скачать книгу бесплатно
– Егорий Ильич-то? В деревню подался, – ответил старый конюх.
– Вот как, – шевельнул бровями Орлов, садясь в повозку.
Кормилица полезла следом. Повозка накренилась, а затем покатилась назад – кобыле на месте не стоялось. Брайс все меньше хотелось отправляться в эту поездку, но что делать? Она шагнула в повозку, предвкушая рывок лошади и свое позорное падение на глазах мистера и прислуги. Но на этот раз кобыла не шелохнулась. Конюх забрался вперед – на облучок, как здесь говорили.
– Нооо! Пошла, Ночка!
Повозка тронулась и покатилась. Кормилица глядела на младенца, завернутого в белую простыню с кружевами, а мистер Орлов – в окно. Брайс, севшая напротив, недостаточно быстро поймала себя на том, что открыто рассматривает его. Пусть этого никто и не заметил, а все же негоже забывать о приличиях. И Брайс тоже стала смотреть в окно, теперь бросая взгляды украдкой.
А за окном – буйство до непристойности ярких красок. Красный – листвы, желтый – полей, синий – глубокого низкого неба, серо-голубой – ручья, ставшего спутником на развилке, и вдали – зелень лесных елей. От видов здешней природы так и тянуло взять мольберт. Но способности у Брайс скромные. А если бы, несмотря на это, она все же решила поддаться порыву, то нет ни бумаги, ни кистей, ни красок, и в деревне их не купить. В конце месяца, когда миссис Орлов даст Брайс выходной, она посетит ближний город, и там…
Повозка резко подскочила – так, что Брайс ударилась затылком о обитый тканью потолок, – накренилась и полетела куда-то вниз.
Мистера, кормилицу и Брайс швыряло из стороны в сторону. Экономка больно ушибла локоть, и прямо на лицо ей упал выпавший из-под сидения саквояж. Она попыталась столкнуть и его, и сверток, который следом камнем упал на грудь. И в этот миг дверь раскрылась. Брайс уже не перебрасывало внутри повозки – она катилась вниз. А потом ее еще раз подкинуло и бросило.
Острая боль в спине. Как вокруг мокро. И на груди тяжело. Что-то влажное коснулось щеки, защекотало и, всхрапнув, исчезло.
Брайс лежала в ручье, так и не выпустив прижатый к себе сверток. В паре шагов мирно пила вороная кобыла, а шагах в десяти грудой выглядывали из воды остатки разбитой коляски.
Глава 8. Чудо в обломках
– Люди, жив барин! – крикнули над головой.
Очевидно, от удара Орлов лишился сознания. Вздохнув поглубже – отчего так больно, так тяжело дышать? – он открыл глаза. И встретился ими с глазами конюха. Тот смотрел на Орлова сверху – если бы повозка была цела, там бы находилась ее задняя часть, а теперь зияла дыра.
– Давай руку, батюшка, подыму тебя, – конюх протянул ладонь.
Орлов шевельнулся и застонал: вся правая сторона отдавала болью. Понятно, почему тяжело дышать – придавили обломки. Плотно сжав губы, он двигал плечами, чтобы высвободить руки. Снаружи начали помогать, вынимали куски, до которых возможно было дотянуться, и Орлов смог вздохнуть. Но, увидев свою освобожденную руку, едва снова не лишился чувств – из залитого кровью рукава ниже локтя выглядывал осколок кости.
– За левую сторону тяните! – зажмурившись, попросил Орлов.
Но тащили за все, что придется. Орлов прошептал молитву: и за спасение благодаря, и чтобы от криков боли сдержаться.
Но он-то жив, а малютка?
– Что с девочкой?
– Потерпи малость, батюшка. Ванек, чуть ниже хватай!
– Где младенец?
– В воде.
Сердце екнуло. Расшиблась или утонула?
– Вылезать не хочет, – добавил конюх.
И это трехмесячный-то младенец? Как бы не был ошарашен Орлов случившимся, а возмутился:
– Что ты несешь?
– Так уперлась же, фряжская ведьма! На берег загнать не могут.
– А ну живее тащите! – прикрикнул Орлов и сморщился от боли, когда приказ поспешили исполнить.
Грубыми рывками его вынули из обломков, проволокли и аккуратно усадили на землю. Но еще не достигнув ее, Орлов шарил взглядом и по воде, и по берегу, и телесной боли вторила иная, глухая, где-то внутри.
В ручье, на мелководье, сидела англичанка, и прижимала сверток к груди. Сердце Орлова екнуло, но тут показалась ручонка.
Живая! Боже, какое чудо! Второй раз спасена от чудовищной смерти. Он даже не пытался вытереть слезы, текущие по щекам.
– Вот так и сидит. Говорю – на берег иди, не студись, а она шипит что-то и знай себе в воде торчит, – объяснил конюх.
– Спасибо, Боже, – от души сказал Орлов. Он поднял было руку для крестного знамения и опустил, искривившись.
– К мельнику бы тебе, да только тот с утра на базар уехал, – сказал один из крестьян.
Как видно, они работали на ближнем поле по другую сторону ручья. Увидели крушение и поспешили на выручку.
Орлов попытался встать. Вышло. Ноги держали.
– А ты-то как, Иван? – спросил он конюха.
– Да ничего. Бок вот чутка зашиб.
Деревенские продолжали возиться в обломках, а Орлов поковылял назад в воду.
– Анна!
Англичанка не шелохнулась. Это шок.
– Вы меня слышите?
Она подняла лицо. Исцарапанное, лоб рассечен, по скуле расползся синяк.
– Вы целы?
Похоже, не понимала. А цела ли малышка? Вроде не поцарапаны ни ручки, ни личико. Малютка посмотрела на Орлова и заагукала. Так странно: не плакала, не кричала.
А ведь выходит – англичанка спасла ее. Она ведь сразу, близко к сердцу поступок Ольги приняв, к девочке тяготела. Как в живых впервые увидела, глаз не спускала, постоянно рядом была, и даже с кормилицей, кажется, оставлять наедине не хотела. И вот теперь спасла.
– Она, как повозка в ручей падала, прыгнула. И младенца держала. И вот, сидит, – уточнил Иван.
– Спасибо, Анна, – не сдержав порыва, Орлов погладил англичанку по плечу.
– А батюшке-то чего сказать? Не будет крещения? – крикнула с пригорка, крутого спуска к ручью, откуда и упала коляска, какая-то баба.
Какое уж тут крещение!
– Не будет, – ответил он.
Эх, до чего нехорошо вышло. Настолько худые знаки Орловское станет обсуждать месяцами. Здесь все и сразу: и несостоявшееся крещение, и выброшенный из повозки младенец, и второе его чудное спасение. И уцелевшая «фрязь»: прямо сейчас на пригорке кто-то громко сказал, что иноземная ведьма кобылу попортила.
– Зашиблась! Зашиблась насмерть! – воскликнули от обломков.
Посмотрев туда, Орлов увидел, как мокрое и пестрое с усилием вытянули на берег.
– Анфиса померла!
Кормилица. Стыдно, но в суете Орлов и не подумал о ней. Хотя он ее и сгубил, забрав из деревни и взяв в эту поездку. А ведь у нее остался младенец.
Орлов побрел к обломкам.
– Эх, барин-барин! А говорил я: на кой брать Ночку? – сокрушался конюх.
А всего-то ведь и хотелось, что чинно, торжественно, празднично ввести в мир новую жизнь – и слегка еще щеголем по деревне проехаться. Все рабочие лошади в поле, тихий мерил захворал, и стояли в конюшне только Рыжая да эта Ночка. Еще ни разу пользы не приносила, а пора бы. Давно куплена и наверняка пообвыклась – вот и решил Орлов, что дворовые преувеличивают ее дурной нрав.
А вот сама Ночка: щиплет траву на пригорке. Спокойная. Узнала Орлова и потянулась к нему. Погладить или же пристрелить?
– Денег на похороны дам. И семье, – обещал Орлов толпе.
Деревенские отвечали неодобрительным гулом, напоминая, что совсем недавно барин уже говорил те же слова. Обещал помочь семье плотника в тот самый день, когда нанял Анфису.
Глава 9. Неигранная колода
Ведьмы, живущие за окраиной, не иначе как пробрались к ней на огород и засыпали его дьявольским семенем, навели проклятье. И теперь никогда не знать ей покою.
– Что это значит, Пелагея? – собрав силы, мысленно кричала Алена. – Что не так с твоим огородом?
Пелагея злилась, ухала, стучала в висках, металась. А потом пропала. И Алена – именно она, а не барыня – оказалась в своей горнице на кровати.
Но как это произошло? Надо вспомнить, надо понять. Так… После полудня на двор вывели черную кобылу Ночку. Красивую, статную, но с норовом. Алена раньше ее заприметила, и пару раз заходила на конюшню поглядеть и побаловать яблоком да куском сахару. Сначала кобыла фыркала и била копытом – не обманулась обличием хозяйки, чуяла чужачку. Но потом присмирела, ржание стало приветственным. Может быть, поняла, что приглянулась Алене. И вот на этой кобыле барин с ключницей и кормилицей собрались, как сказала кухарка, крестить младенца в деревню.
Как отправились, Алена собрала узел с барыниными украшениями и ловко спрятала под отошедшей половицей у входа. Удобнее будет вынимать перед тем, как вынести из имения и перепрятать, а пока пусть полежит до ночи. А после Алена решила раскинуть карты, благо, у кухарки нашлась неигранная колода. Она спрашивала о будущем, но ответ и озадачил, и не порадовал: козни, обман, страстная любовь, потеря – но это все ерунда, потому что потом карты сказали о смерти. И выходило, что мертва сама Алена. Причем не в будущем, а уже.
– Врете вы сегодня! Не мои, вот и врете, – она со страхом швырнула карты.
Желала бы так легко отбросить и их прогноз, но он из головы все не шел. Алена задумалась о смерти: что там за порогом? Вспомнила о крестьянке в амбаре, а потом случилось как-то само собой – не понадобились ни зеркало, ни травы, ни заклятья. Пелагея, к сумеркам помянутая, сама пришла к Алене с рассказом про огород. А после – раз, и Алена лежит в своей горнице. Глаза открыла, но шевельнуться не может.
– А уже после, не успели порадоваться спасению, узнаем: кормилица наша насмерть разбилась, – мерещится или и вправду голос барина?
Встать бы, выглянуть – но тело не слушается, лишь глазами Алена может ворочать.
– Анна, возьмите ребенка, пожалуйста, – и снова барин?
Любопытство разбирало сверх мочи. Но, сделав над собой огромное усилие, Алена смогла только дунуть. И привлекла внимание большого серого кота, которого, когда он только родился, упросила не топить и назвала Дымом.
Муркнув, он прыгнул ей на грудь и стал топтаться, выгибая подушечки лап – месил тесто.
– Брысь! – попыталась сказать Алена, но лишь шевельнула губой.
Дым как будто услышал: прыгнул на сундук у кровати и свалил тяжелый подсвечник.
– Что это? – спросил барин.
– Ничего. Домишко ветхий, половицы скрипят.
Упавшая свеча подпалила пеструю занавеску, но на помощь никак не позвать.
– Файер! – непонятно воскликнула ключница.
– Что? О, мы горим!
Миг – и вода из кувшина потушила огонь.
– Ветер сбросил свечу, – сказала Таисия.
– А что у вас там? – занавеска приоткрылась.
Да, слух не обманул – и правда барин. В грязи, истерзан, исцарапан, правая рука обмотана тряпками и висит на перевязи.
– Сестрица наша хворает, – тонкие пальцы Таисии хотели вернуть занавеску на место, но барин не позволил. Белело в проеме его лицо, рядом – ключницыно, и ниже – младенца в свертке.
– Ммммм, – внезапно губы Алены ожили.
– Бредит, – объяснила Марфа. – Лихорадку схватила Аленушка, уже неделю лежит.
– Младшенькая, – уточнила Таисия.
Барин зашел в горницу, следом ключница, словно боясь потерять его из виду.
– Худо ей, – отметил он. – Вся в поту.
Алена и сама ощущала на лбу, щеках и груди холодные капли.
– За лекарем хоть бы послали. За настоящим.
Марфа вздохнула.
– Конюха-то моего погляди, – сказал барин, выходя.
А Таисия, наклонившись, прошипела в самое ухо:
– Как ты это сделала? Мы тебя не звали!
«Не знаю», – хотела ответить Алена. Но получилось только: – Мммм…
– Вот же чертова девка! – тетка рисовала в воздухе перевернутый крест. – Нечестивый господин, услышь мой призыв…
