Мемуары ополченца «Посетитель»

– Рейс Луганск – Донецк Ростовской области отправляется в четырнадцать тридцать, с третьей платформы.

Триста шагов. До автобуса – всего триста шагов. Снова смотрю на часы. Они мертвы.

– Рейс Луганск – Ростов-на-Дону отправляется с пятой платформы.

Тоска и страх сдавливают. Тяжело дышать. В казарму входит Корчак. У него сметанно-белое лицо, покрытое потом.

– Вот так, Миша… Вот так… – шепчет он одними губами.

«Холодные», – думаю я про крупные капли на его лбу и на крыльях перебитого носа. Неожиданно для себя начинаю говорить:

– Костя, ты чего так испугался? На тебя ребята смотрят, ты же наш командир. Нельзя так. Зассут они нас штурмовать. Не полезут. Не бойся.

Пока произношу слова, чувствую, как кровь приливает к лицу. Корчак доверчиво смотрит мне в глаза. Его щёки розовеют. Самообладание возвращается ко мне. Чугунная тяжесть уходит. Испытываю прилив злобы, хочется поквитаться за унижение страхом. «Ну, давайте, пидоры! Давайте!»

Украинские колонны растворяются в никуда. Слухи улетучиваются. Никто не сбежал – первую прифронтовую панику мы пережили без потерь. Вечером в расположении особая атмосфера. Все особенно доброжелательны и предупредительны.

Всем взводом идём мыться. Сочувствующий ЛНР предприниматель предоставляет ополчению под гигиенические нужды сауну.

Заведение находится недалеко. Оно явно ориентировано на предоставление интим-услуг, так как состоит из нескольких небольших будуаров, уставленных топчанами. Собственно помывочных мест немного. Я моюсь в одной кабинке с «братьями во Христе» Виктором и Вовой. Пока намыливаемся, ведём теологический диспут.

Спор начинается с утверждений Владимира о том, что Бог не фраер и что он скостит Вове прежние косяки за его нынешнюю жертвенную стезю православного воина.

– Думаю, Бог судит людей не за сами поступки, а только за их мотивы. Не за то, что получилось, а за то, что хотел, чтобы получилось, – сомневаюсь я.

– А как же «По делам их судите»? Разве не так?! – удивлён Виктор.

– Для прокурора – так. Суд государственный судит за конкретное дело и его последствия. Мы же не об этом. Если дана человеку свобода воли, именно умысел, с которым эта свобода используется, и есть сущность человека – она и будет судиться. А поступок? Человек делает в основном то, что вынужден делать, да и поступок зачастую плох или хорош не сам по себе, а становится таковым из-за своих последствий. Зная о самых отдалённых последствиях наших дел, о последних итогах, Создатель судит не за дела, а за умыслы, за намерения, с которыми они делались. Я и сам до конца не понимаю того, что чувствую, а объяснить тем более не могу.

– Здравствуй, мочало, начинай сначала! – сердится Виктор. – Господу неважно, что ты делал и с какой целью. И не главное, хотел ты добра или зла, бери выше! Намного выше! Главное, чтобы ты сам понял, добро у тебя получилось или нет. Главное, чтобы раскаялся. Сам! Потому, что раскаяние спасает. Раскаяние – выше любого греха.

– Может… – соглашаюсь я.

– Бог, конечно, спаситель, но совершенно в другом роде. Не в таком, как вы тут рассуждаете, – присоединяется к разговору ополченец из пятого взвода, мускулистый мужчина средних лет. – Бог, – продолжает он, – это психосоматическая система, такая же важная для нормального функционирования организма, как лимфатическая или пищеварительная.

– Непонятно. Подробней можно? – даю я понять, что не против выслушать новичка.

– Тут всё проще. – с готовностью отзывается ополченец, натираясь губкой. – Ранний человек в какой-то момент осознаёт: он смертен, неизбежно смертен. Осознание неотвратимости смерти становится для него источником страдания, а возможно, и вступает в конфликт с базовыми инстинктами. Как наш пращур спасся от невроза? Весьма оригинально: его сознание выработало идею вечной, неумирающей части физического тела – идею души. Загробный мир и альфа-самец бессмертных душ, Бог лишь оформление ментальной конструкции бессмертия в образы, доступные человеку. Бог – это навык, приобретённый в ходе эволюции, с помощью которого человек адаптировался к условиям окружающей среды. Только в этом случае изменилась не сама среда, а уровень её осознания. Да, человек обманул себя, но этот обман позволил ему выжить. Таким образом, идея бессмертия, души, Бога – спасла наш вид.

– А почему человек понял, что он смертен? Вдруг взял и понял?! – я удивлён и заинтересован.

– Это понимание явилось побочным негативным эффектом увеличения объёма мозга, – на этих словах мой собеседник обтирается полотенцем.

По дороге из бани захожу в церковь при онкологической больнице.

Попадаю в неловкую ситуацию. Вечером к Корчаку приходит друг, из обрывков их беседы узнаю – гость только что из России.

– Ты тоже русский?! – соскакиваю я с верхних нар, чтобы расспросить гостя об обстановке на границе. Мой вопрос звучит громче, чем следовало, и в нём слышны восторженные интонации. Казарма стихает.

– Мы здесь все – русские, – говорит кто-то из полутьмы первого яруса.

Болотов объявляет мобилизацию: ВСУ ведут обстрел Лисичанска и совершают марш в район Станицы Луганской. Со второй половины дня в батальон валят добровольцы. Я стою в наряде по КПП и встречаю их. Народ приходит самый разный. Все встревожены. Оказалось, немногие правильно понимают значение слова «мобилизация» – большинство приходят без вещей, а некоторые и без документов. Двое молодых шахтёров взволнованно спрашивают:

– На Лисичанск когда? На Лисичанск – выступаем? Что с оружием? Мы из Лисичанска!

В Лисичанске отряды Мозгового уже ведут бой.

– Ребята, кто куда выступает, решит командир. Оружие будет. Оставайтесь: если каждый побежит только свою хату защищать – они нас передавят по одному, – пытаюсь я сохранить для «Зари» качественный призывной материал. Парни недолго советуются между собой и всё-таки уходят.

Колоритный культурист в кожаной косухе с аксельбантом из лисьего хвоста качает права:

– Так! Где командир? Как это – построиться? Где главный, спрашиваю? Что значит – предоставить документы?! Слышь ты! Я тя спрашиваю! Железо когда раздавать будете?! – Он возмущён – ему не выдают автомата:

– Ну, тогда воюйте сами.

Пьяных заворачиваем, но их единицы. Группе изрядно поддатых молодчиков не открываем калитку. Некоторое время они бузят у ворот. Их заводила орёт через забор:

– Вы трезвыми воевать собрались? Ебанутые?!

Новобранцы, сбившись в стайки по пятнадцать-двадцать человек, мокнут под грибным дождём на скамейках спортивного городка, курят, знакомятся между собой. Вглядываюсь в них: что может противопоставить этот разношёрстный люд профессиональным силовым структурам? Кажется – дай автоматную очередь, и бросятся они врассыпную через забор, треща китайским «адидасом» и теряя остроносые туфли. Но их бессилие обманчиво. Безумен тот, кто не убоится этого низового, махновского пала – стихийного, анархического русского огня. Они – враг страшный, стойкий в холоде и голоде, в изнурительном труде, способный на самопожертвование, хитрый и жестокий.

Из откликнувшихся на призыв четырёхсот человек на казарменное положение остаются около ста пятидесяти. После такого резкого пополнения у «старых» ополченцев приподнятое настроение.

– Нас много! Ты видал, какая толпа! – звучит отовсюду.

В течение следующих трёх дней в батальон приходит ещё сотня бойцов. Результаты мобилизации, учитывая её добровольный характер, неплохие. В курилке высказывается мнение, что полумиллионный город, чей мобилизационный ресурс десятки тысяч, должен был дать намного больше двухсот пятидесяти человек. Спорю, приводя примеры из истории гражданских войн и войн за независимость: нигде, за редким исключением, численность добровольных участников вооружённого сопротивления не превышала одного-двух процентов от населения регионов, охваченных такими событиями. Для уныния нет причин, наоборот: количество уже пришедших добровольцев свидетельствует о высокой самоорганизации жителей Луганской области и их готовности к борьбе за независимость. Не должно смущать и то, что не все десятки тысяч «положенных» по исторической статистике повстанцев откликнулись сразу: это процесс, растянутый во времени. Сейчас самое главное – показать сомневающимся и колеблющимся: есть организованная сила, в которую они могут влиться.

На Украине в армии служат по территориальному принципу: где живёшь, там и служишь. Исключение составляют Луганская и Донецкая области. Киев всегда воспринимал Донбасс как враждебный анклав и делал практические шаги по ослаблению его сепаратистского потенциала: здесь давно расформированы все крупные воинские соединения, а призывники с Юго-Востока служат разрозненно и не дома. Именно поэтому армейских частей, перешедших на сторону республик, пока нет. Тут в дальновидности украинским властям не откажешь.

– Гена? Где советские отставники, офицеры, что ещё при Союзе служили? Пусть им сейчас по полтиннику, ну по пятьдесят пять, в батальоне гражданских такого возраста полно, а офицеров – единицы! – спрашиваю я командира взвода во время обеда.

– Звонил своим, звал. Начинают дебильные вопросы задавать: мол, как с оружием? Кто командует? На какую должность возьмут? Кто семью содержать будет, если ранят или убьют? Я им: «С оружием – никак, что добудем, то и наше. Должность? Как себя покажешь, такая и должность будет», – отвечает Гена между ложками каши.

– А они?

– Они? «Подумаем… я своё отвоевал… армию создадите – на батальон приду…» – и так далее. Да чё ты хочешь от советского офицера восьмидесятых? Он две мечты мечтал: жильём обеспечиться и лишь бы не было войны.

Интересуюсь у командира наличием в батальоне противотанковых средств – ответ звучит неутешительно.

Я в наряде по столовой. На кухне немыслимая духота – работают одновременно несколько больших конфорок, уставленных алюминиевыми кастрюлями. Над мятыми бадьями колышется марево. В редкие минуты, когда удаётся выскочить из помещения, тридцатиградусная уличная жара ощущается божественной прохладой. Гуденье мух и усталые глаза пятилетнего мальчика, внука поварихи, слоняющегося по цеху, усиливают жару. «Повелитель мух», – крутится в голове при виде несчастного ребёнка. Помои и будущая еда сливаются в изнурительный, блевотного вида и запаха конвейер. Периодически подступают рвотные спазмы. К тошноте добавляется учащённое сердцебиение. «Рай в тени сабель – награда павшим на путях джихада. Интересно, я уже заслужил рай в тени картофелечисток?»

Повариха грозит начальнику столовой всё бросить и уйти домой – она вторые сутки на смене и едва держится на ногах. Кормилец батальона – двухметровый, с огромными лопухами ушей повар – настроен флегматично:

– Надо – иди.

В этом аду он держится до неправдоподобия уравновешенно. Его хроническое переутомление можно принять за спокойствие. Из переругиваний кухарки с шефом выясняется – на смену не вышла некая Таня и ужин под угрозой срыва. Женщина на повышенных тонах, с матом, мужчина спокойно и односложно обсуждают проблему: резко выросло число едоков, кухня катастрофически не справляется – в столовую немедленно требуется пополнение.

Персонал столовой трудится бесплатно, они добровольцы, как и все остальные.

В наряде я вместе с Лукьяненко и Виктором-«краснодеревщиком». К нам прикомандировывают двух мальчишек, только что вступивших в ополчение. Лукьяненко, несмотря на преклонный возраст, работает хорошо – он ловок и неутомим. На его пергаментной коже проступает лишь некрупный пот, да черты костистого лица становятся резче. Виктор быстро устаёт и постоянно отлучается под разными несерьёзными предлогами. Не сделанная им работа достаётся нам с Лукьяненко. Прикомандированные тоже работают по-разному: ладный, как с картинки, парубок, вслед за Виктором, периодически исчезает, а если что-то и делает, то слишком медленно. Я не выдерживаю и выговариваю лодырю:

– Ты на хуя сюда пришёл? Прятаться? Так иди домой, там прячься, здесь никого не держат. На войнушку пришёл – ту, которая в кино? Так вот это она и есть, только настоящая, и этот мешок картошки – твой окоп, а ты из него убегаешь!

На удивление, парень меня внимательно слушает и даже ненадолго включается в работу. Второй новобранец – несуразного телосложения, большеголовый, с узкими плечами и широким тазом – пашет за двоих. К концу дня он уже чуть ли не командует нами, обессилевшим старичьём. «Боевой пингвин», называю я его про себя.

Ближе к вечеру разгружаем машину с провиантом. Старшина батальона – маленький, непрерывно пьяный, беззубый человек в очках – хвастается повару добычей за сегодняшний день. Все продукты добровольно пожертвованы учреждениями и коммерческими организациями. По прикидкам шефа, привезённого хватит на день-полтора.

Старшина – второй человек, кого я вижу здесь пьяным: в «Заре» строжайший сухой закон. Своё приподнятое настроение старшина оправдывает необходимостью пить водку с многочисленными дарителями и спонсорами – якобы так он благодарит их за оказанную помощь. Вздорный очкарик даже бравирует этими возлияниями, как беззаветным служением на ответственном посту.

В разговорах ополченцев много геополитики: глобальные перспективы континентов, экономические блоки и коалиции, будущее валютных систем – всё обсуждается как самое злободневное и насущное. Люди понимают: здесь и сейчас, в этих курилках, пульсирует один из центров мировой истории. Все осознают себя участниками битвы добра и зла, битвы света – России против тьмы – США. Антиамериканизма много. Штаты считаются совратителями Украины с Русского Пути и истинными организаторами гражданской войны. Вожди Киева в глазах ополченцев – американские марионетки. Фамилии украинских властных персон в разговорах ополченцев сопровождаются должностями и званиями Третьего Рейха – гаулейтер, бургомистр, гауптман. Киевская власть – это временная оккупационная администрация, – таково общее мнение повстанцев.

В казарму заглядывает боец:

– Еврей, такой огромный, в синем бронежилете ходит, не у вас?

– Почему сразу еврей? Он вроде как казак из Краснодара.

Заходил минут пять назад, – отвечает кто-то из наших.

– Ну, пусть еврейский казак, мне без разницы. Он куда пошёл?

Дальше я не вникаю. Еврейский казак! Широко звучит!

Командир разведвзвода Александр Стефановский погибнет четвёртого августа, через два с половиной месяца. Сегодня, тёплой майской ночью, он сидит у ворот КПП, завёрнутый в простыню, и, склоняя большую кучерявую голову под ножницы и расчёску, беседует с цирюльником – начальником караула Тимуром. У Стефановского красивый рокочущий бас. Александр много и умно говорит о Революции, о её возможностях и перспективах, о грозящих ей опасностях. Цитирует Ленина. Теоретическим наследием вождя мирового пролетариата владеет свободно. Его оценки текущего момента кажутся мне точными и взвешенными:

– Главные лозунги восстания ещё не сформулированы и не провозглашены. Лозунг «Донбасс – это Россия» сейчас объединил разнородные и даже антагонистические силы.

Я вспоминаю коммуниста Корчака, так и не сдавшего свой партбилет, и набожного уголовника Вову, утверждающего, что Ленин сидит в аду по правую руку от Вельзевула.

– Для создания полноценной идеологии новых республик этого лозунга будет недостаточно. Это типично для периода свержения старого порядка, но победителем выйдет тот, кто подхватит лозунг масс и оседлает, через подчинение этому лозунгу, стихию народного насилия. Произойдёт это только после слома существующей власти.

Стефановский говорит самому себе, вслух продумывая важные для себя мысли. Мне очень хочется вступить в разговор, но нельзя. Во-первых, по службе: я сижу на «кукушке» у ворот КПП и должен наблюдать за улицей, во-вторых, не по рангу:

Стефановский – уже легенда, витязь, былинный богатырь. Это его война – это его звёздный час. Александр отходит от политической злобы дня, и они вспоминают минувшие войны. Тимур – Приднестровье, Александр – Чечню.

– Почему мы так пассивны? Почему не помогаем Славянску? Хотя бы диверсионной работой на коммуникациях? – не удерживаюсь я.

Стефановский отвечает после недолгой паузы.

– Вы сами не видите? Наши люди пока не подготовлены. Плохо вооружены. Про боевой опыт уже молчу. Послать их сейчас в бой – погубить. Тридцать активных штыков – всё, чем мы на данный момент располагаем.

Он наклоняет голову вперёд и немного набок, чтобы Тимуру было удобнее стричь затылок, и продолжает:

– Но и это не всё. Мы почти каждую ночь встречаемся с украинскими военными. Они не хотят воевать. Они говорят: «Сделайте нам, как в Крыму: отрежьте от снабжения, чтобы у нас была возможность уйти, не попав под трибунал». Мы не долбим их, чтобы они как можно дольше сохраняли такой вот… нейтралитет. Нам нужно время – подготовить, обучить личный состав. Польётся кровь, и военные изменят своё отношение. Сейчас по-настоящему воюет только национальная гвардия и батальоны правосеков. Но у этих – мало тяжёлого вооружения. А про коммуникации… Понимаете, какая штука – многие из местных, особенно на селе, до сих пор не верят в то, что Киев пришёл убивать. Поэтому наши активные действия могут быть восприняты ими, как военная провокация. У меня, например, не сложилось впечатления, что местные прямо-таки поголовно горят желанием рисковать своей шкурой ради нас. Но и это тоже – пока. Хохлы делают всё, чтобы тех, кто сочувствует нам, и, главное, – тех, кто готов взять в руки оружие, становилось больше. Части с запада ведут себя, как на вражеской территории, как оккупанты.

Тимур отрывается от головы Стефановского и, разведя в стороны руки, вооружённые парикмахерским инструментом, пристально смотрит на меня – интервью со звездой окончено.

Стефановский прав, движущие силы Революции разнородны, но хребет восстания, его генеральная сила – это национально-освободительная борьба русского народа Донбасса против украинских поработителей.

Почему поднялся Юго-Восток? Почему Украина не захотела с ним говорить? Почему сразу авиация и танки? Ищу ответы у ополченцев. Много беседую с одесситами, харьковчанами, добровольцами из Николаева. Ребята непредвзято и просто рассуждают о причинах кризиса: «Разные мы, они нас не любят, мы их – давно дело к драке шло». Берусь утверждать – грядущая война не столько гражданская, сколько межнациональная распря.

В течение последних десятилетий рождалась украинская политическая нация. Со времён позднего СССР каждый житель Украины делал личный выбор: остаться русским в широком, надэтническом значении этого понятия или стать украинцем – новым восточным европейцем. В центральных и западных областях страны в «украинство» перешло подавляющее большинство населения, в ряде Юго-Восточных регионов – существенная часть, а Донбасс, в массе своей, остался русским. Так в границах одного государства, но территориально обособленно, стали жить два разных народа. Добрых отношений между ними не сложилось.

– Хохлы про нас что говорят? «Луганские и донецкие – гопота, совки, балласт, холопы бессловесные», – слышу я от ополченцев. Характеризуя соседей по стране, русские в долгу не остаются.

Мне интересно, почему Донбасс не сменил национальность, что помешало насельникам юго-западного Придонья стать украинцами? На этот вопрос местные отвечают разными словами, но по сути одно: чтобы сделаться украинцем, необходимо принять две принципиальные вещи: согласиться на то, что Гитлер меньшее зло, чем москали и совдеп, и признать свою второсортность перед западноевропейцами – стать кем-то вроде поляков или румын.

Верховная киевская власть последовательно углубляла национальный раскол. Не украинский официоз, но формируемое им «общественное мнение» ставило русским в вину и голод тридцатых, и весь период советской власти, якобы сбивший Украину с пути развития цивилизованных стран. Русские не обвинялись как народ, нет, обвинения формально адресовались имперским властям разных исторических периодов, но подспудно звучало, что опорой Кремля были именно русские – биологические носители духа экспансионизма, а затем и большевизма. Это было разлито отравляющим воздух ядом.

Великая Отечественная война на официальном уровне трактовалась как схватка сталинизма и гитлеризма, двух одинаково людоедских режимов, с весьма неочевидными для Украины выгодами от победы Советской России. Киев выносил на государственный уровень вопрос о присвоении статуса героев нации тем, кто воевал против Красной Армии, – с точки зрения русских, так могли поступать только инородцы.

Мнение о том, что на экономике страны гирей висит дотационный Донбасс, постоянно звучало в публичном пространстве Украины. Население Донбасса клеймилось косной, не имеющей рыночного менталитета, иждивенческой массой.

В конце концов любое киевское правительство стало восприниматься Юго-Востоком как этнически чужое. По мнению местных, с кем мне довелось обсуждать причины восстания, Киев сознательно проводил политику экономического и национального удушения Донбасса ради прокорма бездельной, горланящей по площадям «западэнщины». «Мы работаем – они на площадях скачут! Хохлы думают, что им всё позволено, раз они на майдан вышли? Им всё можно, и воинские части захватывать и прокуроров пиздить? Мы по домам остались сидеть – значит, рабы? А как только мы вышли – нас танками? Ну, теперь посмотрим, кто рабы».

Идею ассоциации с Европой, которую Киев и Львов провозглашали на майдане, Донецк и Луганск осознали как опасность окончательного разрыва с родиной – с Россией. Украинская «незалежность», считавшаяся прежде несуразным анекдотом, временным казусом, инструментом для казнокрадства, теперь использовалась Западом как топор, отсекающий часть русского народа от общенародного тела. Уход от Украины или национальная смерть – третьего не оставалось.

«В Европу захотелось? Скатертью дорога – пиздуйте сортиры фрицам чистить. Это – без нас», – говорят мои собеседники о предстоящей войне.

Смена экономической формации, отказ от капитализма – второй по значимости побудительный мотив восстания. Будущее социально-экономическое устройство народных республик обсуждается постоянно и повсеместно: на строительстве баррикад, в нарядах, в курилках. Диапазон предложений от военного коммунизма до «скандинавских», социал-демократических моделей. Каша в людских головах изрядная – любой предлагаемый проект, как правило, состоит из кусков антагонистических социальных укладов. Кого ни спроси, каждый знает, чего не должно быть. О том, что необходимо делать прямо сейчас, на практике, – жарко спорят. Одно можно сказать уверенно: в ополченческой среде доминируют идеи социализма с элементами рыночной экономики. По мнению большинства добровольцев, крупные предприятия должны быть национализированы, а частный бизнес должен облагаться налогами, не допускающими многократного превышения доходов его владельцев над средними доходами граждан. Мне, как представителю российского малого предпринимательства, крайне интересно обсуждать эти темы. Я не скрываю от товарищей, что являюсь буржуем. Это сообщение, кстати, не производит ни малейшего фурора.

– Будет частная собственность – будут богатые. Будут богатые – не будет социальной справедливости, – предупреждаю я.

– Мы и без справедливости этой, социальной, обойдёмся, – сверкая фиксами, кроет мои доводы Коля. – По совести, нам будет достаточно. Чтобы и без нищеты, и без дефицита. Восстание Донбасса – это не голодный бунт, это сознательная борьба промышленного и служащего пролетариата за светлое будущее. Большинство ополченцев – труженики крупных предприятий и государственные служащие. Многие работают или работали на шахтах. Узнав о пенсиях и зарплатах шахтёров, я удивлён – даже по российским меркам, не говоря о среднем уровне Украины, они высоки. На вопрос, ожидается ли в народе улучшение материального положения после отделения от Украины, звучит: «Не в деньгах дело, нам денег хватало. На первых порах, после Революции, будет даже хуже – мы всё понимаем. Но мы против несправедливости».

Есть в ополчении и те, кто пришёл на религиозную войну – защищать от тевтонского нашествия православный мир, отражать очередной крестовый поход.

– Ребята! Православные! Слуга сатаны, папа римский, натравил униатов искоренять Истинную Веру на Руси. Братцы! Постоим за Православного Бога! За Иисуса Христа! За Веру предков! – громко обращается к бойцам, курящим возле умывальников, пожухлый тип в рокерской жилетке и мятой сиреневой футболке.

Призыв находит живейший отклик. Начинается обсуждение – никто не понимает разницы между православием и униатством, но все поддерживают проповедника. Я замечаю: то, что наступающая на Донбасс украинская армия – «неправильной», «нерусской веры», имеет значение даже для тех, кто не религиозен, – идут чужие.

Политических партий или движений, активно участвующих в восстании, – не вижу. Слышно о боевых группах, которые заявляют о своей идеологической платформе, но они состоят преимущественно из россиян. Сможет ли ополчение организоваться в политическую силу – вопрос будущего.