Дорога чародейки

– Вернись к нему, я все понимаю, – Тайрен-Дарнель попытался оттолкнуть меня, но я не ушла. Я чувствовала, что Тианте не было жизни без него, как и ему без нее, но судьба не позволяла им быть вместе. Я взяла его за руку, и наши пальцы переплелись. Мы вместе медленно побрели в сторону единственного пути к нашей свободе.

На самом краю Тайрен снова обнял меня и прильнул к моим губам. На мгновение я слилась с завладевшей моим телом Тиантой, растворившись в горячем и трепетном поцелуе. Тайрен-Дарнель провел пальцами по моей спине, отчего у меня перехватило дыхание, и я теснее прижалась к нему в последнем объятии.

Звуки ревущей далеко внизу реки внезапно стихли, словно мне на голову набросили пуховое одеяло. Я открыла глаза и впервые увидела то, что держит нас с Тайреном: мертвенное сияние, которое расползлось от самого дуба, коконом обвивало наши фигуры. Наконец включилось «второе зрение». Вовремя, нечего сказать! Я скосила глаза на дерево, это было единственное движение, доступное мне сейчас. Именно там находился энергетический центр призрака, спеленавшего нас и заставляющего, как марионеток, разыгрывать давно случившуюся трагедию.

Я не могла поднять руку, чтобы совершить необходимые пассы, даже не могла открыть рот, чтобы произнести заклинание, поэтому я просто отправила в уязвимую точку привидения поток своей энергии. Тайрен первым понял, что связывающие нас узы ослабли, он повалился в траву, увлекая меня за собой, и попытался отползти от края гостеприимно разверстой пропасти, крепко держа меня за руку. Преодолевая потустороннее влияние, я смогла поднять свободную руку и жестом сфокусировать свою силу в центре тела привидения. Раздался беззвучный вой, сдавивший мне грудь и туго ударивший по барабанным перепонкам.

И все кончилось.

Каждая мышца моего тела ныла. Так вот что чувствует белье во время стирки, когда им сначала долго лупят по воде и камням, а потом досуха выжимают! Я перевернулась на спину, неровно дыша, и снова смотрела в синеву чистого неба. Оно казалось особенно прекрасным сейчас. Тайрен ничком лежал в траве, мелко подрагивая от затраченных усилий. Похоже, что он сражался с призраком за каждый свой шаг. Наконец, он встал и протянул мне руку, помогая подняться.

– Госпожа чародейка, – бодрым, хотя и надтреснутым голосом начал он, разыгрывая из себя эдакого живчика, которому все нипочем. – Надеюсь, ты определила причину случившихся здесь несчастий.

– Да, мой лорд, – в тон ему отозвалась я. – Это эхо случившихся здесь в прошлом событий, которое активизировалось при наличии двух подходящих реципиентов. Думаю, призрак был запечатан в дереве. Я проведу ритуал очищения сразу же, как только у меня перестанут трястись коленки.

Тайрен усмехнулся и подошел к дубу, благоразумно не касаясь его коры.

– Так странно, – задумчиво протянул он. – В прошлом году, когда упавшая лошадь раздробила мне ногу, я часто приказывал привезти меня сюда и часами сидел под этим дубом. Я и подумать не мог, что в нем таится такая опасность.

Мне стала понятна причина его хромоты. И кое-что еще. Я засомневалась, стоит ли говорить, но всё же решила, что Тайрен должен знать.

– Ты сидел там и раздумывал, не броситься ли вниз? – спросила я.

Лорд дернулся и уставился на меня немигающим взглядом.

– Призрак был запечатан давным-давно, нужно было некое внешнее воздействие, чтобы разбудить его, – пояснила я.

– Так это моя вина в том, что здесь погибло столько людей, и ты тоже оказалась в опасности? – совсем убитым голосом произнес Тайрен.

– Нет, совсем нет, – мягко возразила я. – Рано или поздно призрак бы набрался сил и принялся нападать на мирных жителей. Сейчас хотя бы здесь есть маг, способный развеять его, так что даже к лучшему, что он проснулся в это время.

– Да, я хотел спрыгнуть, – признался Тайрен. – Нога заживала плохо, первое время я боялся, что лекари отнимут ее. Так глупо, потерять ногу не на войне, даже не на турнире, а из-за обычного мальчишества! Я поспорил, что проведу лошадь по узкому парапету, я был так пьян, что совсем не почувствовал боли, когда конь упал.

Я придержала при себе свое мнение, что война и турниры – тоже весьма глупые и мальчишеские занятия. Разумные взрослые люди должны уметь договариваться без тыканья друг в друга заточенными металлическими предметами.

– Лубки всё не снимали, и все шансы были за то, что, даже уцелев, нога не будет шевелиться, – продолжал Тайрен. – И моя невеста…

Я все еще молчала, слушая исповедь лорда. Понятия не имею, почему он решил поделиться со мной своими переживаниями. Может быть, он оправдывался в действиях, вызвавших к жизни хищного духа, а может просто хотел выговориться. В любом случае прерывать его я не собиралась, сочувственно кивая и хмыкая в нужных местах его рассказа.

– Мои друзья, с которыми мы кутили в столице, меня даже не навещали, а моя невеста разорвала помолвку, – продолжал Тайрен тяжелым голосом. – Окольными путями я выяснил, что мой отец пустил слух о том, что лишает меня наследства, так что колченогий и нищий я оказался никому не нужен. Как я тогда злился на отца! Мне казалось, что это он виноват и в моем увечье, и в моем одиночестве, хотя и то, и другое я заслужил сам. Когда стало ясно, что столичные целители уже ничем не могут помочь, и только время решит, буду ли я ходить на двух ногах, одной или на трех…

Тайрен изобразил в воздухе очертания костыля.

– …я вернулся в имение, чтобы в полной мере насладиться душевными и телесными терзаниями.

– Мне показалось, что ты любишь эту землю, – заметила я.

– Да, – его голос потеплел. – Я уверен, что только благодаря этой любви я все-таки не спрыгнул с обрыва в глупом желании что-то доказать отцу, друзьям, Нилане. И только благодаря Семи Ключам я теперь могу ходить без подпорок, местные источники обладают огромной целебной силой.

Мы посидели в молчании. Я надеялась, что Тайрен не раскаивается в том, что рассказал мне свою историю, но никак не могла придумать, что бы такого утешающего ему сказать. Но, кажется, он и не нуждался в утешении. Его лицо теперь было умиротворенным и спокойным, поэтому чтобы не сболтнуть какую-нибудь неуместную глупость, я принялась за работу.

Очищение местности – довольно тонкая процедура, требующая полного внимания. Я сконцентрировалась на пассах и словах заклинания, направляя свою силу в узловые точки местности, выжигая скопившиеся там следы нечистой энергии. Напоследок я оставила дуб и принялась обрабатывать его с особой тщательностью. По-хорошему его надо было срубить, а пень выкорчевать, но мне не хотелось просить лорда избавляться от полюбившегося тому дерева, как бы странно это ни звучало. Истратив весь свой запас магии, я облегченно отвалилась от ствола. Теперь даже рота самоубийц, схватившаяся с полком душегубов под сенью ветвей, не вызовет злого духа к жизни.

Пока я волшебствовала, Тайрен сходил к лошадям и достал из седельных сумок покрывало, краюху хлеба, кусок сыра, пару помидоров, которые вместе с огромным огурцом образовывали весьма неприличный натюрморт, и целый фунт копченого мяса. Выложив все на импровизированную скатерть, лорд улегся в траву с видом бирского патриция и жевал травинку, принимая воздушную ванну и поджидая меня.

– Я знаю, что у магов отменный аппетит, – заметил он мой алчный взгляд. – Но ты и мне что-нибудь оставь.

– Так и быть, – расщедрилась я. – Забирай скатерть.

Я быстро соорудила себе многоэтажный бутерброд и стала увлеченно его поглощать. Время было уже обеденное, к тому же колдовство на свежем воздухе после смертельной опасности здорово улучшает аппетит и способствует хорошему пищеварению.

Выговорившись, Тайрен повеселел и сменил тему на свою тяжелую долю лорда-землевладельца.

– А хуже всех крестьянские жалобщики, ходят и ходят, – сетовал он. – Сколько раз говорил деревенским старостам, чтобы решали эти вопросы на месте, но нет, всем подавай герцогского суда. К управляющему так не рвались, а как я приехал, так взбеленились.

– Суди так, чтобы отпадала охота второй раз ходить, – предложила я.

– Не помогает. Например, как-то пришли ко мне две спорщицы. Родились у одной из них поросята, в смысле не у самой крестьянки, а у ее свиньи. Поросят родилось много, и один поросенок остался без сосца матери. Она, в смысле хозяйка, не свинья, и отдала его соседке, которая тоже недавно опоросилась.

Тайрен переждал мой хохот и продолжил, не став поправляться.

– По словам одной их них, поросенок был дан на время, немножко откормиться на молоке соседской свиньи, а по словам другой, та отдала поносное полудохлое порося, потому что ни резать его нельзя, ни выхаживать не захотела. Говорит, на семи травах настойку ему делала, ночей не спала, как за ребенком ходила, и вымахал боров размером с бугая. Теперь они этого борова поделить не могут.

– А если, того – я провела ребром одной ладони по другой. – Пополам?

– Именно на таком варианте и настаивала первая крестьянка, для нее это чистая прибыль: отдать ледащего поросенка, а получить половину туши откормленной свиньи. Присудил я отдать бывшей поросятовладелице полную стоимость молочного поросенка, разойтись, и больше меня по свиным вопросам не беспокоить.

– Они остались довольны? – поинтересовалась я.

– Ха, куда там, – хохотнул Тайрен. – Первая хотела себе половину борова, вторая не хотела отдавать ни полушки, так что хотя бы в этом справедливость была соблюдена, они обе были недовольны в равной степени.

– И часто тебя поросячьим судьей назначают? – с улыбкой спросила я.

– Чаще, чем хотелось бы, – печально поведал Тайрен, принимаясь за второй бутерброд.

– Мне судьей быть не приходилось, зато я участвовала в расследовании и сидела в засаде, – призналась я.

– Преступника ловили?

– Вора. Завелся в школьном общежитии воришка, специализирующийся на канцтоварах.

– Ну да, что же еще взять у бедных студентов, – хохотнул Тайрен.

– Большинство студентов действительно бедные и пользуются обычными тетрадями из скверной желтой бумаги, прошитыми обычными суровыми нитками, но те, кто побогаче, покупают блокноты с металлическими пружинками и с хорошими плотными листами. Вот их-то вор и таскал, причем, только чистые, исписанные страницы он выдирал и разбрасывал. Ловили его всей общагой. Кто-то боялся за свои конспекты, а остальные просто из азарта. Рабочих версий было две: кто-то ворует и перепродает хорошие блокноты, или тут творится какая-то чертовщина. Телепаты ходили расспрашивать продавцов канцелярией, не сдает ли им кто б/у тетради, боевые маги понаставили ловушек, природники заставили всех общажных мышей рыскать в поисках воришки, а светлые маги принялись осматривать территорию «вторым зрением».

– Вот она, слаженная работа настоящих мастеров сыска, – восхитился лорд немного невнятно, потому что прожевывал в этот момент большой кусок хлеба с мясом.

– Не издевайся, – жалобно попросила я. – Мы целую неделю охотились, пока дворник не обнаружил в одной из кладовок горку выпотрошенных обложек и пружинок из утерянных письменных принадлежностей. Вторая версия оказалась верной, у нас завелся нечистик, школовой.

– Кто? – не понял Тайрен.

– Школовой, мелкая нечисть вроде домового, только живет в школах, – пояснила я. – Ест мел, тряпки, все, что найдет. Пакостит по мелочи: подрывает и надгрызает цветы в горшках, карябает неприличные надписи на партах и стенах, прячет ключи и школьные журналы. Непонятно только, как он приблудился к нам.

– Вы его уничтожили? Даже жалко бедолагу, целая толпа злых магов на него одного.

– Хотели, но школовой выглядит, как связка меховых помпонов размером с котенка, и у него огромные круглые голубые глаза. Девчонки тут же обозвали его лапусиком, бубочкой и сладким симпатюлей, после чего чуть не устроили магический турнир за обладание нечистиком, а победительница уволокла его к себе в комнату и скормила целую тетрадь в девяносто шесть листов. Тварюжка пристрастилась к хорошей бумаге, но чернила на ней были ему не по вкусу.

Тайрен расхохотался и принялся рассказывать новую байку, звучно хрустя присоленным огурцом.

Глава 5

Жизнь в «Златогорном» вошла в свою колею. Я объезжала местные кладбища, поля и даже рощи, освящая землю, порой Севила просила помощи в деревне, и ко мне стекалась очередь из желающих очистить колодцы, огороды, а то и нужники. Я опасалась неприязни со стороны селян. Если уж просвещенные горожане боялись и недолюбливали магов, то деревенские жители должны были и вовсе шарахаться от обладателей «змеиного глаза». Но оказалось, что Севилу знали и любили во всех деревнях герцогства, поэтому и на меня падал отблеск ее славы.

– В прошлом году начался мор среди овец, – пояснила целительница. – Даже магистр Дорм приезжал и помогал с лечением. Мы работали, как проклятые, сутки напролет, но эпидемия была остановлена, и стада не понесли большого урона. С тех пор к нам относятся, как к посланникам богов.

– Ты каждый день спасаешь их жизни, но тебя любят за лечение овец? – поразилась я. Севила рассмеялась

– Это крестьяне, Айта, в их понимании люди умирают и рождаются сами по себе, это естественный процесс, а вот гибель скота – это трагедия, – растолковывала магичка. – Многие здесь живут только за счет овцеводства, если погибнут стада, погибнут и люди.

Иногда, когда дела герцогства давали передышку, ко мне присоединялся Тайрен. Казалось, он решил показать мне каждый закоулок своей земли, и я никогда не скучала в его компании: он с забавными подробностями описывал жизнь золотой молодежи в столице, я рассказывала про Вышеград и «Цвет вероники», а зачастую мы просто сидели рядом, наслаждаясь летним теплом и уютным молчанием.

Тайрену было одиноко. Я это понимала и старалась скрасить его дни, чем могла. Привыкший к суете большого города, он скучал в замке, но, когда ему удавалось вырваться, мы бродили по лугам или лесу, и молодой мужчина казался воспрявшим духом, из его глаз пропадала печаль, а появившиеся после травмы морщины боли разглаживались. Порой он улыбался каким-то своим мыслям, и на его щеках проступали ямочки. Я и надеяться не смела, что эти улыбки были предназначены мне, скорее всего, Тайрен просто радовался жизни, свободе, способности вот так гулять среди летнего разнотравья, чего ему недоставало за время болезни.

Я провела обряд заживления над его раненой ногой под бдительным присмотром мастера-целителя Дорма Нарийского. Это не вполне лекарственная магия, я просто убрала из мыщц и костей память о перенесенных страданиях, ускорив естественный процесс восстановления. Пожилой маг трясся над Тайреном, как заботливый овчар над новорожденными ягнятами, и прежде чем допустить какие-либо манипуляции со своим подопечным тщательно изучил мой диплом, письмо от Кипара Белого, разве что печати на зуб не попробовал.

Тайрен мужественно соврал, что обряд был совсем безболезненным, и теперь он чувствует себя намного лучше. Магистра Дорма это нисколечко не убедило, но Тайрен поспешил улизнуть, прикрывшись необходимостью сопроводить меня на место моего очередного задания.

– Паршиво твой братец с тобой поступил, – прокомментировал молодой лорд историю о личной драме с потерей родового гнезда.

– Угу, – подтвердила я. – Вдвойне паршиво, что и поделать ничего нельзя, все по закону. Многие маги меня даже не поймут, они привыкли к жизни перекати-поля и в принципе не представляют себе, как можно привязаться к паре холмов, лесу и болоту.

Тайрен сочувственно кивал, когда я рассказывала про свои планы по переустройству поместья и идеи по привлечению новых жителей. Он даже давал толковые советы по налогам и разъяснял мне преимущества новых методов земледелия. Мы ехали к подозрительному колодцу, из которого, по словам местных, безлунными ночами вылезает девочка с черными волосами и забирает души людей прямо в преисподнюю. В «Классификации нежити» У. Ланова ничего подобного описано не было, но я была не против открыть новый вид. И хотя надежды на это было мало, я попросила Тайрена показать мне дорогу к этому колодцу. Днем, потому что я не горела желанием встречаться с неопознанной нежитью в темноте. Впрочем, с опознанной тоже. Я не боевой маг, чтобы с шашкой наголо гоняться за вурдалаками и упырями, я предпочитала прийти к месту лёжки или захоронения неживой твари в спокойной обстановке под ярким солнечным светом и произнести заклятие очищения и запечатывания.

За нашими спинами раздался частый перестук копыт. Я повернула Тумана к обочине, чтобы пропустить торопыгу, но услышала голос Севилы:

– Айта! Да стой ты, глупая скотина!

Я удивленно обернулась, чтобы узнать, чем это я заслужила подобное обращение. Глупой скотиной оказалась лошадь Севилы, молодая норовистая кобылка вороной масти, которая разыгравшись, плясала посередине дороги и пыталась цапнуть свою наездницу за коленку.

Тайрен спешился и помог магессе обуздать ее транспорт, и целительница с облегчением поблагодарила его.

– Я как раз тебя искала, – выдохнула она, когда наконец поравнялась с Туманом. – В замок прибыл курьер с письмом от каменорского головы, у них там кто-то отравился, заболел и был проклят, если я все верно поняла.

Каменорском называлась гномья слободка на окраине владений герцога Раумского. Я там еще не была, но была наслышана о каменорских ярмарках.

– Я в гномьей физиологии совсем плаваю, так что мне бы не помешал взгляд со стороны, – умоляюще проговорила Севила. – А завтра будет базарный день, заночуем там и погуляем по рядам, туда съезжаются купцы со всего края, может, что интересное присмотришь.

Тайрен выглядел расстроенным, и я почти начала отказываться, но лорд махнул рукой и сказал:

– Езжай, новолуние еще не скоро, погода сейчас ясная, так что до твоего возвращения таинственная девочка вряд ли покажется.

– А если покажется, заспиртуй ее мне для музея, – попросила я. – Никогда еще не видела душесосущих девочек.

– Я видел, – заверил меня Тайрен. – Только те, с которыми я знаком, вылезают не из колодцев, а из позолоченных карет.

Прощально махнув ему рукой, я развернула Тумана и отправилась вслед за Севилой. Дорога была неблизкой, но поговорить нам почти не удалось, ее кобыла пыталась то с места рвануть в галоп, то принималась теснить Тумана, а иногда просто сходила с дороги и начинала щипать траву, не реагируя на вдохновенные рывки поводьев.

– Вот чертова бестия, – жаловалась целительница. – Вымоталась так, будто я ее везу, а не наоборот. Вернемся – попрошу конюха дать мне самую старую и тихоходную клячу, которая есть в конюшне, потому что с этой разбойницей нам не по пути.

– Да тресни ты ее как следует, – жестокосердно посоветовала я. – Она почует тяжелую хозяйскую руку и угомонится.

– Я об ее зад… круп всю руку отбила, – Севила продемонстрировала мне поврежденную конечность. – А она только поржала надо мной.

– А магией попробовать?

– Пробовала. Больше не буду. Ужалила я ее легоньким разрядом, она хвост задрала и неслась, не разбирая дороги, две версты. Я боялась, что она сломает себе ногу, а из моей зарплаты вычтут стоимость лошади. Но кое-что я все-таки сделаю, подержи-ка ее.

Я слезла с коня и ухватила вредную кобылу под уздцы. Севила положила руку между конских ушей, закрыла глаза и что-то забормотала.

– Готово. Идти будет медленно, зато туда, куда я скажу.

Лошадь уставилась прямо перед собой стеклянным взглядом и побрела на негнущихся ногах.

– Ты ее загипнотизировала! – догадалась я.

– Пришлось, – со вздохом призналась целительница. – Я слишком устала, чтобы сражаться с ней за каждую сажень.

– Тебе бы шпоры и плетку, тогда бы эта злодейка быстро поняла, кто здесь правит, а кто везет.

– Не умею я ими пользоваться, – Севила больше не понукала лошадь, хотя та еле перебирала ногами. – Да и транс через часок придется снять, или чертова скотина окончательно рехнется.

Я быстро вскарабкалась в седло, и Туман зашагал рядом с вороной, опасливо косясь на внезапно присмиревшую подружку.

– Ты применила гипноз с полным подчинением? – уважительно присвистнула я. – Я так не умею, у меня почти нет способностей к ментальной магии.

– Меня даже хотели распределить на факультет Магии разума, но я отказалась, – похвасталась чародейка. Обычно магические способности проявлялись только в одной форме, и каждый волшебник имел только одну специализацию. Я была светлым магом, и хотя могла изучить какие-то боевые, целебные или ментальные чары, но они давались мне с большим трудом, и результат сильно отличался от идеального. Крайне редко появлялись маги, способные изучить в равной степени хорошо две школы магии. А маги-универсалы, которым легко давалось волшебство в любом своем проявлении, были просто мифическими созданиями, вроде грифонов.

В гномью слободку мы прибыли на вечерней зорьке. Вороная после сеанса гипноза резко изменила свое мнение о своей всаднице и перестала выкаблучиваться, так что для Севилы дорога оказалась приятней, чем могла бы быть.

Нас уже ждали. За околицей ошивался невысокий, но широкоплечий, как и все гномы, субъект с настолько рыжей бородой, что его хотелось окатить из ведра с водой на случай самовозгорания.

– Чаровницы? – спросил он. – Из большого замка?

Мы утвердительно закивали. Гном отвел нас на конюшню, где мы могли оставить своих лошадей под присмотром деревенского конюха. Понюха, поправила я себя, увидев ряды маленьких стойл и их обитателей. Это была горная порода пони, отличавшаяся выносливостью, лохматой шкурой и характером голодной пираньи. Лошадям пришлось пригнуть шеи, чтобы пройти в дверной проем, и стоящие в конюшне пони провожали новых соседей злобными взглядами из-под трогательных пушистых челок. Как мне показалось, один коник даже зарычал, скаля крепкие квадратные зубы.

Настоящей деревней это поселение было сложно назвать, вместо деревянных изб вокруг стояли приземистые каменные и кирпичные домики, крытые не соломой, а настоящей черепицей. Село было богатым и продолжало процветать. Дворики были отделены друг от друга коваными оградками, а дорога, пересекающая Каменорск с севера на юг, была вымощена меленькими разноцветными плиточками. Я восхищенно осматривалась, а гномы, высыпавшие на улицу в честь нашего прибытия, с любопытством глазели на нас.

У гномов была своя магия, тесно связанная с камнем и металлом. Историю магии иных рас я слушала вполуха, потому что не видела способа ее применения во благо «Цвета вероники», поэтому единственное, что я точно знала про гномью магию, это то, что магов в нашем понимании у них не было, но искусные кузнецы умели накладывать чары в процессе ковки. Зачарованное гномье оружие, гномьи доспехи и инструменты ценились крайне высоко. Низкорослый народец в свою очередь очень уважительно относился к человеческой магии. Это было приятным разнообразием по сравнению с суеверным страхом и даже презрением, которые порой выказывали наши соотечественники.

Я думала, нас сразу проведут к пострадавшему, но оказалось, мы пришли к большому, по гномьим меркам, дому в центре деревни. Строение было одноэтажным, и казалось еще более низким из-за непропорциональной длины.

– Общинный дом, – подсказала мне Севила. – Здесь походят деревенские собрания, и сюда они приводят гостей.

Мы прошли в просторную комнату с длинным столом, две молодые гномки принялись сноровисто накрывать угощение, а Севила, уже бывавшая здесь и привыкшая к гномьему гостеприимству уволокла меня в угол к железному рукомойнику. Смыв дорожную пыль, мы уселись на отведенные нам места, а гном-проводник сел напротив. Он оказался словоохотливым малым, он без лишних понуканий принялся излагать суть проблемы.

– Зовут меня Крастий, я голове помогаю, взялся вот вас проводить да объяснить, что тут к чему.

Мы одобрительно закивали, и он продолжил.

– Явилась, значит, год назад к нам девица из ваших, длинноногих. Худющая, бледная да оборванная вся, мы ее за нищенку приняли и решили было гнать в три шеи, а то ходят всякие, а потом у нас куры пропадают. Да девица оказалась непростая, по повадкам да говору видать, что из благородных. И одёжа на ней истрепанная, да дорогая. Стали ее пытать, кто такая.

Я удивленно на него уставилась.

– За что пытать? – не поняла я.

– Пытать, говорю, откудава она к нам приблудилась, говорю, – непонятно пояснил гном.

– А просто расспросить не могли?

– Это и значит расспрашивать, – вмешалась в наш невнятный диалог Севила. – Продолжайте, уважаемый.

– Ну вот, а она ни в какую не признается, молчит, как каменная. Даже имечко сказать не соизволила, только прозвание ее и узнали, Белоснежкой сказалась. Ну и прижилась Бела у нас, поселилась у старого Рудия, свояка моего, у него хозяйка уже лет пять, как скончалась, осиротила шесть его сыновей. Стала Бела у него по хозяйству помогать, да к кузне ее привадили, всякие женские штучки мастерить научилась. Потом призналась, что сбежала она из отчего дома из-за злыдни-мачехи. Ну дык чего ж, дело житейское, Рудий ее как дочь привечал, да и в слободке она своя стала, всегда приветливая, и поздоровкается, и как житье-бытье спросит, не забудет. Ласковая девка, носа не дерет, хотя и видно, что непривычная она к нашему житью.