Огнеупорные

Но для меня – нет.

Он снова играет роль, надевая свою привычную маску – легкая улыбка, шутка на кончике языка. Такой смешной и раскованный Брайар… и сейчас это бесит меня сильнее, чем страх за него.

– Ты действительно ничего не понимаешь, да? – слова срываются с губ резче, чем я планировала.

Его улыбка медленно ослабевает, угасает, будто он наконец перестает прятаться за ней. Взгляд становится серьезным и слишком честным.

– Ты нарушил протокол! – я почти кричу, глотая воздух. – Нарушил приказ капитана! Подверг жизнь необоснованной опасности! Ты даже не знал, что там есть ребенок, потому что бригада проверяла машину и не нашла никого! Ты…

– Хватит! – он резко поднимается, нависая надо мной, и теперь это не тот беззаботный душа-компании Брайар.

Его глаза темнеют, в них полыхает злость, и я чувствую, как мое дыхание сбивается. Он слишком близко.

– Если ты действительно думаешь, что я брошу ни в чем не повинного ребенка в огне, – он сглатывает тяжело, будто слова жгут его изнутри, – то, кажется, ты и правда не самого лучшего обо мне мнения, Элоди.

– Хэйз… – его имя застревает в горле, губы сами собой приоткрываются, и низ живота сводит от этого неприятного напряжения, от его силы, от этой дикой и злостной искры, что бьется между нами.

– Видимо, мне действительно стоит прекратить свои попытки доказать тебе обратное.

Он произносит это тихо, но так, что каждое слово падает в меня камнем.

Все вокруг становится вязким, время тянется слишком медленно. Его взгляд больше не злой, только, как будто, с тяжелым разочарованием. Хэйз отводит глаза, разворачивается и уходит, оставляя меня с гулом в ушах и пустотой в груди, которая кажется глубже любой пропасти.

3.

Восемнадцатое марта

Я хватаю стопку бумаг со стола в общей комнате и несусь по лестнице вниз, едва не спотыкаясь на каждом пролете. Сердце бьется так, будто готово выскочить наружу, пока в висках стучит злость. Я держусь из последних сил, чтобы не разорвать эти листы прямо в клочья, пока бегу.

К утру во мне уже нет усталости – ее полностью вытесняет гнев. Он горит в груди, расползается по телу, и чем ближе я к раздевалке, тем сильнее становится желание закричать. Я влетаю внутрь, и меня обдает тишиной – глухой, вязкой, как вода. После пересменки здесь всегда тихо: вы отработали ночь, убрались, написали отчеты – и все стихло. Эта тишина почти действует успокаивающе, почти сбивает с ног мягкостью, но только почти… пока я не замечаю его.

– Какого черта, Брайар? – я хмурюсь и со злостью впечатываю его чертов отчет ему прямо в грудь. – Решил поиграть в героя? Я не нуждаюсь в твоей помощи.

Он выглядит слегка растерянным, отшатывается назад, сжимая у себя на груди листы. На мгновение он теряется, и в его глазах мелькает непонимание.

– Что я опять сделал не так, Элоди?

Он тут же приходит в себя, коротко, раздраженно хмыкает и пробегается глазами по листам.

– Где ты взяла это? – его брови поднимаются, он переворачивает бумаги, будто не верит своим глазам. – Это же мой отчет.

– Вот именно, Хэйз, – я не отступаю и голос становится резче. – Это твой отчет. Поэтому какого черта он не совпадает с действительностью?

Злость врывается в каждую клеточку моего тела. Я ощущаю, как пальцы сжимаются в кулаки до боли, как плечи напрягаются, а челюсти сводит так сильно, что кажется, зубы треснут. Мне хочется вырвать эти слова прямо из его рта и заставить проглотить их обратно.

– И чем ты недовольна в этот раз? – он бросает на меня быстрый взгляд, в котором больше насмешки, чем участия. – Три предложения о тебе – слишком мало? – он хмыкает, небрежно засовывает бумаги к себе в шкафчик. – Я не думал, что ты любишь внимание, Элоди, но если это и так – я бы мог написать о тебе что-нибудь. Может быть триллер? Или тебе больше нравятся детективы?

Гнев захлестывает изнутри, разъедает, как кислота. Я чувствую, как слова застревают в горле, а дыхание становится прерывистым. Я не могу поверить, что он смеется надо мной.

– По-твоему, поэтому я здесь? – я в упор смотрю на него, пытаясь удержаться, чтобы не сорваться на крик.

– Ты права, – уголки его губ поднимаются, и он кивает сам себе. – Это определенно должна быть эротика.

Он уже тянется к дверце своего шкафчика, но я с силой захлопываю ее, едва не придавив его пальцы. Железный удар отзывается в раздевалке эхом, но мне все равно.

– Понял, – он закатывает глаза и отстраняется. – Ты не фанатка удовольствий.

Я смотрю на него и не понимаю, как это вообще может его смешить. На смене он нарушает приказ капитана, не придерживается протокола, рискует жизнями, а потом – просто врет в своем отчете, будто это не имеет значения.

– Ты написал неправду, Хэйз, – мой голос становится выше, чем я хочу. – Неправду о моей работе и обо мне.

И в этот момент его лицо меняется. Маска игрока, дурачка, который всегда прячется за шуткой, срывается с него. В глазах появляется что-то другое – тяжелое, серьезное. Он будто забывает, что секунду назад пытался меня дразнить.

– Я не просила тебя об этом, – напоминаю я, и в голосе дрожит злость, сдержанная ярость, которая больше похожа на боль. – Не просила врать и выгораживать меня, так что засунь свое геройство…

– Геройство? – хмуро хмыкает он, и в его голосе сквозит раздраженный смех. – По-твоему, поэтому я так написал?

Он делает шаг на меня, но я не двигаюсь. Стою, вцепившись пальцами в рукава своей униформы, будто в оружие. Здесь я задаю тон, и он это знает.

– Мне, конечно, приятна твоя лесть, но дело ни черта не в тебе, Элоди.

– Оо, правда? – я прищуриваюсь, не думая, дергаю дверцу его шкафчика, чтобы самой огласить ему то, что по его мнению ни черта не обо мне или моей работе. Листы дрожат в моих пальцах, когда я начинаю читать.

«…Парамедик Элоди Рид пыталась удержать меня от загоревшегося автомобиля. Повторила приказ капитана отступить, но я нарушил его. После взрыва парамедик Элоди Рид оказала мне первую медицинскую помощь. Она проверила дыхательные пути, обработала ожоги на руках, наложила повязку на рассеченную бровь и остановила кровотечение. При ее повторном осмотре – я добровольно отказался от госпитализации».

На этом месте я останавливаюсь. Слова будто перестают иметь вес, и я резко поднимаю глаза на Хэйза.

Он стоит передо мной, усталый до предела после ночной смены. Его волосы все еще влажные после душа, тень щетины делает скулы еще резче, а темные круги под глазами не убавляют привлекательности, только добавляют какой-то грубой мужской силы. Он выглядит слишком красивым даже сейчас, когда я злюсь на него так, что готова сжечь этот отчет прямо у него на глазах.

– Ты права, – выдыхает он тихо, без насмешки, но с тем самым налетом флирта, от которого внутри меня все сжимается. – Это пять предложений о тебе. Вдруг после такого кто-то подумает, что ты мне нравишься.

– Господь, – я зажмуриваюсь и стону, пытаясь проглотить реакцию, но он, конечно же, это замечает.

Он всегда замечает. Всегда делает именно так: нарушает правила, потом ведет себя как клоун и прячется за флиртом, будто этим можно заставить меня смягчиться.

– Я хочу, чтобы ты переписал это, – я заставляю себя дышать ровнее. – Все было не так, и ты знаешь это. Я не делала ни промывание ран, ни замера давления – я вообще не успела довести процедуру до конца.

Он лениво наваливается плечом на шкафчики, скрещивает руки на груди. Этот жест будто говорит: «Ты меня утомила». Его глаза скользят по моему лицу с таким спокойствием, что у меня мурашки бегут по коже.

– И что ты хочешь, чтобы я написал, Рид? – протягивает он с усмешкой. – Как перед осмотром я заставил тебя покраснеть? Или как после того, как ты накричала на меня за нарушение протокола, мы поссорились, потому что ты считаешь меня ужасным человеком?

– Это не так, – резко отвечаю я, но слова звучат слишком мягко.

– Что именно – не так, Элоди? – он отрывается от шкафчика и чуть наклоняется вперед. Его голос становится тише, глубже, и как будто опаснее. – Потому что сейчас я говорю тебе правду. Ту правду, которую ты сама хочешь видеть в моем отчете. В том отчете, где я не прикрываю ни тебя, ни себя самого.

Я чувствую, как во мне что-то ломается. Его слова слишком точны. Я понимаю: он не хотел, чтобы нам попало, потому что даже если он совершил больше нарушений, чем кто-то другой, я все равно не выполнила часть своей работы. Я могла его остановить. Могла заставить себя слушаться. Но я была напугана, зла, позволила эмоциям взять надо мной верх и он ушел. А ведь его могли на время отстранить от работы, если бы я нашла что-то не то в его самочувствии.

– Я был в полном порядке, Элоди, и ты знаешь это, – он говорит уже серьезнее, без намека на усмешку. – Ты должна была провести полный осмотр, но не сделала этого, потому что я ушел. А ушел я, потому что мы поссорились. Поссорились мы, потому что…

– Прекрати это, – перебиваю я, слишком резко, будто иначе просто не выдержу.

Хэйз выдыхает, и этот выдох звучит так, словно он вытряхивает из себя все накопившееся за ночь раздражение.

– Не все из действительности должно быть в отчете, мисс-идеальность, – его взгляд становится темным, тягучим. – Но не вини меня в том, что я скрываю секреты, которые ты сама не хочешь, чтобы были раскрыты.

Я тяжело дышу, гневно, прерывисто, будто каждое слово дается мне с боем. А Брайар уже отстраняется, словно все в порядке, достает из шкафчика свои вещи и начинает одеваться так спокойно, будто наш спор для него – обычная часть утреннего ритуала.

– Мы закончили? – уточняет он, бросая на меня взгляд через плечо.

Я неуверенно киваю, хотя на душе нет ничего похожего на завершенность.

– Хорошо, – он забирает вещи и уже отступает к выходу из раздевалки, задержавшись на секунду.

Его улыбка появляется как вспышка – быстрая и теплая, пока он осматривает меня с ног до головы:

– Потому что у меня была чертовски длинная смена, а мне еще предстоит писать о тебе эротический роман.

– Ты не посмеешь, Брайар! – я не успеваю сдержать возмущенный крик.

Но он лишь громко смеется, и этот смех гулко отскакивает от металлических шкафчиков, заполняя все пространство вокруг. И даже когда он уходит, а звук затихает в коридоре, во мне остается его эхо и мысль, от которой никуда не деться – теперь у нас с ним есть общий секрет, который, так или иначе, связывает нас.

4.

Тридцать первое марта

– Не могу поверить, что ты сам сделал это, – смеется Рейчел, благодарно обнимая Брайара за приготовленный им торт.

– Должен признаться, выпечка моя страсть.

– А как же геройство? – хмыкает Райан.

– Нет, нет, нет, – в шутку хмурится Хэйз, – это призвание, чувак. Но думаю, после выхода на пенсию я бы не отказался от собственной пекарни или кофейни, где мог бы продавать свою выпечку.

Кухня-гостиная наполняется смехом и разговорами, легкая теснота только подогревает атмосферу. Все вокруг смотрят на Хэйза, словно он сам праздник, а не просто один из нас. Я же чувствую, как скулы тянет от раздражения, и тихо выскальзываю через заднюю дверь, не желая быть частью этого хора восхвалений.

На заднем дворе пахнет дымом и мясом. Я устраиваюсь на утепленный шезлонг у костра, вытягиваю ноги и прикрываю глаза, позволяя солнцу приглушить шум из дома. В паре метров от меня Кэп вместе со своей женой Риной жарят стейки, спорят о специях, смеются, и это выглядит почти слишком домашне для нас – людей, которые проводят половину жизни среди огня и металла. В этом году день рождения Рейчел выпал на наш выходной, и поэтому вся наша «пожарная семья» собралась вместе, прихватив заодно еще и свои настоящие семьи. Дети бегают по двору, дерутся за шарики и мыльные пузыри, мужья и жены переговариваются с нашими ребятами, кто-то запускает музыку и домашнее караоке. Повсюду украшения, смех и крики – буквально самый настоящий праздничный хаос.

Я делаю глоток прохладного безалкогольного пива, и горечь напитка греет меня сильнее костра. Может, он и остудит мое раздражение. Только я не знаю, отчего оно именно – оттого, что все снова крутятся вокруг Хэйза, или оттого, что сам он будто перестал замечать меня. Я выросла среди мужчин – отец, трое братьев, и последнее, чему они меня научили – это врать самой себе. Поэтому я признаюсь: после того ДТП, младенца, которого он вынес из огня, и нашей стычки из-за его отчета в раздевалке, он, скорее всего, меня ненавидит. Мы почти не разговариваем вне работы. На вызовах он работает так, будто между нами ничего и не было. И я уж точно больше не встречаю его случайно в продуктовом магазине. Мне не нужно его внимание – правда не нужно. Но здесь, в этой толпе, есть что-то еще, что колет меня изнутри.

Дверь распахивается, и вся компания вываливается на улицу. Рейчел, Райан и… чертов Хэйз. Они идут прямо ко мне, словно нарочно. Рейч падает на соседний шезлонг, вытягивает ноги и тут же удобно устраивает их на Райане. Тот лишь закатывает глаза, но больше для издевки, чем от какого-то реального раздражения, они ведь все таки лучшие друзья, и… тут Хэйз делает то же самое со мной.

Его сильные руки касаются моих лодыжек, поправляя мои ноги, и даже через тонкие колготки я чувствую это прикосновение слишком отчетливо. Он усаживается у моих ног, кладет их себе на колени – так естественно, как будто мы делали это тысячу раз. И при этом продолжает болтать с Райаном о хоккее, словно ничего особенного не происходит.

– …Нью-Йорк однозначно заберет себе кубок в этом году, – самодовольно заявляет он, отчего я невольно хмыкаю.

– Ни за что, чувак, – Райан морщится, – Сиэтл сделает это за них.

– Ага, – смеюсь я, – если только Чикаго перестанет играть вообще.

Хэйз оборачивается ко мне. Его улыбка едва заметная, почти удивленная, глаза прищурены от теплого, уже почти апрельского солнца. Он явно не ожидал услышать подобного от меня.

– Что? – бросаю я в ответ на его взгляд. – У Нью-Йорка хреновая защита. Они доигрывают этот сезон только за счет атаки. Но как только их соперник сильнее в ней – у них все рушится еще до второго периода.

Рейчел смеется и сияет так, будто это ее личная победа. Я же поворачиваюсь на Райана, решив, что он тоже не прав.

– Сиэтл? Серьезно? – мои слова заставляют его хмыкнуть и откинуться ладоням на шезлонг позади него. – Трое их ключевых игроков вне игры до конца сезона. Эти ребята умеют играть только в полном составе, а плей-офф почти всегда идет в меньшинстве. У них нет ни малейшего шанса.

– Поэтому Чикаго? – вмешивается Хэйз.

– Поэтому Чикаго, – подтверждаю я. – Их вратарь работает без опоры на защиту. Коэффициент его остановленных бросков зашкаливает за девяносто три процента. Они умеют держать меньшинство и реализуют почти каждое второе большинство.

Наступает короткая тишина. Никто не спорит. И только смех Рейчел разрывает ее, снимая напряжение между нами.

– Да девочка, – она салютует мне своей кружкой травяного чая, – ты уделала их обоих.

– Как и всегда, – соглашается Райан. – Не моя вина, что я рос среди девушек.

– Это определенно твой плюс, – отмечаю я, стараясь игнорировать слишком пристальный и внимательный взгляд Хэйза.

Разговор постепенно снова становится легким. Народ собирается кучнее, кто-то разносит тарелки со стейками и хот-догами, дети кружат вокруг костра с зефиром, музыка чуть громче смешивается со смехом. Атмосфера простая, почти семейная, и я чувствую, как ее тепло заполняет даже те уголки во мне, что я упрямо продолжаю держать холодными.

Все кажется почти привычным. Те же голоса, смешки, запахи еды, дети, которые визжат, гоняясь друг за другом по двору. Я уже пять лет работаю и отдыхаю с этими людьми рука об руку – я знаю каждую их привычку, каждое движение. Здесь нет ничего нового. Но все меняется, когда я чувствую тепло там, где не должна.

На моей лодыжке вдруг оказывается чужая ладонь. Шершавое, сухое тепло. Хэйз касается меня и делает это так буднично, будто случайно, и продолжает болтать о чем-то с Рейчел и Кэпом. Его голос уверенный, раскатистый, а смех искренний – и никто, кроме меня, не замечает, что его пальцы сейчас едва заметно вычерчивают круги на моей косточке. Все слишком просто. Слишком обыденно. Но я чувствую каждое движение и даже больше. Я чувствую его так, будто эти круги чертятся прямо по моим нервам, и мое тело реагирует мгновенно.

Низ живота сводит, дыхание перехватывает, и я едва подавляю дрожь во всем теле. К щекам приливает кровь, и я почти заливаюсь краской, потому что это прикосновение… оно слишком интимное. Слишком неправильное и одновременно чертовски приятное. Я убеждаю себя, что это ничего не значит, что это просто случайность. Я слегка дергаюсь, пытаясь не привлекать к себе внимание, но давая ему понять, чтобы он прекратил это. Не потому что мне это не нравится. Наоборот – от этого становится слишком приятно, слишком опасно приятно.

Но он не останавливается и будто действительно не замечает этого. Его рука становится увереннее, пальцы сильнее сжимают мою ногу, притягивая ее ближе к себе. И теперь он касается меня так, что это невозможно не заметить. Продолжая обсуждать с Райаном что-то о строительстве, смеясь, словно ни в чем не бывало, он держится за меня. И это сводит меня с ума.

Пока я повторяю себе одно и то же, чтобы убедить себя в этом и искренне поверить – у меня просто давно никого не было. Это только потребность, тоска по близости и ничего больше. После Чейза из отделения скорой помощи я дала себе клятву, что больше никогда не ввяжусь в роман там, где работа и адреналин переплетаются с личным. С ним, конечно, все было иначе – мы просто спали вместе. Ни совместных компаний, ни реальной, какой-то душевной близости. Но при пересечениях на работе – она страдала больше, чем должна была и это было полностью моей виной.

Поэтому я не выдерживаю. Подрываюсь с места, будто мне срочно нужно уйти. Безалкогольное пиво оставляю на подлокотнике, даже не заботясь о том, чтобы его случайно не пролили или никто из детей не поранился о возможные осколки, если бутылка разобьется. Мне нужно убраться отсюда и выдохнуть – поэтому дом Рейч становится моим укрытием, когда внутри, к счастью, никого не осталось – все переместились во двор.

Я иду в гостевую ванную, закрываю дверь и включаю кран. Ледяная вода бьет в ладони, я умываюсь, втираю влагу в кожу, словно могу стереть ею все свое напряжение. Но из зеркала на меня смотрит ядовито-красное лицо. Я злюсь на себя. Злюсь на то, что позволяю этому человеку влиять на меня. Хэйз Брайар – добряк, клоун, герой. И почему-то тот, о ком я думаю чаще, чем должна. Он слишком хорош собой – и я ненавижу это в нем. Эти глаза, яркие и темнеющие в одно мгновение, широкие плечи, татуированные предплечья и его руки… черт возьми. В моих самых прекрасных и самых ужасных снах эта рука оказывается на моем горле и я не знаю, что пугает меня сильнее: сам сон или то, что мне в нем нравится.

Я выхожу из ванной, вытирая лицо, и, конечно же, застаю его в кухне. Хэйз стоит у холодильника, лениво достает всем напитки – два графина с домашним лимонадом – Рейчел привезла нам этот рецепт из самой Трансильвании. И даже здесь Брайар выглядит чересчур самоуверенным, будто весь этот дом принадлежит ему.

– Хэй, – бросает он, оборачиваясь. – Будешь еще свое пиво?

– Нет, я… – запинаюсь, – мне нужна пауза.

– Хорошо.

Он захлопывает дверцу, облокачивается на холодильник и смотрит прямо на меня. Его глаза сканируют каждую мелочь на моем лице, и я ненавижу, что от этого каждый раз чувствую себя разоблаченной.

– Ты в норме? – хмурится он, будто пытается заглянуть глубже, чем я готова ему позволить.

– Более чем.

Напряжение между нами густеет. Оно в воздухе, как электричество перед грозой – стоит протянуть руку, и можно обжечься.

– Я сделал что-то не то? – он прищуривается, а его голос звучит лениво, но в глазах сквозит беспокойство.

– Почему ты так решил? – я не отвожу взгляда, делаю вид, что могу выдержать его допрос, когда единственное, чего я хочу – это чтобы он сдался первым.

– Ты ушла, – он чуть приподнимает бровь, будто это очевидно. – Обычно, когда женщина уходит посреди разговора, она либо злится, либо хочет, чтобы я пошел за ней.

– Не обольщайся, Брайар, – сухо бросаю я. – Я просто не видела смысла продолжать разговор. Хотела… привести себя в порядок.

Он хмыкает, подходит ближе, и я чувствую, как от него пахнет огнем и чем-то острым, почти пряным.

– Ага. Райан предупреждал об этом, но ты и правда вечно серьезная даже на вечеринках, – его губы тронуты усмешкой, но голос мягкий. – Остальные хотя бы делают вид, что расслабились.

– Я не умею делать вид, – отвечаю я, наконец приходя в себя. – В жизни я точно такая же, как и на работе.

– Вот именно, – Хэйз усмехается чуть шире. – Всегда собранная, в броне, без права на ошибку. Даже когда в руках не аптечка, а безалкогольное пиво.

– А ты вот наоборот, – я складываю руки на груди. – На работе ведешь себя так, будто вся твоя жизнь сплошная вечеринка. Повсюду шутки, флирт и смех. Будто все это – просто игра.

– Может, потому что иногда людям нужно немного игры, – отвечает он спокойно. – Но если у тебя есть какие-то вопросы о моей некомпетентности на рабочем месте – ты всегда можешь обратиться к Кэпу, верно? У него, по-моему, нет ко мне вопросов о качестве выполнения моих должностных обязанностей.

– Ага. Все надежно скрыто под множественными слоями твоих масок, – парирую я. – Ты, кажется, не можешь без них жить.

– Не могу? – он делает шаг ближе, а его взгляд становится темнее. – Или ты сама ничего другого не хочешь во мне увидеть, Элоди?

– Ты слишком любишь подливать масла в огонь, – шепчу я, чувствуя, как сердце ускоряется.

– А ты слишком боишься загореться, – отвечает он тем же тоном. – Но, знаешь, Рид… не обязательно тушить все, что начинает гореть.

На мгновение между нами тянется тишина. Смех с улицы даже в открытые двери звучит будто издалека, кто-то открывает бутылку шампанского, всеобщие разговоры звучат еще ярче. Но я не слышу ничего – только его дыхание и глухой стук своего сердца.

– Ты чертовски самоуверен, – наконец выдыхаю я.

– Может быть, – он наклоняется ближе, почти касаясь губами моего уха. – А может быть, просто вижу то, чего ты сама стараешься не замечать.

Хэйз лениво отстраняется, забирает кувшины с лимонадом и уходит во двор, оставляя меня посреди кухни, с бешено колотящимся сердцем и чувством – что я только что сама открыла ту дверь, которую больше всего хотела держать закрытой.

5.

Второе апреля

Я в третий раз проверяю список из сорока девяти пунктов и снова нахожу несоответствие. Секунду назад казалось, что все совпадает, но теперь – будто что-то сместилось, будто кто-то тайком убрал один из пунктов, только чтобы вывести меня из себя. Я нахмуренно вчитываюсь в строки, провожу пальцем по бумаге, по чекбоксу, который уже сто раз отмечала в прошлом. Все на месте и все равно что-то не сходится.

Передо мной разложены аптечки – ровные, аккуратные, стерильные. Все, как я привыкла: бинты, антисептики, шприцы, перевязочные материалы, индивидуальные наборы, дыхательные маски. Все, что нужно, лежит перед глазами. Но где-то, глубоко под кожей, ощущение пустоты, как будто я упустила не пункт – а что-то гораздо большее.

Я вздыхаю и начинаю все сначала – в четвертый раз. Пересобираю аптечки одну за другой, выверяю каждое движение. Привычная рутина должна бы действовать на меня успокаивающе, но сегодня все иначе. Руки двигаются автоматически, но мысли блуждают. Я чувствую напряжение в воздухе – то самое, что возникает, когда кто-то рядом с тобой слишком живой.

Большие ворота пожарной части распахнуты настежь – для проветривания, как происходит всегда в ночную смену. Апрель в Колорадо – время непостоянное, и небо, кажется, сходит с ума. Дождь барабанит по асфальту, гроза режет темноту белыми вспышками. Воздух пахнет прохладой, металлом и мокрой землей. Каждый раз, когда гремит гром, вибрация уходит в пол и будто отзывается в груди.

На мне только обтягивающий лонгслив, длинные рукава которого приспущены до запястий, но я не чувствую холода – воздух хоть и кажется мне морозным, но в этом нет никакого дискомфорта. Может, уже привыкла, а может, просто слишком сосредоточена… или же слишком отвлечена. Потому что все это время я чувствую его присутствие. Все верно – Хэйз Брайар – мой напарник на сегодняшнее ночное дежурство.

Он возится с пожарной машиной, что-то проверяет, двигается с уверенностью человека, который знает, что делает. Вода блестит на его руках, когда он поднимает тяжелые шланги. Я стараюсь не смотреть, но, кажется, каждый его шаг резонирует во мне, будто он перестраивает частоту воздуха.