Сохранить

– Я не буду пить таблетки, – мотает он головой.

– Попробуй, это вкусно и полезно.

Он вновь мотает головой.

– Я тоже вместе с тобой выпью, – говорю я, и мальчик соглашается. Мы закидываемся таблетками, я вновь вспоминаю рекламу со счастливой семьёй.

Треть суточной нормы калорий, необходимые минералы и витамины. Обед ещё никогда не был таким быстрым, простым и вкусным.

– Понравилось? – спрашиваю я.

– Ага.

– Посиди тут ещё немного, – говорю мальчику, выхожу из белоснежной кухни в белоснежный коридор, а затем в белую комнату, в которой лежит мой отец.

Эф?

Да, брат.

Ты должен доставить этого мальчика к Канцлеру.

Зачем? Отвезём его домой во Второй город.

Ты был когда-нибудь во Втором городе?

Конечно.

Один раз до Великого огня.

Ну, был же.

Послушай, тебе ни к чему тратить на всё это время. Просто отвези его к Канцлеру, так ты спасёшь нашего отца.

Мне кажется, лучше будет вернуть мальчика домой к его семье.

Напомни пожалуйста, что будет с человеком, который не обретёт Великое Цифровое Бессмертие?

Эл, не надо.

Что будет с человеком, у которого не хватило денег на оцифровку сознания?

Хватит. Прекрати.

Это всё не просто так. Дети никогда не появлялись в этом городе, понимаешь? Если ты скроешь это от Канцлера, он узнает, и не видать отцу Бессмертия, понимаешь? Сказать тебе, что будет в таком случае?

Я знаю, что будет.

Они в любом случае знают об этом мальчике и уже его ищут. Если же ты отвезёшь его, как это и должно быть, то поможешь им решить эту проблему, а они помогут тебе решить твою. Понимаешь?

Компромис.

Смотри также:

Шантаж. Условия. Неудовлетворённость одной из сторон. Выбор, который тебя вынудили сделать.

Я захожу в комнату отца, тихонько его окликаю, он открывает глаза и смотрит на меня.

– Эф? Привет, сынок.

– Привет, пап. Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо.

Я одобрительно киваю.

– А где Эл? – спрашивает он.

– Эл скоро придёт, папа.

– Я так по нему соскучился.

У него осталось совсем мало времени, Эф.

Глава 10

Я хожу по коридорам и открываю по очереди все комнаты, связанные с ним. Дни рождения, праздники, смешные ситуации. В одной комнате его день рождения, который мы провели на ферме: катались на лошадях, играли с пастушьими собаками, гладили коров и овечек. В следующей комнате новый год, на который Дед Мороз подарил Элу железную дорогу, а мне подарил огромный конструктор, который позволяет построить целый город, и в этот город отлично бы вписалась железная дорога.

Следующая комната – первый наш полёт на воздушном шаре. Затем поход в музей со скелетами динозавров. За каждой дверью я, отец и маленький Эл. Каждый раз он убегает впереди меня, либо плетётся позади. Каждое воспоминание наполнено деталями, их настолько много, что может показаться, что я на самом деле заново проживаю этот момент, но каждый раз, когда я пытаюсь разглядеть лицо Эла, у меня ничего не выходит. Либо он слишком далеко, либо он в тени, либо стоит ко мне спиной. Я подбегаю к нему так быстро, как только могу, опережаю его, а он разворачивается и стоит ко мне спиной. И так каждый раз. Я бегаю по воспоминаниям снова и снова, и наконец, в одной из комнат я догоняю его, хватаю за плечо, разворачиваю Эла и вижу пятно вместо его лица. Оно всё размыто и смазано.

Как выглядел мой маленький Эл?

Я захожу в архивы фотографий, но там ничего нет. Некоторые семейные фото бесследно исчезли. У меня не осталось ни одного снимка моего брата. Я всё удалил.

Всю свою жизнь, я пытаюсь восстановить по крупицам воспоминания о самых близких людей, и за одно мгновение теряю почти всё.

Я не помню. Я не помню лицо младшего брата. Я не помню моего маленького Эла.

Ты здесь?

Да.

Знаешь… как бы сказать… я забыл, как ты выглядишь.

Смешно.

Я стою в комнате, в которой находится сегодняшний пожар, и наблюдаю, как моя точная копия в прошлом кричит и удаляет без разбора собственную жизнь.

День за днём. Шаг за шагом. Кадр за кадром.

Моя точная копия стоит и выкрикивает одно и то же слово.

– Удалить.

Я стою смотрю на это и кричу:

– Нет! Сохранить! Сохранить!

Но ничего не выходит. Это лишь моё воспоминание.

Я открываю глаза, и спрашиваю себя, существовал ли мой брат на самом деле?

– Скоро мы приедем? – спрашивает мальчик, разглядывая город в окне.

В окнах мелькают люди, уткнувшиеся в свои ладони.

Это всё какая-то глупая шутка.

В окнах мелькают одинаковые здания. Копии других зданий, настолько они одинаковы, что ты не знаешь, какое здание изначально было скопировано.

В окнах мелькают красочные билборды, готовые продать тебе всё, что угодно.

Я говорю, что да. Что мы уже почти на месте, и осталось совсем немного.

Говорю и смотрю в ничто, в этот пустой мир, в голове моей остаётся висеть вопрос без ответа, а мимо проносятся яркие билборды.

«Две почки по цене одной»

«Здоровая семья – здоровое человечество»

«Тотальная распродажа капсул для сна»

– А мы точно с тобой никогда не виделись?

Мальчик мотает головой.

– Я бы вас запомнил, – улыбается он, – я вообще всё помню!

– Повезло тебе, а вот меня что-то память в последнее время стала подводить.

– Ну, в вашем возрасте это неудивительно, – говорит мальчик и начинает хихикать.

– Тут я с тобой согласен, – улыбаюсь я, а перед глазами у меня лежит мой отец. Скелет, покрытый кожей.

В неведении есть свои плюсы.

Мы подъезжаем к огромному белоснежному мерцающему в свете солнечных лучей зданию.

– Мы ведь всё ещё в вашем городе, – оглядывается по сторонам мальчик.

– Да, это Министерство, которое занимается такими делами, как пропажа детей и возвращение их домой. Они помогут тебе найти твой дом и вернут к маме и папе.

– Здорово, – говорит мальчик.

– Малыш?

– Да?

– Всё хотел спросить, – смеюсь я, – а как ты собственно оказался в планере?

– Что?

– Как ты оказался в городе и залез в планер?

Мальчик задумчиво смотрит в окно.

– Я, если честно, не помню.

– Ты ведь ничего не забываешь, – улыбаюсь я.

– Я помню только то, что я был дома, заснул, а когда проснулся, увидел вас.

– Ты просто уснул, а проснулся в другом городе?

Мальчик кивает, и я спрашиваю себя, как такое возможно.

Ничего удивительного.

Эл, что ты имеешь в виду? Что происходит?

Возможные ошибки во время транспортировки доноров.

Транспортировки? Доноров?

Это конфиденциальная информация.

Рассказывай, что происходит.

Это конфиденциальная информация.

Мой планер стоит перед многоэтажным зданием, вокруг ходят люди по пластиковым дорожкам и зелёной пластиковой траве.

Эл, что ещё за доноры? Дети? Доноры чего?

Это конфиденциальная информация.

Из здания выходят три человека в серых костюмах и идут навстречу моему планеру, пока перед моими глазами пролетают билборды.

«Плюс сто лет за час операции»

Всё то, о чём ты сейчас думаешь, на самом деле, не является проблемой.

«Самые низкие цены и самое высокое качество»

Единственное, что сейчас важно – спасти отца, обеспечив ему Великое Цифровое Бессмертие.

«Органы, работающие лучше ваших на сто процентов. Осталось только записаться»

Этот мальчик – всего лишь случайность. Недоразумение. Но скоро это закончится.

В одну секунду всё становится ясно. Долгая жизнь, счастливое беззаботное существование,

Это жизнь из которое убрали все тревоги, оставив лишь необходимость замены деталей в срок.

Всего лишь сумка с органами для богачей?

Если тебе так будет удобнее. Давай уже закончим с этим пожалуйста.

Ты слышишь себя? Это же маленький беззащитный ребёнок.

Это необходимость. Решённое дело. Просто прими это и вспомни, что мы здесь только по одной причине.

Смириться. Смотри также:

Проигнорировать. Не вмешиваться. Закрыть глаза.

Каждый раз, когда я разговариваю с братом, перед моими глазами стоят какие-то кадры из прошлого. Обычные картинки, которые ничего не скажут постороннему человеку, но именно сейчас перед моими глазами лишь тьма, а в моей голове два голоса: мой голос и голос моего брата.

Я не позволю пустить этого мальчика на запчасти.

Это лишь необходимая составляющая жизни, которая помогает другим людям жить.

Заткнись.

Тебе нужно немного успокоиться и принять…

Замолчи.

Принять тот факт, что не всё в этом мире происходит так, как бы ты этого хотел.

Завершить работу.

Принято.

Мальчик смотрит на меня, и что-то в нём удерживает меня от того, чтобы прямо сейчас не отдать его министерству и Канцлеру. Что-то в нём не даёт мне получить заслуженную награду за помощь, и начать подготовку к празднику по случаю смерти моего отца.

– Давай знаешь, как с тобой поступим?

– Как?

– Отвезём тебя поскорее домой.

Мальчик пожимает плечами.

– Как скажете.

Пластиковый планер поднимается над пластиковой землёй и летит навстречу границе купола, в сторону Второго города.

Глава 11

Чей-то весёлый детский крик пробуждает меня ото сна. Открыв глаза, я вижу голубое небо с пушистыми облаками и тёплое солнце, которое то прячется, то вновь выглядывает из-за этих облаков. Где-то вдалеке раздался громкий всплеск воды, словно только что в воду упал гигантский валун.

– Давай же, скорее! Чего ты ждёшь? – кричит мужской голос. Это мой отец.

Затем ещё один всплеск гораздо тише первого, и до меня доносится детский заливной смех. Это Эл, и что-то мне подсказывает, что это его первый прыжок в воду.

Мы развели костёр, сытно пообедали, и я задремал в гамаке в лучах тёплого солнца. Литья шелестят по ветру, а птицы на ветвях убаюкивающе щебечут. Я протираю глаза, сладко зеваю, потягиваюсь и переворачиваюсь на другой бок, покачиваясь в гамаке, словно в колыбельной. Отец с Элом плещутся в воде. Они весело кричат и смеются.

– Давай, вот так! У тебя отлично получается, – подбадривает Эла отец. Мой младший брат учится плавать, как когда-то учился я.

– Ладно, надо бы тоже искупнуться, – думаю я, – погода что надо, и вода теплая.

Я сажусь в гамаке, свесив ноги, ещё раз зеваю, а птицы продолжают сладко щебетать. Я тру глаза, пытаясь поскорее прийти в себя, и ногами ощупываю землю в поисках шлёпанцев, которые оставил под гамаком. Спустя пару минут поисков, я нахожу их и надеваю. Я подхожу к нашему обеденному столу, наливаю в кружку уже тёплый апельсиновый сок и выпиваю всю кружку залпом.

– Хорошо, – говорю я и вновь потягиваюсь. Птицы щебечут, ветер шелестит листьями и растрёпывает мои волосы. Спустя минуту я уже бегу к озеру. Наш лагерь находится за небольшим холмом, который надо преодолеть, чтобы затем спуститься к озеру. Я поднимаюсь на холм, вижу отца с Элом в воде, и аккуратно спускаюсь к берегу. Слева от меня большой лес, справа – небольшой пригорок, с которого обычно ныряют люди. Вокруг меня камни. Большие и маленькие. Тупые, острые, круглые. Сотни камней самых разнообразных форм и размеров. Я спускаюсь и вижу, как смеётся отец, придерживая Эла, пока тот изо всех сил барахтается в воде, стараясь не утонуть. Я ступаю аккуратно, не хочу задеть камни, подвернуть ногу и покатиться кубарем с этого холма. Я уже спустился к песчаному пляжу, как сзади кто-то окликнул меня по имени. Мне приходится обернуться. Я поднимаю голову слегка наверх. Меня слепит солнце, и правая рука прикрывает глаза. В лучах солнца чей-то силуэт человека, который что-то кричит мне. Я не слышу его, словно он находится в километре от меня.

– Что? Я вас не слышу. Чего вы хотите?

– Эф! – кричит человек.

– Да? Кто вы? Вы знаете меня?

– Что произошло?

– Вы о чём?

– Что случилось, Эф? Что произошло? – он кричит так, словно вот-вот разрыдается.

– Я не понимаю, о чём вы! – кричу я в ответ, – Мне надо идти, извините.

– Эф! Что случилось? Как это произошло, Эф?

– Я… Я не знаю, мне надо идти.

Я оборачиваюсь, иду по песчаному пляжу, в лучах заходящего солнца он стал нежно розового цвета и смотрю на озеро, где секунду назад плескались, кричали и смеялись мой отец и Эл. Отца нет.

Я оборачиваюсь назад, силуэт всё так же стоит в лучах солнца и кричит. Он задаёт мне один и тот же вопрос. Я снова смотрю на озеро и вижу Эла в самом его центре без движения.

– Эф! – кричит человек, – Что случилось?

Я не отвечаю, продолжаю идти по влажному розовому песчаному пляжу, постепенно переходя на бег. Я бегу, и ноги вязнут в мокром рыхлом песке. Человек смотрит на меня, я чувствую это. К моим ногами приливает пенистая и розовая в свете заката вода. Я захожу в неё по колено, вижу Эла без движения, лежащего на водной глади.

– Эл? Ты меня слышишь? Где отец?

Он не отвечает. Человек всё так же смотрит на меня и что-то кричит, пока я захожу в воду уже по пояс. Медленно иду, буквально вязну в этой густой воде, и только сейчас понимаю, что вода наполнена кровью. Розовый песок такого цвета именно из-за неё, а не из-за заката, а мой маленький брат неподвижно лежит на водной глади в центре озера из крови.

– Здесь направо, – говорит голос, и я понимаю, что это голос мальчика на заднем сиденье планера.

Во Втором городе я не был с детства, и здесь мало что изменилось. Это тот же город, каким я его помню, просто с летающими планерами, цифровыми билбордами, продающими тебе всё на свете, и цифровыми голограммами людей повсюду. Всё это вместе теперь находится под куполом, переливающимся голубым цветом.

– Ты точно знаешь, где твой дом? – спрашиваю я мальчика, он уверенно кивает и говорит мне, что скоро будет красное здание, после него нужно будет свернуть налево.

Мы пролетаем мимо кирпичных домов, разваленных построек, мимо куч мусора и спящих на асфальте людей в рваной одежде. Прошло уже столько лет, а всё осталось, как было.

Мы пролетаем мимо билбордов, где изображены улыбающиеся члены семьи, а внизу красными буквами надпись: «Счастливая и долгая жизнь в каждом доме». Резкий контраст с реальностью.

Мы пролетаем мимо людей, у которых нет никаких положительных эмоций. Даже фальшивых улыбок, даже капельки любезности к окружающим людям. Мы пролетаем мимо серых грязных домов с прогнившими крышами и разбитыми окнами. Мы пролетаем мимо грязных детей в обносках. Летим по разбитой дороге в сторону возвышающего над остальными трёхэтажного дома из красного кирпича.

Мы останавливаемся возле него, на фоне других домов он выглядит очень богато. Красный кирпич, огромные окна, колонны из мрамора и совсем новая черепичная крыша. Справа виднеется бассейн, а слева огромный сад. Мальчик выбегает из планера в сторону дома и кричит маме, что он вернулся. Я медленно следую за ним. Странное ощущение при ходьбе, после идеально ровного и чистого пластика, которым застелен весь Первый город, асфальт такой неровный и грязный, такой болезненный и кривой.

К нам навстречу выходит девушка. Она невысокая, ей на самом деле около тридцати. У неё тёмные длинные волосы, карие глаза. Она в красном вечернем платье, словно собиралась на званый ужин в одном из ресторанов города. Я на секунду ловлю её взгляд. В нём прослеживается испуг и удивление. Я её понимаю. Когда твоего сына привозит столетний мужчина из другого города, это кажется немного странным. Непредвиденным. Мальчик что-то ей шепчет, и девушка улыбается, машет мне рукой и зовёт меня в дом. Я машу рукой, что якобы нет, спасибо, мне пора ехать, но мальчик подбегает ко мне, хватает за руку и ведёт в дом.

Внутри дом выглядит столь же богато, как и снаружи. Лепнина, ковры, антикварная мебель, мраморные полы, огромные люстры из хрусталя и огромное количество золота.

Мама мальчика приглашает пройти в гостиную, она говорит, что как раз испекли яблочный пирог. Мы проходим в огромный зал, столь же богато украшенный, как и всё, что я видел ранее. Мы садимся за стол из красного дерева. Подают пирог и чай.

Всё происходит само собой.

Я перед дверью с отполированными до блеска цифрами на ней. У меня всего пять таких комнат, где мы все вместе сидим просто так и хорошо проводим время. Мама разливает по чашкам что-то какао. Я ясно помню этот сладкий, молочно-шоколадный горячий напиток и наблюдаю, как прямо сейчас десятилетний я пью его, болтая ногами на стуле. Все детали тех вечеров появляются, словно по щелчку пальцев. Они максимально подробно сохранены. Самих деталей, конечно, стало меньше, но всё самое важное здесь.

Я плохо помню маму. Лишь какие-то детали, отрывки дней вместе с ней, но в этот вечер я прекрасно её помню. На маме красное платье в горошек, на шее жемчуг, у неё нежные тёплые руки, от которых пахнет персиками. У мамы голубые глаза, длинные прямые золотистые волосы, которые она слегка завивает. У мамы густые ресницы, маникюр кремового цвета, по дому она обычно ходит в тапочках с розовыми помпонами. Она целует меня в лоб и кладёт кусок яблочного пирога, который она совсем недавно вытащила из духовки. Мама садится справа от меня, наливает себе чай, улыбается, и я помню её улыбку. Я помню, что улыбка мама – самая прекрасная из всех улыбок, что я когда-либо видел.

Странная штука воспоминания – ты о них не помнишь до какого-то момента, события, случая. Ты живёшь и даже не осознаешь, что такое событие происходило в твоей реальности. Тебе кажется, что ничего подобного никогда не было, и ты живёшь дальше. Однако стоит услышать аромат, увидеть какую-то деталь, услышать голос, как воспоминание наваливается на тебя огромной снежной лавиной с кучей мельчайших деталей, о которых ты никогда бы и не задумался. Их попросту не было в твоей жизни.

Забавно. В твоей жизни происходит любое, даже самое ужасное событие, но стоит тебе его забыть, как в твоём мире его никогда не было.

Это твоя реальность, и она запросто может отличаться от самой реальности.

Ты не помнишь, и, считай, этого не было.

Ты не помнишь, потому что так гораздо легче.

Но затем, один лишь аромат яблочного пирога, как я уже открываю дверь в гостиную, где рядом с мамой сидит отец прямо напротив меня и рассказывает забавные истории своего детства. Отламывает огромный кусок пирога, аппетитно его жуёт и говорит:

– Чертовски хорош.

– Ничего особенного, – смущается мама.

– Нет, я серьёзно. Это идеальное сочетание тающего во рту теста и начинки из медовых яблок, ванили и погоди-ка… – он задумывается на секунду, – корица? – спрашивает он у мамы. Она в ответ кивает.

– И кардамон, – дополняет его ответ она.

– Ну, точно же, – восхищается отец. – Идеально!

– Очень вкусно, мам, – говорю я с набитым ртом.

Папа кладет нам с Элом ещё по куску пирога. Мама спрашивает, как прошёл его рабочий день, а он рассказывает о нём так, словно и не работал вовсе. Он смеётся и шутит, рассказывает забавные ситуации произошедшие за эту неделю. Он говорит это так, словно не копал всю неделю землю, словно не таскал мешки и не разбирал груды строительного мусора. Он рассказывает так весело, словно он вовсе не устал гнуть спину по двенадцать часов в день, словно он получает от этого сплошное удовольствие. Он смеётся и уплетает пирог, но по глазам я вижу, как сильно он устал, хоть сам он об этом ничего не говорит.

– А у вас, как в школе дела? Ну-ка, Эф, рассказывай, какого это, пойти в первый класс? Уже чувствуешь себя взрослым?

Я что-то рассказываю, и мы все вместе начинаем громко смеяться.

– Ну а ты, Эл? – спрашивает мама, глядя на стул правее меня, – что нового у тебя? Как в садике дела? Больше с тем хулиганом не общался?

Я отламываю кусок пирога, родители смотрят на стул справа от меня и с интересом слушают. Но я не слышу ничего. Белый шум. Я слышу голос мамы и папы, а затем тишина, и лишь белый шум наполняет комнату.

– Так, и как её зовут? – спрашивает мама, выслушав ответ Эла.

Снова в ответ лишь белый шум, а мама с папой в ответ начинают смеяться.

– Ну, надо же, – хором восклицают они.

Я подхожу ближе, и разглядываю их всех снова. Мамины длинные уложенные золотистые волосы, папину чёрную густую бороду. Я вижу пар, исходящий от чашек, слышу аромат пирога и какао, подхожу к стулу, на котором сидит Эл. Там лишь пятно, очертаниями напоминающее моего брата, и белый шум. Я в ужасе отпрыгиваю, а все за столом начинают хохотать, белый шум продолжается. Я подхожу и смотрю на своего маленького брата. Он лишь размытое пятно, силуэт обычного среднестатистического мальчика, на месте которого может быть абсолютно любой ребёнок. Он накалывает вилкой кусок пирога, и пирог становится размытым пятном. Он берёт кружку какао, и кружка становится пятном, когда Эл подносит её ко рту. Все вокруг весело болтают, смеются и не замечают этого, а мой маленький брат, вернее пятно, напоминающее его, издаёт лишь характерный шипящий потрескивающий шум, словно он какая-то ошибка телевещания.

– Чёрт возьми, что происходит? Как так получилось? – спрашиваю я себя.

Я открываю глаза, и понимаю, что мы сидим за столом. Мальчик и его мама удивлённо смотрят на меня, зависшего, словно робот над тарелкой с пирогом.

– Прошу прощения, задумался немного – говорю я.

– Очень интересно, – улыбается она, разглядывая меня, а затем поворачивается к мальчику и просит его продолжить.

Мальчик отламывает кусок пирога и рассказывает маме, что произошло. Всё происходит без единого звука для меня.

Эл? Ты здесь.

Да.

Мальчик машет руками и увлечённо рассказывает. Должно быть, он описывает город во всех деталях, пока его мама внимательно слушает своего сына и подливает ему чай.

Прости меня.

Всё нормально. Мне давно неизвестно чувство обиды и прочие глупости.

Мальчик ладонью показывает маме, как летают планеры, затем он изображает вечно улыбающихся пластиковых людей, уткнувшихся в ладони. Его маме хлопает и смеётся.

Эл, я вспомнил маму

И какая она?

Самая красивая.

А ещё что-нибудь, кроме очевидных фактов?

Её руки пахнут персиком.

Мальчик отламывает кусок, пихает себе его в рот, жуёт и продолжает рассказывать маме истории с набитым ртом. Всё это выглядит забавно, и его мама продолжает хихикать.

Эл, я не помню тебя. Совсем не помню. Даже твой голос не помню.

Я здесь. Ты слышишь мой голос. Я рядом.

Я не помню тебя до оцифровки, Эл. Совсем. Не помню маленького Эла при жизни.

Эл и сейчас живее всех жив, а ты сам удалил все данные обо мне.

Знаю, знаю, но нужно найти что-то. Хоть что-нибудь. Возможно, остальные воспоминания восстановятся.

Я посмотрю в архивах.

Спасибо.

Мальчик показывает на меня пальцем, затем руками стягивает щёки вниз так сильно, что можно почти полностью увидеть его глазные яблоки. Он рассказывает о моём отце, которого я так и не спас.

Ты сам сделал выбор в пользу мальчика.

Я спасу их обоих.

Знаю.

Мальчик корчит рожи, пьёт чай, машет руками и весело рассказывает обо всём, что произошло с ним за этот день. В этом дне нет ничего такого запоминающегося, но для маленького мальчика любое крошечное событие становится целым приключением. Я смотрю на него, и он кажется мне очень знакомым.

Эл?

Да, Эф?

А как ты умер?

– Ох, вы меня простите, я совсем не подумала, что вы не едите такую пищу, – говорит мама мальчика, указывая на пирог у меня в тарелке.

– К сожалению, это так, – вздыхаю я, – могу лишь наслаждаться ароматом. Он восхитительный.

– Спасибо, – смущается она.

– Я хотел с вами поговорить, если это возможно.

– Конечно, – кивает она, улыбаясь.

– Наедине, – шёпотом говорю я.

– Разумеется. Можем пройти на кухню.

Мы переходим из мраморного зала гостиной на кухню. Здесь тот же мрамор, красное дерево, картины, светодиодные огни любого цвета и куча электроники последнего поколения.

Я присаживаюсь за стеклянный столик у окна, мама мальчика стоит напротив меня и что-то листает в ладони, совсем как люди во Втором городе.

– Извините, работа, – говорит она, – я вас слушаю.

– Вы знаете, что случилось с вашим сыном?

– Да, это какой-то ужас, но, слава Канцлеру, с ним всё хорошо, и он дома. Спасибо вам огромное.