Сохранить

– Спасите её, умоляю, спасите её.

Всё повторяется, но никакого результата нет. Позади отца спасатели в красном продолжают борьбу с огненным чудовищем, жадно пожирающим всё, что мы любили и любим. Вокруг тишина.

Мамы всё нет, и только на следующий день я пойму, что больше её никогда и не будет.

Глава 6

Как обычно, это происходит в самый важный момент. Большие красные буквы мигают перед моими глазами:

«Память заполнена».

Это жизнь, из которой убрали временные ограничения, но не ограничения по памяти.

Вокруг меня стоят и улыбаются люди, наблюдая за домом, из которого клубами валит чёрный дым. Подъезжает большой красно-белый планер, из которого вылезают спасатели в красном, машут жителям дома, те машут им в ответ и улыбаются.

– Проклятье! – вырывается из меня.

Шестеро спасателей в красных синтетических костюмах окружают дом и кладут на пластмассовую землю шесть маленьких серебристых шариков.

– Удалить, удалить, удалить, – бегло проговариваю я, пока перед глазами пролетают снимки, словно это как-то ускорит процесс. Словно это поможет избежать провала.

Из каждого шарика вылезает антена, и шарики по кругу соединяются зелёным свечением, образуя купол, который окружает весь дом.

– Удалить! – кричу я.

Купол постепенно сужается, пламя уменьшается.

– Удалить!

Снимки пролетают друг за другом на огромной скорости. Какие-то фотографии по работе, происшествия, случайности, печальные события.

Купол проходит сквозь стены, шарики, приближаются друг к другу, а я улыбаюсь и повторяю одно и то же слово.

– Быстрее же!

Снимки пролетают перед моими глазами, мгновения радостные и не очень. Жизнь проносится перед моими глазами, и я в прямом смысле удаляю её эпизоды.

Ты жив, пока ты помнишь, и если ты не можешь ничего вспомнить, жил ли ты на самом деле?

Купол опускается всё ниже и ниже, пламя гаснет, все улыбаются, и я улыбаюсь вместе с ними.

– Да чтоб тебя! Удалить! – снова и снова кричу я, словно это как-то ускорит процесс. Снимки проносятся перед глазами, словно фильм. Я без разбора удаляю всё подряд, пытаясь сэкономить драгоценные секунды.

Люди радостно машут мне, и я машу им в ответ.

На фоне всеобщей радости может показаться, что нет никакого пожара. Нет клубов чёрного дома, нет угрозы жизни и нет борьбы с огненным монстром.

Шарики возвращаются на свои места, купол отключается, и антенны складываются внутрь.

– Удалить! – кричу я и вглядываюсь в здание, в котором уже нет огня.

Красные буквы перед глазами, как и некоторые моменты моей жизни, исчезают. Растворяются. Становятся ничем.

Щёлк.

Люди аплодируют, улыбаются и обнимаются.

Щёлк.

Спасатели машут руками, пока идут к планеру.

Щёлк.

– Да хранит вас Канцлер, – радостно кричат люди.

– Да хранит вас Канцлер, – отвечают им спасатели, садятся в красный планер и улетают, пока я хлопаю глазами, пытаясь запечатлеть хоть что-то из этого столь важного события для статьи с примерным названием:

«Нашим доблестным спасателям и мирным гражданам не страшен никакой пожар».

Это жизнь, в которой не нужно ничем жертвовать, но ты всё равно это делаешь.

– Дорогие друзья, ваш дом будет восстановлен через три минуты и сорок семь секунд. Просим вас, насладитесь этим чудесным днём, как частью вашей счастливой жизни на пути к Великому Цифровому Бессмертию. И да хранит вас Канцлер, – говорит милый женский голос откуда-то сверху.

Люди обнимаются, веселятся на пластмассовой траве, в окружении пластиковых лавочек и деревьев. Нет слёз и человеческих криков из-за ужаса и страха перед огненным монстром. Нет обгоревшей одежды на людях, нет чёрных от смога лиц. Не слышно дребезжания клетки, хлопанья крыльев, собачьего лая и мяуканья соседской кошки. Нет запаха костра, дыма и жареного мяса. Это просто обычный, самый лучший день в нашей жизни, который невозможно ничем испортить.

Люди сидят на траве в позе лотоса, закрыв глаза. Круг из молодых девушек и парней, которые на самом деле могут быть родителями, детьми, бабушками и дедушками. Круг из счастливых людей, живущих долго и беззаботно, не обращая внимания ни на что вокруг, с конечной целью – жить бесконечно во всех смыслах этого слова.

– Неужели это не прекрасно? – спрашивает девушка, подошедшая ко мне справа, так близко, словно мы с ней давние друзья. Она смотрит на людей, оборачивается ко мне и улыбается.

– Что именно? – улыбаюсь ей в ответ, не подавая виду, что не знаю её.

– Произошла ужасная трагедия, сгорел целый дом, но нас не беспокоит такая ерунда.

– Да, согласен с вами, – улыбаюсь я.

– Вы меня не помните?

Я внимательно вглядываюсь в её лицо. Белоснежная кожа, веснушки, голубые глаза, у неё красивые губы, и золотые прямые волосы. Я пытаюсь вспомнить её, но на ум не приходит ни одного из знакомых мне людей.

– Совсем не помните? – улыбается она.

Я мотаю головой.

– Прошу прощения, – неловко отвечаю я, опустив глаза в пол.

Круг людей, сидящих в позе лотоса, не издаёт никаких звуков, лишь ровное спокойное дыхание, а мы сидим на лавочке вместе с этой девушкой, перед нами частично обгоревшее здание, к которому подлетают дроны и сканируют его. Начинается постепенное восстановление.

Девушка улыбается и продолжает говорить, словно не замечая того факта, что я её совсем не помню.

– Если раньше, сотню лет назад, все бегали в панике, молились высшим существам и боялись потерять самые дорогие вещи в жизни, то теперь всё это испарилось. Доблестные спасатели приезжают в одно мгновение, пожары тушатся буквально за минуту, а люди не тратят силы на негативные эмоции.

Её голос так нежен и тих. Она словно шепчет мне прямо в ухо, в то время как другие звуки в мире практически растворились. Лишь искусственный ветер колышет ветви искусственных деревьев, люди в кругу ровно дышат, и иногда доносятся звуки пролетающих на соседних улицах планерах.

– Мы живём в лучшее время за всё существование человеческого вида.

– Были и другие времена, не самые плохие, – отмечаю я, но она словно не замечает меня.

– Знаете, что ещё самое замечательное?

– Даже представить себе не могу.

Улыбка не слезает с её лица. Улыбка не слезает и с моего лица.

– Люди.

– Люди? – улыбаюсь я.

– Именно. Они все словно одного возраста, разве это не замечательно?

Её голос так близко. Он словно звучит в моей голове, пока перед глазами у меня предстаёт тот самый настоящий пожар, папа, маленький Эл и мама.

– Внешне мы так похожи, но в то же время так индивидуальны. Точно так же индивидуален и возраст, и опыт, и наши воспоминания.

Я вижу дым, разрушения, кричащих от боли людей, но не вижу их лиц. Не могу вспомнить никого из наших соседей. Я пытаюсь вспомнить маму.

– Разве могло быть такое раньше, чтобы в одном кругу сидели люди разных профессий, возрастов и взглядов? Возможно ли представить такой мир, где тебя не будут осуждать по внешним параметрам?

Я рисую перед собой образ мамы, вижу какие-то детали, силуэт, слышу её голос, но лица вспомнить не могу.

– Взять хотя бы меня. Вы не будете судить обо мне, не узнав меня. Вы избавляете себя от предрассудков. Может, я младше вас лет на двадцать или же старше на триста лет? Когда мы все одинаково молоды и прекрасны, вы будете оценивать только лишь то, что внутри меня.

Я напрягаюсь изо всех сил, но лица мамы вспомнить не могу. Белоснежный коридор с сотней белых дверей. Некоторые из дверей теперь закрыты. Заколочены. Сломаны.

Я открываю двери, за которыми меня ждёт мама, смотрю на неё, но лица не вижу.

– Представьте, что индивидуальность не закладывается в рисунках на коже, в причёске или телосложении. Индивидуальность не закладывается в одежде или обуви. Индивидуальность – не то, что мы выставляем на всеобщее обозрение. Это то, что мы храним в себе и показываем только самым близким, – говорит девушка.

Я брожу по коридорам и одну за другой открываю потёртые, пожелтевшие от времени двери, чтобы испытать разочарование.

Смотри также: Боль. Негодование. Раздражение. Отчаяние.

Всё, что останется у тебя после сотен лет жизни – воспоминания. Что будет с тобой, когда тебя их лишат?

– Прошу прощения, но мне мора бежать, Эф, – говорит она и исчезает так же быстро, как и появилась, я не могу этого заметить, бродя по коридорам.

– Мама? – кричу я, но ответа нет. Её нет, словно никогда не было в моём мире.

Если ты не можешь вспомнить человека, существовал ли этот человек?

Твоя реальность отличается от самой реальности.

Дроны постепенно восстанавливают здание, жители дома сидят по кругу в позе лотоса. Спокойное ровное дыхание круга окружает меня, звучит в моей голове. Весь мир в моей голове.

Это самый обычный, лучший день в нашей жизни. Словно не было никакого пожара, никакого разрушений, никакой опасности для жизни.

Люди сидят в кругу и стирают это неприятное воспоминание из памяти, а если ты не помнишь, то можешь жить и быть уверенным, что этого никогда не было.

Не было никакого пожара. Не было никаких криков, кашля и удушений из-за угарного газа и нехватки кислорода. Не было сгоревшей плоти, не было обугленных лиц и, быть может, моей мамы тоже никогда не было.

– Дом будет восстановлен через десять. Девять. Восемь.

Глава 7

Этот мальчик появился в моём планере неизвестно откуда. Так же остаётся загадкой, как он смог оказаться в городе.

Я не видел детей сотню лет.

Такая же ерунда. Интересно, они не опасны?

Разумеется, нет.

Прямо сейчас он спит на пассажирском кресле позади меня, я смотрю на него и пытаюсь вспомнить, не видел ли я его уже где-то.

Белоснежный коридор с сотней дверей.

Ты подходишь к первой. Видишь восемь цифр.

Первые две – это день. Вторые – месяц. Оставшиеся цифры – год. Где-то нет тех или иных цифр, где-то даты слегка потерлись. Когда жизнь твоя исчисляется столетиями, что-то, так или иначе, исчезает из твоей головы.

Бесконечный коридор из дверей.

Ты открываешь одну и видишь воспоминание в ярких красках. Все звуки, детали, ароматы, всё словно происходит с тобой на самом деле.

Ты пытаешься сохранить каждое важное событие твоей жизни, и только проживая его вновь и вновь, чувствуешь себя живым.

Ты открываешь ещё одну дверь. Один из твоих дней рождений. Третью, четвёртую. За каждой из них лежит что-то дорогое тебе, и ты проживаешь это вновь и вновь.

Какие-то детали постепенно исчезают, изнашиваются, стираются из памяти. Ты забываешь лица каких-то малозначимых для тебя людей.

Ты открываешь дверь, а за ней почти ничего нет. Неясно происходило это днём или ночью. Летом или зимой.

Ты смотришь на двери, а на некоторых из них совсем не цифр.

Каждое утро ты сидишь в позе лотоса на зелёном холме напротив голубого озера, закрываешь глаза и бродишь по белоснежным коридорам. С каждым днём потёртых дверей всё больше. Всё чаще ты находишь двери без дат, заблокированные двери. Ты подходишь к месту, где должна быть дверь, а её просто нет. Ты даже не можешь вспомнить, что конкретно здесь находилось. Какой-то праздник, важное событие, интересное происшествие, являющееся важной частью твоей жизни. Теперь же оно просто исчезло, и ты не узнаешь, что конкретно ты потерял. Ты заходишь в комнаты, и в них всё меньше деталей. Ты заходишь в комнаты, а в них ничего нет.

Я закрываю дверь и открываю глаза.

Мы летим по городу, а в окнах планера пролетает город.

Тебе необходимо сообщить о нём.

Согласен.

Это возможность.

Какая ещё возможность?

Заработать.

Ты о чём?

Представь, какое вознаграждение за него можно получить.

Действительно.

Ты станешь героем всех новостных выпусков.

Возможно.

Полагаю, лично Канцлер отблагодарит тебя.

Думаешь, всё настолько серьёзно?

Ты когда-нибудь видел здесь детей? Или может быть, слышал, что кто-то здесь видел детей после Великого Огня?

Нет.

Это шанс спасти нашего отца.

А как же мальчик?

Всегда приходится чем-то жертвовать.

Я поворачиваюсь, смотрю на этого беззащитного малыша.

Не знаю, почему, но я хочу ему помочь.

Самой лучшей помощью ему будет возвращение в его семью с помощью канцлера. Иначе никак.

Ты, наверное, прав.

Сомнение. Смотри также: неопределённость, неуверенность, недоверие.

Любой твой выбор верный, потому что это твой выбор.

А если не выбирать вовсе?

Это тоже выбор.

Я смотрю на мальчика, он просыпается, зевает, смотрит на меня и резко вскакивает.

– Где мы? – спрашивает он.

– Всё хорошо, ты в моём планере. Мы едем ко мне домой, тебе нужно поесть и поспать. Вечером мы отвезём тебя к родителям.

Он озирается по сторонам, затем кивает мне, и прижимается к окну, наблюдая за жизнью города.

– Скажи мне, – говорю я. Мальчик поворачивается на меня, его голубые глаза вопросительно смотрят в мои.

– Мы с тобой когда-нибудь виделись до этого?

Он отрицательно мотает головой.

Глава 8

Мы пролетаем мимо клиник по пересадке искусственных органов, мимо магазинов по продаже 3-D принтеров, на которых печатают всё, что окружает нас. Порой кажется, что людей тоже печатают на таких принтерах. Мелькают баннеры.

«Самые „НАСТОЯЩИЕ” искусственные органы»

«Только у нас скидка на второй орган 30%»

«Не живи долго. Живи бесконечно»

В этом мире ничего не изменилось. Он всё так же продаётся.

Пока мы летим домой, мальчик на заднем сидении смотрит небольшое видео. Он задаёт слишком много вопросов, поэтому гораздо проще показать ему видео, которое смотрел каждый житель этого города. Пока он смотрит, я дописываю статью о пожаре и отправляю её редактору.

На экране перед мальчиком загорается огромная стена. Она возвышается до самого неба и вся подсвечивается ярким бирюзовым светом. Камера постепенно приближается, и становится ясно, что вся эта стена состоит из миллионов серебристых капсул, в которых лежат тела людей, которые обрели Великое Цифровое Бессмертие. Капсулы словно висят в воздухе, из них торчат чёрные проводы, связывающие всех в единую сеть сознания.

Это новая жизнь для тех, кто когда-то умер. Доказанный рай. Спасение.

Кто тогда Бог?

Мы сами.

Голос в видео говорит:

– Великое Цифровое Бессмертие – открытие двадцать первого века, при котором вся мозговая активность, все воспоминания, характер и знания переносятся в Единую Сеть Сознания. В Сети сохраняется всё: от внешности и голоса человека до привычек и чувства юмора. Это новая жизнь для тех, кто когда-то умер, это новая жизнь для тех, кто когда-то потерял своих близких. Вы можете всегда услышать и увидеть своих родных, вы сможете спросить у них совета или поговорить обо всём на свете. Суть в том, что это тот же самый человек. Наше физическое тело, к сожалению, не вечное, но разум вечен, и поэтому благодаря нашим великим учёным мы смогли сохранить сознание и жизни людей в вечности. Великое Цифровое Бессмертие – единственная научно-доказанная форма бессмертия. Это открытие смогло разбить представления о прошлых религиях и показать истинный путь всем людям без исключения. Проживите эту жизнь в удовольствие, а затем наслаждайтесь вечным счастьем. Верьте, любите, творите добро, заботьтесь о близком своём и живите счастливо. Ведь только искренне желая счастья, можно стать счастливым. Только стремясь к бессмертию, можно по-настоящему обрести его. И да хранит вас Канцлер.

Я наблюдаю за мальчиком, за его взглядом, полным восторга и огня, и дверь сама отворяется.

Отца почти никогда не бывает дома. Он уходит на работу слишком рано, чтобы позавтракать со мной и Элом. Он приходит слишком поздно, чтобы поужинать. Он постоянно на работе, но у нас всё равно никогда нет денег, и всё происходит само собой слишком быстро.

Ты слишком быстро взрослеешь. Слишком быстро учишься взрослым вещам. Ты стираешь, убираешься в доме, готовишь завтрак, обед и ужин. Сам воспитываешь младшего брата. Твоя жизнь исчисляется неделями, прожил одну, настали выходные, и ты отчитываешься перед отцом, что произошло с тобой за эту неделю, и чего ты достиг.

Учись, готовь, прибирайся, следи за маленьким братиком.

Это детство, из которого убрали всё детство.

Ты живёшь только два дня в неделю, всё остальное время выполняешь одни и те же действия: как заведённая игрушка. Ты один из собранных на заводе человечков.

Мы сидим с Элом на диване в гостиной и смотрим Черепашек-ниндзя. На часах одиннадцать утра, отец ходит из комнаты в комнату. Он спрашивает, готовы ли мы, всё ли мы собрали. Мы с Элом киваем, не отрывая глаз от телевизора. Эл радуется каждый раз, когда в кадре появляется Леонардо, мне же больше по душе Микеланджело. После каждой серии Эл пересказывает мне её, и спрашивает меня, что будет в следующей. Когда я рассказываю ему, он внимательно слушает, словно смотрит ещё одну серию.

– Ребят, нам пора, – говорит отец.

– Пап, ну пожалуйста, можно мы досмотрим.

– Ладно, – вздыхает он, – я подожду вас в машине. Эф, закрой квартиру, пожалуйста, и захвати вещи брата. Твои я забрал.

Я киваю ему.

– Леоналдо похитили, – кричит возмущенный Эл.

– Братья спасут его, – говорю я и треплю Эла по голове.

Мы едем в машине на заднем сиденье и поём песни. Сегодня суббота, и мы едем в поход с палатками за город. Какое-то время спустя Эл говорит, что больше не хочет петь, и отец делает музыку тише, смотрит в зеркало заднего вида и спрашивает:

– Чем займёмся? Может в города?

Эл мотает головой.

– Тогда ваши предложения? Рассказывайте, как у вас дела, что нового?

Эл поворачивается к окну, смотрит и начинает болтать о всяком. Он рассказывает о новом садике, о новых друзьях и новых приключениях. Отец внимательно его слушает, и когда Эл заканчивает, он смотрит на меня в зеркало заднего вида и спрашивает:

– Ты как, сын? Освоился потихоньку в новой школе?

Я киваю и стараюсь улыбаться.

– А квартира как вам?

– Хорошо, – отвечаю я, поглядывая на деревья, мелькающие в окне.

Мимо нас проезжают автомобили, в небе летит косяк уток в лучах тёплого солнца, а в машине Эл рассказывает истории о том, как они играют в пиратов, что обычно он ест в садике, и какие некоторые девчонки глупые.

– Скоро всё наладится, обещаю, – говорит отец, поглядывая на меня через зеркало заднего вида.

Я вновь киваю.

– Я знаю, пап, – улыбаюсь я, он улыбается в ответ.

Мы приезжаем на место, выходим из машины, и Эл радостно бежит в сторону огромного мерцающего в лучах солнца бескрайнего голубого озера.

– Эл, будь осторожнее, – кричит отец, затем просит меня помочь ему с вещами. Мы переноси сумки, выбираем место для лагеря, и отец говорит:

– Сходите за хворостом для костра, а я пока установлю палатку.

Мы идём по траве, мимо кустов и деревьев, Эл подбирает сухие ветки и кладёт мне в кучу, которую я несу на руках.

– А когда мама велнётся?

– Нескоро, она надолго уехала.

– А мы можем ей позвонить?

– У них там нет телефона.

– А можем поехать к ней?

– Не знаю. Надо поговорить с папой. Пойдём обратно, Эл. Думаю, уже хватит.

Эл идёт впереди меня, пинает ногой еловую шишку по земле, а палкой в руке бьёт по встречающимся кустам и веткам деревьев, спадающих вниз. Он поворачивается ко мне и весело кричит:

– Я Леоналдо.

Мы пролетаем мимо высоких домов, мимо торговых центров, в которых продаётся одно и то же, мимо развлекательных центров, в которых нечего делать. Планер несётся мимо пластиковых кустов, построек, людей, а навстречу несутся точно такие же планеры, в которых сидят точно такие же, как и я люди. И каждый из них непременно счастливый, весёлый и улыбчивый.

В этом мире не осталось ничего ценного.

Вокруг светятся рекламы и переливаются щиты:

«Однажды и навсегда! Центр по пересадке органов».

«Спасите себя и своих близких. Великое Цифровое Бессмертие».

Всё лишь стеклянный снежный шар на полке магазина.

Глава 9

Он лежит передо мной. Сморщенный, высохший, тощий настолько, что прекрасно видны очертания его черепа. Настолько, что его руки – это лишь кости, покрытые тонким слоем кожи. Он спит, и по венам, выступающим на висках можно увидеть, как бьётся его сердце.

– Папа? – тихо окликаю его я, пытаясь разбудить.

Его глаза кажутся невероятно огромными, губы – две тонкие бледные полоски, а на голове уже давно нет волос. Он весь рассыпается, растворяется, высыхает, постепенно становится ничем.

– Папа? – повторяю я чуть громче.

Даже когда мы смогли создать пилюли, полностью заменяющие пишу…

Когда мы продлили жизнь на сотни лет…

Даже учитывая тот факт, что мы смогли высадиться на трёх новых планетах…

Мы всё равно не можем отменить старение и смерть физической оболочки.

– Отец! – вновь повторяю я.

Он медленно открывает глаза и поворачивает голову на меня.

– Эф, мальчик мой, – медленно говорит он сухим голосом. Я вижу его набухшие на висках вены, вижу, как движется его челюсть.

– А где Эл?

– Я видел его сегодня, он передавал тебе привет.

– Как он? У него всё хорошо?

Я киваю.

– Когда он придёт навестить своего старика?

– Скоро, пап, – я подхожу к кровати, смотрю на приборы, из которых торчат трубки и провода, подключённые к отцу, – ты хорошо держишься.

– Чувствую себя отлично, – улыбается он и начинает кашлять. Я даю ему стакан с водой, он делает глоток и вновь падает на подушку.

– Ты голоден?

– Нет, меня уже покормили, – он тычет длинным сухим костлявым пальцем в аппарат и смеётся, – кстати, сегодня понял, что совсем не помню вкуса курицы, говяжьих стейков, или вообще хоть какой-нибудь еды. А ты?

– Что-то помню, – улыбаюсь я.

– А где Эл? – спрашивает он.

– Он скоро придёт.

– Отлично. Замечательно. Я очень по нему соскучился.

– Пап, у меня к тебе серьёзный разговор, – говорю я, он тяжело дышит, облизывает губы и вопросительно глядит на меня.

– Совсем скоро ты обретёшь Великое Цифровое Бессмертие.

– Так… Здорово, – улыбается он, – а что это?

– Но есть возможность обрести его гораздо раньше.

Он молча смотрит на меня.

– Ты хочешь обрести его раньше?

– Конечно, хочу.

– Отлично, – радуюсь я.

– А где Эл?

Я приоткрываю рот, чтобы ему ответить, но понимаю, что смысла с ним что-либо обсуждать, уже нет.

– Ты, наверное, хочешь поспать немного? Поспишь, и Эл придёт.

– Правда? Я так по нему соскучился.

В этот момент мальчик незаметно подходит ко мне и дёргает меня за рукав

– А где у вас туалет? – шепчет он.

– Малыш, я же просил тебя подождать в другой комнате, – шепчу я.

– Эл? – спрашивает отец, завидев мальчика, – Сынок! Ты пришёл. Как же я рад! Ну иди, обними старика.

– Пап, ты ошибся. Малыш, вернись, пожалуйста, в коридор, я сейчас провожу тебя в туалет.

– Сынок, куда ты? Эф, дай мне его обнять.

– Папа, это не Эл, он придёт позже.

– Не ври мне, – сухо кричит он тихо, но так громко, как только может, – сыночек, пожалуйста, подойди ко мне.

– Это не…

Мальчик отпускает мою руку и подходит к отцу, на глазах которого наворачиваются слёзы.

– Ты совсем не изменился, малыш. Какой же ты красивый, как же я соскучился по тебе, – он обнимает его, а мальчик стоит неподвижно. Он оцепенел, как и я, не в силах сказать ни слова.

– Ну, рассказывай, – говорит отец трясущимся голосом, – всё-всё рассказывай, – он вытирает слёзы, скатывающиеся по его щекам одной рукой, а другой держит мальчика за руку.

– Пап, ты всё немного не так понял, – говорю я и аккуратно тяну мальчика за руку, пытаясь увести его из комнаты.

Он никак не реагирует никак на мои слова, а лишь смотрит на мальчика, который переминается с ноги на ногу. Я слегка тяну его за руку.

– Пап, мы скоро вернёмся, буквально на минутку.

– Хорошо, сынок. Как же я рад, как же я рад, – он плачет и слёзы катятся по каналам его глубоких морщин на коже, которая тонкой плёнкой покрывает его череп.

– Только возвращайся, скорее, – шепчет он. Я вывожу мальчика из комнаты и показываю ему, где туалет.

Когда мальчик возвращается, я спрашиваю, не голоден ли он, он кивает. Я отвожу его на кухню, он садится за стол, перед ним из стола вылезает коробочка белого цвета. Коробочка открывается, и перед мальчиком появляются две розовые пилюли.