Петроградская ойкумена школяров 60-х. Письма самим себе

Начальник училища с семьёй жил в нашем доме. Казался высокомерным, надутым, будто всегда чем-то недовольным. С нами не здоровался, похоже, был обижен, ведь отправили в отставку вскоре после присвоения генеральского звания. Может, что не дали вволю находиться в штанах с лампасами? Надевал их только на празднования 1 Мая и 7 Ноября. Раздобревший живот перетягивал ярко-жёлтым с золотой нитью парадным поясом, сбоку пристегивал кортик. Мы дерзко передразнивая и «прикалываясь», тоже цепляли на пояс игрушечные алюминиевые в пластмассовых ножнах кортики. Так и встречали его в нашем дворе. Как-то обратил внимание, что из окон генеральских квартир, а в нашем доме их было три, ни разу не слышал звуков живой музыки, клавиш пианино, струн гитары, скрипки. А как было раньше? Навскидку:

С. Рахманинов: отец и дед по матери (генерал Бутаков) – военные;

М. Глинка: отец – отставной капитан;

А. Бородин рос в доме отчима, военного врача;

М. Мусоргский по семейной традиции с малых лет учился в школе гвардейских прапорщиков, затем кавалерийских юнкеров;

Н. Римский-Корсаков – из семьи потомственных морских офицеров, да и сам офицер, старший брат – будущий контр-адмирал.

Все они с рождения слышали живую, исполняемую близкими музыку ещё дома.

Среди наших школяров музыкой занимались немногие. Кто-то – в музыкальной школе на Большом проспекте, приятель – в ДПШ, а кто-то и в нашей музыкальной школе на Кировском, в помещении особняка С. Витте. Этого ярого оппонента П. Столыпина ещё до революции называли «Полусахалинским», ведь именно он возглавлял делегацию России и подписал акт позорной капитуляции с передачей Японии половины Сахалина и Курильских островов. Тогда эскадра России в Японском море была разгромлена, сдан Порт-Артур. Наша «Аврора» геройски участвовала в тех событиях, чудом вырвалась из окружения и на остатках угля, с изрешечённым корпусом, нашла временное спасительное пристанище на американских Гавайях.

В 90-е в одну из этих музыкальных школ напросился сын нашего школяра Андрюша Терёхин. Жили-то неподалёку. В их комнате большой коммуналки инструмента не было вовсе. Стервозные соседи, да и годы отчаянного безденежья. Мальчишка на склеенной из нескольких листов бумаги ленте расчертил клавиатуру и занимался беззвучно, лишь тактильно имитируя требуемые движения пальцев. В школе этого не знали, но отмечали дарование. Правда, завистников хватало, да и характер паренька был непрост: после замечаний замыкался, а то и вовсе молча впадал в ступор. С ним ладила только учительница сольфеджио Елена Александровна, и он доверился ей, её тихому ласковому голосу, кустодиевскому несовременному облику с уложенной вокруг головы русой косой. С её помощью он оказался участником серьёзного международного конкурса и неожиданно для всех стал лауреатом, заняв второе место, первое было «забронировано» для отпрыска «уважаемого» товарища. Закончил консерваторию, аспирантуру. Где он нынче – не знает никто, может, концертирует за рубежом, преподаёт в Китае или «скромно» служит органистом в лютеранской кирхе одной из скандинавских стран. Вспоминал ли свою учительницу, что не дождалась ни писем, ни звонков?

Ну а мы, школярами, топали к своей цели дальше, мимо сказочного дома Лидваля, далее, перейдя Кировский, минуя памятник «Стерегущему», углублялись в Александровский парк (тогда Ленина). В тёплое время года с обратной стороны памятника по трубе подавалась вода, журча, она неспешно изливалась из открытого кингстона. Памятник поэтому казался живым. Теперь этого нет, объясняют порчей бронзы. Далее выходили на пляж Петропавловки. Тут с апреля можно было позагорать, а в конце мая даже окунуться в замазученные невские воды. Забирались и на открытые площадки верха бастионов крепости, конечно, задерживались у сигнальных пушек – нашего питерского полуденного метронома. Оказалось, что именно отсюда, а вовсе не с «Авроры», прозвучал тот легендарный октябрьский пушечный выстрел. Историю с «Авророй» выдумал некто Курков, бывший матрос, затем красный функционер, не переживший, правда, рокового самоистребления той номенклатуры. Зато эта байка позволила сохранить для нас крейсер, героя русско-японской войны 1905 года. Пусть так.

От равелинов, бывших тюремных застенков, веяло холодом, даже порой и жутью. Сколько узников сгинуло тут с времен княжны Таракановой – не перечесть. Ботик – лодка Петра – позволял немного «оттаять». Помню и экскурсию на Монетный двор во дворе крепости. Здесь чеканили металлические монеты, изготавливали ордена, медали и значки. Нам разрешили выбрать себе по одному значку в подарок. Наудачу попался красивый, с элементами перегородчатой эмали на латунной основе, значок «Зенита». Храню до сих пор. На колокольне собора били куранты часов, неумолимо бесстрастно отмеряющие поток времени, что заметает следы кровавых расправ прошлых веков. Расправ именно тут, и над замешкавшимися в октябре 17-го представителями элиты города, а значит, и страны: боевыми офицерами-фронтовиками, купечеством, чиновниками, студентами и даже случайными обывателями. И если верить холодящим душу опубликованным дневникам Зинаиды Гиппиус – чьи-то их тела вывозили тогда скормить хищникам городского зоопарка. Ведь неподалёку. Хорошее начало для строительства «общества-счастья», по-хозяйски!

Мы же, дети своего мирного советского послевоенного времени, с радостью ходили на праздничные демонстрации. Конечно, с разноцветными надувными шарами, флажками и блестящими раскидаями на эластичных резинках – небольшими набитыми опилками мячиками. Дома – скромное застолье в кругу семьи. Вечером непременно салют. Здесь, на пляже Петропавловки, для этого устанавливали батарею гаубиц. После залпа требовалась их перезарядка, 5—7 минут, и в эту паузу удавалось что-нибудь шепнуть своей спутнице.

В парк Ленина со старинным корпусом ЛИТО, теннисными кортами, а главное, ожерельем объектов культуры: театра, двух кинотеатров и планетария, мы добирались, иногда «стартуя» от пл. Льва Толстого и далее по Большому проспекту. Ведь и тут жили наши школяры. Сворачивали налево, бывало, по улице Подковырова, далее по Кронверкской мимо Сытного рынка. Здесь на углу Большого проспекта стоит невысокое, благородных форм и пропорций, дореволюционное здание с большими окнами-витринами. Ныне «Рив Гош», а тогда был женский универмаг «Татьяна». Может, кто вспомнит роман Э. Золя «Дамское счастье», в нем так назывался один из парижских универмагов в начале прошлого века. Почему-то мысленно этот наш универмаг я называл так же. Бывало, сворачивали по Введенской (Олега Кошевого). Выходили прямо к кинотеатру «Великан» на Кронверкский проспект. Тогда здесь открыли рыбный ресторан «Демьянова уха». Кто читал одноимённую басню Крылова, знает, что это выражение означает слишком навязчиво предлагаемую услугу или угощение, вызывающее в итоге отвращение. Но наш люд «басенными» смыслами не из школьной программы не «заморачивался». Кормили, правда, там вкусно, разве забудешь с корочкой запечённого с картофелем и луком судака в горшочке.

Самым дальним путём с радостью проходили по всему Большому, ведь тут были три кинотеатра, два магазина игрушек, спортивный, фототоваров, мебельный, три канцелярских, три книжных, три ателье, магазин грампластинок, четыре гастронома, булочных-кондитерских – не счесть.

В старшем классе, скопив какую-то сумму, стали изредка наведываться в бар плавучего ресторана «Парус», именуемый «поплавком». Сначала с компанией старших, затем с подружкой. Здесь было всегда накурено, но пахло настоящим кофе, шоколадом, апельсиновой цедрой и дорогим алкоголем. В полумраке ненавязчиво звучала хорошо подобранная музыка. Помню одного из посменно работающих барменов – Виктора. Он не курил, был похож на конторского служащего, разве что без нарукавников. А запомнился каким-то добрым, буквально отеческим отношением к нам, малолеткам, новичкам этого вертепа завсегдатаев. Как сладостно было затеряться за дальним столиком в этом беззаботном уголке взрослого мира! Наши колени касались. А мысли? Их тогда не было вовсе.

Оттуда сворачивали к Князь-Владимирскому собору, через сквер добредали до Большой Пушкарской. Ну а дальше до Кронверкского проспекта и вдоль ограды зоопарка, задержав дыхание от запаха стеснённого пространством зверинца, выходили к кинотеатрам и театру имени Ленинского комсомола. Там за служебной оградой во дворе театра находилось двухэтажное общежитие для сотрудников. Когда-то, в пору работы в театре Г.А. Товстоногова, в нём проживала и семья молодых актеров – Т. Доронина и О. Басилашвили.

Эти петроградские маршруты никогда не надоедали, и пройтись ими было всегда радостно даже без определённых целей. Что тут удивительного, ведь это и была наша малая родина, наша ойкумена.

Большинство школяров с годами разбрелись, разъехались по районам города, стране, а кто-то и в зарубежье. Но многие, знаю, любят при случае навестить родные пенаты, пройтись по этим улицам юности и детства. Ведь с годами то ушедшее время становится всё дороже и временами даже ближе.

2. ДЕТИНЕЦ

Звон трамвая голосист и гулок,

Парк расцвечен точками огней,

Снова я пришёл на переулок –

Переулок юности моей.

Над асфальтом наклонились вязы,

Тенью скрыв дорожку мостовой.

Помню, как к девчонке сероглазой

Торопился я под выходной.

Как, промокнув под дождём весёлым,

За цветущий прятались каштан,

Девочка из сорок третьей школы

И до слёз смущённый мальчуган…

Ген. Шпаликов

2.1. УЛИЦА РЕНТГЕНА

Эту небольшую улицу Петроградской, бывшую Лицейскую, а с 1923 года носящую имя немецкого физика Вильгельма Рентгена, мы ощущали своей с раннего детства, ещё в детсадовской группе на прогулках. Гуляя, наблюдали, как вроде неспешно строились кирпичные дома на её ранее пустых участках: на углу улицы Л. Толстого и за трамвайными путями на продолжении улицы Рентгена в сторону Б.Невки. Топая тут, мы уже чутко улавливали по запахам, звукам, архитектуре и функционалу строений своеобразие и отличия отдельных ландшафтных участков и зон такой камерной, тогда почти пустынной улицы большого города. Остатки имперской столичной роскоши: бывший дом воспитателей Лицея, доходный дом цветочного «короля» дореволюционного Петербурга – Эйлерса, особняк С. Чаева, здание бывшей больницы Общества гомеопатии – соседствуют с советскими строениями стиля сталинского неоклассицизма. Тут же располагались производственные корпуса и территория завода «Пирометр». За ними бывший доходный дом № 7, победнее. Было много зелёных зон, как парковых, где ныне сквер Фёдора Углова, так и естественных, запущенных. Заводскую территорию и один из корпусов Радиевого института разделяла зелёная зона (часть бывшего лицейского парка), отгороженная от улицы глухим деревянным забором с калиткой. Рядом находилась кнопка звонка. В глубине – одноэтажное деревянное строение и будка сторожевого пса. На улицу из-за забора свешивались ветви старых древовидных плакучих ив. На другой стороне улицы, между Рентгеновским институтом и школьной спортивной площадкой, где мы любили погонять мяч, было просто «деревенское» запустение: поляны с высокими травами и ковром ярких одуванчиков весной, а также несколько старых яблонь и всегда много бабочек и птиц. Иногда, при соответствующем ветре, тут даже были слышны звуки поездов и гудки паровоза, ведь за Невкой поблизости проходили железнодорожные пути Финляндского вокзала. Перед памятником Рентгену росли старые одеревеневшие кусты боярышника и персидской сирени. Пряное и горьковатое цветение боярышника к концу лета празднично одаривало кусты красноватыми лакированными плодами.

Обживать же нашу улицу по-настоящему мы стали, вступив во «взрослую», школьную пору. За улицей Л. Толстого, буквально до Гренадерских казарм, располагался огромный пустырь. На топографических картах подобные территории обозначают термином «изрыто». Ведь так и было, кругом овраги да воронки, кучи строительного мусора. До жилых домов далеко, поэтому бегали туда озорничать. Жгли костры, пекли в золе принесённую из дома картошку. Где-то на территории 1-го меда раздобыли ящики с пустыми медицинскими пузырьками и, соревнуясь в меткости, били их из рогаток и пневматики. Однажды кто-то постарше привёз с мест боёв на Карельском, скажем так, опасные изделия. Бросали их в костёр и наблюдали канонаду. И, как говорится, Бог миловал. Позже тут началась стройка корпусов клиник профессоров Углова и Колесова. Территорию обнесли забором, а чтобы снаружи было интереснее, чем внутри, по линии забора установили пивной ларёк. Нас привлекала возможность, постояв в небольшой очереди, побыть в обществе «предвкушающих» взрослых, почувствовать энергетику этого пусть и специфического, но мужского «братства». Здесь мы впервые в холодный период попробовали и пиво с подогревом. Его наливали по просьбе, напиток действовал мягко и быстро. И это удовольствие стоило тогда 11 копеек за маленькую кружку, большую выпить ещё не могли.

В новом доме на углу с улицей Л. Толстого, постройки 1957—1959-х годов, жил с родителями наш одноклассник. Этот красивый пятиэтажный дом позднесталинской архитектуры почему-то не имел лифтов и тоже оказался коммунальным. В трехкомнатной квартире жили три семьи. В коридоре на стене висел график уборки общих мест. Перед первым школьным Новым годом в конце второй четверти меня отпустили одного вечером к другу, чтобы вместе изготовить ёлочное украшение – «китайский» фонарик из цветной бумаги. Обратно шёл в валенках по нашей заснеженной пустынной улице, в руках пакет из старой газеты с рукотворным фонариком. Тогда и в это позднее время на улице было безопасно. Шёл мимо заводского корпуса, работа кипела – видимо, вторая смена. Зарешеченные окна на первом этаже были приоткрыты, между рам стояли стеклянные полулитровые бутылки молока, женщины в рабочих халатах и косынках, весело переговариваясь, выставляли на поддон готовые изделия. Мягко «отфыркивались» прессы, пахло горячей пластмассой. На это техногенное вторжение в ландшафт нашей тихой улицы мы тогда не сердились. У многих близкие работали на заводах «Вибратор», «Пирометр», «Полиграфмаш», содержали семьи, укрепляли страну.

В соседнем бывшем доходном доме с элементами «былого благородства» на фасаде жили несколько ребят из нашей школы. Одноклассник с родителями и старшей сестрой занимали комнату, тоже коммуналки, на первом этаже с окнами на улицу Рентгена и школу на противоположной стороне. В этой школе в ту пору организовывали избирательный участок для нашего микрорайона. На выборы старшие всегда брали нас с собой, и там обязательно покупалась какая-нибудь недорогая детская книжка, например, «Сказка о золотом петушке» Пушкина или с рассказами о животных и иллюстрациями Чарушина, который, как оказалось, тоже одно время жил в этом доме. Отец школяра работал поваром в кулинарии на Большом проспекте. Она размещалась в полуподвале, по диагонали напротив кинотеатра «Молния». Помните такой продукт, как отварная курица? А куда девался бульон? Правильно, приятель с двухлитровым алюминиевым бидончиком, иногда по просьбе родителей, приходил туда «заправиться» – не пропадать же добру!

К сожалению, было на нашей улице и одно неприятное место, «серая зона». Нежилое здание, которое мы старались обходить по противоположной стороне улицы. Тогда там располагался виварий с подопытными собаками. Они сутками безнадёжно скулили и заходились в хриплом лае. Это место представлялось нам прибежищем тёмных сил, будто пыточный застенок.

Наша улица в те годы не имела сквозного проезда транспорта, да и машин было мало. Поэтому многие прямо на улице обучались езде на велосипедах, роликах, а кто-то позже и на мотоциклах. Из общественных заведений была сберкасса в доме № 6 да небольшой гастроном на углу улицы Л. Толстого. Он запомнился тем, что в самые проблемные 90-е годы в нём иногда можно было купить хорошей ветчины. И тогда это казалось просто чудом.

Рассказывая о своей Лицейской, было бы логично поддержать планку пафоса, как «счастья проживания» на родной улице… Однако её название именем Рентгена оказалось, к сожалению, не случайным и таило опасные неприятности. Во дворе дома № 2 в 70-е годы внезапно возникло глухое ограждение, закипели какие-то земляные работы. Рабочие пояснили, что проводилась выемка радиоактивных материалов и дезактивация грунта. Сюда, тогда на послевоенном пустыре, незадачливые сотрудники РИАНа предположительно закапывали и выливали отходы проводимых экспериментов. А почти 20 лет здесь жили люди, играли дети. Вспомнилась и бетонная плита, возможно, могильника отходов на территории института Рентгена. Мальчишками мы беспрепятственно лазали через их забор и в мусорных баках отыскивали пластины свинцовой защиты для использования в своих рыболовных снастях. Экраны же тогдашних домашних телевизоров чутко реагировали внезапной мелкой рябью на включение циклотрона – гордости института той поры. Одним словом, прожили долгие годы на нашей Лицейской, почти как «сталкеры» у Стругацких. И то, что многие до сих пор вроде как в здравии, уже немало.

Пару слов о названии улицы и памятнике Рентгену. Современное название присвоено в 23-м году, в том числе и «в связи с расположением в доме № 1 Радиевого института (РИАН)». А ведь радием и радионуклидами тогда занимались прежде всего супруги Кюри. Но оказались французами, а Резерфорд, «как назло», англичанином. Зачем тогда «категорически» понадобился немец? Похоже, это был политический реверанс, один из сюжетов той политики, что оказалась недальновидной и катастрофически ошибочной. Конечно, сам Рентген не виноват, и его бронзовая голова «сумрачного гения» бесстрастно взирает на нас и сегодня. В одноименном рассказе о нашей улице, написанном в блокадном городе в 1942 году поэтессой Верой Инбер, как оказалось, племянницей Льва Троцкого, Вильгельм Конрад вообще «наш» парень. И даже пустивший символическую слезу из тающего на его бронзовой голове мартовского снега по убитым тут вражеским снарядом нескольким блокадным мальчишкам. Они собирали неподалёку щепки для обогрева жилищ. Но понятно, что написать иначе тогда было невозможно.

Нашлось у Веры Михайловны и неплохое стихотворение, которое напомнило одну памятную лирическую тему нашей улицы из жизни моего школьного товарища и соседа по дому. Вот оно:

Уехал друг. Ещё в окне закат,

Что нам пылал, не потускнел нимало,

А в воздухе пустом уже звенят

Воспоминаний медленные жала.

Уехавшего комната полна

Его движеньями и тишиною,

И кажется, когда взойдёт луна,

Она найдёт его со мною.

Мысленно адресую эти строки избраннице друга тех школьных лет. В позднесталинском доме № 11, стоящем в углублении, рядом со стоматологической поликлиникой, жили две симпатичные девчонки из нашей школы. В одну из них товарищ был, похоже, не на шутку влюблён. Эти юношеские годы их дружбы, трогательного взаимного кружения и сближения я наблюдал со стороны. Помню его счастливые сборы на встречу с ней, на другой конец нашей улицы, сквозь волшебное благоухание в мае куртины персидской сирени за оградой института Рентгена. Древние кельты, знатоки растительного мира, считали, что аромат сирени переносит нас в неземной мир, обитаемый богами. Помните романс Рахманинова «Сирень»:

…в жизни счастье одно

мне найти суждено,

и то счастье в сирени живет…

Они были моложе на пару лет, и что произошло уже без нас, выпорхнувших из школы во взрослую жизнь, я не узнал. Вероятно, их пути по какой-то причине драматично, а может, и легкомысленно разошлись. Разумеется, со временем образовалась новая жизнь, «как у всех». Но друг, похоже, тихо безутешно затосковал, и зеленый змий, частый соучастник подобных невидимых драм, долго не церемонясь, поставил точку в этом жизненном тупике.

Что нужно человеку в жизни, что составляет его счастье и что это за субстанция? Это, наверное, состояние, как опять у Рахманинова в другом романсе:

…здесь нет людей… (конечно, чужих)

здесь тишина…

здесь только Бог и я …

Вот и не гневите Бога – «с любимыми не расставайтесь».

«…Ведь не весна навеки исчезает,

а сам навек уходишь от весны…»

Евг. Курдаков

Тем более если всё это случается на своей родной и дорогой улице детства.

2.2. ОБИТЕЛЬ

Этот дом на углу Кировского проспекта и улицы Рентгена был одним из основных «поставщиков» школяров-александровцев. Только в одном нашем классе их было семь. А ещё кто-то постарше или младше на год-два. У многих старшие братья и сёстры давно отучились в нашей школе, оставив о себе память в виде золотой строчки на мраморной доске выпускников-медалистов. Дом построен в 52-м, 80 квартир, но семей было больше, ведь часть квартир – коммуналки. Дом преподавателей вузов города, «профессорский». Вспоминаю литературный опыт описания истории городских домов и их обитателей: «Дом на набережной» Ю. Трифонова, «Дома, события, люди» архивиста Л. Секретарь, «Потерянный дом, или Разговоры с милордом» А. Житинского. Милорд – это Лоуренс Стерн, английский писатель начала 18 века, основоположник европейского романа как жанра. В той книге он вымышленный собеседник автора, удивлённо наблюдающий наш город 70-х и задающий каверзные вопросы. Мне же придётся задавать такие вопросы и отвечать на них самому.

В каком-то смысле наш дом тоже стоит на набережной, только реки времени – детства и молодости школяров. По счастью, он из-за своего «юного» возраста не стал свидетелем «Петроградского погрома» 1917 года, из которого чудом вырвалась одна из моих бабушек со старшей сестрой – а «всего-то» дочери мастера с мебельной фабрики Мельцеров, не узнал ужаса репрессий 30-х, не впитал в свои стены муки умирающих блокадников. Его не задело даже одно из последних – кровавое «Ленинградское дело». Аура дома была девственно чиста, да и в обществе подул свежий ветер надежд. Мы, подростки, это ощущали по поведению взрослых, по их теплеющей открытости, доброжелательности, приветливости. Они, похоже, сами радовались как дети этой нежданной возможности наконец вздохнуть и полностью посвятить себя любимой работе, не опасаясь за себя и близких. Нам, детям и подросткам, они великодушно прощали все шалости, заботливо присматривая, и не только за своим чадом.

Наш дом был построен для уважаемых специалистов того времени и обеспечивал жильцов максимальным комфортом для работы и отдыха. Имелись встроенные просторные гаражи для личного транспорта, тогда это немногочисленные «Победы» и затем «Волги» ГАЗ-21. На каждой кухне мусоропровод. Двор с двумя зонами озеленения, садовыми скамьями и детской песочницей. Эти зоны ограждались подстриженными кустами молодой акации, на газонах были высажены липы, по периметру – цветники. Двор большой, светлый, замыкался крыльями дома, высокой трансформаторной будкой и стильным забором с калиткой в сквер. На ночь калитка и ворота запирались, их по звонку открывал дежурный дворник.

Эксплуатацией дома руководил комендант, он же позднее – домоуправ, Александр Филиппович. Инвалид без руки, АФ с семьёй жил в одной из квартир. О доме он знал всё, проблемы решались на «дальних подступах». В его штате были три дворника, два кочегара, сантехник, два лифтёра и уборщица. Остальные помощники приглашались при необходимости. Автономная кочегарка-котельная находилась в полуподвале дома со стороны сквера. Топили углём, его привозили мощные «татры» на специально выгороженную часть двора. Годами лежал и «стратегический» запас – штабель обычных дров, место мальчишеских баталий. Проживание в этом доме во многом было похоже на декларируемый тогда «коммунизм». Двор и лестницы к восьми утра всегда были убраны, летом асфальт полит из шланга, газон ухожен. Лифтёры круглосуточно посменно дежурили и оперативно вызволяли застрявших. Весной красились крыша и ворота гаражей. Двери парадных, деревянные стенки лифтов и поручни перил покрывались свежим лаком. Зимой снег с крыши убирали умело – сразу после снегопада деревянными лопатами, не допуская его слеживания и превращения в лёд, ломами поэтому не пользовались и кровлю не портили. Водопроводчик дома – старый эстонец с бритой головой – тоже жил в нашем доме. Он приходил по первой просьбе, причём хоть и в старом, но пиджаке и при галстуке. Всегда имел сменную обувь, инструменты в потёртом кожаном портфеле. И работал он как настоящий профессор. После образования ЖЭКов (оптимизация тех лет) дом сразу почувствовал непрофессионализм и заброшенность безразличия, впрочем, наверное, как другие дома.

А из Эстонии тогда раз в месяц во двор заезжал крестьянский потрёпанный грузовик. В нём очень бедно одетые с натруженными руками женщины привозили для продажи молочные продукты, овощи, мёд и вязаные шерстяные вещи. Раз в пару дней во двор наведывалась и выездная торговля ближайших магазинов. Из молочного продавщица Фаня на тележке с грохочущими колёсиками-подшипниками привозила бутылки молока, сливок и кефира. Из соседней булочной подобным образом прибывали солёные батоны, хала, хлеб и булочки под заказ. Всё это было, естественно, с небольшой наценкой.