скачать книгу бесплатно
Он знал, что без денег ему крышка.
Мысль о самоубийстве с новой силой забрезжила в его мозгу.
Глава пятая
Несколько часов прошли в бесцельных блужданиях по городу.
Та мысль навязчиво преследовала его и крепла с каждой минутой. Наконец он решился.
Всё. Пора кончать с этим дерьмом.
Принятое решение заметно приободрило его. Так случилось, что в этот час он оказался ввиду железнодорожной станции, где он провёл свою первую ночь в Огнях.
Его била крупная дрожь – то ли с похмелья, то ли от возбуждения, вызванного принятым решением.
Голову на рельсы – и… Вот только бы дождаться хоть какого-нибудь поезда…
Но, как назло, поезда через Огни проходили редко.
Он бродил по территории станции уже около часа, когда увидел, как к одним из ворот подъехал грузовик. Ворота распахнулись, и грузовик, пыхтя и тарахтя, скрылся за их створками. Из дверей одной из построек выскочила толстая женщина в белом халате и переднике не первой свежести. Буфетчица, догадался он, а этот грузовик наверняка привёз продукты.
Он остановился в воротах и стад безучастно наблюдать за происходящим.
Женщина металась по двору и, похоже, кого-то искала.
– Михалыч! Николай! Да куда они все запропастились…
– Грузиться будем, или как? – раздался из кабины нетерпеливый голос экспедитора.
– Сейчас, сейчас, вот только разыщу этих дармоедов, – отозвалась женщина.
И тут она заметила одинокую фигуру Петра.
– Ну что стоишь, как бедный родственник. Иди сюда, подсобишь. На обед заработаешь.
Он послушно залез в кузов, и за полчаса вдвоём они покончили с разгрузкой. Потом перетаскали продукты в кладовую, после чего женщина всё тщательно заперла, рассчиталась с экспедитором и отпустила грузовик.
– А теперь займёмся тобой, – вернулась она к Петру, который, едва живой от непривычной физической нагрузки, сидел на пустом ящике из-под пива и обильно потел. – Пойдём, накормлю. Заслужил.
Он покорно последовал за ней в одно из служебных помещений.
– Борщец есть, свежий, со сметаной. Будешь?
От еды он отказался. Взял водкой. И тут же её выпил.
Она неодобрительно качала головой, глядя, как этот доходяга пьёт отвратительное зелье прямо из горла.
– Дело твоё, парень. Только не советовала бы я тебе увлекаться этой гадостью. Молодой ещё.
Он ничего не ответил и, лишь кивнув на прощание, ушёл.
В этот день ложиться под поезд он не стал.
* * *
К своему костру он вернулся только заполночь. Все уже спали, бодрствовал один только дед Евсей.
– Где это тебя носило, Петенька?
Он сел молча, ничего не ответив.
– Ну не хочешь, не говори. А мне, вишь, не спится, – бубнил дед Евсей. – Выпить охота, а не с кем. У тебя там пузырёк, случайно, не завалялся?
– Всё, старик, баста, капиталы мои кончились.
– М-да… Да ты не горюй, Петруха, все мы тут без гроша сидим, однако ничего, копошимся. И ты приноровишься, дай только срок. Жить-то всё равно как-то надо.
– Надо ли?
Дед Евсей внимательно, с прищуром, уставился на собеседника.
– Э-э, да ты, я смотрю, совсем никудышний. Что, невмоготу стало от такой-то житухи? Мыслишки-то, небось, в башку лезут, а? Ле-езут, как не лезть. И мне лезли, и ещё как лезли! На жизни крест решил было поставить, одним махом, чтоб не мучаться. Вешаться хотел, да друган вовремя из петли вынул. А потом ничего, отошёл, оклемался. И понял: жизнь, она ведь одна, другой уж не будет, и какая бы она ни была, а она твоя. Твоя, понял? Оттуда дороги уже не будет, это ты себе уясни раз и навсегда. Этот шаг делается только в одну сторону, второй попытки тебе не дано. Так что повремени, Петька, покумекай ещё разок, жизнь, она ведь сама подскажет, как и что. Она ведь мудрая, эта самая жизнь, прислушайся к ней.
Дед Евсей вытряхнул из пачки «Беломора» две папиросы и одну протянул Петру. Тот молча взял и закурил.
– А насчёт выпивки не беспокойся, – продолжал старик. – У меня ведь тоже кое-что имеется. – С этими словами он извлёк из груды тряпья бутыль мутного самогона. – Пей, парень, сегодня я угощаю.
Они выпили. Потом ещё раз. И постепенно какая-то удивительная лёгкость овладела Петром, словно бы жизненная энергия трухлявого деда Евсея вливалась в него с неудержимой силой, вселяя оптимизм и желание трепыхаться в этом чёртовом болоте, именуемом «жизнью».
И несмотря на то, что никаких перемен к лучшему в ближайшем будущем не предвиделось, в эту ночь он впервые за последние дни заснул с улыбкой.
* * *
Он стал появляться в станционном буфете каждый день. Выполнял разную чёрную работу, включая уборку помещений, разгрузку и погрузку приходящих машин и т.д. В качестве платы Александра Ивановна, заведующая станционным буфетом, кормила и поила его, однако он, как правило, от пищи отказывался, а брал спиртным. Водку он тут же выпивал, и часто можно было наблюдать, как он, в стельку пьяный, валяется где-нибудь в коридоре, на ступеньках зала ожидания, на заднем дворе среди пустой тары, в старой коробке из-под холодильника или на куче мусора. Когда был трезв, отличался молчаливостью и исполнительностью, работал быстро и на совесть – может быть, именно поэтому Александра Ивановна терпела этого странного, неизвестно откуда свалившегося ей на голову молчуна. Тем более, что двое штатных грузчиков, Михалыч и Николай, ушли в длительный и продолжительный запой, и к концу месяца она их не ожидала. А работы в буфете было невпроворот. Да и случая воровства, даже самого мелкого, за ним не заметила ни разу.
У них было договорено, что, помимо съеденного и выпитого в течение рабочего дня, вечером он получает на руки бутылку водки и что-нибудь из съестного: грамм триста колбасы, буханку чёрного хлеба или кастрюльку супа. Всё это он относил своим товарищам в «бомжеубежище». Бывали, впрочем, случаи, когда к вечеру он напивался до такой степени, что не в состоянии был добраться «домой» и оставался ночевать на территории станции, либо прямо на полу в подсобке, либо на жёстком диване в зале ожидания. Тот самый сержант, что встретился ему в первую ночь, не трогал его, зная, что этот угрюмый забулдыга работает в буфете, – однако не раз осуждающе качал головой, видя, как тот, грязный, небритый, отупевший, в стельку пьяный, сидит где-нибудь на полу и подпирает спиной обшарпанную стену. «Вот до чего человека баба довела. Стерва», – думал сержант в эти минуты, в глубине души жалея несчастного бедолагу.
Глава шестая
В один из таких дней в станционном буфете появился доктор. Было около трёх часов пополудни; Пётр, хотя и был уже изрядно пьян, на ногах ещё держался.
– А, вот, значит, где ты сутками пропадаешь, – весело проговорил доктор. – Что ж, дело хорошее, работа, она, как известно, из обезьяны человека сотворила. Хотя видок у тебя, надо сказать, неважнецкий. Пьёшь?
– А тебе-то что за дело? – огрызнулся Пётр, ворочая ящики с пивом. – Уму-разуму учить пришёл? Так и без тебя учителей предостаточно.
– Да на хрена ты мне сдался, чтобы тебе, дураку непутёвому, мозги вправлять. Просто шёл мимо, вот и заглянул.
– Ну и дальше что?
– А и то. Будешь продолжать в том же духе, сопьёшься, мужик, в два счёта. Это я как врач тебе говорю.
Пётр сухо, со злостью рассмеялся.
– Рано ты на мне крест ставишь, понял?
– Ну, крест, положим, ты себе сам ставишь. Могильный.
– А ты не каркай. Не выросло ещё то дерево, из которого мне гроб сколотят.
Доктор рассмеялся.
– А вот это другой разговор. Вот это я и хотел от тебя услышать. Значит, жить будешь, мужик. Это я тебе как врач говорю.
Он ушёл, не простившись. А Пётр, злой и внезапно протрезвевший, с остервенением проработал до вечера и к костру вернулся трезвым.
Прошло ещё несколько дней. Он продолжал пить, с каждым днём всё больше и больше. Теперь по утрам, едва продрав глаза, колотясь в похмельном ознобе, он сначала выпивал стакан водки, тайком припасённый с вечера, и лишь потом отправлялся на станцию.
Однажды вечером, когда он, сильно пьяный, отсыпался прямо на полу зала ожидания, на станции остановился состав. Это был пассажирский поезд дальнего следования. То ли в самом электровозе случилась какая-то поломка, то ли где-то впереди, по пути следования, возникла неожиданная проблема, только остановка поезда не была запланирована. Пассажиры высыпали на перрон и, в ожидании отправления поезда, разбрелись кто куда. Кто-то из них забрёл в буфет и бросил якорь там, кто-то, ворча и кляня всё на свете, кутаясь в плащ, бесцельно бродил по окрестностям станционного здания; несколько человек оказались в зале ожидания.
Среди этих последних была респектабельная молодая пара, мужчина и женщина. Было видно, что и он, и она являются людьми с достатком. Оба брезгливо морщились, проходя по тёмным, сырым закоулкам станции, нетерпеливо поглядывали на часы и тихо переговаривались друг с другом.
Оказавшись в зале ожидания, они не сразу заметили валявшуюся на полу фигуру пьяного бродяги. Но вот её взгляд случайно упал на заросшее щетиной, испитое лицо Петра Суханова. Она вздрогнула и остановилась.
– Что с тобой, Ларочка? – спросил её спутник.
– Посмотри, – прошептала она, не отрывая застывшего взгляда от пьяницы. – Это же… это же…
Мужчина скользнул взглядом по Петру и с отвращением отвернулся.
– Да на что здесь смотреть? На это обпившееся животное?
– Да это же… Серёжа! – вырвалось у неё.
– Это? Это Сергей? Этот бродяга – твой Сергей?! Не смеши меня, Ларочка, этот тип раза в три старше. Неужели ты не видишь?
– Вижу, – машинально ответила она. – Но…
– Сергей мёртв, – жёстко произнёс он, – и ты это знаешь не хуже меня.
В этот момент репродуктор надтреснутым голосом объявил, что поезд «Иркутск – Москва» тронется через три минуты. Пассажиров просьба занять свои места.
– Пойдём, Лара, пойдём, – заторопил он её. – Не дай Бог, опоздаем, тогда мы из этой дыры до скончания века не выберемся. Здесь и поезда-то раз в год ходят.
– Да-да… – забормотала она и, увлекаемая своим спутником, неуверенно направилась к выходу. Однако у порога остановилась и бросила последний взгляд на бродягу. – Нет, конечно это не он… Идём!
Они ушли, а через пару минут поезд, набирая скорость, стуча колёсами и унося странную пару, покинул одинокую станцию.
Пётр же… он был не настолько пьян, чтобы ничего не слышать, но и не настолько трезв, чтобы понять, что происходит. Смутно, сквозь полусомкнутые веки, он видел молодую красивую женщину и её респектабельного спутника, слышал их голоса, отдельные слова, которые, кажется, имели какое-то отношение к нему. Нет, он ничего не понял из сказанного, но сердце его почему-то вдруг сжалось так, что, казалось, вот-вот разорвётся на куски. Всё это походило на какой-то странный, фантастический сон, от всего этого веяло чем-то потусторонним, нездешним, невозможным…
Наутро, очухавшись, он так и решил, что всё это ему приснилось – и женщина, и пижон, её сопровождавший, и их непонятные речи.
С этой ночи ему стали сниться сны. Они смущали, тревожили, пугали его, вносили какую-то сверхъестественную, сюрреалистическую струю во всю его никчемную жизнь, заставляли часами сидеть, задумавшись, где-нибудь в углу – и вспоминать, вспоминать… Вспоминать сны.
Но снов он не помнил. Проснувшись, он тут же всё забывал.
* * *
Ударили первые октябрьские морозы, однако снега ещё не было. В городе стало сухо и чисто, да и сам он как-то посвежел, помолодел, приободрился.
В середине октября вернулись из запоя Михалыч и Николай, работавшие грузчиками в станционном буфете. Оба были злые, трезвые, с посиневшими, заросшими щетиной лицами и трясущимися руками. Наткнувшись на пьяного Петра Суханова, они молча, методично избили его. Били не сильно, без злости, а так, скорее для острастки. Напоследок пригрозили, что если он ещё хоть раз появится здесь, башку снесут в два счёта.
В «бомжеубежище» он вернулся раньше обычного, ещё засветло. На вопрос деда Евсея, где это он заработал фингал, Пётр лишь сухо рассмеялся и добавил, что получил расчёт и в буфет ему дороги больше нет.
Забившись в подвал одного из полуразвалившихся строений, он заснул беспокойным сном. За ночь столбик термометра упал до минус десяти, и к утру он продрог до самых костей. Провалявшись на куче тряпья до полудня, он хотел было подняться, но не смог: его бил сильный озноб, лоб пылал, во рту пересохло, мысли путались.
Таким его и застал дед Евсей.
– Плохи твои дела, Петруха, – покачал головой старик. – Ну ничего, мы тебя враз на ноги поставим. Лежи здесь и не высовывайся, а я сейчас…
Сердобольного деда Евсея обуяла жажда деятельности. Выскочив из подвала, он обежал весь лагерь, раздобыл где-то заварки, старый закопчёный чайник с кипятком, полбутылки водки, немного мёду – и приволок всё это в подвал, где метался в жару Пётр Суханов. Потом вывалил всё принесённое в чайник и как следует взболтал.
– Пущай настоится.
Минут через десять он заставил больного выпить эту «адскую смесь» всю без остатка. Пётр безропотно подчинился.
– Молодцом, парень. Сейчас полегчает.
Через четверть часа ему, действительно, полегчало. Обильный пот заструился по всему его телу, знобить стало меньше. Однако в подвале было слишком холодно для того, чтобы «лечение» возымело должное действие. Осенённый внезапной мыслью, дед снова убежал наверх.
Вернулся он с полковником Колей и ещё двумя бродягами. Они тащили целый ворох старых, местами прожжённых одеял и разного другого тряпья; дед Евсей заботливо вывалил всё это на Петра и как следует укутал его.
– Порядок, – прошамкал старик, любуясь результатами своего труда. – Если завтра не встанешь на ноги, можешь плюнуть мне в рожу.
Однако к вечеру ему снова стало хуже. Опять подскочила температура, заложило грудь, появился кашель. Четверо бродяг поочерёдно дежурили у его бомжарского ложа, удручённо глядя, как он мечется в тяжёлом бреду.
Утром он пришёл в себя, но изменений к лучшему пока не намечалось.
– Слушай, дед, – торопливо проговорил он, тяжело дыша, с трудом ворочая языком, – помнишь, ты мне о жизни рассказывал?.. о том, что нет ничего более ценного… так вот, дед… я понял… Слышишь, дед! – Он порывисто сел, глаза его запылали огнём одержимого. – Я не хочу умирать!..
– Не хочешь – не умирай, – философски заметил дед Евсей, – всё в твоей воле. Ты, главное, Петька, держись. А мы… чем можем – поможем.
– Факт, – кивнул бывший полковник. – Мы тебе, парень, так просто помереть не дадим.
Дед Евсей снова исчез. Вернулся он с доктором.
Тот бегло осмотрел больного и мрачно покачал головой.
– Плох ваш приблудный, совсем плох. Помрёт он здесь, это я вам как врач говорю… – Он в раздумье почесал свою бороду, прошёлся по подвалу и наконец принял решение. – А ну-ка, мужики, тащите-ка его ко мне до хаты. Пускай у меня отлежится, в тепле и уюте. Боюсь, как бы до пневмонии дело не дошло.