Бог, которого люблю

– Да, действительно, – согласился я с Сашей. – Выходит, Господня воля привела тебя к Дмитричу перед самым концом его жизни, и ты рассказал ему о самом главном, что есть во Вселенной? Не может быть, чтобы это было напрасным…

Несколько дней находился под впечатлением этого разговора. Удивительно, обратился к Саше, чтобы узнать его мнение, а он, оказалось, уже много размышлял о том же. И если я упрекал себя за то, что приходил к Дмитричу всего несколько раз, то Саша прожил, пропустил через себя всю боль случившегося с его матерью. Её звали Лариса. Она попала под машину, а ведь и у Дмитрича было такое же горе: потерял сына, самого дорогого человека, и смерть была точно такая же – сбила машина, когда переходил дорогу около дома.

Сашину маму помнил еще с той поры, когда мне было семнадцать, и вся наша компания каждый день собиралась в скверике на лавочке. Иногда она проходила мимо нас. Тогда я имени её не знал. Для меня она была просто симпатичной девушкой, с которой хотел познакомиться. И вот однажды увидел ее с детской коляской. Помню, ещё подумал тогда: опоздал. Но образ этой симпатичной незнакомки с коляской почему–то навсегда сохранился перед глазами.

Удивительно, за все годы, что знаю Сашу, знаю, что незнакомку звали Ларисой и что она Сашина мама, мне ни разу не пришло на ум – а ведь в коляске-то был Саша.

Выходит, он родился и был рядом со мной, когда меня, как щепку, бросило в стремительный поток, несущийся к обрыву. И его же, спустя много лет, Господь послал мне как раз тогда, когда обрыва уже было не миновать…

Не прими я истину, которую Саша открыл мне, моя прошлая жизнь осталась для меня непознанной притчей. Оказывается, Господь присутствовал в моей жизни уже тогда, когда я и не подозревал о Его существовании. Он подготавливал всё, чтобы призвать меня. Был рядом и когда девчонка, с которой однажды играл в настольный теннис, сказала, что будут в моей жизни плохие и хорошие дни, и когда Лариса катала в коляске Сашу по скверику. И теперь я понимаю, что уже тогда – как написано у Иова – Он послал мне наставника, одного из тысячи – послал Сашу.

Даже в лагере Он поставил меня на колени, и я впервые почувствовал себя песчинкой в этом огромном мире. А когда я, как блудный сын вернулся из лагеря домой, и мой отец до хрипоты кричал с балкона, звал меня – Он слышал и это.

Да, я принял истину, и всё освещается ею. Какая потрясающая грань. Шаг в веру – и Господь даёт тебе возможность взглянуть на самого себя со стороны. Шаг в веру – и ты уже на лестнице, ведущей в Его дом, и Он начинает оправдывать тебя.

В прологе уже рассказывал, что в младенчестве тяжело заболел и так ослаб, что у моей кроватки даже стоял приготовленный гробик, но чудесным образом выздоровел.

В памяти и сердце моей матери чудо выздоровления сына благодаря рисовому отвару, осталось навсегда, время от времени она рассказывала мне о нём. Но в дни моей бесшабашной молодости ни в какие чудеса не верил, и воспоминания мамы не очень-то занимали меня.

Когда же принял Господа, стал читать Евангелия, узнал о чудесах, которые творил Христос, исцеляя людей, рассказал Саше историю моего выздоровления. Он объяснил, что произошло на самом деле:

– Тебя спас не рисовый отвар, а то, что твоя мать поверила той старушке. Ты жив по вере твоей матери.

В тот же день, после разговора с Сашей, поехал к матери, попросил ее снова рассказать о моей болезни и выздоровлении. И тут впервые услышал слова, которые, наверняка, мама говорила и прежде. Их сказал приятель отца. Увидев гробик у моей кровати, он понял, что родители уже потеряли веру в моё выздоровление. Подняв меня на руки, он сказал: «Смотрите, какой длинный парень. Да он будет жить».

Эти простые слова проникли в сердце, мамы, вернули надежду, подвигли к действию – бессознательно выполнить Божий промысел. Она пошла со мной гулять и тут же встретила ту самую старушку, которая и посоветовала давать мне рисовый отвар, повторив при этом слова приятеля отца: «Даст Бог, он будет жить»

Примерно, за неделю до того, как нам открылся истинный смысл этой истории, у меня с мамой был разговор о вечной жизни. Она говорила, что не понимает, как можно просто по вере в Господа получить жизнь вечную. И вот теперь ни у нее, ни у меня сомнений не было. Тогда от смерти меня спасла ее вера. Иисус показывал ей теперь: «Ты поверила, и твоя вера спасла жизнь сына. Верь Мне, и ты будешь спасена, получишь жизнь вечную по вере».

Истина, посланная нам Господом сорок лет назад, достигла нас тогда, когда наши сердца открылись, и мы смогли вместить ее. И я видел и знаю, что эта истина прошла через сердце матери. Наверное, никакие многочасовые беседы не убедили бы ее, что можно спастись по вере. Ее сердца коснулся Сам Господь, она почувствовала Его прикосновение, Его любовь, Его участие в спасении сына.

Когда мы вспомнили с Сашей историю про мою болезнь, про рисовый отвар, он сказал:

– Обрати внимание, как Господь, пребывая везде и во всём, на всё влияя, ничего не навязывает, всегда даёт право выбора, даёт время познать Его вечные истины, увидеть за ними Его, сравнить их с иллюзорными, земными ценностями. Его влияние особенное. Оно скрыто, спрятано в твоей жизни. Порой в нём не найдёшь человеческой логики, но оно никогда не перестаёт содействовать ко благу тех, кто откликаются на Его любовь.

Немного подумав, Саша процитировал из Евангелия слова Иисуса, обращённые к ученикам Своим: «Вам дано знать тайны царствия Божьего, остальным же – в притчах. Так что они, видя, не видят и, слушая, не разумеют».

После того, как уверовал, долгие годы жил с гордой мыслью, что это я привёл Ольгу к Господу. Несколько раз ещё в России она рассказывала, как однажды в отчаянии она обратилась к Господу. Однако я не воспринимал её свидетельства всерьёз.

Оказавшись в Америке, попросил Ольгу, напомнить мне, подробно, описать своё обращение к Христу.

Так получилось, что её письмо прочитал лишь один раз Володе, когда ехали вместе с ним в машине. А потом оно куда–то затерялось. В памяти же сохранилось лишь, почему так и не принял свидетельства Ольги. Она писала, что во время молитвы, просила у Бога моей и своей смерти. Это лишено всякого смысла, подумал я.

Прошло более десяти лет. Как-то, разбирая бумаги, случайно обнаружил это письмо. Все было так и написано, как сохранила памяти, за исключением самого главного, чего не услышал: «Когда молилась, увидела живые глаза Христа. В это время кто-то постучал в дверь. Вышла открыть – никого не было. Вернулась в комнату и спокойно уснула».

Перечитав письмо, поразился, как же я упустил, не понял, что это Сам Господь постучал тогда в нашу дверь. Ещё через какое–то время до меня дошло: она же просила своей и моей смерти, а Господь ответил и на это. Когда покаялись, произошло, как и написано: «Мы умерли для греха, как же нам теперь жить в нем?» (Рим. 6:12).

Удивительно, ведь все эти годы ставил себе в заслугу: не будь меня, Ольга никогда не пришла бы ко Христу. Оказывается, Он постучал в нашу дверь именно по её молитве.

Эти размышления привели к тому, что я неожиданно по–новому прочёл давным-давно перевёрнутую страницу моей жизни.

Ольга жила в коммунальной квартире. Её единственного соседа звали Сергей Иванович, было ему за восемьдесят, семьи не имел. Иногда, как только я открывал дверь и входил с сумками в квартиру, как раз в это время он выходил из своей комнаты, шёл по длинному коридору мне навстречу. Увидев меня, громко и зло говорил всё, что обо мне думает. Помню всегда употреблял слово спекулянт и что-то про милицию. Поравнявшись же со мной, вежливо здоровался:

– Здравствуй, Мишенька.

Раз два пытался говорить с ним, но он очень плохо слышал, приходилось чуть ли не кричать. Сергей Иванович был гораздо выше и крупнее меня, чтобы расслышать, наседал на меня так, что мне приходилось пятиться от него.

Когда мы все уверовали, подумал было подойти к нему, рассказать о Христе, но тут же отверг эту мысль, вряд ли он расслышит и поймёт меня.

За полгода до моего отъезда в Америку, у Сергея Ивановича умер младший брат, ещё раньше умерли две младшие сестры. Он остался совершенно один.

Увидев Сергея Ивановича на кухне, подошёл к нему и громко сказал:

– Я слышал, у вас горе.

– Да, – ответил он, – брат умер.

Он говорил явно тише обычного, и я, не повышая голоса, мгновенно ответил:

– Он не умер, Сергей Иванович, он просто ушёл к Богу.

– А ты в это веришь? – тоже тихо спросил он.

Затем, к моему удивлению, произошло то, что я считал невозможным. Впервые за десять лет, что знал его, мы спокойно разговаривали, совершенно не повышая голоса. Он слышал и понимал каждое моё слово, каждую мысль.

Недели через две мы всей семьёй уехали отдыхать на Волгу, а когда вернулись, Сергея Ивановича уже не было.

Тогда я так и не нашёл ответа, почему же он вдруг стал нормально слышать. Сейчас это для меня стало очевидным: ведь за той дверью, в которую постучал Господь, когда Ольга молилась перед иконой, находилась не только наша с ней комната, но и комната Сергея Ивановича. А когда стучится Господь, то и глухие начинают слышать – даже через много-много лет, как это произошло со мной…

Летом 2002 года, после четырнадцати лет жизни на Западе, я приехал в Россию. У меня было три недели. Решил посмотреть, как живёт сестра с племянницей, повидать друзей юности, побродить по Москве и, конечно, побывать на могиле матери и отца, прийти на то место, где, когда–то стоял наш дом.

Перед тем, как поехать в Россию, часто вспоминал Женьку-художника. Наши стычки, споры, дружбу, которой, казалось, не будет конца и последнюю случайную встречу в троллейбусе, когда и сказать–то друг другу было нечего.

В памяти навсегда остался номер его телефона. Но почему-то так и не позвонил. Всякий раз, когда думал о нём, возникала мысль: «Однажды поговорю с ним, и узнаю что-то такое, что откроет мне прошлое и поможет в настоящем».

Первым из друзей, с кем встретился, был Рязанчик. Пенсионер, давно уже дед, он-то и рассказал мне о судьбе Женьки. Его убили, вернее – даже сожгли. Потрясённый страшной новостью, спросил:

– Как это произошло? Откуда ты знаешь об этом?

– Узнал совершенно случайно, – стал рассказывать Рязанчик. – Давно с ним не виделись, решил зайти к нему домой. Когда подошёл к его подъезду, увидел пожилую женщину на скамеечке. Спросил её, а Евгений художник ещё здесь живёт? Она мне всё и рассказала. Что связался он с бомжами, с хулиганами, пил вместе с ними. Из-за чего-то у них вышла ссора. Они его здорово избили и ещё живого подожгли. Показала мне даже недалеко от дома палатку, около которой его нашли мёртвым…

Тогда же Рязанчик поведал мне историю из нашего далекого детства, о которой я и не знал. Оказывается, у него с Женькой была такая же «дуэль», как и у меня. Присутствовал даже «секундант», их одноклассник Кузнечик, который сторожил их портфели.

– Он первым же ударом сломал мне нос, – вспоминал Рязанчик. – На утро, проснувшись, решил: «Ну, я тебе покажу». А нос-то болит, до него и дотронуться нельзя. Дня три готовился отомстить ему. А потом зло и прошло. Когда позднее спросил его: Женька, а зачем ты мне нос-то сломал? А я боялся тебя, ответил он.

Рязанчик был намного крепче его и никому никогда не уступал. Раза два-три на школьных соревнованиях по лыжам, придя первым к финишу, он падал от изнеможения.

– Больше всего переживал за Кузнечика, – признался Рязанчик. – Когда, из-за страшной боли не мог продолжать драться, в его глазах была такая печаль, что мне стало не по себе, я как бы подвёл его.

Я знал имя и фамилию Женькиного брата. На следующий день через справочную разыскал его телефон, позвонил ему. Брат меня уже не помнил.

– Сколько лет прошло, многое уже забыл, – философски пояснил он. – Даже забыл, что когда-то был десантником.

Он рассказал, что хоронил Женьку один, гроб открывать не стал. Предупредили, что тело изуродовано до неузнаваемости.

– Кто убил – неизвестно, дело давно закрыто. Думаю, он, наверное, играл в карты. Из-за этого всё и случилось, – с горечью в голосе подытожил брат Женьки.

Много дней ужасное известие о смерти Женьки не выходило из головы. Пытался представить его образ, каким сохранился в памяти. Ещё и ещё раз вспоминал разговор с его братом. Тот хоронил его один. Что ж, выходит, у Женьки ни семьи, ни друзей не было. Оказывается, брат был десантником, а я и не знал об этом. Наверное, он и научил Женьку драться. Но помогло ли это ему в жизни?

Ещё задолго до поездки в Россию думал, обязательно наведаюсь в Лосинку – туда, где родился, где прошло детство. Приду на школьный двор, кину мяч в баскетбольное кольцо, постою под окном на третьем этаже, у которого сидел на задней парте, огляжу все лавочки в скверике. И, конечно, же поброжу около места, где когда-то стоял наш домик. А вдруг старый тополь жив и невредим.

Что ж, как и мечтал, я вернулся в детство, в юность. Как будто это было совсем недавно, а ведь прошло уже пятьдесят лет с тех пор, как мы с Рязанчиком гоняли мяч, таскали вместе воду из колонки, чтобы залить наш каток, прикручивали коньки к валенкам…

Удивительно: Рязанчик, его сестра Милка, первая детская любовь Наташка, школьный двор, где подрался с Женькой, сквер и лавочка, на которой впервые выпил водку, а потом встретил Валентина. Встреча с Володей… Всё происходило на клочке земли, величиной в два футбольных поля. Ведь на скверике и меня мама возила в коляске.

Если смертный человек видит с высоты времени свою жизнь, как на ладони, то как же видит её Творец, обращаясь к Которому, Давид говорит:

«В Твоей книге записаны все дни жизни моей, когда ни одного из них ещё не было».

Когда вернулся в Америку и стал записывать свои впечатления от поездки, всё время задавал себе вопрос, что было бы, если бы тогда, давно, когда только уверовал и стал свидетельствовать всем друзьям о Христе, что было бы, если мы с Сашей пришли к Женьке, если бы Саша сказал ему слова Истины? Может быть, Женьку не постигла такая страшная участь. Что же помешало мне прийти к нему? Не та ли, глубоко поселившаяся во мне обида, что за долгие годы, пока был в лагере, он ни разу не написал мне письмо, ни разу не зашёл к моим родителям спросить обо мне. А когда случайно встретились с ним в троллейбусе, он просто не захотел со мной разговаривать.

Размышляя обо всём, открыл для себя: а ведь окна Саши Божьего и Женьки, когда он жил ещё в Лосинке, а Саша был ребёнком – находились через улицу, на расстоянии двадцати пяти метров. Скажи мне Женька тогда, в троллейбусе хоть одно приветливое слово, скорее всего я сразу же забыл все свои обиды. Наверное, к одному из первых привёл к нему Сашу, кудрявого мальчишку, которого он наверняка не однажды видел. И может быть, слова, услышанные им от Саши, помогли ему увидеть дверь в другой мир, привели к покаянию.

Какая же тонкая черта между жизнью и смертью. Одно участливое письмо, одно доброе слово, одна забытая обида.

Не прости я когда-то Валентину украденный у меня бабушкин крест, сохрани обиду, поссорься с ним – он не познакомил бы меня с Володей, я не попал бы в круг его друзей, не узнал бы Сашу. Моя жизнь могла стать совсем иной…

С Валентином, когда был в России, к сожалению, встретиться не удалось. По справочной узнал его адрес, но дома его не было, соседи сказали, он на даче. Оставил для него записку и телефон моей сестры. Созвонились же, только когда я вернулся в Америку.

Валентин своею жизнью был доволен. У него семья – жена и сын. Когда стали вспоминать нашу молодость, спросил его:

– Ну, а как у тебя обстоят дела с алкоголем?

– Да вот, – усмехнулся он, – бутылка коньяка стоит в холодильнике уже почти год, никак осилить не можем…

Спросил Валентина и о его закадычном друге Андрее, который когда-то помогал мне сдавать экзамены в педагогическом институте.

– Он просто сгинул, – вздохнул Валентин. – Вот уже лет двенадцать о нём ни слуху, ни духу. Боюсь и разыскивать. Наверное, уже и в живых нет. Последнее время он страшно пил.

Я благодарю Господа за то, что Он дал желание и возможность проследить жизнь близких мне людей, положил на сердце рассказать им о том, каким Он мне открылся.

В последние годы часто размышлял, как было бы хорошо собрать всех, о ком написал, хотя бы тех, кто имеет возможность приехать.

Если читатель помнит начало моего повествования, то когда-то, данным давно, ещё в советской России, четверо друзей дали друг другу слово – обязательно однажды встретиться там, на Западе, если им удастся вырваться из Советского союза. Этими друзьями были Володя, Марик, его брат Пётр и я. Мы были молоды, полны энергии и уверены, что всё, о чём мечтаем, произойдёт быстро, и нас ждёт удача и успех.

В реальности, чтобы мечта осуществилась, хотя бы отчасти, понадобилось почти сорок лет.

Мы встретились в Америке в январе 2007, в канун моего шестидесятилетия… Правда, без Пети. Он страдал диабетом, и умер в далёкой Австралии в пятьдесят восемь лет.

Марик уже год, как был на пенсии. За семнадцать лет жизни в Израиле он издал несколько своих книг, давным-давно стал дедом.

Много раз думал: когда все друзья и близкие соберутся на моё шестидесятилетие, я должен сказать им что-то особенное, и так, как никогда раньше не говорил. Может, даже не упоминая имени Господа, но так, чтобы Он Сам явил Себя всем.

Потом решил – не буду обдумывать заранее. Господь, как это уже не раз бывало в моей жизни, всё усмотрит.

В день рождения, когда мы уже собирались уезжать в ресторан, заглянул в комнату Марика и увидел, он что-то пишет.

– Э, не смотри, пожалуйста, – перевернул он исписанный лист.

– Да ты никак, поздравительный стих мне сочиняешь, – догадался я, и тут же изумлённо спросил: – Неужели ты так просто на ходу всё сейчас напишешь?

– Ну, нет, – ответил он. – Я с утра гулял по Манхеттену, там, в общем, всё и сложилось. Вот теперь записываю.

В ресторане, после первых поздравлений, Марик прочёл своё стихотворение.

Только на следующий день, когда наедине с самим собой прочёл стихи, до меня дошло: Господь всё усмотрел. Я же вчера начисто забыл о своём намерении что-то говорить – будто кто-то вынул из моего сознания эту мысль. А Марик, хоть стихотворение посвящалось мне, обратился в нём ко всем присутствующим.

Вот эти стихи:

Дорога к золоту проста –

Кто в одиночестве, кто стаей

Ползут по ней, не замечая,

Неопалимого куста.

И вдруг один сошёл с тропы.

Как будто глас печальный свыше

Уставшим сердцем он услышал

И тихо вышел из толпы.

И слушать стал он… Как судьба

Над ним, тревожно и устало

Не громом, шёпотом звучала:

«О, пожалей же ты себя…

Ужели праздником души

Навеки станет бег за благом.

Скрываться, лгать, ругаться матом

И пересчитывать гроши?

Ужель, глупа так и пуста

Твоя судьба под этим небом,

Что ты исчезнешь, будто не был,

Как исчезает суета?

Остановись же! Оглянись,

Сравни святую правду с ложью!

Найди в себе частицу Божью.

Найди в себе иную жизнь!

…Друзья мои! И мы ни раз

В минуты страха, откровенья

Ловили чистые мгновенья,

Ловили этот Божий глас,

И даже плакали… Увы,

На утро, бодрые пружины,

Мы вновь карабкались к «вершинам»,

Карабкались, как муравьи.

А он поверил в звон небес,

И, словно ученик прилежный,

Нас одарил улыбкой нежной,

Но на «вершину» не полез.

Внизу, внизу остался он…

Хотя, друзья мои, поверьте –

Сей низ и есть тем самым верхом,

Куда всяк смертный приглашён.

Лишь надо бросить старый дом,

Принять, покаяться, поверить.

Себя с Владыкой соизмерить

И стать счастливейшим рабом!

Когда Марик прочёл стихи, все встали и с восторгом, в каком-то духовном единении, аплодировали ему.

Может, сам того не сознавая, Марик назвал имя Господа, явил Его Дух, жаждущий, чтобы никто не прошёл мимо Него. Сказав, что многие идут по жизни, не замечая неопалимого куста, он имел в виду Господа.

Остаётся только добавить. Неопалимый куст, из которого, говоря с Моисеем, Бог назвал себя Сущим, то есть, прибывающим везде и во всём, – был терновым, как и венец, который надели на голову Иисуса перед распятием. И этот терновый венец, как и неопалимый куст, горит вечной любовью к каждому из нас, и никогда не сгорает.

В те дни, когда Марик гостил у меня, мы много времени провели наедине – показывал ему Нью-Йорк, Нью-Джерси.

Как-то сказал мне:

– Я потрясён тем, как ты изменился.

– Ты же всё помнишь, с самого начала, – ответил ему, – как пришёл к тебе, когда уверовал, стал рассказывать обо всём, и ты знаешь имя Того, Кто изменил меня.

– Конечно, я всё помню, – подтвердил он. – И знаю, всё, что ты говорил – правда. Но поверить в то, что Бог стал человеком, я не могу, и никакой еврей в это не поверит. Есть, конечно, исключения, но это единицы, какая-то ничтожная доля процента. Смотри, судя по тому, что ты написал, Володя не обратился к Христу, и уверяю тебя – я ведь очень хорошо его знаю – никогда не сделает этого. Вадим и Игорь, как понимаю, тоже не спешат последовать твоим призывам. Хотя, они были свидетелями, во многом даже участниками в том, что с тобой происходило. Пойми ты, Мишка, – Марик всегда так обращался ко мне, когда начинал что-то страстно доказывать. – Для еврея Бог один, поверить в три Божества – Отца, Сына да ещё в Святого Духа – для нас просто невозможно. Мы, евреи, должны оставаться евреями. Иначе, кто же будет защищать Израиль?

Тут Марик сделал паузу, видимо, посчитав, что добавить к сказанному ему уже нечего.

– Кажется, начинаю понимать разницу между нами, – ответил я, толком ещё не зная, как выражу свои мысли. – Для тебя Володя, Игорь и Вадим, прежде всего, евреи, и должны быть такими, какими в твоём представлении еврей полезен Израилю. Для меня же они друзья, и не могу утаить от них сокровище, которое нашёл, не могу не говорить им о Христе. Для тебя Бог тот, о котором ты когда-то в юности прочёл в Торе, который показал великие и страшные чудеса фараону, раздвинул для их спасения море, а потом сорок лет водил по пустыне. Для меня Он Тот же, я верю во всё, что написано в Торе. Но ещё Он для меня и Тот, Кто действует в моей жизни сегодня. Любит, направляет, когда надо обличает меня. Бог, которого нельзя не любить. Он, как ты сам правильно заметил, изменил меня, обновил мой ум. Этим-то я и хочу поделиться с друзьями и молюсь за них, чтобы они поверили: Он может изменить их, освободить от того, что мешает.

– Но почему же тогда, Мишка, чудеса случаются только у вас с Сашей, – изумился Марик. – Почему-то ничего, о чём ты пишешь, не происходит ни со мной, ни с Володей. И за всю жизнь ни от кого не слышал ни одной невероятной истории, только от тебя. Получается, что вы с Сашей какие-то особенные, люди, отмеченные Богом.

Своим искренним изумлением, Марик, буквально, подвигнул рассказать ему то, о чём не собирался.

– Если ты помнишь, – начал я издалека, – в твоём стихотворении есть строчки: «Ужели праздником души навеки станет бег за благом?» Их можно поставить эпиграфом к истории, которую сейчас услышишь. Не перебивай меня, наберись немного терпения… Ты, конечно, знаешь, что первое время, когда я приехал в Америку, жил у Володи. Так вот, он очень бывал недоволен, если я не экономил – не ходил, например, пешком, а иногда ездил на автобусе. Один раз даже упрекнул меня: «Не знаешь ты, что такое его величество доллар. Моя матушка, когда мы приехали в Америку, чтобы сэкономить, ходила пешком за продуктами с тринадцатой до семьдесят шестой улицы, туда и обратно».

Почему-то тот разговор с Володей показался мне очень интересным, и я записал его, в надежде, что пригодится для моей книги. С тех пор, как ты знаешь, прошло уже почти двадцать лет. И вот однажды, это было около года назад, Володя позвонил и попросил заехать к нему, сказал, что у него есть ко мне какое-то дело. Через несколько дней выбрался к нему в Бруклин. Когда встретились, он признался, что проиграл все свои деньги на бирже. Мало того, сказал, что над ним висит долг, который он срочно должен отдать. Знаю, что у тебя нет денег, – продолжал он, – обратись к Игорьку, он тебе не откажет. Я тогда ничего не ответил, сказал, что подумаю. Я знал, что Игорь с партнёром купили ещё один бизнес за миллион долларов, и свободных денег у него нет. У меня же было всего пять тысяч. Когда вернулся домой, решил одолжить ещё пять тысяч у Тамары и всё отдать Володе. Ты ведь видел Тамару на дне моего рождения. Когда она давала мне деньги, попросила: «Будешь в Бруклине, спроси у Володьки, где он покупал итальянский торт: Помнишь, когда он был у нас прошлый раз в Нью-Джерси, он привёз торт. Ах, как он мне понравился!» Когда я давал Володе деньги, у него даже слёзы навернулись. Видно, так срочно они нужны были ему, и он не мог их нигде достать. «А я и не знаю, где он продаётся, – озадачился Володя, когда спросил его про торт. – Это один мой приятель купил его где-то и принёс мне. Хотя, сейчас ему позвоню. У меня есть его телефон». Он тут же набрал номер телефона своего приятеля. – «Запиши адрес», – сказал он мне, – это на семьдесят шестой улице, между седьмой и восьмой авеню». Когда услышал адрес, две мысли прострелили меня: «Семьдесят шестая улица! Это невероятно», – была первая мысль. И тут же вторая: «Конечно, это Господь отправляет его туда и именно вместе со мной». Этой поездкой завершится двадцатипятилетний круг всей Володиной жизни в Америке. Господь говорит ему, пока ты не примешь истины, ты не изменишься. Также будешь ходить в своей жизни кругами, как когда-то евреи блуждали по пустыне. Конечно, Володя не связал в своей памяти наш давнишний разговор, семьдесят шестую улицу, поездка до которой от его дома, кстати, заняла почти двадцать минут, не услышал он и притчи про его величество доллар, которому поклонялся все эти году – притчи, рассказанной ему Самим Господом! Я же тогда ничего не сказал ему, решил промолчать.