Полное собрание стихотворений

Скука

Страшней, чем горе, эта скука.Где ты, последний терн венца,Освобождающая мукаДавно желанного конца?Приди, открой великолепьеИных миров моих очам:Я сброшу тело, как отрепье,И праху прах мой я отдам.С ее бессмысленным мученьем,С ее томительной игрой,Невыносимым оскорбленьемВся жизнь мне кажется порой.Хочу простить ее, но знаю,Уродства жизни не прощу,И горечь слез моих глотаюИ умираю, и молчу.

Сентябрь 1894

Надежда

Надежда милая, нельзя тебя убить!Ты кажешься порой мне страшною химерой,И все-таки я полн беспомощною верой.Несчастная! как я, должна ты лгать, чтоб жить.Ты в рубище зимой встречалась мне пороюНа снежных улицах, в мерцанье фонаря;Как изгнанная дочь великого царя,С очами гордыми, с протянутой рукою.И каждый раз, глупец, я брал тебя домой,И посиневшие от холода, в тревоге,Отогревал в руках твои босые ноги;И рад был, что ты вновь смеешься надо мной.На золотых кудрях еще снежинки тают,Но мой очаг горит, наполнен мой бокал...Мне кажется, что я давно тебя искал...И легкою чредой мгновенья улетают.Я знаю, что меня ты к бездне приведешь,Но сердцу надо быть счастливым хоть ошибкой,Я знаю, что ты – смерть, я знаю, что ты – ложь,И все-таки тебя я слушаю с улыбкой.Уйди, оставь меня! Что значит эта власть?Но нет, ты не уйдешь – до вечного порога.Я проклинал любовь, и проклинал я Бога,А не могу тебя, безумную, проклясть.

25 сентября 1894

Сталь

Гляжу с улыбкой на обломокМогучей стали, – и меняБыть сильным учишь ты, потомокВоды, железа и огня!Твоя краса – необычайна,О, темно-голубая сталь...Твоя мерцающая тайнаОтрадна сердцу, как печаль.А между тем твое сияньеНежней, чем в поле вешний цвет:На нем и детских уст дыханьеОставить может легкий след.О, сердце! стали будь подобно —Нежней цветов и тверже скал, —Восстань на силу черни злобной,Прими таинственный закал!Не бойся ни врага, ни друга,Ни мертвой скуки, ни борьбы,Неуязвимо и упругоПод страшным молотом Судьбы.Дерзай же, полное отваги,Живую двойственность храня,Бесстрастный, мудрый холод влагиИ пыл мятежного огня.

28 сентября 1894

Ноябрь

Бледный месяц – на ущербе.Воздух – звонок, мертв и чист.И на голой, зябкой вербеШелестит увядший лист.Замерзает, тяжелеетВ бездне тихого пруда,И чернеет и густеетНеподвижная вода.Бледный месяц на ущербеУмирающий лежит,И на голой черной вербеЛуч холодный не дрожит.Блещет небо, догорая,Как волшебная земля,Как потерянного раяНедоступные поля.

24 ноября 1894

Осенью в Летнем саду

В аллее нежной и туманной,Шурша осеннею листвой,Дитя букет сбирает странный,С улыбкой жизни молодой...Все ближе тень октябрьской ночи,Все ярче мертвенный букет.Но радует живые очиУвядших листьев пышный цвет...Чем бледный вечер неутешней,Тем смех ребенка веселей,Подобный пенью птицы вешнейВ холодном сумраке аллей.Находит в увяданье сладостьЕго блаженная пора:Ему паденье листьев – радость,Ему и смерть еще – игра!..

1894

На озере Комо

Кому страдание знакомо,Того ты сладко усыпишь,Тому понятна будет, Комо,Твоя безветренная тишь.И по воде, из церкви дальней,В селенье бедных рыбаков,

«Ave Маria» – стон печальный,

Вечерний звон колоколов...Здесь горы в зелени пушистойУютно заслонили даль,Чтобы волной своей тенистойТы убаюкало печаль.И обещанье так прекрасно,Так мил обманчивый привет,Что вот опять я жду напрасно,Чего, я знаю, в мире нет.

1894

Средиземное море

Я уйду из глубоких аллейИ от виллы, где дышит в тени колоннадыДух Эллады,От счастливых людей,Прочь от жизни усталой,Я уйду в эти скалы,Где лишь мох, солнцем выжженный, чахнет,Где свободнее ветра порыв и сильнейМеж изглоданных влагой, колючих камнейМоре солью и свежестью пахнет.Наша радость и горе,Все, что стоит любить, все, чем можно страдатьИ что люди словами умеют сказать, —Пред тобою ничтожно, о море!Забываю друзей и прощаю врагу,И полно мое сердце такого бесстрастья,Что любить на земле никого не могу,И не страшно мне смерти, не надо мне счастья.

Между 1891 и 1895

Шум волн

Скажите мне, за что люблю, о волны,Ваш сладостный и непонятный шум,Когда всю ночь ему внимаю, полныйТаинственных и несказанных дум.Изменчивы, как я, и неизменны,Вы боретесь, и нет вам тишины,И все-таки вы праздны и блаженны,И олимпийской резвостью полны.И страстного вы учите бесстрастью,Не верить злу людскому и добру,Быть радостным и не стремиться к счастью,И жизнь любить как вечную игру.И мудрости вы учите свободной:Все пением и смехом побеждать,Чтоб в красоте великой и холоднойБесцельно жить, бесцельно умирать.Ваш вольный шум – для сердца укоризна.Мой дух влечет к вам древняя любовь:Не прах земли, а вы – моя отчизна,То, чем я был и чем я буду вновь.

Апрель 1895, Ницца

Ласточки

Вечером нежным, как твой поцелуй,Полным то теплых, то свежих изменчивых струй,Милые ласточки вьются.Неподвижный камыш чуть заденут крыломИ стремглав унесутся,Тонут с криками в небе родном,Словно с дерзостным хохотом.Нет им дела до туч,Что ползут, застилая испуганный луч,С медленным грохотом.Милые ласточки, вас я люблю.Может быть, жизнь я бы отдал мою,Бедную гордую душу мою,Только б иметь ваши крыльяИ без усильяВ небе, как вы, потонуть.Но надо мной вы смеетесь, играетеИ подставляетеАлому вечеру белую грудь.Жизни меня научите веселой:Видите, как по земле я влачусь,Скорбный, больной и тяжелый, —Так я и в темную землю вернусь.О, научите меняЖизни крылатой, жизни веселой,Петь научите меня,Славить рождение дня,Славить и бурю, идущую с медленным грохотом,Петь и летать,Все побеждатьДерзостным хохотом!

<1895>

Не надо звуков

Дух Божий веет над землею.Безмолвен пруд, недвижим лес.Учись блаженному покоюУ вечереющих небес.Не надо звуков: тише, тише!У лучезарных облаковУчись тому теперь, что вышеЗемных желаний, дел и слов.

23 июня 1895

Слепая

Боюсь, боюсь тебя, слепаяС очами белыми, о дочьПроклятой совести, нагаяИ нестыдящаяся Ночь!Покрова нет и нет обмана.И после всех дневных обидЗари мучительной горитНезаживающая рана.

1895

Нирвана

И вновь, как в первый день созданья,Лазурь небесная тиха,Как будто в мире нет страданья,Как будто в сердце нет греха.Не надо мне любви и славы:В молчанье утренних полейДышу, как дышат эти травы...Ни прошлых, ни грядущих днейЯ не хочу пытать и числить,Я только чувствую опять,Какое счастие – не мыслить,Какая нега – не желать!

Июль 1895

Темный ангел

О, темный ангел одиночества,Ты веешь вновьИ шепчешь вновь свои пророчества:«Не верь в любовь.Узнал ли голос мой таинственный?О милый мой,Я – ангел детства, друг единственный,Всегда – с тобой.Мой взор глубок, хотя не радостен,Но не горюй:Он будет холоден и сладостен,Мой поцелуй.Он веет вечною разлукою, —И в тишинеТебя, как мать, я убаюкаю:Ко мне, ко мне!»И совершаются пророчества:Темно вокруг.О, страшный ангел одиночества,Последний друг,Полны могильной безмятежностьюТвои шаги.Кого люблю с бессмертной нежностью,И те – враги!

19 августа 1895, Рощино

Проклятие любви

С усильем тяжким и бесплоднымЯ цепь любви хочу разбить.О, если б вновь мне быть свободным,О, если б мог я не любить!Душа полна стыда и страха,Влачится в прахе и крови,Очисти душу мне от праха,Избавь, о Боже, от любви!Ужель непобедима жалость?Напрасно Бога я молю:Все безнадежнее усталость,Все бесконечнее люблю.И нет свободы, нет прощенья.Мы все рабами рождены,Мы все на смерть, и на мученья,И на любовь обречены.

1895

Две песни шута

I

Если б капля водянаяДумала, как ты,В час урочный упадаяС неба на цветы,И она бы говорила:«Не бессмысленная силаУправляет мной.По моей свободной волеЯ на жаждущее полеУпаду росой!»Но ничто во всей природеНе мечтает о свободе,И судьбе слепойВсе покорно – влага, пламень,Птицы, звери, мертвый камень;Только весь свой векО неведомом тоскуетИ на рабство негодуетГордый человек.Но, увы! лишь те блаженны,Сердцем чисты те,Кто беспечны и смиренныВ детской простоте.Нас, глупцов, природа любит,И ласкает, и голубит,Мы без дум живем,Без борьбы, послушны року,Вниз по вечному потоку,Как цветы, плывем.

II

То не в поле головки сбивает дитяС одуванчиков белых, играя:То короны и митры сметает, шутя,Всемогущая Смерть, пролетая.Смерть приходит к шуту: «Собирайся, Дурак,Я возьму и тебя в мою ношу,И к венцам и тиарам твой пестрый колпакВ мою общую сумку я брошу».Но, как векша, горбун ей на плечи вскочилИ колотит он Смерть погремушкой,По костлявому черепу бьет, что есть сил,И смеется над бедной старушкой.Стонет жалобно Смерть: «Ой, голубчик, постой!»Но герой наш уняться не хочет;Как солдат в барабан, бьет он в череп пустой,И кричит, и безумно хохочет:«Не хочу умирать, не боюсь я тебя!Жизнь, и солнце, и смех всей душою любя,Буду жить-поживать, припевая:Гром побед отзвучит, красота отцветет,Но Дурак никогда и нигде не умрет, —Но бессмертна лишь глупость людская!»

Из «Собрания стихов» (1904), «Собрания стихов» (1910) и «Полного Собрания Сочинений» (1912)

«Так жизнь ничтожеством страшна...»

Так жизнь ничтожеством страшна,И даже не борьбой, не мукой,А только бесконечной скукойИ тихим ужасом полна,Что кажется – я не живу,И сердце перестало биться,И это только наявуМне все одно и то же снится.И если там, где буду я,Господь меня, как здесь, накажет —То будет смерть, как жизнь моя,И смерть мне нового не скажет.

3 июля 1900

Двойная бездна

Не плачь о неземной отчизнеИ помни, – более того,Что есть в твоей мгновенной жизни,Не будет в смерти ничего.И жизнь, как смерть, необычайна...Есть в мире здешнем – мир иной.Есть ужас тот же, та же тайна —И в свете дня, как в тьме ночной.И смерть и жизнь – родные бездны:Они подобны и равны,Друг другу чужды и любезны,Одна в другой отражены.Одна другую углубляет,Как зеркало, а человекИх съединяет, разделяетСвоею волею навек.И зло, и благо, – тайна гробаИ тайна жизни – два пути —Ведут к единой цели оба.И все равно, куда идти.Будь мудр, – иного нет исхода.Кто цепь последнюю расторг,Тот знает, что в цепях свободаИ что в мучении – восторг.Ты сам – свой Бог, ты сам свой ближний,О, будь же собственным Творцом,Будь бездной верхней, бездной нижней,Своим началом и концом.

Между 1895 и 1899

«О, если бы душа полна была любовью...»

О, если бы душа полна была любовью,Как Бог мой на кресте – я умер бы любя.Но ближних не люблю, как не люблю себя,И все-таки порой исходит сердце кровью.О, мой Отец, о, мой Господь,Жалею всех живых в их слабости и силе,В блаженстве и скорбях, в рожденье и могиле.Жалею всякую страдающую плоть.И кажется порой – у всех одна душа,Она зовет Тебя, зовет и умирает,И бредит в шелесте ночного камыша,В глазах больных детей, в огнях зарниц сияет.Душа моя и Ты – с Тобою мы одни,И смертною тоской и ужасом объятый,Как некогда с креста Твой Первенец Распятый,Мир вопиет: Ламма! Ламма! Савахфани[30].Душа моя и Ты – с Тобой одни мы оба,Всегда лицом к лицу, о, мой последний Враг.К Тебе мой каждый вздох, к Тебе мой каждый шагВ мгновенном блеске дня и в вечной тайне гроба.И в буйном ропоте Тебя за жизнь кляня,Я все же знаю: Ты и Я – одно и то же,И вопию к Тебе, как сын твой: Боже, Боже,За что оставил Ты меня?

Между 1895 и 1899

Детское сердце

Я помню, как в детстве нежданную сладостьЯ в горечи слез находил иногда,И странную негу, и новую радость —В мученье последних обид и стыда.В постели я плакал, припав к изголовью;И было прощением сердце полно,Но все ж не людей, – бесконечной любовьюЯ Бога любил и себя, как одно.И словно незримый слетал утешитель,И с ласкою тихой склонялся ко мне;Не знал я, то мать или ангел-хранитель,Ему я, как ей, улыбался во сне.В последней обиде, в предсмертной пустыне,Когда и в тебе изменяет мне всё,Не ту же ли сладость находит и нынеПокорное, детское сердце мое?Безумье иль мудрость, – не знаю, но чаще,Все чаще той сладостью сердце полно,И так, – что чем сердцу больнее, тем слаще,И Бога люблю и себя, как одно.

16 августа 1900

Трубный глас

Под землею слышен ропот,Тихий шелест, шорох, шепот.Слышен в небе трубный глас:– Брат, вставай же, будят нас.– Нет, темно еще повсюду,Спать хочу и спать я буду,Не мешай же мне, молчи,В стену гроба не стучи.– Не заснешь теперь, уж поздно.Зов раздался слишком грозно,И встают вблизи, вдали,Из разверзшейся земли,Как из матерней утробы,Мертвецы, покинув гробы.– Не могу и не хочу,Я закрыл глаза, молчу,Не поверю я обману,Я не встану, я не встану.Брат, мне стыдно – весь я пыль,Пыль и тлен, и смрад, и гниль.– Брат, мы Бога не обманем,Все проснемся, все мы встанем,Все пойдем на Страшный суд.Вот престол уже несут.Херувимы, серафимы.Вот наш царь дориносимый[31].О, вставай же, – рад не рад,Все равно ты встанешь, брат.

27 мая 1901

Молитва о крыльях

Ниц простертые, унылые,Безнадежные, бескрылые,В покаянии, в слезах, —Мы лежим во прахе прах,Мы не смеем, не желаем,И не верим, и не знаем,И не любим ничего.Боже, дай нам избавленья,Дай свободы и стремленья,Дай веселья Твоего.О, спаси нас от бессилья,Дай нам крылья, дай нам крылья,Крылья духа Твоего!

<1902>

Веселые думы

Без веры давно, без надежд, без любви,О странно веселые думы мои!Во мраке и сырости старых садов —Унылая яркость последних цветов.

1900

Возвращение

Глядим, глядим все в ту же сторону,За мшистый дол, за топкий лес,Вослед прокаркавшему ворону,На край темнеющих небес.Давно ли ты, громада коснаяВ освобождающей войне,Как Божья туча громоносная,Вставала в буре и в огне?О, Русь! И вот опять закована,И безглагольна, и пуста,Какой ты чарой зачарована,Каким проклятьем проклята?А все ж тоска неодолимаяК тебе влечет: прими, прости.Не ты ль одна у нас, родимая,Нам больше некуда идти.Так, во грехе тобой зачатые,Должны с тобою погибатьМы, дети, матерью проклятыеИ проклинающие мать.

28/15 сентября 1909, Веймар

Старинные октавы Octaves du passé

Песнь первая

I

Хотел бы я начать без предисловья,Но критики на поле брани ждут,Как вороны, добычи для злословья,Слетаются на каждый новый трудИ каркают. Пошли им Бог здоровья.Я их люблю, хотя в их толк и судНе верю: все им только брани повод...Пусть вьется над Пегасом жадный овод.

II

Обол – Харону[32]: сразу дань плачуВрагам моим. В отваге безрассуднойПисать роман октавами хочу.От стройности, от музыки их чуднойЯ без ума; поэму заключуВ стесненные границы меры трудной.Попробуем, – хоть вольный наш языкК тройным цепям октавы не привык.

III

Чем цель трудней – тем больше нам отрады:Коль женщина сама желает пасть,Победе слишком легкой мы не рады.Зато над сердцем непокорным власть,Сопротивленье, холод и преградыРождают в нас мучительную страсть:Так не для всех доступна, величава,Подобно гордой женщине, – октава.

IV

Уж я давно мечтал о ней: резецВаятеля пленяет мрамор твердый.Поборемся же с рифмой, наконец,Чтоб победить язык простой и гордый.Твою печаль баюкают, певец,Тройных созвучий полные аккорды,И мысль они, как волны, вдаль несут,Одна другой, звуча, передают.

V

Но чтобы труд был легок и приятен,Я должен знать, что есть в толпе людейДуша, которой близок и понятенЯ с Музою отвергнутой моей.Да будет же союз наш благодатен,Читатель мой: для двух иль трех друзейБесхитростный дневник пишу, не повесть.Зову на суд я жизнь мою и совесть.

VI

И не боюсь оружье дать врагу:Не все ли мы у смерти, – у преддверьяВерховного Суда? – я не солгу,В словах моих не будет лицемерья:Что видел я, что знаю, как могу,Без гордости, стыда иль недоверья,Тому, кто хочет слышать, расскажу, —Живым – живое сердце обнажу.

VII

Тревоги страстной, бурной и весеннейЯ не люблю: душа моя полнаИ ясностью, и тишиной осенней...И, вечная, святая тишина:Час от часу светлей и вдохновеннейМне прошлой темной жизни глубина:Там, в сумерках, горит воспоминанье,Как тихое, вечернее сиянье.

VIII

От шума дня, от клеветы людской,От глупых ссор полемики журнальнойЯ уношусь к младенчеству душой —Туда, туда, к заре первоначальной.Уж кроткая Богиня надо мнойПоникла вновь с улыбкою печальной,И я, как в небо, в очи ей смотрю,О чистых днях, о детстве говорю.

IX

От Невского с его толпою чиннойЯ ухожу к Неве, прозрачным льдомОкованной: люблю гранит пустынныйИ Летний сад в безмолвии ночном.Мне памятен печальный и старинный,Там, рядом с мостом, двухэтажный дом:Во дни Петра вельможею построен,Он – неуклюж, и мрачен, и спокоен.

X

Свидетель грустный юных лет моих,Вдали от жизни, суеты и громаСтоличного, по-прежнему он тих.Там сердцу мелочь каждая знакома:Узор обоев в комнатах больших,Подъезд стеклянный, двор и окна дома.Не радостный, но милый мне приют,Где бледные видения встают.

XI

Забытые молитвы, сказки няниС улыбкою твержу я наизусть,Родные лица вижу, как в тумане...Там, в детстве счастья было мало, – пусть!Как сумрак лунный, даль воспоминанийВ поэзию, в пленительную грустьВсе обращает – радость и мученье:В душе моей – великое прощенье.

XII

Чиновником усердным был отец,В делах, в бумагах канцелярских меруЗемных трудов свершил и наконец,Чрез все ступени, трудную карьеруПройдя, упорной воли образец,Был опытен, знал жизнь, людей и веру,Ничем не сокрушимую, питалВ практический суровый идеал.

XIII

Любил семью, – для нас он жил на свете;Был сердцем добр, но деловит и строг.Когда порой к нему являлись дети,Он с ними быть как с равными не мог.Я помню дым сигары в кабинете,Прикосновенье желтых бритых щек,Холодный поцелуй, – вся нежность наша —В словах «bonjour» иль «bonne nuit[33], папаша».

XIV

И скукою томительной царилВ семье казенный дух, порядок вечный.Он все копил, он все для нас копил,Но наших игр и болтовни беспечной,И хохота, и шума не любил,Подозревая в нежности сердечнойЛишь баловства избыток иль причуд,Смотря на жизнь, как на печальный труд.

ХV

Не тратилось на нас копейки лишней.Коль дети мимо кабинета шли,Как можно незаметней и неслышнейСтарались проскользнуть; от всех вдали,Хранимые лишь волею Всевышней,Мы в куче десять человек росли,Покинутые немке и природе,Как овощи в забытом огороде.

XVI

Володя, Саша, Надя... без конца, —И в этом мертвом доме мы друг другаЛюбили мало; чтоб звонком отцаНе потревожить, так же как прислуга,Мы приходили с черного крыльца.А между тем, не ведая досуга,Здоровья не щадя, отец служилИ все копил, он все для нас копил.

XVII

Под бременем запасов гнулись полкиВ березовых шкапах – меха, фарфор,Белье, игрушки, лакомства для елки.Зайдешь, бывало, в пыльный коридор,Во внутренность шкапов глядишь сквозь щелки,И то, чего не видишь, манит взор,И чувствуешь в восторге молчаливом,То миндалем пахнет, то черносливом.

ХVIII

Я с ключницей всегда ходить был радВ таинственный подвал, где кладовая.Здесь тоже длинные шкапы стоят;На мрачных сводах – плесень вековая,Мешков с картофелем и банок ряд...Трещит тихонько свечка, догорая,И мышь из-под огромного куляНа нас глядит, усами шевеля.

XIX

И только раз в году на именинахВся роскошь вдруг являлась на столе.Сидели дамы в пышных кринолинахИ старички – ряд лиц, как в полумглеНа старомодных, выцветших картинах...И в мараскинном трепетном желеСвеча, приятным пламенем краснея,Мерцала – тонких поваров затея.

ХХ

Но важный вид гостей пугал меня...Холодных блюд – остатков имениннойТрапезы нам хватало на три дня.Все приходило вновь в порядок чинный:Сестра сидела, скучный вид храня,С учительницей музыки в гостиной, —Навстречу ранним пасмурным лучамБыл слышен звук однообразных гамм.

XXI

Унылый знак привычек экономных, —Торжественная мебель – вся в чехлах.Но чудилась мне тайна в нишах темных,В двух гипсовых амурах, в зеркалах,В чуланах низких, в комнатах огромных, —Все навевало непонятный страх;И скучную казенную квартируУподоблял я сказочному миру.

XXII

Мне жития угодников святыхРассказывала няня, как с бесамиОни боролись в пустынях глухих.Почтенная старушка в бедном хламеМеж душегреек в сундуках своихХранила четки, ладонку с мощамиИ крестика Афонского янтарь.Я узнавал, как люди жили встарь;

XXIII

Как некое заклятие трикратыМонах над черным камнем произнесИ в воздухе рассыпался проклятый,Подобно стае воронов, утес;Я слушал няню, трепетом объятыйИ любопытством, полный чудных грез,От ужаса я «Отче наш» в кроваткеТвердил всю ночь в мерцании лампадки.

ХХIV

Познал я негу безотчетных грез,Познал я грусть, – чуть вышел из пеленок.Рождало все мучительный вопросВ душе моей; запуганный ребенок,Всегда один, в холодном доме росЯ без любви, угрюмый, как волчонок,Боясь лица и голоса людей,Дичился братьев, бегал от гостей

ХХV

И ждал чудес в тревоге непрестанной:Порой не мог заснуть и весь дрожал,Все кто-то длинный, длинный и туманный,Чернее мрака в комнате стоял...Мне ужас веял в душу несказанный,И громко звал я няню и кричал.И старшие, вокруг моей постели,То на меня сердились, то жалели.

XXVI

И лакомств мне давала мать, отецШутил; его насмешливые речиЯ слушал молча, бледный, как мертвец.И приносили в спальню лампы, свечи:«Вон там, в углу... смотрите!..» – Наконец

Он исчезал; но жду я новой встречи

С Неведомым и знаю, что опятьЕго пред смертью должен увидать.

XXVII

С тех пор доныне в бурях и в покое,Бегу ли я в толпу или под сеньДубрав пустынных, – чую роковоеВсегда, везде, – и в самый светлый день.То древнее, безумное, ночноеПрисутствует в душе моей, как тень,Как ужаса непобедимый трепет,Как вещей Парки неотвязный лепет.

ХХVIII

Но, на прогулку с нянею спеша,В знакомой лавке у Цепного мостаЯ покупал себе на два грошаКоврижки белой, твердой, как береста,И, утреннею свежестью дыша,Опять на мир смотрел легко и просто;И для меня был счастия венецМалиновый прозрачный леденец.

XXIX

В суровом доме, мрачном, как могила,Во мне лишь ты, родимая, спаслаЖивую душу, и святая силаТвоей любви от холода и зла,От гибели ребенка защитила;Ты ангелом-хранителем была,Многострадальной нежностью твоеюМне все дано, что в жизни я имею.

ХХХ

Отец сердился, вредным баловствомСчитал любовь; бывало, ты украдкойМеня спешила осенить крестом,Склонясь в лампадном свете над кроваткой,И засыпал я безмятежным сномПри шепоте твоей молитвы сладкой,Но чувствовал сквозь поцелуй любвиЯ жалобы безмолвные твои.

ХХХI

Однажды денег взяв Бог весть откуда,Она тайком осмелилась купитьИгрушку мне, чудесного верблюда;Отец увидел, стал ее бранить.Внутри была бисквитов сладких груда:И жадности не мог я победить, —За мать страдая, молча, – как убитый, —Я с горькими слезами ел бисквиты.

ХХХII

Когда на службе был отец с утра,Мать в кабинет за стол меня пускала.Я помню дел казенных нумера,Сургуч, портрет старинный генерала,Из хризолита ручку для пера,Из камня цвета млечного опалаКоробочку для марок, нож, бювар,Карандаши и ящик для сигар:

XXXIII

Предметы жадных, робких наслаждений!..Но как-то раз я рукавом свалилЧернильницу с головкою оленьей:Ни жив ни мертв, смотрю, как потопил(Что мне казалось верхом преступлений)Зеленое сукно поток чернил.Вдруг – голоса, шаги отца в передней;Вот, думаю, пришел мой час последний.

XXXIV

Я убежал, чтоб грозного лицаНе увидать; и начались упреки,Неумолимый гневный крик отца,На трату денег вечные намеки,И оправданья мамы без конца.Я понимал, что грубы и жестокиЕго слова, и слышал я мольбы,Усилия беспомощной борьбы...

XXXV

В них – долгих лет покорная усталость —Хотя бы мог я розог ожидать, —Лишь простоял в углу за эту шалость:Спасла меня заступничеством мать.Я чувствовал мучительную жалость,Семейных драм не в силах угадать, —За маму, тихий и покорный с виду,Я затаил в душе моей обиду.

XXXVI

И с нею вместе я жалел себя:Под одеялом спрятавшись в кроватке,Молился я, родная, за тебя,Твой поцелуй в бреду и лихорадке,Твое дыханье чувствовал, любя:Так жгучие те слезы были сладки,Что, все прощая, думал об отцеЯ с радостной улыбкой на лице.

XXXVII

Он не чины, не ордена, не лентыНаградою трудов своих считал:В невидимо растущие проценты,В незыблемый и вечный капитал,В святыню денежных бумаг и ренты,Как в добродетель, веру он питал,Хотя и не был скуп, но слишком долгоДля денег портил жизнь из чувства долга.

XXXVIII