Зов из глубины веков

– Да. В чем-то я с вами полностью солидарен. Искупление греха в христианстве является так же частью мифа?

– Христос как мифологический Спаситель становится кульминацией, венцом освобождения духа от психической незрелости и слабости. Христос разрешает эту великую проблему борьбы разума с недифференцированной психикой с ее многочисленными аффективными импульсами и состояниями. Отныне разум укрепился до такой степени, что смог противостоять этой дьявольской могущественной силе. Этот символический опыт и отражается в мифологическом образе самого дьявола и его опасных искушениях. Вся христианская метафизика основывается на конкретном психическом опыте. И только так, после встречи со злом мы своим внутренним прозревающим взглядом снова и снова обращаемся за помощью к оку Бога, в котором находим внутреннюю опору, как в метафизической трансцендентной реальности.

– Хм. Довольно сложно все это осмыслить. В этом случае, какое значение имеет аскетическая традиция православия?

– Конечно, эта конфессиональная традиция имеет свои установления и порядки. Без этого невозможно будет сберечь церковную историю. Я думаю, что к полному аскетизму и воздержанию приходят естественным путем, когда человека уже не связывают прочно оковы его влечений, и когда он уже смотрит на это со стороны, просто как на обычную игру природы. Так или иначе, удовлетворяя свои инстинкты, мы можем без труда перемещаться между этими полюсами, о которых вы говорили. Внутри человека должна быть гармония. Когда душевные энергии идут вровень с телесными желаниями, то мы становимся счастливее. Но, разумеется, высшая цель жизни не может ограничиваться только этим. Если вся жизнь суть следующие один за другим акты самоутверждения нас самих, то необходимо в сравнении с этим постигнуть и то, что должно быть нечто более основательное и значимое в этой кратковременной жизни. И поэтому необходимо стремиться к добродетельному благоразумию, к безграничному познанию себя и мира, тогда и можно выйти за рубежи в область трансцендентного символического опыта, прийти к озарению, что мы изначально покоимся в грехе, как в широко известном мифе об Адаме и Еве. Тогда мы можем, забывая о себе, возвышаться над своей низшей природой и созерцать безвременность духа в нас самих, что, к примеру, выражено в мифе о воскресающем богочеловеке.

Герман говорил все это намеренно назидательным тоном, как учитель. Но он говорил так, что эта речь не звучала неопровержимой непреложной истиной, а больше являлась его личным мнением.

На его лице в этот момент проступала неясная хитрая ухмылка, а правый глаз с прищуром вызывал подозрение, что он превосходит меня во всем и только испытывает мои способности. В то же время я заметил, с каким неподдельным интересом он увлекся беседой со мной.

– Да. В монастыре говорят о таких вещах совершенно иначе, – ответил я торопливо, отстранившись от своих мыслей. – Вообще, мне никогда не говорили о том, что веру можно рассматривать так через призму мифа. И как не странно это многое объясняет.

– Я вас хорошо понимаю Альберт. Подождите минутку. Я принесу сок, – произнес Герман, вставая с кресла.

Он встал и зашел в дом через заднюю дверь.

Я с любопытством снова осмотрел все вокруг.

Свежий ветер временами легко обдувал мое лицо. Я заметил, как обильные гроздья созревшей черемухи колышутся на ветру. С веранды дома во все стороны открывался чудесный вид на озеро, серебристая вода которого играла бликами солнца, радуя и лаская взор. Лазурный небосвод на редкость без единого облачка чаровал своей чистотой и беспредельностью. Где-то вдалеке тишину и спокойствие то и дело теперь нарушали резкие всплески воды. Озерная рыба плескалась, словно веселясь и не зная никаких забот. Так же, как беззаботно жужжал и кружился подле меня назойливый комарик, пытаясь найти удобное место на поверхности моей кожи. Глухой отзвук трудолюбивого дятла, который усердно долбил кору дерева, едва послышался из самой глубины леса. Это место было идиллией.

Наверное, и в самом деле, Герман наслаждался жизнью здесь и это было совершенно естественно. Видимо, в его жизни не было никакого внешнего аскетизма, никаких запретов. В отличие от насельников монастыря он упивался жизнью и свободой, плавая нагишом в этом озере и созерцая этот восхитительный пейзаж, как неотъемлемую составляющую своей жизни.

Герман вышел из дома уже в летних широких шортах, но так же без верхней одежды. В руках он держал большую коробку апельсинового сока и два продолговатых стакана. Разлив сок, он протянул один стакан мне и сел устало в кресло, как на свой трон.

– Полюбовались видами? – спросил он, указывая рукой на озеро.

– Да. Здесь очень красиво, – ответил я, глядя на Германа. – Вы неплохо обосновались тут.

– Это правда. Иногда я рыбачу. Попадается хорошая рыба. Я приспособился ловить язя. Нужно просто знать несколько хитростей.

– Это здорово.

– Странно, что в том монастыре не завели свое хозяйство. Наверное, им проще закупать продукты самим. В монастыре едят только рыбу и овощи?

– Да. Это для меня было непривычно.

– На мой взгляд постная пища это благое дело. Но лично я не могу без мяса. В моем хозяйстве я развожу перепелов. Люблю сам готовить. Мясо перепелки диетическое. И у нее очень вкусное яйцо.

– Вы не соблюдаете пост?

– Нет. Но я уважаю людей, кто соблюдает, и кому это помогает в жизни. Для меня же достаточно поддержания обычной диеты. Пост искусственный способ сдерживания своих неуемных желаний, самодисциплина определившаяся традицией православия. Это необходимо людям приобщенным к церковной жизни.

– Я понимаю вас. В этом моменте я с вами полностью согласен. А как вы относитесь, вообще, к монастырской или церковной жизни?

– Для верующего человека или монаха рациональное, научное осмысление мира редко бывает необходимым для его веры. Обычно они полагают, что живое познание Бога доступно только им, а ученым или философам это познание недоступно, или является для них чистыми измышлениями и не более того. И это только потому, что ученые прибегают к научной рефлексии и мышлению. Уже давно выдвигаются гипотезы о том, что все религиозные представления исходят из нашей психики. Но, конечно, верующему ортодоксу это абсолютно непонятно или он просто не знает о том, до чего дошла наука. В традиционном иудео-христианском мировоззрении нет нужды осмыслять все с разных точек зрения. Необходимо только следовать традиции локального вероисповедания.

– А отречение монаха от мирской жизни является необходимым условием живого познания Бога?

– Отречение для монаха это порой отречение от конкретной роли в обществе в пользу принятия другой роли, роли аскета. Нужно отстраниться от общества, носить особую одежду, молиться в послушании, избегая самостоятельной рефлексии. Но отречение по своей сути подразумевает глубинное отречение от эгоизма в себе как такового. Это освобождение от тех ограничений, привязывающих нас к примитивному самоутверждению в ущерб трансцендентной сферы, выходящей за границы нашего Я. Избавление от конкретной роли в обществе выступает лишь средством в достижении подлинного отречения от своего эгоизма. В нашей повседневной жизни, в миру, так же может быть осуществимо освобождение от рабского подчинения своей природе.

– А как возможно это освобождение?

– Я считаю, что важно при этом то, когда мы развиваемся интеллектуально и психически, когда мы поднимаемся на новый уровень сознания, а не просто сдерживаем себя от страстей или избегаем их. Если мы постоянно осознаем, как сужены границы нашего сознания и поле наших интересов, если при этом мы стремимся к саморазвитию, то мы еще больше направляем себя к духовному росту. Но аскетическая традиция предполагает границы такого личного саморазвития, так как все мировоззрение члена церковной, монашеской общины определяется четким руководством церковного канона.

– Может быть вы и правы. То есть для вас религиозные представления с различными сверхъестественными событиями являются всецело продуктом психики человека?

– Устоявшаяся традиция должна считаться с современным научным знанием. Несомненно, что нервная система, нормальное функционирование мозга обеспечивают человеку структурированное сознание. Мозг формирует психику в целом, а психика в самой себе содержит потенциально априорную форму представления об иррациональном метафизическом факторе, который облекается нашим разумом в религиозно-мифологические идеи. Иррациональное это все то, что мыслится нами через символ, а затем репрезентируется в мифе. Изначально не было никаких религий и мифов, было только первобытное мышление, орудующее символами. Человеку просто всегда была необходима осязаемая внешняя система взглядов, верований, чтобы оформить конкретно эту потребность в метафизическом познании. Это может быть эзотерическое, церковное, религиозное учение. Религий в мире много. Но при этом, будь человек приверженцем хоть какой религии и веры, если он умирает, его мозг умирает, и любые представления о Боге угасают вслед за физической смертью. Представления о бессмертии души сами по себе возникли потому, что сознание временное явление, которое дается человеку, пока его мозг функционирует. Но сознание вновь и вновь возникает у каждого рожденного человека. А вслед за развитием сознания у человека снова выходит на поверхность эта форма представления об иррациональном. Отсюда возникло это воззрение о метемпсихозе, перевоплощении душ.

– Это звучит правдоподобно. Но что для вас самого Бог?

– Я пришел к выводу, что постижение Бога в непосредственном опыте носит характер мистического предчувствия объемлющего в нас самих. Это наше представление о высшем качестве разума, которое как таковое сформировалось в мифологическом мышлении человека. Другими словами, под Богом мы полагаем исток нашего самосознания, когда мы обращаемся к себе самим с насущными вопросами. Бог делает нас совестливыми и мудрыми, духовно богатыми людьми. Духовность, конечно, это только понятие, под которым подразумеваются эти диалектически символические отношения с Богом внутри нас.

– Я согласен с этим Герман. Для меня всегда был важен этот момент, что Бог находится внутри нас. А люди, для которых вера ничего не значит? Вы так же считаете, что они еще не готовы принять в себя символическое?

– Метафизические изыскания могут быть полностью замещены рациональным интеллектуальным мышлением. Если мы верим в Бога, это значит, что в нас подспудно пробудился мифологический уровень миросозерцания, который сохранился в нашей психике с древности. Поэтому человек, который сталкивается с этим в своих представлениях и идеях, сталкивается с символическим переживанием, которое продуцирует психика, оживляя для него миф. И часто современный человек просто оторван от этих представлений, потому что они зарыты глубоко в потемках нашего разума. Но, разумеется, силу интеллекта нельзя недооценивать. Сегодня чисто интеллектуальное развитие бывает даже гораздо полезнее во многих ситуациях. В любом случае в религии важны и сами ценности, мораль, которая в любое время должна делать людей гуманными и благоразумными.

– Это очень интересно. Значит, человек не может жить без Бога, без морали по своей слабости?

– Мы называем Богом то, что образует, окутывает наш сознательный разум, формирует наши идеи и представления о себе, как о разумном существе, наделенном совестью. Поэтому сознательно мы можем только верить, что Бог направит нас на верный путь, даст нам благоразумие, так как мы не можем в полной мере осознать то, что объемлет нас. Так как мы часто движимы лишь эгоистичным приспособлением и не выходим за эти рамки.

– И такое отношение с Богом идет с самой древности?

– Это исходная базисная точка христианской мифологии. Из подобных представлений зарождались мифологии и религии мира. Человек впервые осознал себя и начал представлять то, из чего исходит его самосознание. Так появлялись миф за мифом об отношениях между людьми и богами. Причем религии, так же имели свое поступательное развитие и всегда совершенствовались. В этом и состоит история человеческого духа. И сейчас в нас так же возникает подобный опыт откровения в символическом переживании встречи с Богом. Мы так же задаемся вопросом, с какой целью мы живем, осознавая себя в этом бренном мире, как и человек прошлого. Если нас это волнует, то для нас и вера становится важной частью жизни. Только теперь для нас мифы уже не реальная история мира, а явное отражение психического опыта, перенесенное на мир вокруг.

– Поразительно… Но если есть естественнонаучное знание, истолковывающее эти явления подобным образом, то почему вера в Бога Творца остается неосознанной для многих людей?

– В нашей культуре, конечно, мы ближе всего к иудео-христианской мифологии, к христианской этике. Так как это вершина человеческой мифологии, вообще. Сознание людей связывало изначально Бога, высший разум с природой. Внутреннее переживание, представление о божественной сущности в нас сливалось с внешним миром. Ведь никаких существенных научных знаний у людей не было, никто ничего не знал о физических законах и биологической эволюции. Было только неокрепшее самосознание, которое могло пустить в ход мифологическую фантазию о том, откуда оно появилось. Человек древности начал создавать космогонические мифы о творении мира, которыми до сих пор живет современный человек. Поэтому библейские идеи о Боге Творце витают в умах ортодоксальных верующих до сих пор. На мой взгляд, просто нужно уметь отличать достоверную историческую реальность от мифологии, знание от веры. И научное знание помогает увидеть, где в религии присутствует мифология. Хотя и в христианстве также много легенд, но главное тут, какой кладезь духовной мудрости оставил нам Иисус как человек. А вся жизнь его, пропитанная мифологией героя, как богочеловека оказывает на нас самое целебное духовное действие. Через этот миф о воскресающем Спасителе мы сами обогащаемся духовной силой.

Герман взял со стола стакан с соком и начал делать из него маленькие глотки. Видя, что он уселся расслабленно в кресле, я также предпринял попытку полностью раскрепоститься, сидя на своем стуле.

– Как же вы отличаетесь в своем мировоззрении от того же отца Димитрия, – заключил я, обдумывая, что сказал Герман.

– Это судьба, – ответил Герман, вздыхая. – И игумена Димитрия так же ведет судьба. Но мы идем разными путями.

– Каждый человек устроен по-своему?

– Да. И внутренне мы должны принимать каждого человека таким, какой он есть. Бог Христа это Любовь, то есть великодушие человека, которое к каждому человеческому существу повелевает быть благосклонным. Если мы благоразумны и с терпением относимся к другим, то можно сказать, что в нашем сердце живет Любовь, что нас направляет Бог.

– В этом я полностью согласен с вами, – произнес я с искренностью.

– Благодарю вас, – ответил Герман с мягкой улыбкой на лице.

– Но как этика религиозных учений может переплетаться с тем, что вы подразумеваете под мифологическими представлениями? Этика в религии преследует другую цель.

– Самые лучшие умы с давних времен плодами своих размышлений, системами своих взглядов на мир открывали новые горизонты для совершенствования духа людей. В каждом религиозном учении вам даются определенные положения, как достигнуть высшей гармонии, Просветления или же Царствия Небесного. Этика задает направление, как достигнуть главной цели, то есть полного духовного самораскрытия с помощью постулатов нравственного поведения. Религиозная этика и конфессиональная культура в каждом локальном обществе предлагает способы пробудить в человеке изначальный религиозный миф. Поступая так, как нас учат великие люди мы приближаемся духовно к ним. Будь это Христос, Будда, Магомет, они приблизились к такому совершенству, прилагая неимоверные моральные усилия, и они дали нам конкретный этический кодекс, которому мы должны следовать. Часто бывает, что религиозному человеку не хватает знаний и опыта, помимо его прилежного следования религиозным обычаям. Тем не менее, мы должны не просто принимать формально какое-то вероисповедание, но должны приближаться на реальном опыте всем своим существом к религиозному мифу. Тогда, приходя в храм, мы можем думать, прежде всего, о внутреннем храме души.

– Я вас понял. Вы любите все истолковывать на свой манер.

– Это объективная интерпретация религиозного опыта, которая, к сожалению, доступна пониманию для немногих умов. Многие говорят о вере, но немногие говорят о том, откуда она берет свои истоки. В современном мире опасно отождествляться с мифологическими представлениями в себе, но нужно рассматривать их со стороны, как объективную данность, как нечто присущее нашей психике. А для этого нужно расширять рамки сознания, чтобы быть современным нашей жизни, сознательным и разносторонним человеком.

– Это значит, что нужно сознательно направлять свои мысли на такие вопросы?

– И это тоже. Мудрый человек всегда будет иметь дело с трансцендентным в нем самом, помимо своей внешней жизни. И это трансцендентное, то, что объемлет наше Я должно само о себе возвестить, пробудиться, исходя из глубин нашего разума. Призывающий нас к поиску истины и смысла источник и есть Бог. И задача человека, правда, в том и состоит, чтобы правильно осмыслить переживаемый им опыт, а не просто приобщиться к внешней традиционной форме вероисповедания.

Герман взял со столика маникюрные ножницы и наклонился, сутулясь, вперед. Жировые отложения на его груди отвисли, как грудь женщины. Он принялся аккуратно состригать небольшие наросты ногтей на своих толстых пальцах рук. В этот момент, глядя на него, я испытывал двоякие чувства. Он вызывал во мне некую неприязнь своим внешним видом раскрепощенного упитанного борова. С другой стороны он вызывал смутное чувство беспокойства, ведь я не знал, что от него можно ожидать, и как еще он поразит меня. Герман казался мне противоречивым. Глядя на то, как он демонстративно состригает свои ногти я заметил в нем и утонченные манеры джентльмена. Хотя внешний вид его в этой ситуации вызывал у меня даже легкую насмешку, но я был уверен, что личность этого человека мне во всех отношениях близка. И как же часто жизненные обстоятельства складываются нелепо, когда нам бывает сложно найти близких людей.

– О чем вы думаете, Альберт? – спросил Герман, сосредоточив свой взгляд на ногте.

– Я думаю о том, что жизненные обстоятельства во многом складываются не так, как мы бы хотели. Что очень часто в жизни мы оказываемся одинокими, когда находимся в поиске истины.

Герман положил ножницы обратно на стол и с поднятым указательным пальцем взмахнул правой рукой вверх.

– Это точно! Я всегда говорил своим ученикам, что хочу предостеречь их от отчаяния. Познавая себя, человек будет неизбежно отдаляться от обыденного сознания, будет отрекаться, как монах от внешней жизни, хотя он может и не быть монахом. В этом случае любые прелести жизни, наслаждения и удовольствия всегда будут оттеняться внутренним страданием и чувством одиночества.

– Значит, человек обречен на это?

– Да. Более того. Иной раз вы потеряете и близкого друга, и друг ваш может стать вашим врагом. Думать своей головой дано не каждому.

– Согласен. Знаете, для меня всегда было актуальным, когда идя своим путем, начинаешь терять близких людей. Для некоторых твои душевные страдания остаются недоступными.

– Духовный подвиг, который призывает совершить нас Бог, значим только для нас самих. Наше представление о духовности и означает только то, что мы погружены в собственные бездны внутреннего мира. Это только в нашей голове и имеет ценность, а для других это может оставаться совершенно непонятным. Поэтому неудивительно, что духовный путь приводит к одиночеству. Это может касаться любого человека, и монаха и мирянина.

– Но, если все священное для человека обусловлено, как вы говорите работой головного мозга, то в чем тогда состоит особенность каждого человека? Ведь это же чисто психологические отличия.

– Психические особенности, так или иначе обусловлены структурой мозга, который делает нашу психику такой, какая она есть. Без нашего уникального мозга не было бы и отражения этого мира, не было бы задействовано и символическое мышление, и уж тем более не существовало бы никаких предпосылок к развитию духовности человека. А вот какое воспитание и образование мы получили, чем мы наполняем себя, какими знаниями, какими идеями, тем и определяется наше мировоззрение, наше чисто психологическое отличие от других. И только судьба сможет ответить на вопрос, каким человек станет в итоге. Личность раскрывается постепенно.

– Я вас понимаю. Мозг делает возможным существование нашей психики, но в ней самой мы можем откопать внутри себя духовное богатство?

– Да. Идеальная цель такой духовной жизни внутреннее единство, что аллегорически и является в христианстве Царством Небесным. Это конкретный психический опыт, перенесенный на религиозную метафизику. К Богу мы обращаемся с нашим незнанием, так как Бог больше нашей личности, так как мы здесь в этом мире мимолетные явления, изначально греховные в своем существе. Мы привязаны к нашему слабому Я, которое оторвано от своих корней. Поэтому сегодня редкий человек, но открывает в себе мифологическое представление. Живет этим, когда стремится к этой целостности, пытаясь навести мосты с истоком своего самосознания. Для начала этого пути нужна только любознательность, любовь к мудрости, чтобы человек мог подняться над своими ограничениями.

– Наверное, ваши идеи очень сложно принять обычным верующим людям?

Герман ничего не ответил. С сосредоточенностью он снова взял со стола стакан с соком и отпил из него. Видимо, в этот момент в нем говорило его одиночество.

– А вы очень удивились, узнав меня лучше? – начал говорить Герман, слегка подтрунивая надо мной. – Вы же думали, что я сумасшедший шаман.

– Да. Честно признаться я очень удивился и не ожидал, что вы такой умный человек, – с восхищением заметил я.

– Я самый обычный человек, который познает этот мир в меру своих сил и возможностей. Я вижу, что в вас так же есть природные умственные задатки и глубина сердца. Вы очень гибки в восприятии новых знаний. Я учил своих учеников и знаю, какие из них были более способные, какие менее.

– Я очень признателен вам за эти добрые слова.

– Для вашего духовного исцеления вам нужен диалог, общение. Сознательная коммуникация между двумя индивидуумами должна дать вам чувство единения. Я вам не предлагаю стать моим учеником. Я предлагаю вам общение. Если вы сами видите, что в монастыре вы не находите полного успокоения, и даже хотели обратиться за помощью к шаману… Лучше меня вам не найти. У меня есть лодка и удочки. Мы можем порыбачить и поговорить обо всем волнующем вас.

– Мне было бы очень приятно побеседовать с вами снова, – ответил я с радостью.

– Замечательно. Приходите завтра. Я постараюсь быть одетым более прилично, – иронично заметил Герман.

– Хорошо. Я только не знаю, что я могу сделать для вас взамен? – спросил я с озадаченностью.

– Ровным счетом ничего взамен делать не нужно. Просто потешите старика, который долгое время был педагогом, воспитателем человеческих душ.

Тут Герман повернул голову в сторону и привстал, пристально вглядываясь вдаль. Я оглянулся и увидел женщину, которая шла к дому через лес с корзиной грибов.

– Идет моя жена, – сказал с восторгом Герман. – Она тоже ходит за грибами. Давайте я вас познакомлю?

– Мне как-то неудобно. Я тут нежданный гость, – промолвил я, прижимая корзину с грибами к ногам.

– Все хорошо Альберт. Она удивительная женщина. Она вам понравится.

Герман встал с кресла и с наивным ребячеством помахал этой женщине рукой.

– Инюша мой эликсир молодости, – произнес Герман с нарочитой важностью.

Глядя на то, как эта женщина неторопливо подходила к нам я спонтанно прокручивал в голове развитие нашей беседы. Такая привычка у меня была всегда, когда я заранее представлял, что буду говорить с незнакомым человеком. Я всегда пытался создать так хорошее впечатление о себе.

Эта женщина в бежевой футболке и красных джинсах была с длинными до лопаток белокурыми волосами, которые покрывали ее узкие плечи. Она была худощавой и рослой, при этом ее ноги были немного вогнуты дугой в коленях, что придавало ее фигуре некоторую неуклюжесть, но в то же время и щепетильную женственность.

Она приблизилась к веранде и я приметил ее вопросительный взгляд, обращенный на меня. Ей было лет сорок, но она выглядела своеобразно утонченной в чертах лица, как будто в ней сохранялся до сих пор образ молодой девушки, который она старалась сберечь от быстротечности времени. Тем не менее, на ее лице под глазами заметно виднелись образовавшиеся морщинки, хотя ее кожа была очень ухоженной и слегка подзагоревшей. Сами ее карие глаза были неестественно большими, что казались даже непропорциональными остальным частям лица, прямому продолговатому носу и маленькому рту. Может, из-за этих огромных глаз ее лицо было чем-то похоже на девичье лицо, только с загаром вместо румянца на щеках.