Мед и сострадание

Леопардовым ветром, словно в глубочайшем экстазе, был разбужен, тот кто в общем то и не планировал больше никогда просыпаться, ведь последнее, что он помнит, как он сутками в бесконечном кайфе и страдании ест суп из крапивы и медитирует во благо всех живых существ.

Красно-белый мир победил. На каждую тысячу дверей, теперь, как и всегда положено ровно тысяча топоров и столько же маньяков, все согласно госплана и ни как иначе. Угрюмые пешеходы и радостные пешесиды, разбудили в нем гнев, который он обещал себе не испытывать никогда в этой жизни, впрочем, и этой жизни не должно было быть. В свое время, он заплатил достаточно, чтобы больше не открывать глаз.

– Что за иллюзорная гадость, зловонная пелена, невежество в состоянии квинт эссенции? Зачем вы вновь явились ко мне на поклон? Ах это ты источник этого, того, чего не может быть. Ты! Слышишь? Я к тебе обращаюсь! Зачем ты извратил само бытие и призвал меня? Чем я тебе насолил? Я достаточно страдал, чтобы растворится в первородной пустоте извечного ничего! Зачем? Зачем? Зачем!?

– Но как? Если я нарушил ваш покой, прошу меня простить. Я ни в коем случае, не хотел вас тревожить. И почему вы зеленый?

– Вранье! И ты ответишь за каждое слово!

– Да, нет же! Я всего лишь хотел найти спасенье. Нет не так. Я всего лишь хотел простить сам себя за все то, что по дурости сотворил.

– Хм, теперь я вижу. Когда-то и я был таким же. Возможно, даже я не постиг всех законов кармы и её завихрения подобно сильному восточному ветру смогли зацепить меня из нирваны.

– Получается вы?

– Да я был, хм как бы это выразить вербально? Я не был! Лучше всего подходит эта формулировка.

– И каково это?

– Хм? Сложно сказать, там все не так, как здесь! Представь себе, что ты река и не просто река, а ярко красная река и состоишь ты лишь из серотонина и эндорфина.

– Ну допустим…

– Ты не понял. Не ты испытываешь кайф, тебя ведь нет, если ты до сих пор это не осознал.

– А кто же тогда?

– Никто! Ты сам становишься тем абсолютным потоком бесконечного удовольствия.

– То есть я, ну то есть вы, ни чувствуете?

– Чувствую конечно же!

– Но вас ведь нет?

– Нет!

– Тогда как?

– Вот представь, что у тебя нет руки, ну или там ноги!

– И вы туда же!

– Видимо ты не совсем понял, давай я тебе разжую. Вот нет у тебя руки, а ты продолжаешь её чувствовать, как такое может быть?

– Ну с точки зрения современной науки, это происходит за счет того, что идет переорганизация работы мозга, приводящая к появлению неправильных связей между нейронами, управлявшими движениями ампутированной руки.

– А теперь представь, что у тебя ампутировали все! Перестраиваться не чему, но ты все равно будешь все ощущать, хотя ни чего уже в общем то и нет.

– Почему? Ведь все ощущения обрабатываются в головном мозге, если его нет, то и ощущений быть не может.

– Правильно!

– Тогда я совсем ничего не понимаю…

– Зато я понял, почему я здесь. Ты такой же упертый и тупой баран, как я! И поэтому произошло, то, чего, как я думал, произойти в принципе не может.

– Это поэтому вы зеленый? Злитесь?

– Нет, но ты сам станешь таким же, когда пройдешь мой путь, а выбора у тебя нет, Ваня.

– Почему?

– Опять не правильный вопрос. Впрочем, другого я от тебя и не ждал. Надеюсь, сотни лет рабского труда, сделают из тебя человека.

– Я столько не проживу!

– Здесь ты проживешь столько, сколько я захочу.

– Давайте тогда приступать побыстрее, а то у меня дела еще есть.

– Ахахаха! Дела у него есть. Когда мы закончим, ты уже забудешь про все свои дела и про все остальное тоже забудешь и даже свое имя ты забудешь.

– Если это поможет мне простить себя, то так тому и быть.

– Ты станешь рабской пчелой, что непрерывно плетет улей мироздания! Но это потом, когда дорастешь!

– А что сейчас?

– Сейчас создай дом с тремя углами для своего учителя и сделай пятнадцать тысяч простираний для всех, кто смог пройти этим путем до тебя и пройдет его после.

– Но из чего? Кругом лишь пустота и только вдалеке революционное красное знамя гордо реет над всем уже давно сгнившим капиталистическим обществом.

– Тяжко будет мне с тобой, ты еще хуже меня в твои годы. Возьми весь свой накопленный багаж знаний, умений и навыков, и строй вот прям из него. Я хочу, чтобы ты стал пустым, как всё то, что нас окружает.

– А так можно было?

– Так нужно будет!

Иван заложил фундамент из тех программ, что получал еще в интернате. В ход пошли детские обиды на отца и мать, которые его даже не навещали. Опалубкой для треугольной плиты послужили яркие воспоминания первых школьных дней. На три стены он решил потратить свою первую влюбленность в Ирку из параллельного класса, которая обменяла ему поцелуй в щеку на яблоко. Крышу он сделал из воспоминаний о том, как впервые оказался в милиции, тогда он и Витька, чуть не сожгли интернат, поджигая тополиный пух череповецкими спичками. Изящные линии судьбы переплелись в забавные узоры на фасадах дома. Ивану очень понравилась проделанная им работа, можно даже сказать, что он ей гордился, однако его вечнозеленый учитель так не считал.

– Ваня, все херня давай по новой, только на этот раз четыре стены, будь любезен.

Шли годы, Иван трудился не покладая рук, материала ему хватало с лихвой, то детские обиды, то очередные раскопки с Андреем Евгеньевичем, то негодование в отношении своего отца. Дом о четырех стенах постепенно материализовался и был по истине прекрасен, строгие линии, удачно подобранные пастельные тона и никакой треклятой лепнины, которая могла бы так раздражать глаз союзного человека своим излишеством и непрактичностью.

– Уже лучше, но пока ты строил я уже передумал, давай пять стен и крышу повеселее сделай, а то совсем скукота, – отвечал учитель, когда Иван презентовал ему новый дом.

– Вы уж определитесь пожалуйста, а то ведь я совсем пустым стану! – довольно грубо и раздраженно ответил Иван.

– Если что-то не нравиться, можешь быть свободен, я тебя не держу!

– Какие мы нежные! Ладно, ладно! Потрачу еще пару десятков лет на пятистенок для вашего мудрейшества, – ехидно отвечал юноша.

Пятьдесят лет Иван трепетно и тщательно выбирал материал для постройки очередного дома. Каждая стена стоила ему самых драгоценных воспоминаний. Он пустел в прямом смысле слова, в нем остались только совсем уж базовые программы и самые ценные знания, которыми он дорожил больше всего на свете.

– Вань, ты не поверишь?! – смеясь начал учитель, – но пятистенок тоже ни о чем, хочу шестиугольник.

Иван ничего не ответил, он просто не мог, умение говорить он потратил на крышу пятистенка. Он с грустью сглотнул последнюю оставшуюся в нем возможность обижаться и стал пчелой, которая плетет шестигранные дома во вселенском улье мироздания тем, кому они нужны и тем, кого с недавних пор союзная наука научилась отправлять сюда насильно. Пчела Иван увидел небольшой сгусток сознания и энергии цвета топленого молока, который испытывал первобытный ужас бесконечного одиночества этой трансцендентной нереальности. Узнав в нем Сергея, он ощутил возможность на свое искупление. Аккуратно подлетев, из самых последних знаний, сил, навыков, пчела Иван сплел Сергею шестигранный домик-соту. После чего от него не осталось ни чего и даже того, что хоть как-то бы могло бы послужить маяком для возвращения из ни чего в ни куда, тоже не осталось. Но, как ни странно, он не исчез полностью, Иван наконец осознал то, что пытался объяснить ему на словах учитель.

– Иван! Ваня! Ванечка! Давай возвращайся, хватит уже! – кричал не на шутку взволнованный Цукерман.

Иван не обращал на него внимания он бегал по шахматному полу, лебезя руками словно крыльями. Иногда он снимал штаны, делал свое грязное дело и пытался из получившегося материала лепить подобие улья. Чуть реже пытался ужалить Цукермана и человека в черном. И всего лишь один раз Иван просил принести ему нектара, какого именно Цукерман не понял и просто дал ему воду с медом.

Трип длился уже два дня. Как выводить Ваню оттуда Цукерман не знал, да и перед приемом чая, который по вкусу, как суп с особыми специями, он предупреждал Ивана о том, что не будет его проводником. И все же он переживал. В Иване он увидел того, кто бы мог быть его сыном, он чувствовал свою ответственность за него, да и не должны дети нести ответственность за грехи своих отцов.

– Горе мне, старому дураку! Зачем? Зачем я ему рассказал об этой специи? – истерично кричал профессор.

– Сдай его в психушку и нет проблем, – сказал человек в черном.

– Тебя дебила не спросил!

– Ну а что с ним делать, он нам весь пол засрал!?

– Не переживай, я уберу.

– Не в этом дело Лазарь, сегодня ты уберешь, завтра быть может тоже, а что потом? Всю жизнь будешь о нем заботиться?

– Буду, если понадобиться, но я верю в этого юношу! Он обязательно справиться! – уже почти кричал Цукерман, крепко сжимая Ивана и подтирая ему слюни.

– Воля твоя профессор.

– Есть способ решить все быстро, но мне бы не хотелось до него доходить.

– Решайся, а то я уже задыхаюсь от этой вони.

– Тебе придется сдерживать нас обоих, сможешь?

– Ну его, профессор, давай уж как-нибудь без меня.

– Эх, не думал я, что на старости лет придется пить чай, который по вкусу, как суп и беспокоить своего старого учителя, – тяжело вздохнув, констатировал Цукерман.

Следующие два часа он готовился. Приделал к кровати ремни. Заварил чай. Медитировал. Сделал специальные упражнения, для улучшения лимфотока. Зажег благовонные палочки.

– Связать по крайней мере ты меня можешь?

– Эт, всегда пожалуйста!

Цукерман, несмотря на то что чай, который по вкусу, как суп был крайне горяч, жадно, одним мощным глотком выпил всю чашку. Лег на кровать и отправился в далекое путешествие к своему старому другу и учителю, к великому мертвецу, который смог транслировать свои мысли из небытия в свое нетленное тело здесь на Земле, неся свет и знание во благо всех живых существ, к Буде Борисовичу.

Покрытое зелеными дынями, поле кровавой неизбежности, словно громадное облако горькой ваты не сулило ни чего хорошего, кроме всего того хорошего, чего оно могло сулить или солить, в принципе. Швейцаристские алгебраисты, тем временем, соревновались за то, кто будет делать перерасчет этих самых дынь после того, как схлестнуться стенка на стенку боскеры-неоязычники и самобитсы-постпротестантославянофаги за право первого дня с блондинкой с голубыми глазами в розовом сарафане от Е-дашкина, которая обещала выдать пропуск в Вальгалище самым лучшим бойцам.

Что такое Вальгалище, никто конечно не знал, но это звучало свежо, интересно и все предположили, что это что-то из современного искусства, а как известно современное искусство требует современных жертв и именно по этой самой причине возможность поучаствовать в схватке стоила сумасшедших е-бабок. Как говорили в древности: «Пипл схаватет!», и пипл хавал, как и всегда, на протяжении всей истории человечества.

Разрезая пространство и время, словно масло гхи из Тарноги, он презрел сию битву, как любой уважающий себя человек, рожденный в прошлом столетии. Верхом на хромой пантере, он отправил их всех в следующую бесцельную жизнь, лишь одним своим свайпом влево и получил от блондинки с голубыми глазами в розовом сарафане лайк и пропуск в Вальгалище.

– Кто ты войн? – спросила она.

– Имя мне Лазарь Цукерман, последний из великих, когда-то в прошлом, мистиков Аполлона.

– Чтож, ты выполнил все обязательства и можешь лицезреть Вальгалище, – слегка краснея, ответила блондинка с голубыми глазами в розовом сарафане.

Внутри было тепло и влажно, словно бы попал в пещеру на райском острове с вулканом. Цукерман, будучи опытным мистиком, знал путь заранее, он уже бывал здесь и пускай в прошлый раз это была не пещера, а узкая нора, которая сдавливала его эфирное тело со всех сторон, суть от этого не менялась никогда. Главное было двигаться не предсказуемо для системы, сначала медленно, потом быстрее и не только вперед, но и назад тоже, иначе можно было угодить в ловушки, ловко ей расставленные и закончить свое путешествие раньше, чем было нужно.

Матерый исследователь, двигался, как заколдованный, со стороны можно было бы подумать, что он танцует некую жгучую смесь латиноамериканских танцев вместе взятых и бережно взбитых в блендере тщеславия и самости. Важно понимать, что это было лишь внешним проявлением, внутри он был абсолютно спокоен и не возмутим, можно даже сказать он был пуст, как куст, гол, как сокол и пол, как скол. Старый конь знал борозду наизусть, и та под гнетом его магической маскулинности поддавалась сама, без внешнего усилия, но глубокого внутреннего. Пройдя по лучу Вальгалища строго определенный отрезок, Цукерман, свернул там, где было надо и окончил свое путешествие в обители Буды Борисовича. Встреча длилась ровно долю секунды, но майор-лама считал все что было на душе у своего ученика за треть от положенного времени, две три остатка он просто смеялся, впрочем, как и всегда.

В холодном поту Цукерман пришел в себя. Он крепко сжимал своего коллегу по дебатам за талию.

– Слава китам и черепахе ты очнулся, упрямый старик! – сказал патлатый мужчина в черном.

– А что такое? Ты ведь крепко связывал меня ремнями, как я смог встать с кровати?

– Ох и не знаю!

– Не таи, говори, как есть!

– Ну ты сказал, что закончил и попросил меня развязать тебя.

– А ты взял и развязал?

– Ну да, ты ведь просил.

– И что я?

– А ты как набросился на меня и давай танцевать! Сначала танго и вальс, это было еще ни чего так, даже весело, но потом ты перешел на стрип-пластику, а закончил вообще бачатой. Ох я даже не знаю, как бы ты далеко зашел, если бы действие чая, который по вкусу, как суп не закончилось, ох не знаю. Ты бы старина сходил проверился, может ты из этих, ну которые жили в Содоме?

– За такие слова, в приличном обществе, принято ломать человеку уши, ну или как минимум нос! Ты же понимаешь?

– А я то, что, это ты у нас член клуба любителей щекотать очко, стрингоносец хренов!

– Ну ты и говно Джон, надо было тебя оставить гнить в РША!

– Уж лучше гнить в РША, чем оказаться пещерой для твоих говно раскопок!

– Иди сюда, буду бить тебе лицо, ублюдок, падла, говно, жопа! – прокричал Цукерман, явно выйдя из равновесия.

– А нрав остался все тот же, ахаха!

– Быть не может, но как? Буда Борисович?

– А ты кого ожидал здесь увидеть? Не ужели блондинку с голубыми глазами в розовом сарафане?

– Кстати, а почему бы и нет? Она довольно интересный феномен!

– А ты хотел поговорить именно про неё, ахахах?

– Кстати, вы так и не ответили, как вы здесь? Это ведь реальность? Или…

– Реальности, друг мой, давно уже нет, в принципе, ахахах.

– Ладно давайте без софистики, времени у нас, наверное, не много?

– От чего же, все время мира и не только, ахахах.

– Перестаю задавать глупые вопросы, давайте сразу к делу, надо Ваньку вытаскивать!

– Ваньки больше нет, Лазарь!

– Это как? Вот же он лежит, дышит!

– Он попал к вечнозеленому учителю. А у того методы, ну сам понимаешь, очень радикальные. В общем расщепил он Ваньку на материал для сот мироздания.

– Дак давайте соберем его снова! Вы же можете, ну кто кроме вас, ну пожалуйста! Буда Борисович, в последний раз помогите глупому старику! Молю!

– А что тебе до него, он ведь Федькин сын, а ты с Федькой давно в рамсах, это факт известный, что ты так за него просишь, ахахах?

– На меня похож, тоже любит дров наломать, а потом искать искупления!

– Ну эт мы все такие, ахахах!

– Поможете?

– Нет.

– Но почему?

– Потому что даже я не могу расщепить соты мироздания и вновь создать из них Ивана. Это может сделать только сам великий абсолют, ахахах.

– Давайте его попросим?

– Ему все равно! Он всегда только и делает, что наблюдает за всем. А всё, берет и происходит лишь только потому, что он за ним наблюдает. Если он перестанет наблюдать и прервется на такую незначительную задачу, тогда всё закончится, потом правда он вернет фокус своего внимания обратно, но это будет уже совершенно другой мир, где не будет, ни тебя и даже возможно и ни меня, ахахах.

– Сделайте хоть что-нибудь, пожалуйста! – уже почти ревел, как младенец, старик Цукерман.

– Тело Ивана еще живо, а там есть незамутненное сознание молочного цвета, что бережно запаковано в самой красивой соте, быть может отдадим ему тело Ивана, что скажешь?

– Быть может это Сергей? Тот в чей смерти винил себя Иван?

– Давай узнаем, ахахах.

Воля мойра-ламы, подобно древней катане, работы Хасэбэ Кунисигэ, пронзила забрус соты молочного цвета. Нежное сознание находившееся внутри полилось наружу, сродни тому, как сострадание великих учителей прошлого, проистекает через книги ко всем, кто в нем нуждается.

Сознание вещь очень сложная в тонкоматериальном плане, особенно трудным становится процесс его дэикспетизации в тех случаях, когда его насильно вырвали из тела хозяина. Оно становится тождественно собаке, познавшей гнев своего хозяина и ей, по истине, тяжело доверится новому владельцу, то есть телу, в которое его собираются деикспетизировать. Да и вообще познавшему небытие уму, обратно в унылое бытие, не то, чтобы хотелось вернуться, а точнее совсем не хотелось. Но воля Буды Борисовича, умудренного нежизненным опытом, могла делать с юным сознанием, все что ей угодно и Сергей отправился прямым потоком в тело Ивана.

– Ну что ж Цукерман, я сделал свою работу, ахахах!

– Не то, чтобы, это сильно меня ободрило, но так по крайней мере будет легче Ивану в том мире.

– Ивана нет, ему не станет легче, ахахах.

– Тогда станет легче воспоминанию об Иване в моей голове.

– Определенно, ахаха! Удачи тебе Цукерман!

– И вам Буда Борисович.

– Мне она не нужна, у меня есть воля, ахахах!

Дрожащее, беспомощное, слабое и бесконечно уставшее сознание юного Сергея наконец пробудилось в теле Ивана. Оно едва не отправилось обратно в небытие, но Цукерман, повинуясь древним инстинктам успел нанести шлепок по его заднице, и Сергей смог сделать свой первый вдох в новом биоскафандре.

– А я что говорил! Гомозек вы! – заёрничал глупый Джон, не понимавший, что только что на его глазах произошло великое чудо рождения сознания в новом теле.

– Как ты? – не обращая внимания на язвы Джона, старик обратился к Сергею.

– Мх, кхм, агрх, – не внятно отвечал Сергей.

– Не торопись, просто прочувствуй все органы нового тела, дай время своему сознанию наполнить нейронные сети.

– Угу, – едва промычал Сергей.

– Джон принеси воды!

– Хорошо, старый извращенец!

– Спасибо! – Цукерман продолжал игнорировать девиантное поведение человека в черном.

Включение и выключение искусственного солнца, означавшее начало дня и начало ночи, вызывало у Сергея приступы ярости, видимо он понимал, что как-то связан с ним. Цукерман все время был с ним рядом и выхаживал, как собственного сына, о котором он мечтал всю жизнь, но так и не завел. Наконец спустя ровно семь циклов работы искусственного солнца, Сергей смог говорить членораздельно, а не просто мычать.

– Спасибо тебе старик, за твою доброту и сострадание!

– Не за что мой юный друг.

– Такое чувство, что твое лицо мне подозрительно знакомо. И вообще в моем сознании всплывает столько всего, чего не было в моей жизни.

– Быть может, это воспоминания Ивана?

– Что самое странное нет! Я помню, как я работал в секретной организации и писал статьи в е-газете про коррумпированную власть в Париже. А потом меня предали!

– Это не правда! Ты нагло врешь, юнец! Кто ты? – нервно вскричал Цукерман.

– Я, хм? Я Сергей Шпалов – археолог. А еще, кажется? Сложно сказать, все это выглядит, как одно большое наваждение. Как будто бы я вижу сон внутри сна или быть может это все и есть сон или мы только что опять выпили чаю, который по вкусу, как суп?

– Нет, мы не пили только воду. Не томи, говори пожалуйста.

– Еще я вижу себя неким Сашей Айсбергом, возможно я был им в прошлой жизни. Стойте, а вы случайно не профессор Цукерман.

– Кармические законы не постижимы. Да сынок, это я. В той жизни ты был пешкой в моих руках, пока все не вышло из-под контроля, – расплакавшись ответил Цукерман.

– Не переживайте, я не держу на вас зла, в конце концов мы оба были пешками в той игре и предали нас обоих.

– Но зачем ты решил убить себя?

– А зачем мне было жить, профессор?

– Ну как? Ты был молод и полон сил!

– Я был пуст, профессор! Пуст, как самая темная безысходность!

– Я тоже, но смерть это не выход!

– А что тогда выход? Сидеть в пустыне с тупым Джоном и рассуждать об устройстве мироздания?

– Почему бы и нет?

– Довольно! Я не хочу больше вспоминать ту жизнь, профессор. Лучше я продолжу эту, пусть и не в своем теле.

– Как скажешь сынок, воля твоя.

– Почему вы зовете меня сынок?

– Прости старику эту слабость. Своих детей у меня ведь нет.

– Это не важно, в любом случае все мы обречены вспоминать прошлое, ведь вспомнить будущее, увы мы не можем.

– Ты абсолютно прав, Сергей. Рефлексия – это бич современного человека. Что ты собираешься делать дальше?

– Поеду в Москву и донесу на самый вверх, чем занимаются в Гоа, великие умы Союза.

– Брось ты это Сережа, думаешь с чьей отмашки был запущен этот проект? Неужели ты веришь в самоуправление на местах? В наше то время, ахахаха!

– Верю! И всегда вверил, только распределенная власть может быть действительно эффективна.

– Ой рассмешил, не могу! Ахахах! Сейчас животик лопнет! Слышишь! Джон! Распределенная власть и эффективна, ахахах! Ты еще скажи, чтобы каждому субъекту Союза по своему президенту или генерал-губернатору назначили?

– Почему бы и нет! Отличная идея старик! – после этих слов Сергей попытался встать, но тут же был отправлен гравитацией обратно в импровизированную кровать.

– Тише, тише, сынок. Дай время своему сознанию до конца освоится. А пока оставайся здесь, мы с Джоном за тобой присмотрим.

– Говори за себя лысый! – грубо ответил Джон.

– Не обращай на него внимания, он только на словах такой грубый, на деле же глупый птенец.

– Хорошо!

Бесцельное времяпрепровождение в кровати довольно быстро ему наскучило, и Сергей начал пытаться ползать, как гусеница по идеально чистому полу шахматного храма дуалистического детерминизма. По не многу, он изучал местную религию, если её так можно было назвать, тщательно всматриваясь в иконографию и витражи, которые украшали храм. Основным сюжетам всегда выступало противопоставление абсолютных противоположностей друг другу, но таким хитрым образом, что одно не может существовать без другого. Его особое внимание привлек витраж, на котором великий союзный солдат, с присущим ему состраданием, осознанностью и бесконечно печальными глазами, безжалостно уничтожает гея-террориста, освобождая Европу от тирании содомитов, во благо всех живых существ.

Сергей долго не мог понять, что только во тьме всей этой гей-тирании союзный солдат мог сиять столь ярко, что традиционные ценности моментально начинали передаваться воздушно капельным путем. Когда, наконец, он разжевал сам себе эту мысль, он поднял голову вверх и увидел фреску, состоящую из двух запятых, которые были идентичны по размеру и вместе составляли круг, одна была черная с белой точкой, а вторая белая с черной.

– Вот оно! – вскричал он.

– Что оно? – спросил Джон.

– Я все понял!

– Да что ты понял, дурной!

– Причинно-следственную обусловленность этого мира, конечно!

– Тьфу ты, а шуму то было!

– Ты не понимаешь Джон! Я думал, что это храм противоположностей, но на самом деле и добро, и зло не могут существовать друг без друга. Впрочем, что для одного наблюдателя может быть плохим, то другой воспримет, как лучшее, что могло только произойти. И даже, если размышлять так, то все равно ничего не поменялось.

– Еще один! Хватит с меня этих бредней, старик и так мне все мозги промыл.

– А где он, кстати?

– Пошел в город за едой.

– Что? Один?

– Ну да, он всегда ходит один.

– Но там же опасно, бабовичи, фанатики разных мастей и прочие маргинальные личности.

– Он же Цукерман, ему их уделать, как два пальца об асфальт. Однажды он обманом подрядил КГБ, порубить дрова его другу на даче близ Парижу, просто позвонив и сказав, что он там золото прячет.

– Очень интересно. А другие истории у тебя про него есть?

– Еще в детстве маленький Цукерман спросил у мамы, мол, а дед мороз кладет подарки под каждую ёлку?

– И?

– Ну его мама, конечно же ответила утвердительно.

– И что дальше?

– Ну тогда Лазарь и выдал, давай тогда мама поставим не одну ёлку дома, а как минимум десять, получим десять подарков, перепродадим и откроем ломбард.