Танец между временами

Слова вырвались сами – рваные, горячие, как кровь из раны. О докладе, о Жане с его ухмылкой, о мадам Леклер, чьи слова резали глубже ножа, об отце, чья холодность стала её тюрьмой, о дне у моста, когда шарф чуть не стал концом. Она говорила, а слёзы текли, пальцы теребили салфетку, разрывая её на клочки, что падали на колени, как снег. Агата слушала, не перебивая, её взгляд был как объятие, как свет в бесконечной ночи. Она была доброй – той редкой добротой, что ищет людей, чтобы вытащить их из тени. Маргарета, землячка, одна в Индии, тронула её – Агата видела в ней себя, потерянную когда-то, и протянула руку.

– Я потеряла брата, – сказала она тихо, глядя в иллюминатор, где облака плыли, как призраки. – Он был болен, а я не успела помочь. Теперь я не прохожу мимо тех, кто тонет. Ты не одна здесь, слышишь?

Потом она выпрямилась, голос стал твёрже:

– Тебя окружали ужасные люди, Маргарета.

Слова ударили, как гром. Маргарета моргнула – годы вины, что давили на плечи, рухнули в пропасть. «Это был просто доклад», – подумала она, и слёзы стали легче, как дождь после грозы. Агата пожала плечами, её улыбка была мягкой, но острой, как луч солнца:

– Ты была одна. Теперь – нет. Намасте – привет и прощай старому. Свобода впереди.

Самолёт снижался, гул стихал, Маргарета вытерла лицо – лёгкость росла в груди, как свет за иллюминатором. Они обменялись номерами на обрывке салфетки, Агата чмокнула её в щёку, оставив тёплый след, пахнущий жасмином:

– Звони, если закроешь что-то в сундук, Маргарета.

Она улыбнулась – впервые за годы без стыда, без тени. Прошлое горело внизу, а впереди ждала Индия. В рюкзаке лежали письма бабушки – старые, потёртые, с её почерком: «Танцуй, девочка, ты моя звезда». Маргарета сжала их в руке и шепнула:

– Я попробую.

Дели, июнь 2006 года. Жёлтое такси – старый Ambassador с облупленной краской и скрипящими дверями – высадило Маргарету у хостела в старом городе, где пыль висела в воздухе, как дым. Ей было двадцать пять, и чемодан, тяжёлый, с треснувшей ручкой, казался единственным якорем в этом море шума и жары. Тело ныло после перелёта – ноги дрожали, спина гудела, пот пропитал кофту, оставляя тёмные пятна. Комната в хостеле была тесной – гудящий вентилятор на потолке, тонкие занавески, что пропускали крики торговцев, мычание коров, звон храмовых колоколов с улицы. Матрас продавился под рюкзаком, пыль взлетела в луче солнца, как облако, и она шепнула себе:

– Я здесь.

Париж – его дождь, его стыд – сгорел где-то над облаками, оставив пепел в памяти. Первая ночь ударила одиночеством – рынок за окном гудел до полуночи, рикши сигналили, дети кричали, запах жареных лепёшек и специй лился в щели. Она сидела на матрасе, сжимая рюкзак, страх кольнул: «А если я потеряюсь? Если Агата забудет меня?» Париж шептал из угла – голос отца: «Ты ничто», смех Жана: «Танцорка дешёвая». Она достала письмо бабушки – пожелтевшее, с запахом лаванды, – и прочла вслух, голос дрожал:

– «Дед был в плену, девочка. Немцы взяли его в сорок втором под Лионом. Он писал мне из лагеря – руки дрожали, но он просил жить. Я ждала его, а ты живи за нас обоих. Танцуй, моя звезда».

Слёзы жгли, но тепло слов держало её. Она легла, вентилятор гудел, как колыбельная, и сон пришёл – тяжёлый, но живой.

Телефон – старый Nokia с треснувшим экраном – мигнул утром: «Встретимся в кафе "Тадж" в 12:00. Агата». Маргарета сжала трубку, сердце дрогнуло – эта блондинка с весёлыми глазами стала её спасением за восемь часов полёта. «Родственная душа», – подумала она, но тут же нахмурилась: «А если я её потеряю?» Жара душила, пот стекал по виску, шум улицы лился в окно, как река. Она надела лёгкую кофту, выцветшую от стирок, схватила рюкзак и вышла, сомнения резали, как осколки: «Она из другого мира, зачем ей я?»

Тук-тук – маленький, дребезжащий, с сиденьем, липким от жары, – вёз её через пыльные улицы, где женщины в сари торговали манго, а дети запускали воздушных змеев над крышами. У отеля «Тадж» она замерла – белый фасад сиял, как дворец, швейцары в красных мундирах открывали двери, мрамор пола блестел под солнцем. Её потёртые кеды скрипнули на пороге, прохлада кондиционеров хлестнула по коже, запах кофе, жасмина и лилий ударил в нос, смешиваясь с тонким ароматом специй из кухни. В кафе у окна сидела Агата – светлые волосы лежали ровно, платье простое, льняное, но элегантное, рядом – девушка лет шестнадцати, в шёлковом сари цвета индиго, с золотыми браслетами на тонких запястьях, что звякали, как колокольчики. Милена, племянница Агаты, жила в консульском особняке – мраморные лестницы, слуги с подносами, сад с фонтаном и павлинами. А Маргарета спала на матрасе, где пружины впивались в спину, и ела лепёшки с уличных лотков. Контраст резанул, как нож.

– Ты пришла! – крикнула Агата, вставая, её голос был тёплым, как в самолёте, но ярким, как солнце за окном. – Я боялась, что Дели тебя проглотит.

Маргарета сглотнула, жар тронул щёки, она села, чувствуя себя маленькой рядом с Миленой:

– Я тоже боялась.

– Ты здесь живёшь? – спросила она, глядя на мрамор, что отражал её усталое лицо – тёмные круги под глазами, растрёпанные волосы.

– Нет, с отцом, он чиновник, – Агата кивнула на Милену, чьи браслеты звякнули. – Это моя племянница. Мы ненадолго в "Тадже".

Милена улыбнулась, её голос был лёгким, но с ноткой высокомерия, глаза скользнули по кофте Маргареты:

– Ты смелая, что бросила Париж. Я бы не смогла – там хотя бы прохладно, а тут пыль, жара, эти крики повсюду. Как ты решилась?

Маргарета сжала край кофты, пальцы дрожали:

– Париж душил. Я искала свободу.

Дверь скрипнула, вошёл мужчина – высокий, под метр девяносто, в белой рубашке, застёгнутой небрежно, с тёмными глазами, что сияли, как угли. Раджив, друг отца Агаты, кивнул ей, его голос был глубоким, с лёгким акцентом, мягким, но с властной ноткой:

– Агата, ты как всегда сияешь. Уже спасла кого-то сегодня?

Она рассмеялась – звонко, как колокольчики, – и он подмигнул, садясь рядом. Его взгляд скользнул по Маргарете – не снисхождение, а лёгкий интерес, как у человека, что привык читать людей с первого шага. Он шутливо ткнул Агату в плечо:

– Ты вечно находишь потерянных щенков, а?

Агата хлопнула его по руке, смех стал громче, и этот звук резанул Маргарету острее ножа. Сердце сжалось, как будто его стиснули в кулаке. «Я люблю её», – мелькнуло в голове, жар и холод смешались в груди, но тут же – страх: «Она его, не моя». Раджив наклонился ближе, его пальцы чуть коснулись её локтя, и Маргарета шепнула себе:

– Я никто рядом с ними.

Июнь 2006 года. Ночь пульсировала жарой и ритмом, когда Агата привела Маргарету в тесный клуб на окраине старого города. Воздух был густым, как смола – дым благовоний смешивался с запахом жареных специй, пота и приторной сладостью джалеби с уличных лотков. Басы били по груди, как молот, огни переливались – красные, синие, золотые, – как осколки радуги в пыльной мгле. Ей было двадцать пять, и после встречи в кафе «Тадж», где Раджив смеялся с Агатой, она шагнула в этот хаос с дрожью в коленях, с холодом в пальцах. Агата вела её за руку, её тёплые пальцы сжимали запястье Маргареты, разгоняя тени, а Раджив шёл сзади, его белая рубашка сияла в полумраке, взгляд был прикован к Агате, как луч к солнцу. Каждый его шаг резал Маргарету, как стекло по коже.

– Встряхнёмся после всех теней, – сказала Агата, её голос пробился сквозь гул, тёплый и живой, как луч в ночи. – Танцуй, Маргарета! Отпусти всё!

Танцпол гудел – тела двигались в такт индийским битам, табла стучали, как пульс, ситар пел, как ветер над рекой, сари мелькали яркими пятнами – красными, синими, золотыми, – смех тонул в музыке, как камни в воде. Агата закружилась, её простое белое платье взлетело, как крылья, волосы сияли, как солнце в ночи, и она крикнула, голос взлетел над толпой:

– Давай, Маргарета!

Маргарета замерла, ноги приросли к липкому полу, кеды прилипли к пятнам пролитого пива и липкого сока. Париж вспыхнул в памяти – бар «Ле Шат Ноар», где она таскала подносы с мартини, запах сигарет и пота, крики пьяных гостей, стыд, что душил её, когда она пролила вино на чью-то рубашку. «Ты ничто», – шепнул голос отца, «Танцорка дешёвая», – эхом отозвался Жан. Она сжала кулаки, дыхание застряло в горле, но Агата схватила её за запястье – мягко, но твёрдо, её пальцы были тёплыми, как спасение:

– Ты не там, Маргарета. Ты здесь. Со мной.

Она шагнула – робко, неуверенно, ноги дрожали, сердце колотилось, как в первую ночь в баре, но ритм подхватил её, как волна. Движения были угловатыми, скованными, как у ребёнка, но музыка текла в крови, в костях, и тело ожило – шаги из детства, когда бабушка ставила старый патефон в гостиной, и они кружились вдвоём, смеясь над скрипом половиц. Агата была рядом, её движения текли, как узоры в её тетради, лёгкие и свободные, как ветер над Гангом. Толпа подалась назад, круг стал шире, кто-то хлопнул в ладоши, крикнул на хинди:

– Аур, аур! Ещё!

Раджив подошёл, его тёмные глаза сияли, он взял Агату за руку, закружил её в танце. Её смех – звонкий, чистый, как колокольчики на рынке, – ударил Маргарету, как молния. Она сжала кулаки, ногти впились в ладони, оставляя красные следы, ревность жгла грудь, как раскалённый уголь: «Она моя. Я хочу её». Но тут же – холод, как ветер с Сены: «Нет, я не могу. Люди осудят». Голос мадам Леклер – «Это мерзко» – сдавил горло, как петля. Агата вырвалась из рук Раджива, вернулась к ней, её глаза блестели, как звёзды в индийской ночи:

– Ты чувствуешь, Маргарета? Это твоя сила!

Маргарета крутанулась, жар заливал щёки, пот стекал по спине, капли падали на пол, смешиваясь с пылью. Музыка сменилась – тише, глубже, ситар запел, как голос земли, – и Агата повела её к столику в углу. Коктейль – ярко-зелёный, с ломтиком ананаса на краю – ждал её, бармен подмигнул, сверкнув золотым зубом. Агата подняла свой бокал, её пальцы – тёплые, мягкие – коснулись руки Маргареты, и этот миг был как электричество:

– За тебя, Маргарета. Ты ожила.

Они пили до полуночи – смех, танцы, голоса друзей Агаты, что приняли её, как свою, звенели в ушах. Раджив сидел рядом, его взгляд скользил по Агате, его рука лежала слишком близко, касаясь её плеча, и Маргарета шепнула себе: «Я люблю её. Но не скажу». Страх – Париж, его осуждение, его цепи – держал её слова взаперти, но тепло Агаты горело в груди, как факел в ночи.

Дели, утро после клуба. Жара ворвалась с рассветом, звон храмовых колоколов смешался с гудками рикш за окном хостела. Маргарета, двадцать пять, сидела на продавленном матрасе, потягивая воду из мятой пластиковой бутылки, тело ныло от танцев, но в груди горела искра, зажжённая Агатой. Телефон – старая Nokia с треснувшим экраном – мигнул: «Школа танцев, Чандни Чоук, 10:00. Агата». Её слова из клуба – «Я научу тебя танцевать, как в храмах» – звенели в голове, как мелодия. Она открыла рюкзак, достала письмо бабушки – потёртое, пахнущее лавандой: «Танцуй, девочка, я верю в тебя». Почерк дрожал от возраста, как её голос в памяти, и Маргарета сжала бумагу, шепнув:

– Это мой шанс.

Школа пряталась над лавкой специй – запах шафрана и корицы лился с улицы, стены были увешаны тканями с узорами, как в храмах, старый проигрыватель гудел в углу, покрытый пылью. Агата ждала у входа, её светлые волосы сияли в утреннем свете, в руках – платок с бахромой, красный, как закат над Сенной.

– Восточные танцы – это душа, Маргарета, – сказала она, протягивая платок. – Надень на бёдра, почувствуй ритм.

Группа – пять женщин в сари и старушка с сединой, как серебро, – уже собралась, их учительница Рани хлопнула в ладоши, её голос был твёрдым, как камень:

– Начинаем.

Музыка полилась – табла стучали, как пульс, ситар пел, как река, мелодия текла, мягкая и глубокая. Рани – невысокая, с морщинами, как карта жизни, в зелёном сари – смотрела на Маргарету, как мать на дочь, что вернулась издалека. Она бежала когда-то – от брака, навязанного в деревне под Джайпуром, где отец бил её за непослушание, а мать молчала, пряча слёзы. Танец стал её свободой – она училась у старух в храмах, потом в Дели открыла школу, где учила девушек быть собой.

– Начни с ног, – шепнула Агата, её голос был близким, тёплым, дыхание коснулось уха Маргареты. – Ступай мягко, будто идёшь по песку, колени чуть согнуты. Представь, что земля живая.

Маргарета шагнула – неловко, кеды скрипнули по деревянному полу, но Рани кивнула, её глаза блеснули:

– Хорошо, девочка.

Она чувствовала себя неуклюжей, но ритм подхватил её, как волна. Агата продолжала, её рука коснулась плеча Маргареты, направляя:

– Теперь бёдра – качай их, как колокольчик. Вправо-влево, медленно, в такт таблице.

Платок зазвенел, бахрома ожила, Маргарета качнула бёдра – робко, потом смелее. Она вспомнила клуб, но тут было иначе – не хаос, а порядок, не рывки, а поток. Рани подошла ближе, её голос смягчился:

– Руки – как змеи, вверх, извивай запястья. Это рассказ без слов. Жрицы так говорили с богами, девочка, их шаги были молитвой.

Маргарета подняла руки, пальцы дрожали, но в зеркале на стене она увидела себя – не девочку из Парижа, что пряталась от смеха, а женщину, чьи движения пели. Агата улыбнулась – её улыбка была светом, её близость пьянила:

– Ты чувствуешь, Маргарета! Это свобода храмов.

Музыка ускорилась, табла били быстрее, Маргарета вошла в ритм – шаги по песку, бёдра как звон, руки-змеи. Пот стекал по спине, платок звенел, как колокольчики, она закрыла глаза – Париж, стыд, страх растворялись в мелодии, как дым в ветре. Агата закружилась рядом, её платье взлетело, как лепестки лотоса, её тепло было так близко, что Маргарета задрожала. «Я люблю её», – подумала она, сердце сжалось от счастья и ужаса. «Но что скажут люди?» – страх Парижа сковал её, как цепь.

Час пролетел, как миг. Они упали на подушки, потные, смеялись, дыхание рвалось. Рани подошла, её глаза сияли, как угли:

– У тебя дар, девочка. Приходи ещё. Ты как дочь, что я потеряла в той деревне.

Маргарета кивнула, грудь вздымалась, пот стекал по вискам. Агата сжала её руку, её пальцы были тёплыми, мягкими, как обещание:

– Это только начало, Маргарета. Скоро ты станешь ветром.

Дели, июль 2006 года. Ночь в «Шафране» пахла карри и жасмином, зал гудел – бизнесмены в костюмах потягивали виски, туристы щёлкали камерами, индийские семьи сидели за длинными столами, их дети смеялись, роняя рис на пол. Сцена – деревянная, с красным ковром и фонарями, что бросали тёплый свет, – ждала её. Агата договорилась с хозяином – Маргарета вышла, босая, в красном сари с золотой каймой, платок звенел на бёдрах, как колокольчики. Музыка полилась – ситар пел, табла били, как пульс земли. Она вдохнула, колени согнулись, шаги пошли мягко, как по песку, что Рани учила её чувствовать.

Бёдра качнулись – вправо-влево, волна живота прокатилась снизу вверх, руки поднялись, извиваясь, как змеи. Толпа затихла, глаза – сотни глаз – следили за каждым жестом, как за чудом. Она вспомнила Рани: «Каждый шаг – поклон». Удар бедра – резкий, платок зазвенел, лотос – ладони раскрылись, как цветок под солнцем. Её тело рассказывало без слов – о свободе, о боли прошлого, что сгорала в этом танце. Гость – толстый индиец в белом тюрбане, с золотыми кольцами на пальцах – крикнул:

– Браво, красавица! Ты как из легенд!

Он бросил к её ногам браслет – серебряный, с красными камнями, что блестели в свете фонарей. Финал – прыжок, сари взлетело, как крылья, она замерла, грудь вздымалась, пот стекал по виску, капли блестели, как жемчуг. Зал взорвался – аплодисменты, крики: «Брависсимо!», монеты звякнули о сцену, цветы – розы, жасмин – упали к её ногам.

Агата сидела в углу, её взгляд сиял гордостью, но рядом был Раджив – его рука лежала на столе слишком близко к ней. Маргарета подошла, дыхание рвалось, Агата обняла её, пахнущая жасмином, её тепло было как дом:

– Ты сделала это сама, Маргарета. Я знала.

Слёзы жгли глаза, она шепнула:

– Без тебя я бы не начала.

Раджив улыбнулся, его голос был мягким, но властным:

– Ты не просто танцуешь, ты заставляешь смотреть.

Она кивнула, но мысли крутились: браслет, монеты – это свобода или новые цепи? Деньги звенели в кармане, но сердце тянулось к Агате, а страх Парижа шептал: «Ты не можешь её любить».

Дели, август 2006 года. Слава росла, как река в муссон, заливая Маргарету ритмом и светом. Ей было двадцать пять, и танцы, начавшиеся как искра в клубе, стали её воздухом, её жизнью. «Лотос» – ресторан с деревянным полом, фонарями и запахом кардамона – звал её дважды в неделю. Она выходила в синем сари, золотая кайма сияла под светом, платок звенел на бёдрах, как колокольчики. Табла били, ситар пел, флейта текла, как кровь в венах, её шаги – мягкие, волна живота, удар бедра, лотос рук – были её душой. Толпа взрывалась: «Браво! Ещё!» Монеты и цветы падали к ногам, официанты шептались за стойкой: «Она как из храма».

Декабрь принёс контракт – театр «Нритья», три месяца, главная танцовщица. Сцена – настоящая, с тяжёлым красным занавесом и прожекторами, что жгли кожу, – стала её испытанием. Репетиции рвали тело – прыжки, повороты, пока ноги не дрожали, как струны. Однажды она упала – лодыжка хрустнула, боль пронзила, как нож, пот смешался со слезами на деревянном полу. Режиссёр, Аджай – худой, с седыми висками и голосом, как гром, – крикнул:

– Глубже, Маргарета! Дай душу, или убирайся!

Она сжала зубы, встала, хромая, кровь пульсировала в щиколотке, но он подошёл ближе, его тон смягчился:

– Ты можешь, девочка. Я вижу огонь в тебе.

Ночь перед премьерой – зал на двести мест гудел, шёлка зрителей шуршали, блеск глаз ловил свет. Она стояла за кулисами, босая, в красном сари, платок дрожал на бёдрах, сердце колотилось, как табла. Занавес поднялся, музыка полилась – волна живота текла, как река, удары бёдер били, как гром, прыжки рвали воздух, несмотря на боль в ноге. Пот стекал, как дождь, сари взлетало, финал – прыжок, она замерла статуей, грудь вздымалась, лодыжка ныла, но зал взорвался: «Гениально!» Занавес упал под рёв, цветы сыпались на сцену, как звёзды.

Агата принесла воду за кулисы, её взгляд сиял гордостью, Раджив шёл следом, его белая рубашка пахла сандалом:

– Ты не просто танцовщица, Маргарета. Ты – история.

Слёзы жгли глаза, она шепнула Агате:

– Ты дала мне крылья.

Но Раджив наклонился к Агате, шепнул что-то, её смех стал его, и ревность сжала сердце Маргареты: «Я люблю её». Страх Парижа – голос отца, «Ты ничто», – душил слова.

Ноябрь 2006 года пах пылью, специями и дымом костров вдоль улиц Дели. Слава тянула её дальше – рестораны, клубы, частные вечера шептали: «Танцуй для нас». Она бросила хостел, сняла комнату над рынком – тесную, с окном на шумный переулок, где рикши гудели с утра до ночи, но это был её угол. Чемодан лёг в угол, платки и сари заполнили шкаф, она смотрела на них и шепнула: «Это мой путь». В «Джасмин Хаус» старик в тюрбане, с белой бородой до груди, бросил ей розу:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.