Петроградская ойкумена школяров 60-х. Письма самим себе

Коридоры школы идеологически выверенно были украшены портретами «правильных» писателей и учёных. В директорском на первом этаже – Пушкин работы Кипренского, Лермонтов в красном гусарском ментике, Горький, Менделеев, Лев Толстой…

Школьные полы из старого изношенного паркета были десятилетиями затёрты грязными подошвами и закрашивались вишнёвой мастикой только перед новогодними праздниками. «Сменки» от нас не требовали, будто продолжая традицию «ритуального» попрания уличной обувью «трудящихся» полов пусть и бывшего, но когда-то императорского присутствия.

Широкие сквозные коридоры были местом прогулок на переменах. Девочки вышагивали, взявшись под руки, по двое, трое, вроде танца конькобежцев. Парни чаще подпирали стены, краем глаза высматривая ту, к которой по непонятной пока причине влекло, её хотелось всё время видеть, вбирая образ пока подростковой, но уже угадываемой грации. Нередко случались и потасовки прямо посреди гуляющих. А тот, кто оказывался выставленным во время урока за дверь, в этом вынужденном одиночестве с удивлением обнаруживал незнакомую, незримо проступающую величественную «лицейскость» коридоров, казалось, вроде уже знакомых и обжитых учениками советской школы.

Туалеты были вполне приличными, кабинки, правда, без дверей. Строго «по-казённому» пахло хозяйственным мылом, мочалом стоящих в углу швабр и рогожей просыхающих на краях вёдер половых тряпок. В торцах коридоров у окон постоянно струились питьевые фонтанчики.

Столовая располагалась в цокольном этаже со сводчатыми потолками, пол – из мелких кафельных плиток, местами утраченных, заменённых типовыми бежевыми, другого размера. В воздухе всегда витал аромат ванили и корицы выпекаемых булочек.

Огромный актовый зал со сценой при необходимости вмещал всех пионеров школы. Там устраивались праздничные спектакли, представления и концерты, торжественные линейки и выпускные вечера. Приглашались профессиональные актёры и даже однажды гипнолог-гипнотизёр профессор Павел Буль с сеансом пусть и научной, но почти «магии». Желающих из зала он гипнотизировал на сцене, затем, к всеобщему восторгу, возвращал в сознание. В другой раз актёр-чтец, декламируя со сцены стихи Андрея Вознесенского, старался при этом подражать авторскому исполнению – нараспев интонируя, выстреливал рублеными фразами, ритмически вскидывал руку с зажатой книжечкой стихов и даже слегка нарочито «по-авторски» заикался. Пригласила его Людмила Викторовна Старцева – наш педагог-словесник. И хотя в памяти от этого предмета сохранился, пожалуй, только «четвёртый сон Веры Павловны», суть оказалась в другом – в её деликатных стараниях на уроках «литературными средствами» помочь нам стать приличными людьми, и – о чудо! – ей это, похоже, удалось.

Ученические раздевалки школы были простыми, с прибитыми в рядок к вешалкам силуминовыми крючками. Их мы иногда отдирали, стачивали напильником, такие опилки были нужны для изготовления самодельных бенгальских огней. Из карманов пальто кто-то периодически потаскивал завалившуюся мелочь. Часто путали зимние почти у всех одинаковые шапки. Один раз такая подмена неожиданно закончилась давно забытым неизвестным нам педикулёзом. С ним, к счастью, быстро справилась одна из бабушек, поработавшая в 20-е годы с беспризорниками в детском доме и с тех пор знакомая с этой напастью не понаслышке.

Каким было качество обучения в годы нашего школярства? Несмотря на усилия нескольких ещё волевых, преданных делу и почему-то чаще одиноких педагогов (особенно по математике – Клавдии Петровны Захаровой), вцелом оно уже было не выше среднего. Многим школярам пришлось по одному и группами дополнительно заниматься с репетиторами по русскому языку, математике, химии, английскому. Причём в школе никто проблем с отставанием не подмечал, беспокоились только неравнодушные близкие. Может, поэтому после восьмого класса некоторые лучшие ученики уходили в специализированные школы: английские, математические. Этим нашей и другим средним школам города был нанесён серьёзный урон, ведь в классах обычно на лидеров равнялись и за ними тянулись. Да и ничто не мешало способным набираться ума у нас в школе. Вспоминаю, например, Леона Тахтаджана, года на два нас постарше, одного из самых талантливых математиков из выпускников нашей школы. Он после десятого класса поступил на мехмат ЛГУ, там его, ещё студента, пригласил на свой семинар академик Людвиг Фадеев. А уже через год однокурсники, тоже математики, не смогли понять суть их исследований, столь недостижимой была степень абстракции тех логических построений.

В наши школьные годы учительский коллектив школы вместе с директором и завучем в основном состоял из критично-великовозрастных педагогов. Они неплохо слаженно проработали вместе много лет, теперь же ощущались их усталость и нежелание что-либо менять, а лучшие достижения и креативность, памятные старшим братьям и сёстрам, остались в прошлом. Шёл процесс последней фазы «выгорания» светила, яркой когда-то звезды – нашей альма-матер. Трудились, сколько ещё было можно, обретя, наконец, самую приличную в своей жизни зарплату и оттягивая момент расставания с уже непосильно отяжелевшей педагогической ношей. Дальнейшая судьба школы руководителей не интересовала, бороться за неё никто из них не видел смысла и не стал. Видимо, это одна из причин закрытия нашей незабвенной школы в 1972 году, почти через 60 лет после символически-похожей гибели «Титаника» (капитан которого на этом борту совершал тоже свое предпенсионное плавание), затем перепрофилирования в ПТУ (нынче престижно именуемое «колледжем»). Сначала краснодеревцев, следом экономико-юридическое (что, конечно, для пера Салтыкова-Щедрина). Флигели проданы, соответственно, под консульство и мини-гостиницу, парк настежь распахнут для сквозного прохода. Все происшедшее сродни многоходовому рейдерскому захвату. И как это случилось – вопрос № 3.

Уверен, судьба школы могла не быть столь фатальной. Памятую блестящий опыт школьного директорства на нашей Петроградской Майи Борисовны Пильдес, народного учителя РФ. Придя из Дома пионеров в школьную педагогику и, возглавив рядовую районную восьмилетку № 56 на улице Пудожской нашей Петроградской, через полгода она добилась её статуса 10-летки, а через год вывела в победители конкурса «Школа России». Сегодня это уникальный лучший в городе учебно-развивающий комплекс на нескольких площадках. «Школа Успеха» – их девиз и планка процесса воспитания и обучения. Как говорится, «снимаю шляпу…» С грустью лишь пытаюсь сослагательно представить нашу альма-матер, попади она на излёте в подобные умелые, неравнодушные и заботливые руки. Хотя, наверное, главный секрет «успеха» современного школяра – это, родиться с семье газпромовца или вроде того…

Со времён сотворения мира яблоки были символом запретных знаний. Ныне знаний стало столько, что порой хочется просто информационной тишины. Не по этой ли причине стремимся мы в лес или на рыбалку к тихой речке? Да и «запретное» от нужного, полезного порой не отличишь. Лучше, наверное, попробовать всё, а там и определиться. Вот этому в идеале и должна учить школа – уметь «определяться», принимать решения и не прекращать развиваться, «научить» учиться до конца дней. Поэтому школу можно сравнить с яблоней, с неё мы могли ежегодно срывать эти румяные, иногда и с кислинкой, яблочки. Но яблоня требует ухода заботливого умелого садовника. И только радикальная обрезка старых засохших ветвей, и омолаживающие прививки позволяют сохранить сорт, не дать выродиться, превратиться в дичок – лёгкую добычу короедов и тли. И любой руководитель, не имеющий разрушающего корыстного умысла, обязан был этому следовать.

3.2. ВАФЕЛЬНАЯ ТРУБОЧКА ИЗ ШКОЛЬНОГО БУФЕТА

Можно спорить о том, кто чем больше любит: головой или желудком, и что важнее, но к большой перемене первокласснику зверски хотелось есть. Первые пару недель в начале школьной учёбы мы приносили с собой из дома завтраки: бутерброды с сыром или докторской, яблоки, сливы. Запивать было нечем, ели всухомятку прямо за партами, потом – уборка, мытьё рук. Отпивались позже из фонтанчика в коридоре. А что можно было дать тогда ребёнку с собой? Термос – большой, бьётся, нужен ещё и стакан; бутылки с водой тяжёлые, тогда только стеклянные полулитровые, магазинные все с газом, удобных и герметичных сменных пробок не было.

Но вскоре из нескольких неработающих матерей образовался родительский комитет, и они наладили организованное питание класса в школьной столовой. Каждый сдавал принесённые из дома деньги на 6-дневный абонемент для завтраков из расчёта 16 копеек в день. Для детей из малоимущих семей были общешкольные бесплатные талоны.

И вот мы первый раз организованно спустились на цокольный этаж школы, где находилась столовая. Столы были накрыты заранее назначенными дежурными. Что ели? Обычно салат (нашинкованная капуста с морковью, тёртая морковь со сметаной) или винегрет, мясная, наполовину из булки котлетка, кусочек жареной рыбы с картофельным пюре, макаронами или гречкой. Ну и, конечно, чай или компот из сухофруктов. Да, забыл, обязательно булочка, обычно с изюмом, обсыпанная сахарной пудрой. Неповторимо пахло хлебом той ленинградской выпечки, рецептура которого, уверен, передалась ещё дореволюционными технологами-хлебопёками. А может, весь секрет был в невской воде? Для желающих пообедать – пожалуйста, 26 копеек, и ты «кум королю».

Как-то раз в буфете столовой появились вафельные трубочки, наполненные с обеих концов взбитым белком. Они оказались божественны. Но через пару дней их почему-то не стало. И только случайно, уходя как-то из школы позже обычного, увидел разгружаемый у служебного входа в столовую легковой грузовой пикап с несколькими деревянными поддонами, заполненными этим лакомством. По-видимому, всю данную прелесть привозили так поздно, уже после нашего учебного дня, из райкомовской столовой, находящейся через дорогу, чтобы они не пропали после завершения там «высочайшей» трапезы. А вы помните вкус вафельной сахарной трубочки, запиваемой молоком из картонной пирамидки?! Потом, правда, дома было трудно объяснить: почему задержался, почему не ешь дома суп и на что потрачены полученные на другое деньги.

Не помню, чтобы в нашей столовой кто-то отравился, пожаловался, был чем-то недоволен. Замечательные женщины-повара, всегда в белом, работали бессменно годами. Да, чай был, наверное, с содой, но компот или кофе и какао с молоком «из ведра» – просто супер. А где тогда был вообще хороший чай? За счастье считали раз в пару месяцев случайно «нарваться» в булочной на индийский чай со слоном на пачке. И пили его дома только по праздникам, с приходом близких друзей.

В целом же вкусы и запахи школьной столовой – это веяние тепла родного дома, заботы старших и радости предвкушения большой «взрослой» жизни.

Много лет спустя, оказываясь по разным поводам в школах, я уже в вестибюле осязал эти едва уловимые ароматы, в душе разливалась памятная благодать ученического детства и признательность тем школьным поварам, даже буквально – нашим кормилицам.

3.3. ШКОЛЬНЫЙ (ЛИЦЕЙСКИЙ) ПАРК

«Нас мало – юных, окрыленных,

не задохнувшихся в пыли,

еще простых, еще влюбленных

в улыбку детскую земли.

Мы только шорох в старых парках,

мы только птицы, мы живем

в очарованьи пятен ярких,

в чередованьи звуковом.»

Вл. Набоков

У каждого парка своя судьба. Наш парк, вернее, та его часть, что осталась от Лицейского со стороны Каменноостровского (Кировского) проспекта, был неотъемлемой частью школьного комплекса.

Мы же называли его садом. Он представлял собой ограждённую ветшающим чугунным забором территорию со старыми деревьями, газонами и сетью аллей-дорожек из укатанной гранитной крошки. Дальние от школьного крыльца дорожки использовались мало и влажным летом прорастали сорной травой, а местами даже покрывались тёмно-зелёными мхами. Самая «парадная» прямая аллея пролегала вдоль проспекта и отделялась от него, кроме чугунной ограды, довольно плотным высоким декоративным кустарником, на котором к концу лета созревали ягоды от жёлтого до малинового цвета. Их почему-то называли «волчьими», это нас настораживало, и в рот их никто не брал. В парке высились старинные клёны, дубы, ясени, вязы, росли также и «сорные» непарковые – гигантские тополя и несколько берёз. Самым старым деревьям было тогда предположительно 50—80 лет. Цветников никогда не разбивали, газоны не косились. Одним словом – нерегулярный полузапущенный от советского небрежения городской парк. Ставки садовника в школе, естественно, не было, и вообще непонятно, на чьём балансе, школы или города, был тогда этот чудо-уголок природы.

Из памятных раритетов парка – малых архитектурных форм вспоминается старинная дорожка из пудожского плитняка, ведущая к парадному входу со стороны улицы Большой Монетной. Сегодня этих плит нет, может, они у кого-то на даче, а это место, естественно, закатано в асфальт. Одним словом – пришёл очередной, вероятно, небескорыстный «хам», лукаво рядящийся «крепким хозяйственником».

Чем для нас, школяров, был тогда этот просторный парк, полностью отгороженный от внешнего мира высоким забором? Думаю, пространством безусловной свободы и одновременно защищённости. Ведь как это важно для формирования горизонтов души подростка!

Годовой цикл парка начинался, естественно, с очередного первого сентября, начала учебного года. В этот чаще солнечный день с утра в парке у школы собирались дети: первоклашки, обычно с родителями, школьники постарше, вернувшиеся с летнего отдыха, и, конечно, наши учителя. Букеты цветов, тогда не голландские, а свои дачные: гладиолусы, астры, флоксы. «Бывалые» старшеклассники с важным оценивающим прищуром снисходительно поглядывают на малолеток.

Наконец первый звонок, и… школа оживала.

Почти весь сентябрь погода обычно позволяла выбегать на переменах в парк. Золотились листья клёнов, опадали изумрудные лаковые жёлуди, ими почему-то хотелось наполнить карманы. Зачем? Может, какая-то сакральная форма и красота семени, зерна, первоисточника жизни, манила нас своей пока непонятной скрытой силой?

Чтобы прийти в школу с улицы Рентгена, надо было обойти всю ограду парка по тротуару проспекта. Кто-то из мальчишек сообразил перелезать через забор Радиевого института, экономия времени 7—10 минут. Вскоре нас заметили институтские и установили дополнительное ограждение.

Постепенно с холодами в листве появлялся багрянец, частили дожди, и мы наблюдали за парком уже из школьных окон. В конце ноября мог выпасть и первый снежок, убирать его было некому, и прогулки по парку прекращались.

Всю зиму парк стоял в снегу, и лишь к весне, в конце февраля, по его периметру прокладывалась лыжня для зимних уроков физкультуры. В дни оттепели играли в снежки, катали снеговиков, особенно «продлёнщики» на прогулках.

В марте снег таял, разливалось озеро, и это половодье привлекало особо отчаянных ребят, которые, приспособив какие-то деревянные щиты, в резиновых сапогах по очереди затевали навигацию на этих «плотах».

В начале апреля в свои гнезда по-свойски возвращались грачи, и под их грай вспоминалась картинка Саврасова из «Родной речи» – «Грачи прилетели».

С наступлением мая распускались листья, пробивалась первая трава, от тепла солнечных лучей подсыхали парковые дорожки, и уже по одной из них можно было сдавать зачёт по бегу на 60 метров. Девочки доставали на переменах скакалки, парни играли в «ножички», «слона», «козла», «отмернОго» – кто помнит сейчас эти уличные игры? У памятника Ленина 19 мая проходил приём в пионеры. К этим числам уже чувствовалось завершение учебного года, приближение летних каникул.

И мы беззаботно разлучались с нашим парком до сентября, не сомневаясь, что он дождётся нас, и так будет всегда! В своих уже взрослых снах мне виделось как:

«…к старости стихнув, фотографом стану,

и в парке, раскинув треногу и зонт,

душой осветленной жалеть не устану

закаты, летящие за горизонт.

Любить не устану ту зыбкую вещность

теней, мимолетностей, полутонов,

что раньше не видел, надеясь на вечность,

что, в общем, и видеть-то был не готов…

А к вечеру по отдаленной аллее,

на плечи закинув треногу и зонт,

неспешно уйти, ни о чем не жалея,

навстречу закату за свой горизонт.»

Евг. Курдаков

…Однако, спустя годы, после упразднения школы и перепрофилирования комплекса зданий, парк открыли для сквозного прохода, он и стал проходным, перестал быть приватным внутришкольным. На скамьях появились любители выпить и закусить, запестрели под ногами окурки, сквернословие разрушающим диссонансом потеснило птичий щебет. Но главное – с исчезновением детских школьных голосов, мелькания белых воротничков, передничков и бантов, ушла какая-то незримая благодать.

Увы, наш школьный парк, как можно с грустью констатировать ныне, испустил свой лицейский дух. Прощай, дорогой друг, мы любили тебя, спасибо, что был с нами.

3.4. ГОЛУБАЯ ПАРТА ЛИЦЕИСТА САЛТЫКОВА-ЩЕДРИНА

Завершилось ещё одно лето, можно сказать, совершили очередной круг жизни наших постаревших школяров, ведь когда-то, в допетровское время, новый год на Руси и начинался первого сентября. До сих пор незабываемы ощущения, чувства подростка, обнаруживающего ещё в разгар лета, в начале августа признаки мягко подступающей осени. Чувства сожаления, лёгкой тревоги и грусти от неспешного, но неумолимо тающего лета, сжимающегося пространства безграничной свободы, радостного творчества и просыпающейся ученической мобилизации школяра. В эти дни листва ещё оставалась по-прежнему свежей, дни тёплыми и солнечными, но вдруг заметишь на тропинках облетающие семена берёз, похожие на крошечных картонных птиц. Краем глаза отметишь смену цветения палисадов: включались гирлянды пронзительно-синих сапожков аконита, распускалось разноцветье традиционных «бездушных» георгин, повсюду вспыхивали неприхотливые «золотые шары». Все эти цветы не имели запаха, привлекающего пчёл и шмелей, сезон медосбора завершался. А воздух этого времени года наполнялся лишь грустным и томительным ароматом флоксов.

Сколько новых дачных друзей и их порой непростых судеб стали нам близки тогда и помнились долгие годы. Расскажу о двух Мишках.

Родители первого снимали комнату на соседней даче в Зеленогорске. Отец работал и приезжал сюда только по выходным. Парнишка был необщительным, нелюдимым, не участвовал в общих играх, но мы нашли общие интересы, и он помалу оттаял. Уже спустя годы узнал, что его мать – тихая, с мягким вкрадчивым голосом, оказалась домашним деспотом. Годами она методично изводила своих мужчин упрёками, едкими замечаниями, унижениями, взрастила в них комплекс вины. Так, дома, проходя по ковру, расстеленному на полу гостиной, им надлежало «петлять», дабы не натаптывать тропинку в ворсе. За непослушание – выволочка. Это надломило психику ребёнка. Мишкин отец первым нашёл для себя выход из этого тупика. Будучи электротехником, кандидатом наук, он ушёл из своего НИИ и устроился простым электриком в систему рыбоколхозов северо-запада. Теперь в любой момент дня или ночи он мог без лишних объяснений, прихватив дорожный чемоданчик, отбыть в далёкую командировку (или будто) на несколько дней. Ну а Мишка оставался один, принимая весь огонь на себя, и еле дотянул до армии, которая, правда, оставила дополнительные шрамы. Отец же втайне от супруги приобрёл в рыбацком посёлке Моторное за Приозёрском избу на берегу Ладоги. Там и скрывался при необходимости. Мишку спасала только живопись. Он неплохо писал маслом, изредка навещал тут отца, и в этом суровом, но прекрасном северном краю его полотна со светящимися медью стволами сосен на гранитных скалах ладожских берегов, казалось, не уступали работам самого Сезанна. Я любил там у них бывать и без пары увесистых сигов, обёрнутых в крапивные листья, в город не возвращался.

Второй Мишаня тоже приятель школьной поры, но уже по летнему отдыху на даче под Сосново. Тоже единственный сын у родителей. Его отец был известным в Ленинграде мастером-часовщиком, прилично зарабатывал, ведь часы тогда носили все, а они нередко ломались. Их дача была комфортной, с диковинным тогда открытым бассейном. Мы гоняли на велосипедах, а Мишаня уже тарахтел на мопеде, это было тогда круто. Он любил технику, часто его разбирал, смазывал. Руки всегда были испачканы солидолом, ногти коротко обкусаны (тоже, видимо, были проблемы в семье). Однажды отец сделал ему «мужской» подарок – купил старый «горбатый» запорожец. Лето паренька наполнилось созидательным смыслом – автохлопотами. Через пару недель «убитый» движок заработал, и он с нами на этом «потомке» фиат-500 без номеров объездил по упругим лесным дорогам, присыпанным подстилкой хвойных иголок, все окрестные озёра и озёрки, речушки и грибные места под Сосново.

Каждое каникулярное лето пополняло наш словесный тезаурус. Помню – школьный друг привёз однажды с Рощинской дачи неизвестное ранее словечко «бредень». Оказалось – особая сеть для ловли рыбы на мелководье (видимо, от слова «брести»). От Мишани познали «шкворень», «торсион» и прочие автотермины. Одобряя, что-либо говорили : «самото», «парадиз» или «икебана», ну, а всякую дрянь называли «скотобазой» или вроде того.

Уже спустя годы, в 90-е, узнал, что Мишаня женился. Его избранница оказалась «штучкой»: била мужа металлическим будильником по голове, попрекала безденежьем, устраивала истерики от невозможности с ним «красивой жизни», исчезала на недели, но вновь возвращалась. Он решил рискнуть быстро заработать: собрал в долг сумму денег и заказал вагон с холодильниками для продажи. Вагон пришёл, но не с техникой, а набитый медицинскими халатами, да ещё и неликвидными, почти детских размеров. Поняв последствия, вся семья, ночуя какое-то время у друзей, спешно бежала в Америку. Там через год Мишкина жена разбилась в автокатастрофе, а нынче не стало и родителей. Остался один.

Вспоминаю приятеля в связи с моим школьным приключением той поры. К его описанию и приступаю.

Кроме восстановления старого автомобиля мы слушали на даче вечерние программы «Голоса Америки», конечно, музыкальные. Помните: «Кисс», «Пинк Флойд», гитариста Джими Хендрикса. Эта музыка притягивала, заводила, хотелось подражать, и мы однажды озаботились изготовлением собственных электрогитар. Гриф и струны от старых сломанных акустических гитар, звукосниматели сделали сами по статье из журнала «Моделист-Конструктор». Деки выпилили из сухой доски, отшлифовали. А для покраски я нашёл начатую банку польской голубой эмали, оставшуюся после окрашивания дачи. Поэтому у нас и получились «голубые гитары». Моя потом долго висела над диваном в городе, а баночка с остатками краски оказалась до поры припрятанной под городской чугунной ванной.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.