Заветные мысли

Многознаменательно это отношение, потому что оно показывает совершенную исключительность нашего положения, в особенности если не принимать во внимание удаленные от нас Африку, Америку и Австралию с их малой густотою населения. Многие ближайшие наши соседи с востока (Япония), юга (например, Китай, Балканский полуостров) и запада живут теснее нас. Так, например, в Японии на 46 млн жителей – менее 42 млн га земли, т. е. на каждого жителя приходится менее гектара, т. е. менее и того, что в Германии. Если мы теперь обратим внимание на то, что главные черты истории определяются стремлением народов заполучить себе землю, что за последний век выразилось преимущественно в колониальной политике, то станет донельзя очевидно, хотя бы мы приняли во внимание и громадность наших бесплодных тундр, что наша земля представляет великий соблазн для большинства окружающих нас народов, т. е. что нам помимо всяких соображений должно быть готовыми к отпору против аппетитов, естественно свойственных всем людям. Конечно, мы размножаемся за последнее время с такою быстротою, какой, наверное, нет у наших соседей, т. е. можем быстрее их увеличивать численность своего народонаселения, и не подлежит сомнению, что многие из северных наших земель не составляют лакомого куска ни для кого, но все же нам нельзя по чувству самосохранения не принимать в большое внимание указанных выше соображений. Это значит, что мы должны быть еще долго и долго народом, готовым каждую минуту к войне, хотя бы мы сами этого не хотели и хотя наши императоры Александр III и благополучно царствующий государь явно и торжественно выразили русское миролюбие своей инициативой. Хотя мне как русскому, выросшему в Сибири, где на чудо всему миру совсем не было сколько-нибудь заметных войн, чрезвычайно симпатично стремление ко всеобщему миру, о котором молится каждый день Церковь, но я совершенно ясно понимаю, почему русский народ без большого доверия относится ко всяким миролюбивым тенденциям; ему в том чудится несогласие с реальной действительностью, грозящею именно нам больше, чем кому-нибудь на свете, бедствиями военного быта.

Поэтому-то японская вспышка на Дальнем Востоке не удивила русских, а, так сказать, заставила их очнуться от призраков возможности долгого мира и повторять, что мы ничего другого и впереди не видим, как войны да войны. Тут, по моему мнению, находится одна из причин, объясняющих ту пылкость, с которой все рванулись к представившейся войне.

Как народ очень реальный, русские не могут долго жить самообманом и в своем царе прежде всего видят своего державного предводителя русских войск, защищающих простор земли, нужный для скорого умножения русского народонаселения. Сколько бы нам ни твердили извне и сколько бы раз сами мы ни чувствовали, что будущность наша много зависит от качества внутреннего строя жизни, но живой, чисто реальный инстинкт подсказывает нам при этом всегда, что важнее-то всего оборона страны и организация ее военных сил. Японская война случилась именно в то время, когда ребром становились в уме русском вопросы этого рода и здоровое народное, русское решение нашло свой исход по случаю дерзкой войны, объявленной Японией.

Как ни покладист русский человек, как он ни хочет мирно жить со всеми народами, как ни широки его объятия, все же у него к одним народам исторически сложилось более дружественное отношение, чем к другим, в особенности к тем, которые его дразнят. Для русского человека совершенно безразлична китайская кичливость, прозывавшая все народы варварами, потому что в этой кичливости мы участвуем рядом со всеми прочими некитайскими народами, и наше добродушие никогда не оставляло нас в сношении с китайцами, мы даже не раз им помогли в критических положениях, например в 1859 и в 1895 гг., при внешних опасностях и при Тайпингском восстании, при внутренней опасности. Едва ли какой другой народ в мире отдает столько справедливости, как мы, китайцам. Ведь они сумели сохранить семейственную благодушность и миролюбивое следование за своими мудрецами при всех исторических передрягах, с ними бывших. Другие народы совсем исчезли или слились с пришельцами в обстоятельствах и условиях гораздо менее тяжких, чем китайские. Их не понимают правильно, когда полагают, что это народ по природе косный и принципиально одряхлевший, потому что судят о китайцах только по современному Китаю в его внешних проявлениях, забывая, что народ этот раньше европейцев изобрел не только письмена и бумагу, но и печать, что он противник войн, великий и передовой земледел, умеющий обходиться без аристократических привилегий, почитающий мудрецов и лиц ученых, добродушный и верный, изобретший и компас, и астрономические счисления, сумевший сам по себе хлопок превратить в ткани, которыми мы пользуемся, открывший искусство получать шелк из червяка, изобретший фарфор, давший всем людям чай, нашедший порох и т. д. Чтобы получить единственно правильное понятие о Китае, надо не забывать, что он и по сих пор находится под маньчжурским игом, да вообразить, что произошло бы с Россией, если бы татарские ханы, покорив Москву и Киев, не откочевали бы в заволжские степи, а сели бы в Москве или Киеве, объединили бы всю тогда разбитую на клочки Россию в одно сильное государство, приняли бы нашу веру, окрестили бы в нее татар, предписали бы производить экзамены по старообрядческим книгам и «Домострою» и отдавали бы все должности только тем татарам, которые хорошо выдержали экзамен по готовым требованиям, заключающимся в этих книгах, да блюли бы интересы только свои, татарские. Надо полагать, что в этих условиях не родились бы преобразователи, подобные Грозному, Годунову, Петру Алексеевичу и его наследникам, и мы были бы не то что китайцы, а, вероятно, пониже их, потому что за нами не было бы веков изобретательности и мудрости первоначальных, коренных китайцев.

Сходство было бы, однако, несомненно, в том, что и мы восставали бы против пришельцев, как они бунтуют все время с тех пор, как монголы их объединили, и маньчжуры их еще больше обособили от всего мира. Большие Кулаки – это, в сущности, такие же повстанцы против маньчжурского ига, как бывшие тайпинги и дунгане, только с азиатской мудростью переведенные на озлобление против пришедших варваров, что и послужило прекрасным способом дешево отделаться от внутренней неурядицы. Этим объясняется и то на первый взгляд совершенно непонятное явление 1900 г., что правительственные китайские войска, предводительствуемые обычно маньчжурами, действовали то против Больших Кулаков, то вместе с ними. По моему посильному мнению, китайцы современные в существе своем смирный, земледельчески трудолюбивый, торговый, промышленный и во всех отношениях весьма способный народ, только лишенный организационной способности и мало склонный к воинским приключениям. Мне кажется затем, что сами они при всем избытке народонаселения если куда и пойдут, то не к нам в холодные страны, а уж, скорей, в такие теплые места, как Индия, Зондские острова, Австралия и т. п.; не подобьют их против нас и японцы, если не сумеют в том заинтересовать маньчжурских властителей, а в этих последних довольно прозорливости и расчетливости, чтобы рискнуть на дело очертя голову, когда они видели от России столько помощи, а от Японии только набеги. Не в характере китайца, как я его понимаю, бросаться в военные приключения или поступать зря, как то свойственно, по всей видимости, именно японцам. Отношения наши к японцам совсем иного рода и сопряжены почти всегда с неприятными воспоминаниями. Достаточно напомнить, каким изменническим маневром захватили японцы в былые времена нашего первого к ним посланца капитана Головина в начале XIX ст. и каким гадким приемом полицейский рыцарь (самурай) Японии сзади напал на цесаревича, мирно осматривавшего примечательности курьезного края, в конце того же столетия. Для русского коварство и японцы до некоторой степени сливаются. Если вспомнить затем, что мы никогда не пытались затронуть этих островитян и даже радовались, что они начали приобщаться к европейской культуре, то станет понятным большое недовольство, распространившееся у нас, когда японцы выдумали вмешиваться в наши отношения к китайцам, маньчжурам и корейцам, а когда дело дошло до изменнического начала военных действий, невольно проснулось недоброе к ним чувство. Конечно, мы простим со временем, быть может, и им, как туркам, станем помогать со всем доброжелательством, но такого отношения, как к китайцам или корейцам, маньчжурам или монголам, конечно, никогда не будет в России, потому что мы их не трогали, а они первые пошли на нас и против наших естественных отношений к нашим соседям по суше. Притом это и народ совсем иной, чем китайцы, лишенный всякой оригинальности, по существу ничего не давший миру, хотя и умеющий ловко принимать заимствованные образцы. Если им тесно уже у себя, пускай они отыщут себе свободные уголки, но только не рядом с нами, которых они не раз коварно обманывали своими приемами.

Вот те внешние, как я их назвал, причины, по которым Японская война отозвалась у нас особенно пылким общим подъемом патриотического чувства. Но эти внешние причины не все еще объясняют, их одних, мне кажется, недостаточно для понимания того состояния, в котором мы находимся. На то есть причины временные и внутренние, чисто русские, т. е. такие, по которым ко всякой войне, вспыхнувшей около начала текущего года, русские отнеслись бы с большим порывом, чем в другое время. Причина та определяется напряженным вниманием, с которым вся Россия ждала за последнее время чего-то нового, крупного, определяющего и передового. Люди, прожившие царствование императора Александра III, ясно сознавали, что когда наступила известная степень сдержанной сосредоточенности и собирания сил, направляемых от блестящих, даже ярких преобразований и новшеств предшествующего славного царствования – к простой обыденной мирной внутренней деятельности, особо относящейся до народной промышленности и до финансов, так как о них пред тем почти забыли, а они напомнили о себе давлением извне.

Александр III, российский император (при вступлении на престол)

Важнее всего, что тогда от немцев мы повернули в сближение к французам, а в долах наших финансов и промышленности сделали чрезвычайно важные шаги, особенно благодаря прозорливости таких исполнителей, как бывшие министры И. А. Вышнеградский и С. Ю. Витте. Нижегородская выставка, подведшая часть итогов прошлого царствования, задумана и решена была отцом, хотя и открылась только после коронации державного сына, и ему же пришлось не только закончить Великую Сибирскую дорогу преимущественно на небывалые давно избытки в финансовых поступлениях, но и совершить многознаменательнейшую реформу денежного обращения, составляющую одну из основных причин того, что нам теперь не страшна с финансовой точки зрения никакая война, чего не бывало во все продолжение XIX ст. С отменой крепостничества, с выкупом земель, с устройством гласного суда, всеобщей воинской повинности и земства Россия уже крупно выиграла в своем внутреннем быте, а оттого и в своем внешнем значении или достоинстве, установленном ее размерами и военными силами.

Рабочий поезд на одном из участков Китайско-Восточной железной дороги. 1899–1900 гг.

Но ее современное положение во всем мире не в меньшей мере определяется несомненным ростом ее промышленности, устройством ее финансов, золотым обращением, союзом с Францией и явно миролюбивыми тенденциями, составляющими несомненные плоды прошлого и текущего царствований, слившихся в этих отношениях в одно целое. Отчасти явно отсталая, отчасти же бесшабашная доля передовиков стала, однако, затем уверять, а простодушные и лишенные критических способностей русские люди стали даже искренне верить, что со всеми этими успехами русский народ пошел назад, а не вперед, что бедность наша растет, как и наши неурядицы, что мы в ходе нашего развития после преобразований 60-х и 70-х годов стали отставать и что у нас для одних надо развить аристократизм, усилив и без того не слабое дворянство, а для других, наоборот, наш и без того принципиально явный демократизм, оставить в стороне всякий милитаризм и сосредоточиться исключительно на гражданском нашем устройстве, от явных недостатков которого зависит-де вся наша бедность и умножение босячества. В наветах тех если не запутался, то стал сильно запутываться здравый русский ум, а кто-то стал даже полагать, что Россия близка к революции.

Напрасны тут уверения действительности в противном, на место явных фактов русского успеха выставляются несомненные факты русских бедствий, забывая о том, что было ранее, и не обсуждая того, что было при современном положении вещей, если бы не было мероприятий двух последних царствований, и все требуя каких-то крупных преобразований, подобных тем, какие совершил Александр II, а каких – о том только шептались, кивая на Японию и всегда ссылаясь на действительно уже излишние у нас, по моему мнению, стеснения печатного слова. Думая со своей стороны, что военное время, вся современная напряженность благодушного русского духа, как и недавние слова царя, позволяют теперь больше и прямее говорить, чем было еще недавно, я не оставлю сказанного выше в одних крупных намеках и, рискуя то, что на уме у массы здравомыслящих русских людей, коснусь с некоторой определенностью тех фактов и намеков, о которых упомянул выше и которые особенно выяснились как раз ко времени начала Японской войны, то есть к началу текущего года.

Не теперь, а в следующих статьях предполагается мною говорить обо всем этом с той подробностью, откровенностью и ясностью, с каким взялся писать свои «Заветные мысли», но теперь же со всей возможной краткостью постараюсь придать полную определенность своим утверждениям, чтоб не могло быть тех основных недоразумений, из-за которых чаще всего у нас происходят огульные суждения и осуждения, зависящие зачастую от той ложной исходной мысли, что в сложнейшем практическом деле внутреннего устройства страны неизбежно необходимо и всего желательнее общее единомыслие по отношению к частностям, тогда как, по моему мнению, тут возможна правильность только при выборе из ряда свободных суждений, хотя бы и далеко друг с другом несходных. Мои суждения не претендуют быть общими, хотя стремятся быть и правильными, и свободными, и прилагаемыми к делу.

Чтобы быть понятым по существу, прежде всего мне следует сказать, что со своей стороны я понимаю совершенную необходимость в гражданской жизни как мер решительнорезких, так и осторожно-постепенных, или, иначе, как революционных, так и эволюционных действий, как со стороны власти, так и со стороны общей массы, но эволюционным влияниям придаю гораздо большее значение, чем революционным. Чтобы показать для людей, не освоившихся с тем языком, которым я заговорил, необходимость и смысл действий революционных, мне кажется достаточно сказать, что освобождение крестьян я причисляю именно к таким действиям, а польза от освобождения крестьян, бесспорно, громадна.

Что же касается до эволюционных действий, то для выяснения их смысла достаточно сказать, что в 60-х годах, когда самое слово «эволюция» еще не было в ходу, в частном разговоре (то было в Париже, в Café de la Regence) со знаменитым уже тогда И. С. Тургеневым я развивал мысль о наибольшем значении ясно сознанных и разумных, но не резких и быстрых, не крупных по виду, но влиятельных мер и преобразований; а мой знаменитый собеседник сказал: «Так вы, значит, постепеновец, и я тоже стал им, хотя был прежде иным». Мне очень памятно это слово, «постепеновец», и я думаю, что оно лучше, чем «эволюционист», выражает сущность того мышления, которого вместе со многими другими я придерживаюсь, потому именно, что в самом понятии о постепенности видны разумность, воля и неспешное достижение цели, тогда как эволюция говорит только об изменении и последовательности. Был и остаюсь «постепеновцем», хотя и не думающим всегда держаться пословицы: «Тише едешь – дальше будешь».

Затем самое главное и важнейшее, на мой взгляд, решить, обеднел ли или нет, или же разбогател русский народ в целом своем составе за время последних двадцати трех лет, т. е. во время, протекшее с кончины императора Александра II? Суждение мое о том, что русский народ за это время в целом много разбогател (как вообще, так и на одного, т. е. в среднем), основано на ряде всяческих статистических данных, начиная с чисел о миллиарде мелких народных сбережений, вложенных в сберегательные (сохранные) кассы, о числе выпущенных акций и облигаций, о запасах золота в кладовых государственного банка, о величине торговых оборотов, о количестве грузов, движущихся по железным дорогам и водным путям, о ценности земель и услуг и т. п. Все это выразимо цифрами, но не привожу их, потому что считаю достаточно известными всем, только недостаточно принимаемыми во внимание. Откуда же, спрашивается, и в частных разговорах, и в газетно-журнальных статьях столь часто, явно или в темных намеках, происходит утверждение, будто народ наш начал беднеть?

По мне, отнюдь не от пустого верхоглядства или недовольства и тем паче не от одного злостного недоброжелательства, как утверждают зачастую наши ярые охранители, а просто от того, что внутриполитически народ наш еще малозрел и привык все главные улучшения своего быта видеть совершающимися сразу, мановением руки, как было ярче всего при царях Московских, при Петре Великом и впоследствии в деяниях Александра II; все же то, что сделалось в последнее двадцатилетие, происходило понемногу, путем не тем скорым, который выше был назван революционным, а постепенно, не вдруг, способами эволюции, без резкой ломки старого, созидая лишь новое на основании данного. Особенно это касается до всего промышленно-торгового и денежного. Дела эти никак не могут иметь шумного революционного характера, т. е. течь быстро, а могут происходить только понемногу, без важных переворотов, постепенно.

И. Е. Репин. Портрет Николая II. 1895 г.

Да и шли они большею частью за то время порывистыми скачками, под влиянием временного прояснения мыслей и не без порывов бросить намеченные пути, во всяком же случае без должного объяснения твердости новых исходных начал, с большой и явной разноголосицей из разрозненных центров. Особенно это относится до дел промышленности и торговли, которые, очевидно, должны: 1) занять со времени освобождения крестьян и с введением первых сельскохозяйственных улучшений много-много рук освобожденного народа; 2) перестроить много прежних отношений чисто сельскохозяйственного, или начального, быта; 3) переместить центры тяжести многих внутренних соотношений прежнего быта; 4) занять людей не столько страдным трудом, сколько настойчиво-постоянным, требующим подготовки, внимательным и, надо сознаться, малопривычным нашему народу, и 5) увеличивать все больше и больше общий и средний труд и достаток на основании разработки несметных запасов, данных нам природой.

Вести по этому пути, бесспорно, трудно, но начала положены хорошие, и пришло время, когда и тут нужны стали меры хотя и постепенные, но ясно, твердо и бесповоротно обозначенные, тянулась же какая-то канитель неясностей и нерешительности. Привык же народ к влияниям и мерам иным, а на такие мелочи, как небольшие перемены в величине таможенных пошлин, изменчивость или постоянство денежного курса рубля, на изобилие или отсутствие звонкой монеты и внимания обращать почти не хотел. Шуму и блеску не было, совершались же дела важные и трудные, а думали и стали утверждать, что после эпохи преобразований ничего не делается полезного. Чтобы хоть в одном примере указать разность нынешнего от прошлого, достаточно вообразить, что бы произошло со всеми нашими денежными оборотами при объявлении Японской войны, если бы не было мероприятий времен Александра III и Николая II.

В эти два царствования больше, чем когда-нибудь ранее, стали всемерно на государственные средства по возможности ослабляться бедствия временных и местных голодовок, всегда и во всем мире, даже в тропической Индии, сопровождающих тот начальный, или земледельческий, быт, который остался от эпохи преобразований и еще поныне считается у нас наилучше могущим обеспечить народ от бедности, но который в действительности составляет только первую, или начальную, ступень в развитии благосостояния, а потому и силы государств, их порядка и возможного общего благоденствия. Современные голодовки выставляли на вид, а про прежде чаще бывавшие у нас голодовки, сопровождавшиеся несравненно большими бедствиями, многие говоруны или позабыли, или даже, по-видимому, не знали.

Последнее должно полагать справедливым особенно по той причине, что единственный способ, которым многие государства Европы избавились от бедствий возобновляющихся голодовок и достигли быстрого роста благосостояния жителей, состоит именно в доставлении на развивающихся разнородных видах промышленности и торговли средств для правильного движения вперед на пути преуспеяния, а об этом самом и стали более и деятельнее всего заботиться именно в последние десятилетия благодаря ныне царствующему императору. «Босяки», тщетно ищущие прочных заработков, но всегда бывшие на Руси, без всякого сомнения, за последние десятилетия сильно у нас умножились по причине небывало большого прироста народонаселения, еще малого развития переселения на свободные земли42 и поздно начавшегося роста промышленности и всякой предприимчивости, дающих этим босякам прочный заработок, а стране – новые виды богатств, предметов торговли и общего достатка. По мнению немалого числа наших знахарей, тут видно только падение «исконного» нашего промысла – хлебопашества и необходимы только всемерные заботы о земледельческом росте страны. Учреждение особого Совещания о нуждах сельского хозяйства косвенно одобрило таких людей, и о «зле промышленного покровительства» стали говорить не одни крупные землевладельцы, но всюду, где говорилось о предстоящих России дальнейших преобразованиях. Наступившая сбивчивость понятий о главной цели – общем благе народа – выяснилась при спросе мнения местных комитетов.

Считаю не излишним повторить (подробнее это говорил уже ранее, в первых главах моих «Заветных мыслей»), что большинство забывало или, правильнее, не понимало, что земледелие после некоторого истощения, в коренной России уже наставшего, для своего правильного, усиленного и выгодного роста (на площадях, давно распахиваемых) требует капиталов несравненно больших, чем учреждение вновь совокупности других видов промышленности, а дает заработки – при своем надлежащем усовершенствовании – гораздо меньшему числу жителей, чем другие виды промышленности при том же размере вновь затраченных капиталов, что избыток в производстве хлебных товаров сильнее роняет их продажную цену (а поэтому и заработки), чем избытки в производстве почти всех важнейших иных товаров (как, например, уголь, железо, ткани и т. п.), потому что потребление на душу этих последних быстро возрастает по мере удешевления стоимости производства и торговой цены, а для хлебов лишь пропорционально числу людей, что надлежащее современное развитие земледелия возможно только рядом с развитием других видов промышленности, требующих продуктов, не терпящих далекой перевозки, доставляющих машины, удобрения и близких потребителей, что земледелие, особенно у нас, дает лишь на короткие недели много труда, не обеспечивая никаким заработком наибольшую часть года, и т. д.

Уже из того, что достаток стал переходить из прежних землевладельческих рук в разные новые, особенно к инженерам и промышленникам, уже из того, что учение стало требоваться в небывалых до сих пор размерах и стали искать жизненного, а не одного словесного или литературного образования, уже из того, какие сюжеты стали описывать и читать, видно стало явное наступление какого-то особенного перелома, в сущности составляющего естественное последствие преобразовательной эпохи, последовавшей за Севастопольской войной. Когда вспыхнула Японская война, напряженное ожидание какого-либо выяснения разноречий от городского населения начало уже переходить в сельское и стало принимать острый характер – жгучего вопроса.

Ожидание было совершенно естественным и, по существу, благодушным, неестественно же было подозревать в этом ожидательном состоянии какую-то крамолу, что-то грозящее правильному течению дел, и только люди, совершенно не знающие Россию, могли думать, что наступившее ожидание может дать поводы к существенным внутренним беспорядкам, как о том писалось, однако, не раз в заграничных газетах и говорилось в некоторых будирующих у нас кружках и во многих праздноболтающих наших сферах – только от скуки и рисовки. Мне думается, что в Англии и С.-А. С. Штатах худо– и малоосведомленные люди, а от них заправилы Японии полагали именно так, что малейший внешний толчок теперь, дескать, повредит России более, чем когда-либо ранее, потому что этим воспользуются недовольные внутри страны, и я полагаю, что всем очевидный общий русский патриотический порыв по поводу столь внезапной Японской войны сделал ясной ошибочность скороспелых суждений о состоянии внутренних русских порядков и убеждений.