возможность сэкономить для семьи продукты. К тому же можно попытаться заручиться поддержкой учащихся профильных классов и напроситься к ним на индивидуальные занятия. «Привилегированные» помимо учебников имели доступ к дополнительным пособиям и библиотеке, когда как ученикам общих классов путь туда закрыт. Надеяться им не на кого, а вот бояться…
Чем меньше тестов ученики сдавали, тем ниже становился их социальный статус и рейтинг лояльности, а значит и перечень профессий, на которые они могли рассчитывать после окончания школы, сводился к минимуму. И оплата за работу меньше. И продовольственный паёк. У тех, кто не справился с итоговыми выпускными тестами или вовсе не был к ним допущен, дела обстояли ещё хуже. Они могли рассчитывать только на разовую работу по социальному нормативу с минимальной оплатой. Их первых исключали из списков обеспечения. К тому же они получали пожизненный запрет на создание семьи. Им запрещалось иметь детей вне брака и потому они подвергались принудительной стерилизации, а медицинская помощь ограничивалась до «экстренной».
Понижения социального статуса боялись все ученики, ведь вылететь из профильного класса – легко, вернуться – нереально. А вот из общего, при условии, что туда определили после первичного тестирования, перейти в профильный очень даже возможно. И «чернь» изо всех сил старались воспользоваться этой призрачной лазейкой в системе школьного образования. Видимо, её создатели не сильно надеялись на то, что кто-то будет в состоянии усваивать в полном объёме программу, надиктованную искусственным интеллектом. Не зря же учеников общих классов прозвали «чернью». Любому режиму всегда нужен кто-то для грязной работы. А военному – тем более. В нашей стране он установился ещё до моего рождения, и как было прежде я знаю только по рассказам близких.
Получая привилегию недельного посещения столовой, ученики общих классов пытались договориться хоть с кем-нибудь о дополнительных занятиях. Только мало кто соглашался им помогать. Золота на оплату у них не водилось. А за «спасибо» никто помогать не хотел. Кроме меня.
Я мало кому отказывала. Не потому, что мне не важна плата. Я не за золото старалась. Даже если бы они и смогли принести те крохи, что есть у их родителей – не взяла. Так меня воспитывали. А ещё в моей семье было принято помогать друг другу и тем, кто в этом очень нуждается. Не на показ. По-тихому. Молча.
Мне с самого начала не нравилось разделение по классам. Наслушавшись бабушкиных рассказов, я во всём видела неравенство и ущемление прав. Бороться с несправедливостью, «с системой» – верный путь в общий класс, к низшему рейтингу, на дно общества. Родители твердили мне об этом постоянно, по несколько раз на дню. Но несогласие с правилами и было моим слабым местом. Я старалась не выказывать недовольство, но ребята о чём-то таком стали догадываться.
Уж не знаю, кто у них там такой умный оказался, я этого выяснить не смогла, но этот «кто-то» сумел разгадать мою личную заинтересованность. Да, я хотела, чтобы все ребята получали знания независимо от обстоятельств, и этот таинственный «кто-то» просчитал моё внутреннее несогласие и рассказал остальным. А ещё ребята общих классов от кого-то узнали о моей страсти к собирательству. Видимо, Эля Горюновская разболтала. Она любила посплетничать. Все новости сообщала так громко, что слышали даже мыши на чердаке старой школьной пристройки, оставшейся ещё с бабушкиных времён.
Ребята приносили сахар, джемы, соусы и даже мёд в надежде, что я помогу им с учёбой. Но всякий раз, стоило мне отказаться брать скромные дары, они демонстративно вставали и шли к выходу. Мол, не берёшь плату – не будем заниматься. А этого я никак допустить не могла.
С каждым разом ребят становилось всё больше. Доказательств у меня не было, но единственная, кто меня хорошо знала и могла их подослать – Лена Сергач. Мы дружили в начальной школе, но, когда меня распределили в профильный класс, родители подруги запретили ей со мной разговаривать.
Лене не повезло. Мать работала с утра до ночи и дома почти не появлялась. Отец получил низший статус за драку. Его лишили социальных норм на трудоустройство и постоянного обеспечения. От этого он всё время ворчал, подъедал всё, что удавалось сэкономить, и каждый вечер, выходя встречать жену с работы, устраивал разборки. Ему уже выдали три предупреждения. Но, даже зная, что за этим последует обнуление статуса всей семьи, а значит, и голодная смерть, он продолжал бузить.
Условий для занятий у Лены не было, и она часто попадала в список не справившихся с недельным тестом. Получалось, даже если отец каким-то образом избежит обнуления, Лена имела все шансы на то, что её не допустят к итоговым годовым испытаниям. Сказать по правде, я за неё переживала. А она только грустно улыбалась и делала вид, что ничего страшного не произошло.
Могла ли она рассказать обо мне остальным? Кто знает? Пару раз по дороге в столовую, я видела, как из коридора общих классов она наблюдала за нами. У Лены от природы был очень странный взгляд. За четыре года начальной школы я так и не смогла привыкнуть к нему. С годами мне трудней было выносить то, как она смотрела тёмными, почти чёрными глазами из-под густой чёлки. Слегка опущенная голова немного наклонена. Казалось, будто она прожигает насквозь, глядя через меня. Брр… Как вспомню, так страшно становится. Но в жизни Лена была кроткой и приятно в общении. Очень хотелось ей помочь. Пыталась к ней подойти, поговорить. Но, всякий раз, завидя меня, Лена убегала. Однажды я даже рискнула зайти к ней домой. Но её отец меня даже на порог не пустил.
Чем старше я становилась, тем больше вопросов у меня возникало. Мне было непонятно это странное разделение на классы, и нежелание руководства школы обращать внимание на тех, кто действительно хотел учиться. Одно дело, лодыри. К примеру, брат и сестра Эдик и Вика из моего класса. Никогда не просили помощи и разъяснений, хотя умом не блистали. Я всё ждала, когда же они провалят итоговые испытания и их переведут в общий класс? Но, каким-то невероятным образом всякий раз им удавалось справиться с тестами, сдать их на минимально допустимое количество баллов и избежать перевода.
– Ваш папаша, что, взломал систему защиты искусственного интеллекта школы? – подшучивали над ними одноклассники.
– Нет! – отвечали брат и сестра. – Он дал ему взятку и пообещал не отключать воду.
– Ха! – не унимались особо дерзкие. – Можно подумать она в Чернореченске в дефиците.
То, что папа у ребят руководил Центром обеспечения и контроля водо- и энергоснабжения, знали все. Мама же и вовсе заведовала службой распределения и обеспечения работы пайкоматов. Странно было бы, если дети таких чиновников попадут в общий класс. Правда? То, что это вряд ли случится, понимали все в школе. А вот как этим двоим удавалось сдавать тесты – не понимали ни ученики, ни учителя.
Или вот взять Игоря, Милу и Лану из общего класса. Они чаще других успешно сдавали тесты и получали привилегию на питание. И первое, что делали, попадая в столовую, бежали за помощью ко мне. После школы мы шли к кому-нибудь из ребят и пару часов просиживали над уроками. Когда я объясняла, они слушали, открыв рты. Расставаясь, мне хотелось плакать, глядя на их мрачные лица. И почему этим сообразительным ребятам, которые схватывают всё на лету, так не повезло? А я? Чем могу помочь, когда неделя столь быстротечна?
После таких занятий я стала задумываться: возможно, система работает не так, как нам говорят. Может, кроме умственных способностей при распределительном тестировании всё же учитываются рейтинги родителей, их социальный статус? Чем больше занималась с ребятами, тем чаще меня посещали мысли, что я права и их никогда бы не определили в профильный класс. У Игоря и Ланы работали только матери. После закрытия мебельной фабрики, их отцы перебивались социальным трудоустройством и уже не рассчитывали на постоянную работу. А Милу и вовсе воспитывала бабушка. Её родители погибли в Смутные времена через два года после войны. Говорят, они возвращались из Бинска с заработков и стали жертвой мародёров.
Когда я перешла в выпускную школу, случилось невероятное. Один мальчик из общего класса по итогам годовых тестов набрал максимальное количество баллов и по правилам его должны были перевести в профильный класс. Но ему отказали.
– Правила написаны для средней школы, а никак не выпускников, – сложив руки на груди и безразлично глядя на поникшего ученика, директор прохаживался перед классом. – Я не вижу никакого смысла давать дополнительную нагрузку учителям из-за ошибки программы начисления баллов, сделавшей тебя лидером. Считаю, ты недостоин перевода.
Этот случай окончательно уверил меня, что наше общество это – ларчик с двойным дном. Желание помогать ребятам из общих классов стало только сильнее.
Меня тоже считали случайно оказавшейся в профильном классе из-за ошибки системы. И хотя я училась лучше многих и всего лишь раз завалила тестирование, были те, кто не упускал случая уколоть словом, подначивал, а порой и вовсе откровенно издевался.
– Эй, чернь! Вам в нашей столовой не место! – отмахивались одноклассники от учеников общих классов и, посмеиваясь, смотрели в мою сторону. – Хотите помощи, идите вон к той ненормальной. Ритка вам за еду всё что угодно, разъяснит.
– Она у нас любит много кушать!
– И везёт же Ритке! На фигуре все те сладости, что ей несут, никак не сказываются.
– Как говорит моя бабушка: «Не в коня корм»!
– В данном случае – не в кобылу!
Ребята из общих классов смотрели на меня с нескрываемым сочувствием. Мне же было жалко их. Они просили о помощи. А я? Как я могла им отказать?
В выпускной школе добавилось новое правило. Во-первых, у нас теперь был отдельный, «взрослый» вход. Во-вторых, первыми полагалось проходить ученикам профильных классов. Тем, кому не повезло учиться в общих, поначалу роптали. Были и те, кто позволял себе не пропускать учеников «с привилегиями», прорываясь через биометрическую рамку вперёд них. Но когда стало известно, что каждый такой прорыв снимает наработанные школьные баллы ученика и понижает рейтинг родителям «за неподобающее воспитание своих чад», бунтарей поубавилось. Они стояли в стороне, ожидая возможности пройти, и только ещё сильнее ненавидели тех, кому позволено больше, чем им.
– Каждый из вас должен знать своё место в обществе! – назидательные лекции директора в большом холле стали еженедельными. – Рейтинг гражданского доверия, который вы получили с переходом в выпускную школу – пропуск во взрослый мир. Чем он выше, – на этой фразе он всегда смотрел на учеников профильных классов, – тем лучше живётся вам и вашим семьям. А если ниже, – пренебрежительный взгляд в сторону учащихся общих классов, – тем больше шансов оказаться за оградой города.
Родителей мои рассказы о лекциях директора совсем не радовали:
– Делают из детей биомассу: покорную, послушную, немую, – качала головой мама.
– Ничем хорошим это не закончится. Вот увидите, – бурчал в ответ папа.
Ученикам профильных классов новое разделение пришлось по нраву. Они неспешно проходили рамку, останавливаясь и разговаривая с одноклассниками, мешали другим. И ребята из общих классов стали опаздывать на занятия, терять баллы. Они, конечно, пожаловались директору. А тот напомнил нам о «равных правах на получение образования». Из его уст это звучало издевательски. Какие там равные права? Хотя столпотворение у биометрической рамки с тех пор случались крайне редко. «Привилегированные» косились на «чернь», делая вид, что собираются остановиться, но потом, выждав пару мгновений, быстро шли в класс.
По школе уже не шёпотом, а во всё горло кричали о том, что одна ненормальная помогает с уроками за еду. Ну, правильно! Это обо мне! Мне же, как всегда больше всех надо. И вереница учеников, искавшая со мной встречи, только увеличилась. Были те, кто хотел, чтобы я за них делала уроки или написала конспекты за весь год по всем предметам. Таким лодырям или откровенным наглецам я не помогала. Как-то сразу получилось, что я легко угадывала, кому на самом деле нужна помощь, а кто пришел надо мной подшутить.
Поначалу меня сильно смущали подарки ребят. Каждый раз, когда они приносили джемы и сгущёнку, сахар или кофе, а некоторые умудрялись раздобыть даже сухой спирт или коробок спичек, я оглядывалась по сторонам – видит кто, или нет. Потом стала договариваться с ребятами о том, что плату они будут приносить не в школу, а туда, где мы будем заниматься, чтобы было поменьше разговоров. Но, болтунам рот не заткнёшь! И вскоре директор пригласил родителей на разговор. Так они узнали, что я помогаю ребятам, а они одаривают меня продуктами.
Ох! Дома мне целую лекцию прочли о том, что нельзя обирать и без того обделённых жизнью ребят.
– Мама, пойми! Я рада помочь за «просто так». Только никто не соглашается на таких условиях заниматься, – объясняла я. – Ну, откажусь я принимать их дары, и что? Кому хорошо будет? Кроме меня им вообще помочь некому.
– Я тебя понимаю, Рита – недовольно качала головой мама. – По возможности, старайся отказываться от таких даров – мы не голодаем, в отличие от них. И прошу тебя! Не рассуждай с этими ребятами на спорные темы, пожалуйста!
– Хорошо, мама! – пообещала я.
– Держи своё мнение при себе. Не то лишняя болтовня может негативно сказаться не только на тебе самой, но и на семье.
– И поменьше выставляй напоказ эту свою помощь, – попросил папа. – Я выясню, не запрещено ли правилами школы помогать другим учащимся с уроками, а то, как бы хуже не стало.
Не знаю, у кого папа узнавал про школьные правила, может, ещё раз к директору ходил, но оказалось, запрет на помощь одних учащихся другим нигде не прописан. И родители, ещё немного побурчав, отступились, не забыв при том, в который раз напомнить об осторожности.
Занятия с ребятами помогли моей коллекции порядком подрасти. Даже пришлось просить папу выделить ещё один контейнер, чтобы разделить съедобные и хозяйственные экспонаты. С годами моя страсть усилилась и переросла в манию[3 - Мания – сильное пристрастие к чему-либо, крайняя степень увлечённости.]. Даже то, что мне давали дома, я делила пополам, и вскоре под моей кроватью появилось ещё два чёрных контейнера, больше прежних.
С каждым днём наблюдая за моим собирательством, родители выглядели все более удручёнными. Особенно это было заметно, когда они заставали меня за перебиранием экспонатов. И хотя моё поведение им явно не нравилось, упрёков в свой адрес я не слышала. А вот тихие разговоры за закрытыми дверями о грядущих трудных временах были.
И теперь я понимаю, чего они боялись. Сегодня мы и правда, живём в разобщённом мире. Не только каждый город сам по себе. Каждая улица. Каждый дом. Каждая семья.
– Мир больше никогда не будет прежним! – бывало, в летнюю пору ранним утром заставала я бабушку в раздумьях у окна в сад. – По молодости мы жаловались, что плохо живём. А теперь что, лучше? Мы хоть, худо-бедно по?жили, а дети наши, внуки? Эх, нет у них будущего…
Повздыхав, она всегда шла на кухню, гремела чашками, мисками, кастрюльками, звенела универсальной печкой, а потом выставляла на стол то пирог, то шарлотку, а то и графин с удивительным по вкусу напитком с не менее чудным названием – лимонад. И как у неё он получался таким ароматным и вкусным, если лимонов в доме не водилось?
Отправляя в сумку заработанные на репетиторстве стики, я всегда почему-то вспоминала её, мою бабушку.
Казалось, она понимала меня без слов. Всегда и во всём поддерживала, даже, когда родителям это не нравилось. И как бы странным это ни казалось, поощряла мою манию:
– Иди, мышка-норушка! У меня для тебя подарок, – смеялась она, выкладывая передо мной чётное количество конфет или печенюшек. – Неси! Неси в свою норку!
Я закрыла хозяйственный контейнер и открыла другой, с продуктами. Сверху лежала две упаковки брусничного и облепихового джема – по четыре штучки в каждой. Того самого, что так любил папа. Хотела же достать ему на день рождения и забыла. Никогда себе не прощу!..
Этот джем отличался от того, что выдавали в пайкомате. Ароматный, терпкий, вкусный. Больше я подобного не встречала. Две упаковки, последние из тех, что мне достались ещё в школе, принесла девочка из общего класса. Как её звали? Лина, кажется.
Как-то раз я уже доедала обед, когда ко мне подошла худенькая девочка с лицом, усыпанным конопушками. За эту особенность с младших классов вся школа дразнила её «курочкой ря?бой». А когда Лина подросла, стали звать просто – «ря?бой».
В день нашего знакомства она попросила растолковать ей теорему. Математика не была моим любимым предметом, но эту теорему я хорошо знала и понимала, потому и согласилась помочь.
– У меня больше ничего нет, – Лина сжалась и оглядывалась по сторонам, ставя передо мной на стол упаковку джема.
Отчего-то мне стало её особенно жалко:
– Это не страшно – отодвигая от себя маленькие пластиковые баночки, сказала я. – Просто так помогу.
– Нет! Я за «так» не хочу! – зашептала Лина. – На нас смотрят, возьми, пожалуйста.
– Ну, и пусть смотрят, – не понимала я. – Убери.
Лина присела рядом и наклонилась ко мне совсем близко:
– Твои одноклассники и так тебя ненормальной считают. А если ещё бесплатно помогать станешь, мало ли что они сделают? Знаешь, как тебя «за глаза» зовут?
– И как?
Это не стало для меня новостью. О том, что в школе у меня есть прозвище, я слышала не впервые.
– Мышка-норушка! – прошептала Лина.
Я улыбнулась. Обижаться на это прозвище не было причины.
– Возьми, пожалуйста, – повторила Лина.
– Хорошо, – я покосилась на хихикавших одноклассниц. – Жди меня после занятий у ограды. Я возьму, но только после того, как ты сможешь объяснить теорему сама. Договорились?
Лина кивнула, и, сунув в сумку джем, вышла из столовой.
Помню, я посмотрела ей вслед и неожиданно поймала себя на мысли, что нашему обществу не нужны умные люди. Иначе, зачем это странное разделение по классам, зачем с детства учат заботиться о социальном статусе и рейтинге гражданского доверия, но не дают возможности его повышать? Даже правило по которому за золото можно увеличить рейтинг составлено так, что простому трудяге столько не накопить. Почему сообразительных детей насильно удерживают в общих классах, не давая возможности учиться?
Когда рассказала об этом случае папе, он в который раз напомнил мне об осторожности.
– Рита, послушай, – усадив меня напротив себя, папа заглянул в лицо и зашептал. – Ты не по годам умная девочка. Если бы учителя знали, какие книги ты читаешь, то давно бы перевели в общий класс. В нашем обществе нельзя выделяться. Это раньше в цене были сообразительные, смекалистые и изобретательные специалисты. Теперь всё не так. Общество сегодня – это малограмотные, безынициативные, покорные люди, не желающие проявлять себя, неспособные видеть дальше своего жилища, своих потребностей.
– Но ведь вы с мамой не такие. И бабушка с дедом такими не были. Вон, какую библиотеку собрали. Дед говорил, они с бабушкой все до единой книги прочли, а некоторые и не по одному разу.
Я искренне не понимала папиных слов. Ведь если он говорит так обо всех, значит, и о нас тоже. А папа только покосился в сторону видеостены, ухватил меня за руку и потащил в кладовку. И там, усадив на табуретку, продолжил:
– Дочка! Я хочу, чтобы ты запомнила! Никогда ни при каких обстоятельствах не заговаривай ни с кем на эту тему, хорошо? Это очень опасные разговоры. Власти агломерации, и я полагаю те, кто над ними стоят, не желают, чтобы общество размышляло. Им нужна рабочая сила – не умеющая думать, неспособная анализировать, послушная во всех отношениях. Ты всегда была сообразительной девочкой, видела и понимала больше остальных. Но повторяю ещё раз: никогда ни с кем об этом не говори.
– Если услышат, это навлечёт на нас беду?
– Да, родная! Страшную беду. В оцифрованном обществе нет места, таким как мы. И очень важно, чтобы ты держала свои мысли при себе.
Оцифрованное общество! Помнится, когда услышала это выражение впервые, мне представились биороботы. А потом я увидела уборщиков в школьном дворе. Старшеклассники издевались над ними, разбрасывали только что собранный мусор. А они покорно собирали его опять. Безмолвные люди безропотно выполняли работу по социальному распределению. Не поднимая головы. Глядя сквозь толпу. Не смея дать отпор зарвавшимся подросткам, чей социальный рейтинг выше их собственного. Бесправные. С отрешёнными пустыми взглядами. Люди, страшащиеся потерять то немногое, что у них ещё осталось. И вот это хотят сделать со всеми нами?
Такое будущее меня пугало. Что может быть страшнее, чем потерять индивидуальность? Что может быть ужаснее не иметь воли сделать то, что хочешь? А ведь большинство приняло этот путь, и стройными рядами идёт вслед за теми, кто ведёт их по дороге «в никуда».
Мама часто любила повторять:
– Только сильные личности склонны к здравомыслию. Но и они порой не доверяют здравому смыслу.
Её слова мне тогда казались чем-то странным и нелогичным. Но только став взрослой, я поняла их истинный смысл.
Одно дело знать и понимать, что происходит в обществе, в котором мы живём. И совсем другое, высказывать свои и чужие догадки окружающим, рискуя нарваться на слухача[4 - Слухач – слушающий радиосигналы. В мире Риты – шпион-доносчик.] и понизить социальный статус.
– Раз система играет по э?тим правилам – нужно приспосабливаться. А дальше видно будет, кто останется в выигрыше, – говорил папа.
И они оказались правы. Ох, как правы!
Это в книгах герои могли постучаться в любую дверь и получить помощь. В реальной жизни, где человек человеку волк, людей интересует только их микромир. Мог ли кто лет сто назад подумать, что людей захлестнёт безразличие друг к другу. Никто никем и ничем не интересуется. Всем наплевать, что происходит у соседей. Даже если нападут мародёры – кричать бесполезно, на помощь никто не придёт.
Вот такая она теперь, наша жизнь. От той, что описана в книжках, не осталось и следа, как и от счастливого детства о котором бабушка рассказывала, и от самой лучшей в мире школы. Ни о чём таком я и мечтать не могла.
Моя школа была иной. И дети совсем не такие, как в книгах. Они не бегали на переменах по коридорам, не играли в догонялки, не распевали весёлые песенки. Из класса в класс – строем. В столовую – строем. Домой через биометрическую рамку в колонну по одному. Но всё же для некоторых шалостей они находили и время, и возможности.
Одноклассники и ребята из других профильных классов частенько посмеивались надо мной. А однажды и вовсе решили подшутить – принесли одинаковые стики. Как ни в чём ни бывало, выложили всё это богатство передо мной и, заглядывая в лицо, наперебой стали спрашивать:
– Тебе это нужно, да?
– У тебя же такого нет, правда?
Мне было стыдно сознаться, что именно таких стиков у меня уже десятка три набралось. Оно и понятно, продукты фасовались на двух-трёх фабриках в нашей агломерации и в соседней. Откуда взяться разнообразию? Хотя иногда попадались интересные экземпляры, скорее всего, из очень старых запасов. Но это случалось крайне редко. В основном упаковка была совершенно одинаковой.
Что мне оставалось? Отказываться я не хотела. Смущалась. Брала. Благодарила. И снова смущалась.
Как-то ненароком девочка из общего класса шепнула:
