Тёмный голос

– Послушай, как тебя зовут? – я мягко обратилась к нему.

В ответ он быстро подошёл и с презрением глянул в глаза. Его рот скривился, он пробубнил что-то нецензурное сквозь сжатые зубы.

– Что? – доверчиво обратилась к нему.

Он громко харкнул и плюнул на пол.

– Замолчи! Тварь! – теперь его голос звучал звонко и разборчиво.

Такого я не ожидала, мне стало страшно. Я вжалась в дальний угол и старалась дышать как можно тише. Подняв глаза к жалкому окошку, я спросила:

– За что?!

Серое небо смотрело на меня. По его цвету и освещению несложно догадаться – вечереет. Невзирая на голод, жажду и отсутствие кровати, я скукожилась в углу и задремала.

Я проснулась от скрежета замка. Луч света врезался в меня. Он ослепил, я не могла рассмотреть, кто прячется за ним.

– На выход! – командовал грозный голос.

Спотыкаясь, я выбралась из барака. Мне сковали руки. Грубо схватив за предплечье, мучитель с фонариком поволок меня через весь двор. Это оказался высокий мужчина средних лет. Он был лысым, с перебитым носом и большими бесцветными глазами.

Снова дверь, лестница, второй этаж, до конца коридора. И вот меня затолкали в комнату с тремя стульями и столом. Он велел:

– Садитесь!

Он внимательно осмотрел меня. В его глазах были оценка и сомнение. Дверь открылась, вошёл ещё один мужчина.

Бросил лёгкую папку на стол и спросил:

– Это всё?

– Да, – не отрываясь от меня, ответил лысый.

Пришедший был светло-русый, коренастый мужчина с глубоким шрамом на щеке. Его живые зелёные глаза несколько раз бегло посмотрели на меня. Перебирая документы, объяснил:

– Этот шрам я получил во время войны. Наш отряд окружили. Бой был тяжелым. Осколочное ранение, – он поднял глаза и тут же добавил: – Евгения, говорю это на случай, если вам также любопытна природа моего увечья, как и вашему мужу.

Они знают наши настоящие имена, притворятся Екатериной не было смысла.

– Где Альберт?

– В соседней комнате, – продолжил русый.

– Как вас зовут? – я решила поближе узнать тех людей, что отправят меня на виселицу.

– Будем использовать имена, без званий, отчеств и фамилий. Идёт? – русый обратился к лысому.

Он одобрительно кивнул.

– Я – Виктор, и мой коллега – Иван.

Услышав своё имя, лысый выпрямился, приняв важную позу.

– Виктор, скажите, пожалуйста, с моим мужем всё в порядке? – с мольбой обратилась к нему.

– Да, он жив.

– Он цел? – я не успокаивалась.

– Вроде! – с усмешкой заметил Виктор.

– Что значит «вроде»?

– То и значит! – они засмеялись оба.

–Перейдем к делу. Евгения Френкель. Расскажите о своей жизни после того, как вы покинули Одессу в июне 1941 года. Где были? Чем занимались?

Я решила рассказывать правду и только правду.

Они много курили. Вначале сигаретный дым приводил меня в бешенство, но потом я поняла, что в противном случае они не будут меня слушать. Табак их одурманивает, они становятся спокойнее и не спешат застрелить меня. Изредка останавливали, просили повторить, задавали уточняющие вопросы и делали пометки в тетрадях. Несколько раз мне давали сладкий чай, он бодрил обезвоженный организм. За окном светало, когда я подошла к моменту вчерашнего вечера. Я рассказала о родителях, всячески пытаясь их убедить, что они не причастны, ничего не знают. Было страшно, что я могу их поставить под удар. Какая им разница, скольких убить: двоих или четверых. Я в сотый раз повторяла, что мои родители ни в чем не виноваты, когда услышала:

– А вот на этом моменте можете остановиться! – порекомендовал Иван.

– Кто рассказал обо мне? – я адресовала вопрос.

Они переглянулись. Виктор спросил у Ивана:

– Как думаешь, она должна знать? За чистосердечное признание…

Лысый кивнул.

– Родители не в ответе за детей-предателей, но при первой возможности должны сообщать о них…

Я помню, как комната задрожала. Крупные капли слёз со звуком разбились о стол.

– Отец? – я смотрела на лысую голову.

Иван убедительно кивнул. В больших бесцветных глазах проскочила искра сострадания. Больше я не могла себя сдерживать. Я ревела навзрыд, припадая к дубовому столу. Столько жалости я никогда не испытывала к себе. Вся моя жизнь от рождения до того момента в прокуренной комнате с двумя чужими людьми принадлежала не мне. Ею управлял мой отец. Эти бесконечные вопросы: «Что он скажет?», «Что подумает?», делали меня рабой. Сам того не зная, находясь за сотни километров, он управлял моей жизнью. Всё это время я не была хозяйкой. Я была её рабыней.

– Евгения, успокойтесь! – сочувственно попросил Иван.

Я наспех вытерла слёзы и спросила:

– Я могу увидеть своего мужа?

Они переглянулись.

– Возможно, – задумчиво произнес Виктор.

– Когда нас расстреляют? – я решила не медлить.

– Вначале нужно заработать на пулю, – ехидно заметил он.

Меня перевели в другую камеру; всем, чем она отличалась от первой, там были нары и меня ждал холодный завтрак. Еда состояла из перловой каши, куска хлеба и чая. Хочу сказать – это настоящее лакомство и пиршество. От переизбытка чувств аппетит притупился. Я сидела над тарелкой и с ужасом понимала, во что втянула Альберта. Человека, который всё это время помогал мне обрести себя. Человека, с которым я прожила увлекательную и счастливую жизнь. Да, не спорю, временами приходилось тяжело, много больных, опасные ситуации, но всё скрашивалось его тёплыми словами, неиссякаемой энергией и верой, что всё образумится. С моих глаз упала пелена, впервые за много лет я в первую очередь думала не об отце и его мнении. Я думала о Наденьке, Альберте, Саре, о тех людях, что пришли в мою жизнь после того, как я села в поезд по направлению к Одессе.

Все эти годы я жила с надеждой, что увижу отца и наконец-то услышу от него слова одобрения, слова прощения. Да, услышала! Сидя в камере! Гнев поднимался из глубин сердца. Я металась, ведя тяжелый монолог. Думаю, что это могло меня убить, если бы Иван не привёл Альберта.

Я сжимала кулаки и злобно смотрела на стену, представляя, как скажу отцу всё то, что о нём думаю.

– Женя, – окликнул Альберт.

Его быстро запустили ко мне.

– Через час я тебя заберу, – грозно произнёс лысый.

Альберт кивнул и добавил:

– Спасибо!

Иван ничего не ответил, поспешил отойти от решетки.

Доля секунды – и я в его объятиях. Я чувствую, как он морщится от моих прикосновений.

– Что? – меня охватывает паника. – Что с тобой? Что они сделали?

Я лезу под одежду. Его грудь, живот – всё в гематомах.

Альберт улыбается и успокаивает:

– Ребра целы. Печень и почки не отбили.

– Это они тебя, Виктор и Иван?

– Да.

– Скоты! – гневно бросаю в сторону решётки.

– Успокойся. В них есть человечность – в пах ни разу не ударили! – Альберт смеётся.

Я поддаюсь ему, обнявшись, мы заливаемся громким гоготом.

– Работа у них такая – бить людей. Добиваться признаний даже в том, что человек не делал, – добавляет муж.

Его сила в том, что он ни в какой ситуации не теряет оптимизм.

– Мне так жаль, что я тебя втянула в эту авантюру. Это было так глупо, на что я рассчитывала… Повидать отца, рассказать ему о своей жизни. Доказать, что я не шлюха! Услышать, что он простил меня. Увидеть гордый взгляд и услышать: «Это моя дочь! Моя прекрасная дочь!».

Альберт обнял меня, погладил по плечу.

– Я понимаю тебя, милая, – он начал осторожно подбираться к моим больным местам. – Если бы не железный занавес, то ты давно бы могла увидеть его.

Я кивнула.

– То, что мы с тобой сделали, было безумием от начала и до конца, – он спокойно рассуждал. – Но только так строится «Осим Хаим». Прости его и отпусти.

Я отрицательно покачала головой.

– Это разрушает тебя! Это убивает!

Я смотрела ему в глаза и думала о том, что пора рассказать правду, осталось недолго.

– Альберт, я боюсь! Если я его прощу, то что тогда? Я не знаю, как жить дальше. Помнишь, как после войны, я требовала от тебя, чтобы ты узнал – живы ли мои родители?

– Да.

– Когда я узнала, что они пережили оккупацию, я обрела смысл. Мечту, в которой мы встретимся. Он простит меня, он будет гордиться мной.

– Отпусти! Начни жить своей жизнью! – советовал любимый.

– Зачем, всё равно нас скоро расстреляют… Только сначала мы заработаем на пули, – я горько улыбнулась.

– Тем более, прости его.

Я отвернулась от Альберта и уставилась в маленькое окно под потолком. Он обнял меня и прижал к своему израненному телу.

– Свобода – великий дар. Не лишай себя! Зачем быть рабами? Зачем набрасывать цепи на свои руки, на свои мысли?

– Из-за страха, – повторила я.

– Свобода – это ответственность за свои поступки за свои мысли, – мягко продолжал Альберт.

– Да, да, – я согласилась с ним.

– Жить свободно – это жить без оглядки на мнение других, но с уважением к ним… Наша свобода заканчивается там, где начинается свобода других людей, – продолжил он.

– Я всё это знаю, – мне хотелось плакать от моей несостоятельности, от моей душевной слабости. – Я жила столько лет с мыслями, что обретаю себя, а всё оказалось так комично… Всё, что я делала, было ради его похвалы, ради того, чтобы он простил меня…

– Послушай, ты обретала себя, и сейчас настал момент кульминации. Ты сделала столько шагов, ты в минуте от вершины. Остался последний шаг, и он самый сложный. А знаешь, почему?

Я отрицательно мотнула головой.

– После этого придётся выбирать новую вершину и начинать движение заново.

Я засмеялась.

– Ты прав, Альберт, ты прав! Я поговорила с тобой, и мне стало легче. Я должна его простить, только как? Мы с ним больше никогда не увидимся. Я не думаю, что он придет сюда…

Я почувствовала, как муж, пошатнулся, словно хотел сделать шаг назад, а потом передумал, и крепче прежнего прижал к себе, не давая возможности пошевелиться.

– Это не важно, услышит ли он тебя. Главное простить.

Я громко выдохнула. Остатки гнева поднялись к горлу. Мне захотелось ругнуться. Сколько это будет продолжаться? Сколько гнев будет разъедать?

– Папа, – дрожащим голосом я бросила в темноту. – Папа, прости меня. Прости, что не оправдала твои надежды. Прости, что опозорила тебя. Я просто хотела немного любви, внимания и заботы. Все эти годы я была маленькой девочкой, но сегодня я стала взрослой. Я не злюсь на тебя, напротив, я благодарна. Спасибо тебе, папа. Спасибо!

Альберт поцеловал мои волосы и выпустил из объятий, он отошёл в сторону. Я обернулась, за решёткой стоял мой отец. Слёзы блестели на глазах. Я смотрела на него спокойно. Больше ничего не хотелось сказать. Он несколько раз силился начать разговор, но слёзы перекрывали дыхание. Потупив взгляд, он пробормотал:

– И ты прости меня, дочь…

Он скрылся в темноте. Больше я его никогда не видела.

Иван пришёл за нами через час.

– Повидались с отцом? – коротко обратился ко мне.

– Да. Спасибо!

Нас увели вместе. Это был очередной допрос. Мы составили портрет девушки-связной, которой я передала информацию. Нам удалось исказить её внешность.

Виктор посмотрел на полученное изображение, воскликнул:

– Ну и чудовище!

На прощание он сообщил:

– Готовьтесь, скоро сделаем пиф-паф! – он демонстративно поднёс сложенные пальцы к виску.

По дороге в камеру я обратилась к Ивану, который был в числе конвойных.

– Можно ли написать письмо моей дочери?

– Можно, – убедительно без колебаний ответил он. – Только оно никогда не будет отправлено.

– Пусть даже так.

– Хорошо, я распоряжусь, чтобы вам принесли бумагу и чернила.

Он сдержал своё обещание.

И сейчас я завершаю это письмо. Внутри меня есть уверенность, что оно придёт к вам, мои дорогие Наденька и Сара!».

Я мигом открыла третий конверт.

«Ты хочешь знать продолжение?

Можешь не отвечать! Я знаю ответ, именно поэтому я пишу это письмо.

Около недели я провела в камере. Больше не было допросов, я не видела Альберта. Виктор и Иван меня не беспокоили.

Менялись часовые, раз в сутки раздавали еду. Сидящие в соседних камерах были немногословны. Иногда их уводили и возвращали в тяжёлом состоянии: сломанные пальцы, носы, синяки, ссадины. Жутко слушать человеческие стоны.

Седьмой день был на исходе. На пороге камеры показался Виктор.

– Ну, что, пташка, собирайся!

Я встала, готовая к расстрелу.

– А Альберт? – единственное, что спросила.

– Да в машине уже сидит твой Альберт, за тобой пришёл.

Он не обманул: мой муж уже был в той самой машине, в которой нас привезли. Нам сковали руки. Рядом с нами сел круглолицый молодой мужчина. Он показал пистолет и грозно скомандовал:

– Будете шевелиться, мозги выйдут на прогулку прямо здесь! Всё понятно?

Мы закивали, как собачонки. Нашим водителем был Иван. Впереди сел Виктор.

– Ну, что, поедем на поезд.

Тридцать минут, и мы на вокзале. Нас спешно сажают в отдельный вагон. Вокруг много военных.

Иван, пользуясь замешательством, возвращает мой конверт:

– Возьмите, отдадите его сами.

На мгновение его стальное выражение лица озаряется радостью, и это даёт надежду. Иван кивает и выходит из купе, в котором нас запрут на ближайшие два дня.

Мы не знали, куда нас везут, окно было забито. Прибыли поздней ночью. Нас спешно затолкали в машину и куда-то повезли. Час в пути, потом, как животных, вытолкали наружу. Вокруг много военных. Нас окружили плотным кольцом. Было страшно. Слова Ивана вселили в меня надежду, но, глядя на злые лица, я потеряла уверенность увидеть свой дом. Сейчас они набросятся и разорвут нас.

К нам подошёл высокий брюнет. Сверкающая амуниция и выправка говорили о богатом военном прошлом. Я не могла на него смотреть, от него веяло смертью:

– Подними глаза! – скомандовал он.

Я вжала голову в плечи и попыталась оторвать взгляд от земли. Не дождавшись, он схватил меня за волосы и, запрокинув голову, уставился на меня:

– Гнида…

Альберт не смог стерпеть такого обращения, он набросился на него. Это было безумие – руки скованы, нет оружия. Он оттолкнул его от меня. Толчок был сильным. Пылающий гневом командир упал в лужу.

– Ах, ты! – завопил он, лёжа в грязи.

Альберта обступили и, заломив руки, крепко держали. Отряхнув грязь, он подошёл к мужу и дважды ударил. Вначале в живот, а потом по лицу. Кровь хлынула из носа. Я бросилась к Альберту, прикрывая его своим телом.

– Бросьте его! – скомандовал главный.

На некоторое время они оставили нас в покое, обступив плотным кольцом. Я помогала Альберту остановить кровотечение. Кровь хлестала вовсю, испачкав и его, и меня, и то письмо, что я прятала под одеждой.

Через полчаса нас силой подняли на ноги и доволокли до моста.

– Идите,– послышался голос из-за спины. – И не смейте оборачиваться.

Я была уверена: едва мы преодолеем несколько метров, как дождь из пуль лишит нас жизни. Потом тела сбросят в воду и всё.

Подойдя к середине моста, мы заметили, что кто-то движется к нам навстречу.

Поравнявшись, он глянул на нас и с ухмылкой процедил:

– Хорошо вас отделали!

Нас обменяли. Я до сих пор не знаю, на кого. Кем был этот мужчина, останется загадкой.

Теперь ты знаешь обо мне все. Даже то, что осталось тайной для моей дочери.

Прощение, благодарность, любовь, свобода и ответственность – теперь для меня не просто слова – это то, что делает мою жизнь счастливой. Счастье нельзя получить, его надо понять, прочувствовать. Счастье в том, что делает нас сильнее. В том, что учит нас любить себя, любить окружающих. Это ежедневная работа. Добравшись до одной вершины, мы начинаем путь к новой, к той, что выше и сложнее.

Люблю тебя. Верю в тебя!»

23

– Мы можем встретиться?

– Зачем?

– Мне надо с тобой поговорить.

– О чём?

– Маша, все эти месяцы я думал о тебе, о том, что ты сказала… Нам надо поговорить…

– Снова будешь меня обвинять?

– Нет. Тогда я был пьян…

– И не ведал, что творишь? – я перебила его.

– Да, – глухо согласился он.

– Хорошо, сегодня можешь забрать меня после работы. Подвезёшь до дома, поговорим.

– Хорошо.

Закрываю глаза, но больше я не усну. Марк разбудил. Теперь вплоть до нашей встречи сотни мыслей будут кружить в моей голове. Да, я буду стараться их усмирить, но это сложно. На носу очередной визит к врачу. Если мне не назначат операцию, то это явный признак, что пора готовится к худшему. Они подозрительно долго тянут. Я уже давно догадываюсь, что дела мои плохи.

В общем, встреча с Марком к лучшему. Он был в списке обидчиков. У меня получилось встретиться со всеми, кроме него. Я не надеялась, что это произойдёт. Однако Евгения утверждала: придёт время, и ты с ним увидишься. Она словно смотрела в будущее.

Я села в машину. Марк был напряжён.

– Куда поедем? – не глядя на меня, спросил он.

– Я живу у старой ратуши. Подбрось туда, по дороге поговорим.

– Это близко, очень близко, – негодовал мужчина.

В ответ я развела руками.

– Давай заедем в парк. Погода хорошая. Прогуляемся, поговорим, а потом я отвезу тебя к ратуше. Идёт?

Я кивнула. Мы прошли несколько метров вглубь густого лесопарка, потом свернули на одну из многочисленных троп и спустя сотни метров обнаружили пустующую скамейку.

Он взял меня за руки.

– Совсем прозрачные. Каждая венка видна. Кожа да кости.

– Я практически ничего не ем.

– Почему?

– Причина в побочных эффектах. Я принимаю слишком много препаратов. Часто они вызывают тошноту и отсутствие аппетита. Представляешь, целая горсть. Все деньги на них уходят, поэтому, когда хочется есть – нечего! – я засмеялась.

– Почему ты мне ничего не сказала. Я могу тебе помочь! Я хочу тебе помочь! Я помогу тебе! Сколько тебе надо? – он полез в бумажник.

– Эй, успокойся! – я недовольно пресекла его. – Этот путь я пройду одна, со своими деньгами, со своими возможностями. Всё это время я как-то справлялась!

– Почему ты не позволяешь тебе помочь?

– Это лишнее.

– Ты обиделась на мои слова?

Я молчала.

– Я был пьян и обвинил тебя в аборте.

– Ты и сейчас одержим идеей ребёнка?

Он потупил взгляд.

– Не понимаю, почему ты выбрал меня…

Марк хотел что-то сказать, но я перебила:

– Не говори, не хочу это знать. Две вещи, которые ты должен уяснить! Первое – я никогда не была беременна, ни от тебя, ни от кого другого. Второе – после операции я не смогу иметь детей. И я её сделаю!

Он растерянно глянул на меня.

– Недавно я поняла, что хочу прожить долгую и счастливую жизнь. Я буду делать всё возможное, чтобы моё желание осуществилось.

– Долгая и счастливая жизнь? – переспросил Марк. – Ты уверена, что она будет счастливой без детей?

– Да.

– Операция – это основной метод лечения? Или есть другие варианты, более щадящие?

– Все лёгкие методы я уже перепробовала. Продолжать нет сил…

– Или средств, – он перебил.

– И средств, в том числе, – я подтвердила без тени смущения.

– Я могу всё оплатить.

– Нет! Я выбираю операцию. Да, это радикально. Только после уже никто не сможет залезть ко мне в трусы. Никто не сможет требовать от меня детей. Никто не сможет контролировать мою жизнь через моих детей. Никто не сможет мне говорить: «Ах, часики тикают!», «Надо родить ребёночка!», «Надо жить ради детей!», «Женщина существует, чтобы стать матерью!».

– Ты просто не понимаешь, что говоришь, что делаешь! Пройдёт время, тебе захочется…

– Да, будет поздно, – я перебила его.

Я хотела сказать ему спасибо за моё спасение. За то тёплое сообщение, что уберегло от последнего шага. За ласку и внимание, что он дарил мне. За все стереотипы, с которыми я столкнулась за время наших отношений. Я хотела сказать ему: «Да, Марк, ты хороший малый – искусный манипулятор! У тебя всегда получалось сделать так, чтобы я чувствовала себя глупо. Вызвать чувство вины! А, ещё ты знаешь, какой должна быть женщина, что она должна делать, как жить». Мне хотелось откровенно поведать, что те деньги, за которые он меня покупал, сослужили добрую службу, и часть лечения я оплатила ими.

Перед встречей я была уверена, что беседа пройдёт легко, но, увы, он оживил во мне бунт против многочисленных стереотипов, с которыми я продолжала бороться. В глубине души я понимала, что нужно перестать сопротивляться. Принять его таким, какой он есть. Он имеет право на своё мнение. Оно его, оно подходит для него. Правильное оно или нет – не моё дело, не мне его судить. Всё, что я знаю – это то, чего хочу от жизни. В моём будущем нет Марка, нет стереотипов, нет боли.

Это были разумные рассуждения, но тогда они не достучались до меня. Обуреваемая гневом, вскочила и бросилась в лес. Мне не хотелось его видеть и слушать. Он кинулся за мной, но в глубине тяжело проходимого леса быстро отступил.

– Ты куда, вернись! – кричал мне в спину.

Я пробиралась сквозь густые кусты, и через десяток метров вышла к протоптанной тропе. Потом я бежала, и сквозь стену веток доносилось:

– Ты сумасшедшая!

О, нет, милый, я была сумасшедшей, когда слушала тебя. Постоянно ощущая себя глупой девочкой. Выступая в роли марионетки, которую контролировали и указывали, что ей делать.

Через несколько минут стрекотание и пение птиц перебили его крики. Извилистая тропа привела на берег реки. Крутые спуски приглашали к воде. Цепляясь за корни деревьев, спустилась вниз. Речная гладь манила, я сняла обувь и по щиколотку вошла в воду. Прохладная вода бодрила, а закатное солнце слепило глаза. В скором времени я забыла о неприятном разговоре. Берег становился более покатым, впереди показалась тропа, ведущая вверх. Я поднялась, она соединялась со старой гравийной дорогой. Я прикинула, она выведет меня из лесопарка, скорее всего, где-то в черте города.

Высокие хвои неприветливо зашумели, в их кронах послышался сильный треск, как будто сейчас оторвётся ветка и со свистом полетит вниз. Успей только увернуться! Я ускорила шаг. Впереди показался высокий металлический забор, увитый плющом, поросший дикой ежевикой и шиповником. Колючки и ветки надежно скрывали, свою тайну. Дорога огибала ограду, на которой то и дело попадались ярко-жёлтые таблички: «Не входить!» «Ведётся видеонаблюдение!» «Осторожно! Злая собака!».

Я не собиралась перелезать через забор, только взглянуть одним глазком, что там прячется. Найдя место, где ветки не так плотно примыкали одна к одной, я просунула руку между ржавых прутьев, растолкнула колючие стебли и ветки. К моему счастью, кофта с длинным рукавом, одетая, как мне казалось, не по погоде, уберегла от зелёных жал.

Показался просвет. Ещё чуть-чуть – и я онемела. Надгробные плиты, покосившиеся кресты, старые склепы и статуи ангелов смотрели на меня. Я прищурилась, на ближайшей плите было высечено: 1879.

– Ух, ты! – вслух произнесла я.

Я на время отпустила напирающие ветки, чтобы перевести дух, и потом с новой силой отодвинула их в сторону. Мне хотелось лучше рассмотреть некрополь.

Когда я впервые услышала о старом кладбище на территории лесопарка, то подумала – это городская байка. Оказалось – правда.

Я снова просунула руку и начала отгребать ветки, когда кончиками пальцев уловила горячее дыхание. Сердце ёкнуло. Я осторожно начала пробираться вперёд. Тонкий просвет. Морда овчарки разъяренно бросилась на меня. Как ошпаренная, я отпрянула, ветки с шипами впились в собаку. И лай превратился в визг, а потом я услышала несколько голосов, и каждый громко рычал и злился.

Вначале возникло желание бежать. Я даже попятилась, но потом решила, что, по всей видимости, они не вырвутся наружу. Если бы они имели лаз, то давно бы загрызли меня. Я снова двинулась вдоль стены, собаки сопровождали меня. Вначале это волновало, а потом я успокоилась, предалась рассуждениям. Интересно бы было походить, там, за оградой. Рассмотреть все эти памятники. Ведь жили когда-то люди, а потом умерли. Их положили в землю. Косточки давно перегнили и всё, что осталось – кусок гранита.

– Какой холеры, успокойтесь! – послышался голос за стеной. – Что разлаялись? Косулю услышали?

– Меня, – я решила отозваться.

– Ты кто?

– Маша.

А потом была тишина, только собаки бегали и сопели, изредка подавая голос. Через сотню метров я вышла к парадному входу. Тяжелые кованые ворота крепились цепью и запирались на амбарный замок. По ржавчине было понятно, что несколько лет он не открывался.

Из-за ограды на меня смотрел старичок, походивший на лешего. Его старомодная, мешковатая одежда была подпоясана тканым ремнём. Длинные волосы выбивались из-под соломенной шляпы. А усы и борода придавали ему схожесть с мифическим персонажем.

– Ты Маша? – коротко обратился он.

Я кивнула.

– Я даже не знала, что здесь кладбище, – я поспешила объяснить своё появление.