Достигая крещендо

Вскоре кубарем вывалились наши девочки – Римма, Леля и Инга. Речь их была сбивчивой и в основном содержала брызги эмоций от пережитого. Никогда не понимал подобную впечатлительность, но она была очень мила. Мои одноклассницы живо согласились прогулять уроки и даже написали Миланской об этом, получив одобрение. Ингу тоже уговорили довольно быстро. Кажется, мне было достаточно бросить монетку и сказать, что она идет с нами.

Пасмурная погода не могла оторвать десятиклассников, прогуливающих уроки, от посещения Макдональдса, и даже наоборот подстегивала идти быстрее. Все же пришлось поддаться настроениям Буднина и зайти за кофе – его очень любил Герман, также, как я воду… Тем не менее, начавшийся дождь загнал нашу компанию со стаканчиками кофе в Мак. Поностальгировав с Будниным о наших совместных посиделках в этом заведении о отстояв очередь, мы присоединились к продолжающемуся обсуждению сочинений. Чуть позже мне и Герману принесли к заказу по фирменному стакану в качестве бонуса – разумеется, нам они были не нужны, и мы, не совсем логично и не совсем прилично, отдали их трем девушкам. Очевидно, что это был промах – трем дамам предложить два сувенира, и, хоть мне и было досадно, но так как никто не обращал внимания и вообще все положительно иронизировали над этой ситуацией, Инга спокойно осталась без сувенира. Но на протяжении всей посиделки я смотрел на ее невозмутимость и, понимая, что в целом это обидно, разбавлял это какими–то шутками.

Милая болтовня и высмеивание олимпиадной Наташи Ростовой, подкрепленная моим возведением в авторский идеал Элен, тянулись длительное и прекрасное время… Когда знаешь, что все сейчас учатся, а ты сидишь вдали от парт, в приятной компании и в уютной обстановке, сразу становится веселее. Но время бежало быстро, и всех, кроме меня, одолевало глупое желание попасть на хор. Я вот на оркестр стремился не очень сильно.

Быстрый обратный путь ускорился еще и дождем. Зонтов у нас на всех не хватало, поэтому пришлось разделяться. Буднин весело прыгал под струями, не особо заботясь о себе, а вот я встал под зонт Инги и преспокойно взял ее под руку. В то время как остальные просто хихикали над какой–то ерундой, она заинтересованно и вдумчиво спрашивала меня о пресловутом хоре и оркестре. Читатель уже знает мое отношение к музыкальному образованию в моей гимназии, в том разговоре я высказывался еще жестче, убеждая, что аттестат – филькина грамота, экзамены по инструменту совершенно не нужны. Инга не соглашалась с моей категоричностью, а я (что удивительно) принимал ее точку зрения и прислушивался к словам…

Незаметно, перепрыгивая лужи, мы доплелись до серого здания школы, окна горели неприятным светом усталости. Однако всем было весело, и мы вчетвером (Буднин побежал спеваться) ввалились к Миланской, закидывая ее не исчерпавшимся запасом литературно–олимпиадных эмоций. Рима было безумно увлечена, пересказывая с обожанием мою историю про курицу, поселившуюся у меня на даче, о которой я поведал в Маке. Миланской еле удалось выпроводить эту компанию, а я, оставшийся один на один с ней, уведомил о нежелании посещать оркестр и быстренько ускользнул домой.

9

Наверное, читатель заметил, что я уделяю внимание компании этих трех девушек. Не меньшее внимание уделяли и они мне. Замечательные, умные, веселые, творческие и с чувством юмора. Разумеется, не лишенные своих тараканов, но у кого их нет? Конечно, мало историй с ними будет рассказано здесь, но верьте на слово, у нас есть, что вспомнить…

С моей частой соседской по парте Риммой меня связали довольно специфические отношения. После не самого хорошего завершения моего общения с медсестрой (хоть она и привлекала меня исключительно физически, но какую–то обидную травму отшитого мужчины я ощущал) Римма стала первым человеком, демонстрирующим заинтересованность во мне. В ней было много интересных внутренних черт, непосредственности, романтизма и огромной наивности, но одновременно ощущалась какая–то житейская мудрость.

Я же был к ней несправедлив. Она стала объектом моего изощренного сарказма и стеба, который все равно подразумевал доброе и любовное отношение. Удивительно, но ей это нравилось и даже как–то притягивало, в этом прослеживалась какая–то эротичная нотка морального мазохизма. Впрочем, иногда я бывал слишком суров… И все равно, Римма смогла стать важным человеком для меня, особенно после того, как мы прошли с ней через долгое формирование стереотипов дружеского поведения. Ей удалось показать то, что ко мне возможно испытывать интерес и очаровываться (в чем я давно отказал себе из–за своих частых неудач в платонических отношениях), а это было важной мотивирующей силой. Увы, я был немного непредусмотрителен и местами захлестнул ее своим напором агрессивного флирта, что привело к не самым приятным неделям для моего нравственного состояния…

Обязательной частью школы являются никому ненужные и бесполезные контрольные работы, спускаемые сверху для контроля освоения программ. Божесов неоднократно высказывался против такой ерунды и даже отменил безумные ВПР, но не все бюрократы поддавались сразу. Мы точно попали под хоть и отрубленную, но еще горячую руку убийц образования.

Работу мы писали по любимому предмету – химии. Писали под пристальным наблюдением Марии Леонидовны, несправедливо жестоко рявкнувшей на нас за то, что мы сели как хотели. А ведь причина была веская – мы совершенно не знали химии благодаря «великой учительнице»! А Мария Леонидовна, наблюдая, лишила нас возможности пользоваться телефонами даже тайком. Хотя Артемий за моей спиной преспокойно гуглил ответы на тестовую часть, пока я развалился на парте, как и большая часть одноклассников, понимающих девственность своих знаний.

Риммы в тот день не было, а вот свободное время у меня было. И потому я начал писать какие–то забавные и милые стихотворные строки, вышло кажется, что–то подобное:

«Химическое солнце»

Где Ты, Солнце мое? Я скучаю…

Так, на химии сидя, страдаю!

И пусть с Кленовым я все болтаю,

Но стихи для Тебя сочиняю…

Погружаясь в свою саркастичность,

О химичке родной забываю,

Не терпя слов ее мелодичность,

И Тебя лишь одну вспоминаю:

Увлекаясь экспромтом поэта,

Наслаждаясь своим окружением,

Я жалею о том, что Ты где–то

Без меня предаешься весельям.

Пустота, разрастаясь по сердцу,

Меня очень тревожит и мучит.

Что спасет от такого гешефта?

Только Твой жизнерадостный лучик.

Полифония в мыслях играет,

Когда эти рождаются строки.

Я и ревность, и трусость, и вера –

Ах, как чувства такие жестоки…

Вот уже и металл механизмов

Завершает урок и стишочки

(Хоть стихи я писать ненавижу –

Но Тебе подарил больше строчки)!

…Уж Артемий стоит предо мною,

Собирает учебники в кучку…

Ну, а я чуть заметно шептаю:

"Мое Солнце, вернись! Я скучаю…"

По большому счету пошловато, но химия творит чудеса, оголяя самые сокровенные чувства. По этим стихам уже можно было заметить появляющуюся напряженность наших отношений, но…

– Сиди ровно, я ответы нашел, – прервал мои лирические мечтания голос Артемия с задней парты. – Диктую…

И он продиктовал мне тестовую часть, обеспечив нам твердую тройку. Остальные продолжали сидеть и смотреть грустными глазами, полными надежды, на Марию Леонидовну. Так бы и произошел страшный позор химички, получившей справедливый результат своего преподавания, но вмешался завуч.

– Вы что–то грустные сидите? – обратилась она, проходя мимо открытой двери в класс. – Неужели так трудно?

– Да это вообще… – и со всех сторон посыпались стоны безнадежности.

Посмотрев на чистые листы большинства, завуч, скрепя зубами, произнесла очень мудрую и опасную фразу:

– Ладно, давайте в телефонах посмотрите хотя бы тест…

– А вот я бы не разрешила, – заметила Мария Леонидовна, но все равно усмехнулась от быстроты реакции всех детей.

– Извините, – обратился Вячеслав с закономерным заключением. – Кто главнее, тот приказ мы и исполняем.

Я лишь улыбнулся на все эти происшествия. Мы с Артемием уже списали что–то из интернета, а что–то у химически продвинутой Лели. Бесконечно благодарен ей за отзывчивость, другой такой не встречал…

10

Миланская любила водить нас в театр, будто имела с билетов какой–то процент. Ходили часто, а после этого Фиолетов писал статьи для школьного клуба. Кленов жестко высмеивал его старания, считая их бесполезным позерством. Я полностью его в этом поддерживал. И пусть я ценю труды других, но снобизм заставляет морщиться, когда видишь вполне успешную деятельность окружающих. Многие со мной конфликтовали, но мне везло и победителем выходил я, обладающий лишь юмором и напрочь лишенный трудоголизма, свойственного моим оппонентам. Вообще не люблю особенно деятельных личностей – философски, их излишняя активность напрасная, а психологически, подозреваю, она является способом доказать самому себе или родственникам, что ты на что–то способен и не бесполезен. Редким счастливчикам удается быть беззаботными и никому необязанными. Они благоденствуют и плывут по жизни, занимаясь тем, что им нравится, а не тем, что приносит пользу и зачастую ложное чувство своей важности… Матвей к тому же любил «старый добрый рок–н–ролл», а меня тошнило от этого. Но все же высмеивал я его по другой причине, и даже не потому, что он считал себя гениальной личностью, а лишь потому, что в нашей с ним короткой дискуссии о каких–то высоких материях (тогда я его троллил, а он этого упорно не понимал) по переписке он написал «вообщем» – терпеть не могу, когда люди так пишут. Только двум людям я прощал «вообщем» (один из них Кленов), на остальных смотрел с арийских позиций.

Перед театром был учебный день. Веселый, светлый и как всегда беззаботный. Римме уже надоедало мое борзое поведение, но я не останавливался и продолжал шутить. На перемене я подсел к девушкам в столовой.

– Зайки мои, знаете, такой сон интересный приснился! Сидим мы с вами вчетвером и еще несколько человек в кабинете математики, видимо, на абитуриенте. Ждем Ольгу Михайловну, задерживается где–то. И вдруг Кирилл достает графинчик с виски, – на этой фразе я мягко обхватил пальцы Риммы одной рукой и пальцы Инги другой. – Разлил в какие–то непонятные глиняные чашки, как из соседнего кабинета ИЗО, и мы, так сказать, продолжили ожидать математичку уже навеселе. Сидим, тоскуем без закуски и тут неожиданно, как бывает во снах, входит Оля… Мы в панике! Думаем, куда деть следы преступления, и, так как спрятать не получается, заставляем выпить все самого близкосидящего. Им оказываешься ты, Инга. И вот мы сидим абитуриент, еле сдерживаясь от смеха, а кто–то пытаясь не уснуть, и наконец вытаскиваем свои ноги из страшного кабинета. Сначала несем Ингу вчетвером, на крыльце, как бывает во снах, Леля исчезает, и мы идем с Риммой и Ингой, а у машины завуча исчезает и Римма. А потом мы с Ингой уезжаем в закат, и я просыпаюсь.

Забавный сон, и рассказ о нем смотрелся забавно. Конечно, я рассчитывал на эффект и, наверное, в большей степени зацепил Ингу – в отличие от Риммы, по мере рассказа убиравшей свои пальцы из моей руки, она не сопротивлялась. Однако пересказ моего сна был веселым, и улыбки озарили лица слушавших.

– Во сколько в театр? – спросил я.

– К шести, кажется…

– Отлично! У нас ведь все закончилось? – обратился я уже к Леле и, не дожидаясь ответа, посмотрел на Ингу. – У тебя информатика? Я с вами посижу. Можно? – спросил уже у Риммы, будто бы она могла мне запретить проводить время с красивыми девушками.

Поставив всех перед фактом, я покинул столовую. То ли азарт поддразнивания интереса в Римме проснулся во мне, то ли так игриво действовал вырез декольте черной кофты Инги (да, ее look в тот день я считаю потрясающим), но я совершил веселый поступок и уже через семь минут сидел рядом с Ингой в компьютерном классе, клятвенно заверив Ангелину Николаевну в том, что не произнесу ни слова. И сидел я тихо, особенно не мешая работе, лишь мило перешептываясь с Ингой на какие–то школьные вопросы. Даже задачи по физики погуглил для нее. А она сосредоточенно следила за уроком, не обращая внимания на ироничные взгляды одноклассниц (бывших в девятом классе моими одноклассницами) в мою сторону. Любят люди все опошлять, бесстыдники…

Когда Инга вызвалась решить традиционную задачу у доски, чтобы получить халявную (такими их считал я) пятерку по информатике, я тоже встал и, в буквальном смысле раскланявшись перед добродушной Ангелиной Николаевной, приобнял Ингу за плечо, произнес что–то вроде «Театр вечером» и слегка коснулся ее щеки губами, встретив малое сопротивление. Преисполненный чувства собственной важности, и оставляя всех в легком ступоре от своих неожиданных поступков, я самодовольно направился домой. «Удивительный человек Инга» – пронеслось у меня в голове.

Вечер, проведенный в театре, оказался не менее удивительным. Ждал меня блистательный Артемий, театрам чуждый, но любящий посмеяться над комедиями… Увы, в тот день была классическая драма. Зайдя в ложу, мы увидели сидящих в первом ряду кресел одноклассниц – я бы не предал этому значения, но из–за спины уже звучал медный голос Кленова:

– Та–а–а–к! Давайте разбираться, кто уселся не на свое место?!

– А тебе не все равно? – спросила Арина, по–кошачьи глядя через спинку кресла.

– Ласкóва! – по–свойски прошипел Артемий. – Конечно не все равно! Первый ряд стоит триста двадцать рублей, а второй двести семьдесят. И мы с Сашей платили триста двадцать!

– Ой, Тема, да брось! Без разницы, – говорили тихо другие одноклассницы, но Кленов уже включил в себе спорщика и никак не унимался.

– Давай, вставай и пересаживайся!

– Ну мне там будет не видно! – отвечала Арина не совсем искренно, более подогревая азарт Кленова, чем борясь за хорошее место.

– И что? Мне фиолетово, за что платила, там и сиди!

– Ну, Тем, уступи девушке место… – пытались пристыдить его остальные, воспринимая ситуацию не как фарс, а как что–то серьезное.

– Да с какого это? Может тогда вообще бесплатно придет, кто–нибудь уступит! Женщина! – окликнул Кленов капельдинера (или как называют «теток–смотрительниц» в театре?). – Посмотрите, заняла чужое место и не хочет отдавать!

– Так мне неудобно! – продолжала Арина, но по ее глазам было понятно, что делает она это специально.

– Но ведь вы все друг друга знаете, – добродушно отвечала женщина.

– Первый раз эту девушку вижу! – прервал Кленов. – Сидит еще на моем месте, а ведь цена разная за билет!

На этом моменте я покинул ложу, не способный удержать смех от актерской игры Артемия, экспрессивно пересказывающего суть проблемы, и пошел к Миланской на первый этаж.

– Ох, Людмила Николаевна! Тема уже скандал закатил, – улыбнулся я.

По лицу Миланской пробежала недовольная гримаса.

– На секунду оставить нельзя, – ответила она. – Что хоть?

Я рассказал всю историю, сообщив, что не знаю, чем она завершилась.

– Ну, пока Артемия не выводят за нарушение порядка в общественном месте. Занимайте хоть какие–то места, скоро уже начнется…

Нас все же чуть не вывели. Какая–то наглая смотрительница начала шастать по ложам и шипеть на зрителей, чтобы они отключали телефоны и не шумели. Мы с Артемием разумеется общались довольно активно – спектакль требовал обсуждения.

– Молодые люди, – положив тучные руки на спинки кресел обратилась эта женщина шепотом шакала, – Вы шумите, артистам мешаете.

– Мы вообще–то спектакль смотрим и о нем говорим, – огрызнулся Артемий бесстрашно и справедливо.

– А не надо разговаривать. Тише, видите себя прилично, – напирала капельдинер. – А то охрану позову!

– Ну ты видел наглость! – шепнул мне Артемий взвинчено, когда она покинула ложу. – Еще и командует, дрянь старая! Не библиотека, зал должен эмоции давать. Я ей устрою!

В антракте я пересказал и этот случай Миланской. Кленов же в это время прошел мимо женщины и посмотрел ее фамилию на бейджике.

– Ропотова, – сказал он нам.

– Соответствующая фамилия, – заметила Миланская.

– Ну, мы на нее в администрацию театра пожалуемся!

Мне не захотелось становится свидетелем развития этого конфликта, и поэтому я переместился в ложу к безумно хорошо знакомым читателю девушкам. Я сел справа от Миланской, сидящей в соседней ложе через перегородку, справа от меня сидела Инга, далее Римма и потом Леля. Наши отношения с Риммой в тот момент не имели первоначальной энергии и в самые быстрые сроки совершенно обрушились, причинив в первую очередь мне довольно неприятные чувства, способные привести к редкой депрессии… Но пока что, наблюдая за свежей постановкой, я как бы невзначай приобнял Ингу, и на протяжении долгого времени мы с ней сидели в такой позе. Странно было не видеть ее реакции, но я счел это своеобразным принятием игры, начатой мною в кабинете информатики. Мои ласковые поглаживания ее плеча длились долго, что в определенный момент я перестал думать о злоключениях героев на сцене, задумываясь больше об Инге и ее отношении ко мне…

– Браво! – выпалил устало Кленов и прервал мои размышления. Он одним из первых выбежал в гардероб.

Путь до домов мы почти в той же компании прошли пешком, обсуждая вновь эмоционально, несправедливость и нелогичность лермонтовской любовной драматургии… Но кто мы такие, чтобы осуждать Лермонтова?

11

Со временем вся романтика моих отношений с Риммой и вовсе сошла на нет. Не важно, кто или что послужило такому финалу, главное то, что меня этот разрыв сильно уколол. Мое сердце обладало абсолютной любвеобильностью и тянулось буквально ко всем приятным людям. Именно поэтому я обжигался в романтических отношениях, постоянно оказываясь пугающе совершенным «партнером». Так было со всеми многочисленными «дамами сердца», ей предшествующими – все они отвергали мое внимание, считая его излишне навязчивым и местами фамильярным с той редкой наглостью, которую женщины как раз напротив не любят.

Римма же допустила важную ошибку – она дала иллюзию того, что она меня понимает. Вещь страшная, ибо я тут же широко открыл ворота в свою душу, не скрывая ничего. Такой жест привел к фатальным ошибкам, ибо я, как вы понимаете, не самый простой человек, и тем более с открытой душой. В конце концов наши с ней отношения пришли к тому, что я был излишне честным, а она этого сильно боялась… Интересно также, что все мои и без того нескрываемые чувства активно обсуждались в ее кругу психологов–халтурщиков (вообще у школьников, а в особенности у малоопытных девиц есть непонятно на чем основанная необходимость считать себя гениями психоанализа и «патологоанатомами человеческой души». Многие из них часто так глубоко заходят в этот бред, что начинают читать специальную литературу, напрочь забывая о том, что опыт психолога приходит лишь с пониманием жизни, и что необходимо разбираться в людях, знать, на что они способны, ну и желательно понимать законы социума хотя бы на уровне истории и философии (без последней в принципе ни одна наука не работает)). А я… Я писал стихи, в которые вкладывал все свое разочарование и гнев от «побитости» своих чувств и «истоптанности» души:

Нет. Не хочу просить прощенья,

Мне не за что виниться перед ней.

Котел наполнен мой жестким вдохновеньем

От равнодушия возлюбленной моей.

Мне очень трудно пресмыкаться

И в сладкие надежды с ней играть.

Сплошной обман, сплошное верхоглядство…

Моих отчаянных молитв ей не понять.

Уже устал от постоянных обвинений:

"Ты эгоист! Совсем не слушаешь других!

С тобою воздухом дышать – уже погибель!

Себя считаешь выше остальных!"

Как больно это слышать, представляешь?

А ведь она не смотрит в душу мне…

Не видит нежных глаз моих туманы,

Не понимает чувств моих мотив.

Спроси: "Зачем она тебе?" – отвечу:

"Любовь частенько создает проблемы мне,

Но в этой девушке лишь я, наверно, вижу

Цветок, с которым хочется цвести".

Увы, она меня не понимает,

Мое внимание, наивная, как Крест воспринимает.

"Что хочешь от нее?" – вокруг все вопрошают.

"Не знаю, что! Меня ей убивают!"

…Хотя на самом деле мне хватило б

Ее улыбки, когда встретимся в обед,

Какой–то нежности в телодвиженьях,

И пряной горсточки прощения обид…

Третья строфа особенно выстрадана – не знаю, за что меня считают эгоистичной мразью. Может быть, плохо наблюдают за моими реальными делами, отдавая предпочтение и правда высокомерным словам… Еще одно, на мой взгляд, потрясающее стихотворение, продиктованное воспаленными чувствами разбитого и отвергнутого человека:

Наш мир абсурден, люди в нем глупы:

Стремятся вечно обрести свободу,

И выход обнаружить из своей тоски,

Отмеривая всех по личному шаблону.

Забыты идеалы гуманизма,

А сострадание скатилось вниз.

Вперед выходят цели эгоизма,

И возродилось поведение актрис.

Кому цепочка жемчуга двойная,

Кому бездушной парфюмерии набор,

Кто–то в восторге от гранатового чая,

Кто–то отдастся за дешевенький фарфор.

Но сложно обнаружить человека,

Готового понять порыв души,

Способного достроить Божий вектор,

Ведущий на дорогу из глуши.

Слепого чувства никому не надо,

А преданность свою закутайте в плащи!

Они убьют любовь не сожалея,

Сказав на кладбище: «Он заказал такси…»

Главная проблема – непонимание… Вы, должно быть, спросите (и сделайте довольно справедливо) – что ты суешь нам свои стишки? Ну, во–первых, я считаю их довольно милыми. Во–вторых, это мой труд, что хочу, то и делаю. В–третьих, чисто литературно от них есть смысл, хоть я вам намерено и не рассказывал об отношениях с Риммой детально, потому лишь, что на самом деле мне от нее нужна была только моральная поддержка и какая–то опора… Но об этом ниже.

Вообще, после этого разрыва я молился только об одном: «Господи, – говорил я, – дай все–таки ума этим людям и помоги им понять, что нельзя задевать мужское самолюбие»… Экстравагантненько, конечно, но что делать… Ведь действительно, я прекрасно понимал мужское поведение. Когда есть женщина – предмет желания (платонического или плотского) – мужчина ставит цель овладеть ее вниманием и в частых случаях просто ею (лично я считал эротические помыслы довольно приземленными, однако, от этого они не перестают существовать и обладать притягательностью). Узнает ее интересы, разбирается в них и пытается соответствовать ее желаниям. В результате, как показывает опыт, девушке становится интересен молодой человек и она считает, что в целом с ним можно общаться и, возможно, строить какие–то другие отношения (глубоко чувственные). Однако, как только парень достигает своей цели, вся его фальшивая заинтересованность растворяется – он продолжает смотреть на даму сердца с обожанием и нескрываемым желанием, НО перестает угождать интересам девушки, которые для него не ценны. Проще говоря, становится настоящим. И, увы, настоящая личность повергает девушку (зачастую тоже притворщицу) в шок. Есть множество примеров жизни, когда «галантный кавалер» превращается в «конченого му…жика», раскрывая ужасные черты своей натуры. А уж браков сколько распалось из–за такой невинной лжи – мама дорогая!..

Так вот, друзья, в отличие от подавляющего большинства «угнетателей» (пользуемся терминами феминизма), я всегда был настоящим и никогда не притворялся перед девушками, на которых старался произвести впечатление. Это вовсе не вызвано внутренней работой над собой, а лишь является следствием моей самовлюбленной натуры. Но к моему несчастью, девушкам, не достигшим 20 лет и не познакомившимся с несправедливостями мужских желаний, было трудно смириться с моей нескрываемой искренностью – она их отталкивала и просто представлялась чем–то неправильным. Я же не хотел быть лицемером, старался оставаться собой, со всеми противоречиями и одновременно заботливостью, уважением и трепетной любовью… Жаль, ценность такого подхода многие понимали лишь с течением времени, жалея о своих ошибках в общении со мной. Но главное, что все равно жалели…