Проект «Калевала»

Дуглас и де Моррей уже высказали свои мнения о грядущем бое. Мнения эти были столь разные, как и сами рыцари.

Де Моррей, весь в белом, сидел верхом на белом жеребце, высоком и статном. На столь ненавистном для Уоллеса ветру развевался бежевый плащ, обшитый по краям соболиными мехами, конечно же, белыми. На голубом щите сияли три ярких белых звезды – родовой герб. Одежда и доспехи богато украшены. В металлических набойках на кольчуге поблёскивали драгоценные камни.

Де Моррей не стремился выставить себя щёголем, это Уоллес понял, когда они встретились у стен Данди. Но битва была для него всем! Уильям не видел де Моррея в мирной жизни, но не удивился бы, если бы узнал, что тот разгуливает по родовому поместью в крестьянской рубахе. Лишь кончался очередной бой, сэр Эндрю затихал. С тихой улыбкой мог выпить несколько кубков вина, говорил мало. Но в самом бою он просто сверкал! Прекрасный белый рыцарь! Он рвался в самую гущу боя. Наверное, был отличной мишенью. Только мишени этой враги боялись пуще адского пекла. И точно столбенели, едва он выхватывал свой меч…

Этот меч! Уоллес не сомневался, что де Моррей всем сердцем, горячо и беззаветно любил Шотландию и её народ. Но, наверное, ещё больше он любил свой меч. Перед боем он нервно поглаживал рукоять, украшенную россыпью драгоценных камней, ему так и не терпелось, наконец, оголить клинок и пустить его в дело. И когда это мгновение наступало, когда сталь покидала ножны, де Моррей начинал походить на архангела, ведущего на праведный бой огненным мечом, или же на героя древних шотландских легенд и преданий, обладавших великой силой и имевших волшебное оружие.

Уоллес, конечно же, не знал, как может на самом деле выглядеть архангел или древний герой, но когда впервые увидел де Моррея в битве, предположил, что именно так.

После штурма Данди де Моррей спросил Уоллеса:

– Куда поведёшь дальше?

– Куда поведём? – осторожно уточнил Уильям.

– Брось! – парировал де Моррей, – Я слышал о тебе. Слышал от лордов, мол, некий худородный выскочка толкает к вооружённому конфликту с Эдуардом, и слышал от народа на улицах городов, на рынках, в трактирах, что Уильям Уоллес спасёт Шотландию! Приведёт её к славе! Так что, Уоллес? Смотри же на меня! Как думаешь, кому я поверил – лордам или народу? Думаешь, что шёл объединиться со мной? А не думал ты, что я шёл к тебе? – белый рыцарь при этом беззаветно улыбался, – Хватит! Меня мутит от сальных жирных лордов, что лижут зад английскому королю! Я видел Роберта Брюса! Видел Иоанна Балиоля! Претенденты на корону… Тьфу! Это не шотландцы, а изнеженные свиньи! Ха-ха! Представь себе свинью, только не грязную в загоне, а чистую, в бархате – это шотландский лорд! Я – горец! Я знаю, чем был славен мой клан, чем славны кланы моих соседей… Уильям, ты нужен нашему народу, ты! За тобой пойдут! Настоящие шотландцы пойдут за тобой! В пекло знать! Мы подарим свободу нашей стране, мы восстановим справедливость! Это будет новая Шотландия, цветущая и прекрасная! Веди, друг! Мой меч служит тебе!

Так, знатный род де Морреев присягнул скромному Уоллесу.

Лорд Дуглас был другим. Уоллесу и де Моррею едва перевалило за тридцать, тому же было за пятьдесят.

Если де Моррей издалека светился своей белизной, то Дуглас был тёмным, как ночь. Совершенно нетипичные для британца, чёрные, но уже с проседью, густые волосы, под цвет волос одежда и плащ; даже кольчуга не горела металлическим блеском, а отдавала грузностью потемневших колец. Его конь Грозовой Вихрь, конечно же, вороной, был мускулистым, жилистым, выше всех остальных лошадей шотландского войска. В бою он дико ржал, и все враги могли в панике разбежаться, так и не вступив в схватку с рыцарем.

Когда Уоллес встретил Дугласа у Ланарка, тот казался ему лёгким и беспечным, несмотря на годы. На сердце Уильяма лежал тяжёлый камень скорби по Мерион, а его новый товарищ постоянно шутил и беспечно улыбался. Он радовался тому, что наконец-то выступил против ненавистных англичан. Недаром Виллиам получил прозвище Смелый. Прекраснейший воин, участник множества славных битв. В молодости он считался вспыльчивым, горячим и любвеобильным. Из-за бесшабашных интриг он несколько раз находился в шаге от заточения и даже казни. Но всё время выбирался из сложных ситуаций.

Всё изменилось за несколько месяцев. Дуглас отказался присоединиться к английскому королю для похода во Фландрию и примкнул к Уоллесу. Карательный отряд прибыл к его родовому имению, но по ошибке схватил родного брата Виллема, Джеймса. Тот знал, что старший брат поддержал восстание, но назвался его именем. Видимо, чтобы на время отвлечь карателей от настоящего Виллема. На момент битвы Джеймс был уже несколько месяцев заключён в лондонском Тауэре… А о том, что там вытворяют с пленниками, шотландцы старались даже не думать. Подобные истории были в разы страшнее рассказов о ведьмах и оборотнях.

Лишь вести о Джеймсе достигли Виллема, тот вмиг изменился. Взгляд его сделался туманным, лицо каменным, а седых волос на голове стало больше. Но и уверенности в действиях Дугласа тоже прибавилось. Было ясно, что он осознал свою миссию и что будет сражаться до победного конца.

И как Уоллес теперь его понимал! Также потерявший любимого человека и также отдавшийся осуществлению великой цели.

Де Моррей и Дуглас – белый и чёрный рыцари, сидели на своих исполинских конях, по обе стороны от Уильяма.

А он, даже не рыцарь по статусу, в грубой стальной кольчуге, на невысоком коньке по имени Камненог – посредине. Только под грубой кольчугой его билось горячее и пламенное сердце, а невзрачный Камненог был просто двужильным, кони белого и чёрного рыцарей могли выдохнуться, а тот оставался полон сил и упрямо пёр вперёд.

За спиной Уоллеса трепыхался обычный шерстяной клетчатый плащ, тёмно-синий, с белыми, красными и зелёными пересекающимися линиями, цветами его клана. Уильям перестал в него кутаться, при таком ветре – дело бессмысленное. Стальной подбой плаща не был украшен ни узорами, ни драгоценными камнями. Кольчугу покрывала лёгкая туника с вышитым посередине белым андреевским крестом6. Справа за поясом висел тяжёлый полуторный меч, которым Уоллес легко управлял одной рукой. Слева на седле был закреплён щит, около метра высотой, треугольной формы с округлыми сторонами, с тем же шотландским андреевским крестом на синем фоне.

А из тумана всё появлялись и появлялись новые и новые противники…

Уоллес понимал, что окрестный ландшафт плохо подходит для битвы с превосходящим по численности войском. Естественным укреплением мог служить лишь холм, на котором сейчас находились трое всадников. Лагерь ополченцев был разбит на северном склоне среди редких деревьев. К югу от холма тёмно-серым узором на тусклом, желтовато-грязном полотне извивалась река Форт шириной чуть более сотни ярдов7. Рядом с лагерем река делала замысловатый виток, два раза резко поворачивая то на запад, то на восток и тем самым образуя два овальных выступа на разных берегах. Эти выступы соединял единственный мост, деревянный, но достаточно прочный для прохода горожан и езды торговых повозок. Для переправы даже трёхтысячного шотландского войска, не говоря уже о двенадцатитысячном английском, он, конечно же, предназначен не был. Примерно в миле к западу от холма находился брод, мелкий и широкий. Армия врага могла спокойно его пересечь. О нём знали все жители Стерлинга и ближайших деревень. Было бы глупо предполагать, что англичанам о нём до сих пор ничего неизвестно.

Горячий сверкающий де Моррей, архангел, мифический герой, бог войны, предлагал атаковать. Атаковать незамедлительно! Пересечь брод и ударить в тыл, пока армия не выполнила перестроение.

Уоллес отмёл этот план. Теоретически лёгкая конница де Моррея, а следом пехота без брони могли быстро пересечь брод, ударить в крайний флаг и оттеснить англичан. В этом случае их численный перевес даже мог сойти на нет… Но было непонятно, где находится тяжёлая конница противника!

– Что если уже расположилась в засаде у брода? – предположил Уоллес, – Тогда мы обречены…

Де Моррей не настаивал.

Высказался Дуглас.

Он предложил занять оборону на вершине холма. Тяжёлая конница, по его мнению, таким образом теряла свою боевую силу. Шотландские пикинёры могли её легко сбросить. А луки стрелков, окруживших холм, потеряли бы свою убойную силу. На случай же дождя из стрел можно было закрыться щитами сверху…

Звучало убедительно, но Уоллес опять покачал головой. Много коварных мелочей, способных сыграть на руку англичанам, скрывалось в этом плане.

– Второй день моросит мелкий дождь, – начал он, – Холм покрыт мокрой травой и грязью. Представьте, как наши люди будут пиками отбиваться от англичан! – Уоллес картинно изобразил, будто держит в руках длинное копьё. Камненог, словно зная, что хочет показать хозяин, пригнул голову, – Резкий выпад воина вперёд, – Уильям изобразил удар невидимым оружием, – И возникает угроза поскользнуться, потерять равновесие и съехать вниз. А там тяжёлые английские пехотинцы уже затопчут нас и взойдут на вершину холма по нашим же телам! Рано или поздно они стащат нас с холма… Этого не миновать!

Выстраивать бойцов вдоль реки никто даже не предлагал. Английские лучники с противоположного берега могли сбить тетерева, а шотландский ополченец без брони был бы куда более лёгкой мишенью… «Щиты помогут», – размышлял Уоллес, – «Но пока мы будем прятаться за ними от ливня стрел, нас окружат…»

– Дьявол! – процедил он сквозь зубы, – Что же делать?! Вариантов нет… Но уходить нельзя! Нельзя! Должен быть выход… Не зря же мы всё это начали!.. Но где он, этот выход?

Уоллес продолжал клясть непогоду. Тут к унылому завыванию ветра добавился ещё пронзительный скрип. «Ещё и этого не хватало!»

Уильям перевёл глаза с английской армии в сторону моста. По переправе двигалась маленькая чёрная точка, в которой можно было угадать полуразбитую повозку. Видимо, кто-то, завидя две армии, решил укрыться за стенами Стерлингского замка или вообще убежать от войны подальше на север.

Скрип не прекращался долго. Казалось, повозка движется по мосту целую вечность. Скрипели её колёса, скрипели опоры моста. «Дьявольский звук! Таким пытать можно!» – Уоллес не находил себе места, – «Ну, проезжай же уже! Проезжай!»

А телега не спешила. И в какой-то момент Уильям усмирил своё раздражение и стал зачарованно за ней следить… Её путь по мосту всё ещё не кончался…

– Как думаете, что там везут? – спросил Уоллес товарищей. Боковым зрением заметил, что они одновременно обернулись на него. Видимо, столь неуместен был вопрос.

– Да один чёрт знает! – бросил де Моррей.

– Пожитки… утварь… Какая разница? – поддержал Дуглас.

– Большая… – спокойно продолжил Уоллес, – Вряд ли он везёт камни, руду, металл… Или телегу, гружённую мясом, овощами…

– Вряд ли… – согласился Дуглас.

– И тогда… сколько крестьянин с телегой могут весить? Двадцать стоунов8?

– Не больше, – согласился де Моррей.

– Почти как английский латник? Так? – Уоллес оглядел товарищей, уже лукаво улыбаясь, – Тогда как конный латник весит в два раза больше?

– Не томи, Уильям, говори, что задумал! – со свойственной для себя угрюмостью попросил Дуглас.

– Нужно дать им возможность начать переправу! – объявил Уоллес. Теперь план грядущей битвы созрел в его голове окончательно, – Пусть переправят полтысячи, тысячу, полторы тысячи людей… Наша пехота будет ждать на вершине холма… Но ведь тысяча наших бойцов спустится вниз быстрее, чем мост перейдёт сотня англичан! Выстроим войска на холме, как ты предложил, Виллем… Но это будет ловушкой! Пока они не переправят достаточное количество людей. А потом резко атакуем! Они не смогут закончить переправу! Смешно представить, но тогда численный перевес будет у нас! А их авангард останется зажат… Лучники не станут давать залп по своим же.

– А что тогда делать моей коннице? – с лёгким недоумением спросил де Моррей.

– Ждать у брода! Тяжёлая конница – их главное оружие! Против неё мы бессильны… Но! Мы можем заманить в ловушку и кавалерию врага. Виллем, ты возьмёшь половину войск пехоты…

– …половину?! – Дуглас не мог скрыть удивления.

– Половину, – спокойно подтвердил Уоллес, – Нужно, чтобы они клюнули на приманку и начали переправу по мосту. Выстрой войска недалеко у брода так, чтобы англичане видели!

– Ты знаешь, что их ведёт де Варрен…

– …дерьмо он ещё то! – вставил де Моррей.

– Дерьмо дерьмом, но не дурак! – Дуглас был по-прежнему полон сомнений, – Думаешь, наш старый граф-командующий купится на это? – спросил он у Уоллеса.

– Купится, если разместишь бойцов так, чтобы их тяжёлая конница смогла пройти мимо… – ответил тот.

– А в этот момент во фланг конницы ударю я! – догадался де Моррей.

– Совершенно верно, у тебя это получится как нельзя лучше! – подтвердил Уоллес, – А брод будете держать, пока они не отступят. Что делать дальше, решим вечером… Если доживём…

– Доживём! Отличный план! Я согласен! – сэр Эндрю засветился счастьем.

– Будь по-твоему! – согласился Дуглас и дружески хлопнул Уоллеса по спине.

– Смотрите!!! – де Моррей указал пальцем на противоположный берег, – Золотые львы!

Из тумана вынырнуло ярко-красное знамя с тремя золотыми львами. Искры от их свечения было видно даже в пасмурную погоду на противоположном берегу. Королевское знамя Англии…

– Значит, старый чёрт Крессингем тоже здесь… – констатировал факт лорд Дуглас.

Присутствие английского королевского наместника Хью Крессингема в сегодняшнем бою обещало стать для шотландцев прекрасным раздражителем. И Уоллес, и Дуглас и де Моррей были наслышаны обо всех его злодеяниях. Крессингем одаривал золотом и землями полезных ему шотландских аристократов, тем самым покупая право на произвол. А далее с карательными отрядами шёл грабить, насиловать и выжигать целые деревни, если те давали хоть малейший намёк на неповиновение. Его именем уже несколько лет пугали детей. Сам же он, по слухам, был надменным, чёрствым и циничным, не имел друзей, любил власть и деньги, которые тратил на пьяные пиры и женщин. Почти все пороки, которые могут вызывать отторжение, сошлись в этом человеке. Видимо, Эдуарду нужен был именно такой подданный, способный навести на Шотландию страх. И возложенную миссию наместник выполнял прекрасно.

– Если мы победим сегодня, – начал Уоллес достаточно спокойным голосом, – То на следующую битву под этим знаменем пойдёт сам Эдуард! Попомните мои слова, друзья! – он оживился, – Мы обязаны победить! К бою!

***

Живее, болваны! Живее! – слышались крики командиров. Английская армия готовилась к бою.

Джон де Варрен, граф Суррей, главнокомандующий, был человеком необщительным и холодным, но среди воинов зарекомендовал себя как прекрасный командир. Бойцы не слишком любили и не боготворили его, но безмерно уважали, что для него самого было гораздо важнее. Пожилой граф разделял со своими воинами тяготы походной жизни, в битвах никогда не стоял в отдалении и принимал участие в рукопашных схватках. Его приказы не обсуждались и выполнялись чётко.

Он сражался с молодым королём Эдуардом в крестовом походе! Тогда король просто пленил его сердце воина своей силой и самоотверженностью. Граф Суррей готов был отдать жизнь за своего сюзерена, отдать десять жизней, сто, тысячу, если бы таковые у него имелись. Де Варрен обожал короля и был готов выполнить любой его приказ.

Он не любил карательные походы в покорённой Шотландии. Он был полководцем, а ремеслом его была война. Вырезать деревни с крестьянами де Варрену было не по душе. Но он даже не допускал мысли усомниться в королевском приказе. Если нужно было жечь простолюдинов для устрашения прочих, для предотвращения восстаний – он делал это! Он знал, что судьба короны, судьба королевства гораздо важнее, чем тысяча ничтожных жизней. Однако всё равно в глубине своей чопорной души понимал, что это, наверное, неправильно… Жалость? Граф Суррей не знал этого чувства, но порой ловил себя на мысли, что испытывает к безвинно убиенным нечто вроде жалости…

Сейчас он был рад, что наконец-то вышел на бой с настоящей армией, а не с кучкой голодных оборванцев. Это отвечало его рыцарским принципам чести. Он по праву относил себя к рыцарям и всю жизнь придерживался особых правил и кодексов, что было почти не свойственно иным английским дворянам, имеющим золото и титулы. Пусть прочие аристократы за спиной посмеивались над ним, граф старался не обращать на приводных дураков внимания. И со своими принципами дожил почти до семидесяти лет.

Однако сейчас радость близости грядущего сражения сменилась раздражением от того, что рядом присутствует Хью Крессингем. Де Варрен получил личный приказ от короля покончить с восстанием, но так как Крессингем был королевским наместником, граф был обязан подчиняться ему в отсутствии государя.

– Как собираетесь атаковать позиции этих дикарей, граф? – спросил Крессингем со свойственной ему надменностью.

– Переправлю авангард по мосту и выстрою для взятия лагеря врага на холме. Около трёх тысяч пехоты отошлю к броду, с ними тысячу лучников и тяжёлую конницу. Остальная часть пехоты будет находиться здесь и переправится на другой берег в случае необходимости, – граф Суррей говорил спокойно, стараясь не злиться на то, что Крессингем пытается лезть не в своё дело. Но если королевский наместник требовал отчёта, значит де Варрен этот отчёт должен был предоставить.

– Слишком много людей вы посылаете к броду, это лишнее! Верните тяжёлую конницу к мосту. После того как авангард завершит переправу, я лично возглавлю рыцарей и раздавлю это жалкое восстание!

– Ваша светлость! – жестким, но таким же спокойным и уверенным голосом продолжил де Варрен, – Обратите внимание на то, что часть пехоты противника покинула холм и отправилась в сторону брода. Я не хочу рисковать и буду стараться обеспечить безопасность каждому английскому отряду!

– Безопасность!? У вас армия или бабский двор!? Вы должны давить мятежников, как блох, а не думать о безопасности своих воинов!

– Ваша светлость, любой командир думает о безопасности своих воинов! А тем более, когда каждый воин – подданный короны Его Величества!

Граф надеялся, что эти слова вернут наместника с небес на землю, но тот не унимался.

– Зато я так не думаю! – де Варрена передёрнуло, – Мои войска будут давить это вонючее отребье и приносить славу короне! Подданный короны Его Величества не должен бояться погибнуть во славу королевства! – после фразы мои войска граф готов был кинуться на наместника и свернуть ему шею. Но сдержался.

– Сначала мы сомнём лагерь на холме, – продолжал ненавистный де Варрену голос, – А затем конница вернётся к броду и раздавит крыс, которые устроили там засаду, ваши же лучники поддержат наступление с другого берега. Оборванцы окажутся зажатыми с двух сторон. Де Варрен! – ухмыльнулся Крессингем, – Это же элементарно просто! Я удивляюсь, почему командир с таким опытом смеет вообще предполагать возможность какой-либо угрозы со стороны мятежной шайки!

Но именно военный опыт графа подсказывал ему благоразумные варианты. А бездарный лжеполководец портил всё на корню.

– Ваша светлость, напоминаю, что это – уже не мятежная шайка, а армия.

– Армия?! Ты сказал армия?! – наместник стал захлёбываться в собственном гневе, словно был весь начинён им, – Вот армия! – он указал на медленно выстраивающихся рядами английских бойцов, – Или ты ставишь своих же воинов в один ряд с ними? – он ткнул пальцем в сторону противоположного берега, – Нет, ты думаешь о другом! Ты хочешь сам стать героем подавления мятежа, а потом отчитаться об этом королю лично. Но напоминаю, что наместник здесь я!!! И мне не нужно выслушивать советы престарелого труса! Приказывай, как я сказал! Иначе волей, данной мне королём, я сегодня же буду судить тебя как ослушника, граф!

– Хорошо, Ваша светлость, – сухо проговорил де Варрен и, отвернувшись от Крессингема, зашагал к своим бойцам отдавать новые распоряжения, но в какой-то момент обернулся…

Наместник смотрел на противоположный берег. «Да уж… – подумал граф Суррей, – Подданный короля Эдуарда уже представляет, как его сюзерен одаривает своего вассала очередной долей почестей. Именно сэр Хью Крессингем должен сегодня в первых рядах взобраться на тот холм, где пока возвышаются знамёна мятежников. И победа окончательно утвердит его статус второго человека в государстве… Но раз так угодно Его Величеству, то мне предстоит лишь подчиниться!»

***

Дуглас и де Моррей увели свои отряды к броду. Уоллес остался один с полутора тысячами людей и собственными мыслями. Не было смысла приводить отряд в боевую готовность до начала переправы англичан. Шотландские воины отдыхали, расположившись на сырой земле. У войска Уоллеса не было достойного обмундирования и вооружения. Каждый пришёл сражаться за свою землю и был экипирован настолько хорошо, насколько мог себя сам обеспечить. Роберт Бойд и Томас де Морхам были дворянами, рыцарями. Ещё несколько мелких дворян без титула, как и сам Уоллес, могли себе позволить более или менее прочные мечи и латы. Остальные сражались в чём попало и чем попало…

Бойд и де Морхам активно спорили, тыча пальцами в сторону берега. Уоллес с грустной усмешкой вздохнул: «Пусть…» и не стал им ничего говорить. Ещё совсем молодые, на подбородках только-только пробились жидкие бороды. Но ведь они рыцари! И рыцари, настоящие не только по званию, но и по духу, знал Уоллес. Рыцари благородные… «Сейчас обсуждают тактику… Что ж, обсуждайте… Это лишнее, но вам об этом знать не следует. Уже скоро внизу у моста начнётся кровавая мясорубка… Там будет не до тактики… Ваша задача: быстро повести отряды вперёд… Всё! И быть в бою мужчинами, а не юношами…»

Уоллес разбил свои войска на три шилтрона9 по пятьсот человек. Его шилтрон встал чуть впереди, в авангарде, шилтроны Бойда и де Морхама сзади, разбившись на правый и левый фланги. Уильям дал приказ рыцарям перед сближением с противником раскрыться шире, ударив на англичан справа и слева, и тем самым увеличить площадь поля боя.

Бойцы ополчения, которым вскоре предстояло решить исход битвы, были угрюмы и сосредоточены. Ещё несколько часов назад, когда Уоллес, Дуглас и де Моррей совещались на вершине холма, в лагере можно было услышать шутки и задиристые песни. Сейчас же было явно не до них. Если кто-то и напевал себе под нос какую-то песню, то, скорее всего, она была грустной и очень сокровенной, где говорилось об оставленном доме, потерянных близких или несуществующем счастье. Все шотландцы сидели с непокрытыми головами, шлемы, а в большинстве просто железные или кожаные шапки, лежали рядом. Лишь немногие воины были одеты в стеганые куртки до колен, кольчуги имелись не более чем у двадцати-тридцати человек. Экипировка самых бедных воинов представляла собой шерстяное тряпьё, обмотанное вокруг голого тела, и прямой меч из самого скверного железа, вышедший из-под руки деревенского кузнеца. Единственным опознавательным знаком войска ополченцев был андреевский крест – две белые ленты, нашитые на одежду, обычно на груди, в области сердца. Уоллес оставил каждому шилтрону по полторы сотни длинных деревянных пик для воинов первых рядов. Остальные бойцы были вооружены мечами, топорами и кистенями. Почти тысячу пик Дуглас забрал с собой к броду.

Все конные воины ушли с де Морреем. Оставив лишь несколько лошадей для связи.

Люди Уоллеса ненавидели англичан как завоевателей и угнетателей. Но сейчас Уильям смотрел в их глаза и не находил там ненависти. «Это правильно…» – думал он, – «Ненависть почти вся осталась в городах и деревнях, которые ныне захвачены… А ведь ненависть так же слепа, как и любовь… Сейчас же нас ждёт долгожданный бой с грозным противником. И вести людей вперёд должен не слепой гнев, а жажда справедливости и свободы».

Сам Уильям всегда считал, что сражаться нужно за что-то, за конкретную цель, а не против чего-то. «Интересно тогда, а за что будут драться англичане?» – Уоллеса стали одолевать воспоминания. Он снова видел, как при осаде крепости Данди с группой товарищей атакует небольшой отряд противника. Первый удар, несомненно, смертельный, он наносит совсем юному воину. Тому едва ли было шестнадцать. Уильяму почему-то до сих пор вспоминается его умирающее лицо. Застывшее, изображающее удивление. Мальчик так и не понял, за что он умер. «А ещё он не осознавал, что был оккупантом, что причинял боль и зло другим людям. Был ли это его осознанный выбор? Он мог примкнуть к английской армии по нужде, а может быть, просто всю жизнь хотел стать воином. Что вряд ли. Воины, пусть даже самые юные, не должны удивляться случайной смерти. Скорее всего, его просто согнали в армию рекрутом и облачили в доспехи, так и не объяснив что к чему. И зачем вообще англичане вторглись в наши земли? Шотландия всегда была бедной и малонаселённой страной. Какую выгоду извлечёт английский король, покорив нас? Неужели столь сильно его самолюбие и жажда власти? Ради клочка голой земли он готов калечить судьбы людей и отнимать у них последнее. И ещё заставлять заниматься этим своих подданных! Интересно, а наступят ли времена, когда у человека будет выбор, браться за меч или просто мирно пахать свою землю? И стал бы я сам на путь воина, если бы не обстоятельства? Смог бы просто мирно возделывать землю, наслаждаясь свободой и покоем вместе со своей семьёй, детьми… Детьми! Мерион носила в себе моего ребёнка, когда была казнена проклятым шерифом…» – очередная волна пустой боли сотрясла нутро Уоллеса: «Как бы ни завершилась эта война, я никогда не исправлю главную ошибку своей жизни! Не верну свою женщину и нерождённого ребёнка».