Огнеупорные

– Будешь долго смотреть в бездну, – рвано бросает он, таская дополнительные баллоны, когда я возвращаю свое внимание аптечкам, – бездна начнет смотреть в тебя.

Я закатываю глаза, возвращая себе профессиональную собранность. Больше никаких глупостей. Я парамедик, и это моя работа. Я могу делать ее хорошо – без оглядки на мужчину, который, кажется, родился, чтобы раздражать меня.

Я выравниваю ряды ампул, аккуратно фиксирую ремешки на аптечках. Все точно, четко, по протоколу. Движения размеренные, но под кожей все дрожит. Я чувствую его взгляд даже спиной – будто он не просто смотрит, а скользит по моей коже.

– Перестань пялиться, – бросаю я, не оборачиваясь.

– Я всего лишь дышу в твоем присутствии.

– Значит, перестань дышать.

– Опасное предложение от парамедика, – усмехается он, заставляя меня все-таки повернуться. – Но звучит чертовски горячо.

Я фыркаю, но уголок губ все-таки предательски дергается.

– Ты неисправим.

– А ты улыбаешься, – он мгновенно подмечает.

– Нет.

– Да. Я все видел.

– А я видела твою медкарту, – произношу я, приподнимая подбородок, – у тебя зрение минус полтора. Так что ничего ты не видел.

Он медленно расплывается в улыбке – той, от которой кажется, что свет становится теплее. Смотрит на меня, будто застал за чем-то постыдным.

– Интересовалась моим здоровьем, Элоди? – хмыкает он.

– Думаешь, меня это волнует? Как это мило с твоей стороны.

– Тебе правда нравится быть настолько честной?

– А тебе правда нравится со всеми флиртовать? – парирую я, но он только смеется.

– Нет, – Хэйз пожимает плечами, – только с тобой, Элоди.

– Я думала, мы это уже обсудили.

– Что-то я не припомню.

– Я это заметила.

– Что еще ты заметила?

Он сокращает расстояние между нами так быстро, будто это ему действительно позволено. Воздух между нами густеет. Я чувствую запах дождя, дыма и чего-то, что принадлежит только ему. Сердце делает неровный рывок, будто пропускает удар.

– Ты… – начинаю я, но слова застревают в горле.

– Стою слишком близко?

– Вот именно.

– Ну, – он делает еще полшага вперед, смотря точно глаза в глаза, – ты ведь всегда можешь отойти от меня, верно, Элоди?

Я невольно бросаю взгляд на его губы. Они влажные, мягкие на первый взгляд, и почему-то все внутри меня сокращается, будто мышцы помнят то, чего никогда не было. Воздух становится плотным, дыхание – коротким, а мои собственные губы мгновенно пересыхают. Я ненавижу то, что он раздражает меня и притягивает одновременно.

Это всего лишь биология. Химия. Тело посылает сигналы мозгу, что кто-то – угроза и притяжение в одном лице. Адреналин, дофамин, кортизол – все перемешивается, пока разум пытается не дать им победить.

– Ты можешь сколько угодно меня ненавидеть, – его голос становится ниже, тише, – но, черт возьми, ты выглядишь чертовски красиво, когда злишься на меня.

Мое тело реагирует мгновенно – сердце стучит в висках, кожа будто нагревается изнутри. И он, словно чувствуя это, делает шаг назад: не давит, не наседает. Просто смотрит, давая мне пространство и время.

– Принесу нам кофе, – спокойно говорит он и уходит, оставляя за собой запах дождя и чего-то горячего, от чего я не могу отдышаться.

Хэйз уходит наверх, будто ничего не произошло – спокойно, уверенно, с пустой кружкой кофе в руке и тем самым ленивым шагом, от которого у меня внутри что-то непрошено дрожит. Я смотрю ему вслед, пока его силуэт не исчезает на лестнице, и будто только тогда позволяю себе вдохнуть. Воздух кажется слишком плотным, жарким, тяжелым от запаха дыма, дождя и кофе.

Мне нужно на воздух и срочно!

Это все гормоны, повторяю я мысленно, почти шепотом, будто убеждаю в этом не себя саму, а кого-то другого. Только гормоны! Да, он красивый, уверенный в себе, добрый и чертовски обаятельный. Тот, кто улыбается, и кажется, будто солнце выходит из-за туч. Но я уже встречала таких. Они приходят, разбивают твое сердце и уходят. Для них это – просто игра, проверка личных границ, способ развлечься, пока кто-то другой собирает после них осколки. А у меня в жизни и без того достаточно всего, что разбивает мое сердце. Я не собираюсь позволить еще одному мужчине сделать все то же самое со мной снова.

Я выдыхаю и направляюсь к воротам пожарных боксов. Ночь влажная, воздух холодный, пахнет грозой и мокрым металлом. Я сажусь на спуск под крышей – вроде бы в помещении, но все равно будто на улице. Дождь бьет по асфальту, мелкие капли долетают до моего лица, ветер пробирается под лонгслив, заставляя кожу покрываться мурашками. Я подбираю ноги к груди, обхватываю их руками, и позволяю себе просто быть. Без необходимости все контролировать хотя бы некоторое время.

Но гроза набирает силу. Небо над Сильвер-Крик будто взбесилось – молнии вспыхивают над лесом, вырезая силуэты деревьев, и каждая вспышка режет тьму пополам. Я смотрю на это и неожиданно чувствую… покой. Этот шум, эта стихия – будто забирают все, что я не могу сказать.

– Ненавижу гром и молнии, – раздается рядом ухмылка Хэйза.

Я вздрагиваю, не сразу оборачиваясь. Он протягивает мне кружку кофе – горячую, с тонкой струйкой пара – и усаживается рядом, но на допустимое расстояние. Его плечо достаточно близко, чтобы чувствовать тепло, но не настолько, чтобы можно было назвать это прикосновением. Он вытягивает вперед свои длинные, сильные ноги и делает глоток из своей кружки, тихо вздыхая.

– Меня это удивляет, – признаюсь я, глядя на горизонт.

– Что именно? Что они пугают меня?

– Я думала, ты ничего не боишься.

Он усмехается, едва заметно, и его голос становится ниже, мягче:

– Я этого не говорил.

На некоторое время мы замолкаем. Сидим рядом, не касаясь друг друга, просто слушаем, как дождь барабанит по крыше, как небо рвется молниями. Перед нами – горы, где вспышки света отражаются от склонов, будто само небо горит.

– Моя мама умерла в такую погоду, – тихо произносит он. Голос ровный, но в нем есть что-то, от чего у меня замирает сердце. – Мы ехали по шоссе от бабушки поздно ночью, пока пьяный водитель не выехал на встречку.

– Мы? – выдыхаю я.

– Да, – он смотрит вдаль, но его взгляд стеклянный, – мне было семь. Я сидел на пассажирском сидении точно за ней.

Я сглатываю, не зная, что ответить. Тишина между нами становится почти физической – плотной, режущей.

– Поэтому ты решил стать спасателем? – спрашиваю я наконец.

Он коротко усмехается, будто пытается сбросить с себя тяжесть слов. Поворачивается ко мне, и в его глазах что-то беспокойное, неуверенное, как будто он сам не знает, можно ли об этом говорить.

– Думаешь, это глупо?

– Нет, – качаю головой, чувствуя, как в груди сжимается что-то теплое и болезненное. – Ты… ты пережил самое страшное, что может пережить ребенок.

Я уж точно знаю, о чем говорю. Моя мама умерла, когда мне было три. Я не помню ее голоса, не помню, как пахли ее волосы, но боль от этого пустого места живет во мне, как шрам. И никакие годы не стирают его.

– Поэтому сейчас ты хочешь защитить тех, кто действительно нуждается в этом, – тихо продолжаю я. – Чтобы никто не пережил то, что пережил ты.

Он долго смотрит на меня, будто что-то ищет в моем лице. Но так ничего и не говорит. Только коротко кивает и снова возвращает взгляд к небу.

– Мне очень жаль, Хэйз, – шепчу я, и голос предательски дрожит.

Каждый справляется со своей болью по-разному. Кто-то, как он, учится говорить об этом спокойно, даже с долей иронии, будто превратил боль в часть своей истории. А кто-то, как я, хранит ее глубоко внутри, не позволяя прикоснуться ни к одному воспоминанию. Потому что если не говорить об этом – значит, этого не было. Тогда этого будто не существует, но это ложь. Эта боль живет во мне. Я не могу от нее избавиться. Все, что мне остается – проживать настоящее здесь и сейчас.

– Слушай, – начинаю я, собираясь с силами, – то, что я говорила там, у машины…

Я делаю глубокий вдох. Мне почти двадцать семь лет, я молодая женщина и я должна уметь говорить прямо о своих чувствах.

– …я действительно это имела в виду.

– Я тоже, – отвечает он тихо, и его губы снова трогает едва заметная усмешка.

– Я серьезно, Хэйз, – почти прошу я, чувствуя, как сердце сжимается. – Тебе нужно прекратить все это. Я правда не понимаю, зачем ты говоришь мне все эти вещи, чего пытаешься этим добиться, но… – я оборачиваюсь на него, и Хейз уже отвечает мне тем же, – этого не будет.

Он молчит, просто смотрит. И в его взгляде – не вызов, не насмешка, а что-то глубокое. Тепло и понимание, но все равно… опасно близко к тому, чего я боюсь больше всего.

Он кажется абсолютно спокойным. Сидит напротив, опираясь локтем о колено, и вглядывается в меня так, будто хочет вытащить наружу каждую мысль, каждую трещинку, которую я прячу за ровным тоном и сдержанным лицом. Его взгляд тяжелый, но не давящий – скорее настойчивый, как у человека, который привык добираться до сути, а не довольствоваться фасадом.

– Я тебе не нравлюсь? – его голос мягкий, но я слышу в нем что-то опасное – слишком честное.

– Что? – хмыкаю я, хмурясь, – Нет…

– Ты считаешь меня плохим человеком?

– При чем здесь вообще это, Брайар? – я поднимаю на него глаза. – Я сказала, что не считаю так.

– Тогда почему?

Слова застревают у меня в горле. Я замолкаю, потому что не могу вывалить на него свой список причин. Я не могу сказать, что не хочу быть чем-то мимолетным, но и не могу быть чем-то постоянным. Не могу признаться, что каждый раз, когда он смотрит на меня вот так, мне кажется, будто я слишком обычная, слишком неправильная, чтобы нравиться такому, как он. Что если он узнает меня настоящую – не парамедика Элоди Рид, которая держит все под контролем, а женщину, которая иногда едва держится – эта картинка рухнет прямо у него на глазах.

– Должна быть причина, – продолжает он спокойно, – помимо отговорки о том, что романы на работе запрещены. Потому что у всего есть лазейка и…

– Хэйз, – перебиваю я его, голос звучит тверже, чем я чувствую себя внутри.

Он тяжело выдыхает, наваливается вперед, опираясь на свои вытянутые ноги, и просто смотрит на меня, будто я – человек, который все еще чего-то не понимает. В его взгляде нет раздражения. Там только честность и какая-то тихая боль.

– Ты правда мне нравишься, Элоди, – серьезно говорит он. – Жаль, что это не очевидно для тебя, но это так.

Эти слова бьют по мне сильнее, чем гром снаружи. Я застываю, будто если двинусь, он не перестанет говорить все это, и я просто… останусь здесь. Он не может говорить такие вещи так, будто это правда. Это звучит как признание, а не как способ затащить меня в постель. Но Брайар может заполучить буквально любую девушку в городе – я это знаю наверняка, потому что видела, как на него смотрят. И от этого ощущение только сильнее: что со мной он просто играет, просто хочет понять, чем я отличаюсь от остальных и действительно ли я делаю это.

– Извини, Хэйз, – возвращаю я себе контроль, даже если внутри все дрожит, – но я предпочту поцеловать змею, вместо тебя.

– Тебе повезло, что я кусаюсь, – усмехается он, и мои губы сами предательски трогает легкая ухмылка. – Я не хотел смущать тебя, – признается он после короткой паузы. – Вернее, хотел, но не так, чтобы ты чувствовала себя некомфортно.

Эти слова слишком важны для меня. Они ложатся во мне где-то глубоко – как напоминание, что он не просто игрок. Но это ничего не меняет, хотя именно этим он и заставляет меня думать о нем так, как я не должна.

– Все в порядке, – отмахиваюсь я, надеясь, что мы все прояснили.

– Я сбавлю обороты, – обещает Брайар со слишком честной ухмылкой, – Но только немного.

– Ох, – притворно закатываю глаза я, – а я уже понадеялась.

– Ты полюбишь меня, Элоди – смеется он, – Обещаю тебе.

И я смеюсь в ответ. Смеюсь так, будто это действительно шутка. Смеюсь, чтобы скрыть, что это – первое, и, возможно, единственное чего я боюсь сильнее всего.

6.

Восьмое апреля

Я влетаю в дом, где стены уже хрипят под давлением огня. Воздух густой, горячий, дым режет глаза даже сквозь маску. Внутри темнота словно живая, она дергается отблесками пламени и рвет нервы обрывками криков и треском падающих досок. Где-то наверху раздается детский плач – пронзительный, отчаянный. Этот звук разрывает меня изнутри, сжимает сердце и ускоряет наши шаги.

Райан идет впереди, разливая воду из ствола, прокладывая нам путь к лестнице. Вспышки пламени гаснут, только чтобы тут же загореться вновь. Я карабкаюсь за ним на второй этаж, каждый шаг отдается гулом в костях – слишком поздний вызов и слишком быстрое распространение огня. Но у нас нет выбора. Там – люди.

На лестничном пролете мы находим мужчину. Он лежит на боку, без сознания, обугленные балки придавили ему руку. Шея выгнута под странным углом – явное падение с лестницы. Я быстро присаживаюсь рядом, проверяю пульс и дыхание. Они есть, но слабые. Шея нестабильна, значит – минимум движений.

– Мне нужна помощь! – кричу я сквозь маску. – Прижми здесь, держи голову, не давай ей сместиться!

Райан мгновенно выполняет приказ, удерживая голову и шею в зафиксированном положении. Я накладываю жгут выше локтя, чтобы остановить кровотечение из руки, проверяю зрачки, прикладываю кислородную маску, фиксирую поврежденную конечность как могу. Но конструкция все еще держит его.

Рядом появляется Хэйз. Он поднимает взгляд на балку, в его глазах – тот самый стальной фокус, который включается у него только на вызовах.

– Его нужно вывести отсюда, и быстро, – отзывается Райан.

– Мне нужно двадцать секунд, – отвечаю я, продолжая стабилизировать.

Я подменяю Райана, удерживая шею пострадавшего, пока он вместе с Хейзом поддевает балку ломом. Мышцы на его руках напрягаются так, что ткань костюма едва не трещит. Балка сдвигается, мужчина дергается – я сдерживаю его движение, не позволяя травмировать шею сильнее.

– Давай! – рычит Хейз, и вместе с Райаном они наконец освобождают его руку.

– Броуди, выноси его! – кричу я, когда мужчина оказывается свободен. – Брайар, ты со мной!

Мы двигаемся дальше, по коридору, где огонь рвется к нам с обеих сторон. С каждой секундой жара все больше, кожа под формой липнет от пота. Но впереди слышен женский голос, сорванный и полный ужаса:

– Помогите! Пожалуйста!

Мы прорываемся в самую дальнюю комнату. Она захлопнута пламенем, но Хэйз лупит струей воды, создавая проход. Внутри – ад. В углу, в детской кроватке, стоит малыш, держась за люльку и кричит до хрипоты. Женщина на полу, кашляет и не может подняться, надышавшись дыма.

– Спасите моего малыша!

– Мэм, – кричу я, пробираясь к ней, – мы вам поможем!

Хэйз не теряет ни секунды – он уже тянется к ребенку, подхватывает его и прикрывает собой, выводя из огня. Я же остаюсь с женщиной. Ее пульс слабый, дыхание сбивчивое. Я натягиваю на нее кислородную маску.

– Он уже в порядке, – обещаю я, глядя ей в глаза. – Его несут к отцу. Он в безопасности. Как вас зовут?

– Ханна, – едва шепчет она.

– Хорошо, Ханна. Теперь мы позаботимся о вас и вернем к детям, слышите?

Она кивает, но силы ее покидают. Веки опускаются, тело обмякает. Я хлопаю ее по щеке, контролирую дыхание, удерживаю ее здесь, потому что знаю: если вынести ее без стабилизации, она может не дожить до скорой. Внутренние повреждения слишком опасны – резкое движение способно убить.

Проверяю живот – и нахожу колотую рану внизу, кровотечение сильное. Я давлю, накладываю повязку, стараюсь замедлить поток. Сердце грохочет в груди, а огонь снова захлопывает выход, превращая его в оранжево-черный водоворот.

– Нужны носилки и скорая, – говорю я в рацию, задыхаясь. – Женщина с колотой раной в животе, сильная кровопотеря. Немедленно!

Но в ответ лишь тишина и временами едва уловимый треск помех.

– Кэп? – снова зову я.

Рация молчит. Из нижних этажей не слышно ни криков, ни стука сапог. Просто пустота.

– Рейч? Броуди? – мой голос срывается, но в ответ только шипение.

Я снова проверяю пульс Ханны, давлю сильнее на ее повязку. Кровь просачивается сквозь перчатки, и это ощущение слишком реальное и слишком липкое.

– Брайар? – зову я, почти крича.

Но и он не отвечает. Рядом со мной только гул пламени вокруг.

– Черт, – выдыхаю я, понимая, что мы словно отрезаны от всего мира.

Ханна вздрагивает, глаза распахиваются. Она пытается подняться, но ее руки дрожат.

– Вам нельзя двигаться, Ханна! – умоляю я, прижимая ее обратно. – Любое движение – и крови станет больше.

Но она хватает меня за руку, ее пальцы холодные и цепкие.

– Пожалуйста… скажите им…

– Нет, – перебиваю я ее, чувствуя, как сжимается горло. – За нами вернутся. И вы сами им все скажете.

Я знаю – мне запрещено врать. Я не должна обещать того, в чем не уверена. Но сейчас, в этом аду, где рация молчит, а огонь дышит в затылок, я впервые нарушаю это правило. Потому что единственное, что я могу дать ей здесь и сейчас – это надежду.

Женщина снова отключается. Ее веки дрожат, дыхание становится неровным, и я чувствую, как паника пытается пронзить меня изнутри, но я заставляю себя дышать ровно. Огня вокруг становится больше, он подбирается ближе, глотая комнату с каждой секундой. Я оглядываюсь, судорожно и быстро, и понимаю: если мы не сможем выиграть хотя бы немного времени, этот ад сожрет нас раньше, чем сюда доберется хоть кто-нибудь из бригады.

– Ханна, – я склоняюсь ближе, почти касаясь ее лба своим шлемом.

– Да? – шепчет она, беззвучно рыдая, губы едва шевелятся под маской.

– Расскажите мне о ваших детях.

Ее глаза распахиваются, в них на миг мелькает недоумение.

– Что? – не понимает она, задыхаясь.

– О детях, – я продолжаю мягко, но настойчиво, удерживая ее сознание. – Два мальчика и дочка, правильно? Сколько им лет?

Моя рука сильнее прижимает повязку к ее животу, я фиксирую рану, чтобы хоть ненадолго остановить кровотечение. Мне нужно, чтобы она говорила, чтобы цеплялась за мысли, а я могла отвлечься и оценить, чем затормозить наступление огня.

– Калебу семь, – едва слышно хмыкает она, и в этом хриплом звуке есть тепло. – Он обожает естественные науки. Постоянно таскает домой какие-то камни, листья… говорит, что это для его коллекции.

– Замечательно, – я улыбаюсь, даже если улыбку под маской никто не видит. – Он наверняка вырастет ученым.

Мой взгляд скользит по комнате. В углу я замечаю детский коврик с синтетическим покрытием и несколько мягких игрушек. Это может сработать: коврик, если бросить его, даст временный заслон для огня – не остановит его, но замедлит. Я тянусь, перехватываю его одной рукой и накрываю пол там, где пламя уже подбирается к нам.

– А еще Маркус, – продолжает Ханна, голос ее дрожит, но слова цепляются за жизнь, как и она сама, – ему всего полтора года. Он обожает свою сестру, никогда не отходит от нее.

– Это чудесно, – поддакиваю я, крепче сжимая ее ладонь.

– И Анна… – слезы катятся по ее щекам, но она говорит, – ей пять, и она папина принцесса.

– Какая счастливица, – отвечаю я, и чувствую, как в горле встает ком. – Я тоже всегда мечтала о дочке и двух сыновьях.

Слова срываются с губ сами, и я осознаю их только тогда, когда рядом с нами трещит пол. Деревянные доски позади воспламеняются, сыплются искрами, словно предупреждают: время кончилось. Я должна сдвинуть Ханну, иначе пламя поглотит нас. По протоколу я не имею на это права – при ее ране любое перемещение смертельно опасно. Но у нас нет другого выхода. Я осторожно, насколько позволяет обстановка, подхватываю Ханну и тяну ближе к центру комнаты, туда, где еще несколько секунд будет безопаснее.

– Кэп! – я хватаю рацию, нажимая кнопку. – Ответьте!

Но там все еще тишина.

Ни голоса, ни шума.

Ханна кашляет, кровь проступает в маску, и я понимаю: началось внутреннее кровотечение. Ее тело дергается, пальцы вцепляются в мою руку.

– Вам нужно уходить, – хрипит она.

– Нет, – отвечаю я, тверже, чем себя чувствую. – Все в порядке. Они скоро придут за нами. Мы дождемся их вместе.

Но огонь уже совсем близко. Горячие языки пламени пляшут в нескольких сантиметрах от нас, и каждый вдох становится тяжелее предыдущего.

– Просто… просто скажите им, что мама любит их, – ее голос ломается, словно тонкая нить.

– Я… – слова застревают в горле.

– Элоди! – грохочет сквозь гул огня голос, и я поднимаю голову.

Хэйз. Его крик пробивает этот ад, и в груди что-то переворачивается. Я вижу, как он, весь в огне и воде, пробивается к нам, заливая пламя перед собой. Никогда еще я не была так рада видеть его, и эта мысль бьет в самое сердце.

Я уже поднимаюсь на ноги, когда все мгновенно меняется. Потолок над нами с гулом разламывается, как бумага, балки, одна за другой, с треском падают вниз. Одна, вторая, еще и еще, словно дом сам решил похоронить нас здесь заживо. Время замедляется – я слышу только собственный стук сердца и чувствую, как земля уходит из-под ног. Пол проваливается, и мы вместе с Ханной летим вниз, в клубы дыма и пламени, в огненный хаос, где каждое мгновение может стать для нас последним. И единственное, что я слышу перед кромешной, бесконечной тьмой – это то, как Хэйз Брайар слишком болезненно кричит мое имя.

Продолжение

7.

Двенадцатое апреля

Слишком много кислорода поступает через нос – поток такой сильный, что легкие будто отказываются принимать его. Голова раскалывается от пронзительного писка, каждая клетка реагирует на этот звук, словно он пробирается прямо под кожу. Плечо ноет так, будто трое моих старших братьев одновременно облокотились на него и простояли так целую вечность. Я моргаю несколько раз подряд, пока яркий свет перестает беспощадно резать глаза, и наконец-то картинка складывается во что-то более цельное. Я… в больнице.

Палата утопает в вечерних тенях, мягкий свет лампы возле двери делает ее будто нереальной. Стены белые, чуть стерильные, но на них играют отблески уходящего дня. Напротив кровати – стеллаж с несколькими пестрыми букетами, надутыми шариками и парой плюшевых игрушек, нелепо ярких в подобном месте. Их краски кажутся чужими, как будто все это принесено не для меня, а в какой-то другой, счастливый мир. Взгляд блуждает дальше и цепляется за фигуру. На стуле, откинувшись головой назад, спит Хэйз. Его локоть свисает с подлокотника, пальцы расслабленно сжаты, но… что он здесь делает?

– Ты очнулась, – обеспокоенный шепот Рейчел в дверях прерывает мои мысли.

Я поворачиваю голову, и сердце сжимается. У Рейчел опухшие глаза, будто она плакала не один день подряд. Ее ресницы слиплись, щеки все еще покрасневшие, а в руках она держит бумажный стаканчик, от которого тянет запахом крепкого кофе. На ней рабочая форма диспетчера, и она выглядит так, словно мир держится только на ее плечах.

– Что… – я пытаюсь приподняться, но тело не слушается. – Что произошло?

– Ты была на вызове, – Рейч садится на край моей постели, осторожно берет меня за руку, словно боится причинить боль. – Дом на окраине. Семья из пяти человек. Ты помнишь?

Обрывки вспыхивают в моей голове – огонь, жар, крики. Но они не складываются в картинку, и я все равно киваю, словно это хоть немного поможет ей меньше обо мне беспокоиться.

– Огонь повредил не только дом, – голос ее дрожит, но она продолжает, – но и всю территорию вокруг. Из-за жара, плотного дыма и упавших линий электропередач связь трещала. Рации ловили только помехи, сигналы рвались. Поэтому… никто не слышал друг друга.

Я моргаю, пытаясь удержать обрывки мыслей, но никакой конкретики нет.

– Вы вывели почти всех, – Рейч судорожно сглатывает, – и в этот момент все начало рушиться. Потребовалось время, чтобы добраться до вас.

И тогда я вдруг вспоминаю не головой, а телом. Как было слишком жарко. Как у меня текли слезы под маской. И как на секунду – всего на одну – я почти позавидовала женщине, у которой было трое детей.

– Но потом Хэйз нашел тебя, – Рейчел улыбается сквозь всхлипы, глаза вновь наполняются влагой. – Он был здесь каждый день. В свой выходной, до смены и после… он не отходил от тебя ни на шаг.

– Каждый день? – сердце бьется слишком быстро. – Сколько дней я здесь?

– Сегодня четвертый.

Четыре дня. Я не могу в это поверить, слова не укладываются в голове. Я теряюсь, будто проваливаюсь в собственные мысли. Память как разбитое зеркало, и я тщетно пытаюсь собрать его осколки.

– Та женщина… – я пытаюсь вытащить ее имя, но оно ускользает. – Она… она выжила?

Рейчел опускает глаза и выглядит так, будто сама ненавидит свой же ответ.

– То, что Хэйз нашел тебя, не означало, что это было вовремя, – признается она. – Потолок уже рушился, пол под вами горел и…