Наизнанку

– Лазарь? Привет. Рассказывай, как Владик? Стоит?

– Владивосток стоит и стоять будет! – голос Сереги был еле слышен на фоне громкой музыки. – Подожди, я выйду.

– О! Братия отдыхает?

– Ага! Говори. – послышался щелчок зажигалки.

– Есть у меня информация, что в город была ввезена крупная партия «афганки»…

– Нет, не может быть. «Папа» выгнал из области всех барыг. Он оставил только травку да колеса. Какая «афганка»?

– Такая, Лазарь. Самая сильная, охренительная, настоящая, от которой зубы дробятся, и звезды ближе, чем окна дома. И не перебивай. Ввезли ее в период с 15 по 17 сентября.

– Ну, и?..

– Думай.

– Говори, б**дь!

– С пятнадцатого сентября ваш «папа» мог думать только об одном. А быки рыли все окрестности в поисках…

– Янки…

– Молодец, Лазарев. Пока мы все искали Янку, которая мирно ехала в поезде, в город ввезли то, что запрещено.

– Это война…

– Да, Лазарев. Это война…

Глава 20

Яна

Открыв глаза, не сразу поняла, почему в комнате так светло. По коже пробежали мурашки холода, я сжалась в комок, стараясь согреться, но тонкое одеяло оказалось неспособно обогреть. Нежная ткань простыни впитывала остатки тепла моего тела, а возвращала прохладу, от которой дрожали руки. Светлые стены, белая мебель, в глянце которой отражался солнечный свет из окна во всю стену. В стерильно-белой комнате диван цвета спелой малины притягивал внимание. Каждое утро, открывая глаза, я смотрела на него, растягиваясь в улыбке. Он был ярким пятном, напоминающим, что, несмотря на безликость жизни, нужно запоминать лишь самые яркие моменты. Это был мой личный акцент. Если день не задался, то засыпала я, глядя на прекрасный диван сочного цвета. Ну, а, просыпаясь, задавала темп всему дню. Но сегодня диван казался светлее, чем обычно. Я свесила ноги и, накинув плюшевый халат, подбежала к окну балкона.

– Боже! – вся территория была усыпана снегом. Он лежал, еще не тронутый дворником, покрывая кустарники рыхлой пеленой.

На башнях высокого забора скопились аккуратные шапки, треугольные собачьи будки были укрыты белоснежной толщей, заботливо хранящей спокойный сон их обитателей. Солнце светило из-за леса, еще не поднявшись высоко в небе. Аккуратная поросль елей была присыпана пушистым снегом. Сильный ветер раскачивал их, словно пытался стряхнуть, как перхоть. Снег перекрыл все темные участки с пожухлой травой, рельефная равнина у озера выглядела сказочно: гладкая, почти глянцевая поверхность сверкала, заставляя мое сердце заходиться от неконтролируемого всплеска щенячьей радости. От восторга захлопала в ладоши и бросилась в душ, позабыв о холоде. Внутренний трепет затмил все мои мысли, я просто думала о том, что хочу упасть в снег. Хочется набрать пригоршню снежинок и приложить к лицу, чтобы ощутить ту морозную, еще кристально чистую свежесть, хранящуюся в нем. Первый снег, он особенный, такой волшебный. Каждый год он разный: то скупой, почти не укрывающий промерзшую от осенних ливней землю, то щедрый, как пуховая перина.

– Дядя Миша! Не трогайте снег, – завизжала я, увидев, как дворник достал метлу, и выскочила на балкон. – Не трогайте!

– Простудишься! – крикнул старик, но все же убрал метлу обратно в чулан. Даже с третьего этажа было видно, как он ворчит и тяжело вздыхает, глядя на запорошенные дорожки.

– Я скоро, – досушив волосы, выбежала из комнаты и, свесившись через перила, закричала. – Тетя Маша!!!!

– Да, Яночка. – полная женщина подошла к лестнице, вытирая руки о белоснежный фартук. Ее круглое блестящее лицо было, как всегда, украшено здоровым румянцем. Она улыбалась, отчего тонкие очки опускались до самого кончика носа.

– Где теплые вещи? Не могу найти! – голова закружилась то ли от высоты, то ли от нетерпения выскочить на улицу.

– Детка, мы же их унесли в гардеробную. Что нужно достать?

– Мой сиреневый горнолыжный костюм, – я от нетерпения притопывала ногой.

– Оденься, горе мое! Простудишься. Михаил только сейчас камин растопил. – ворчала старушка, спускаясь в подвал. – Ей богу, простудишься… Еще этот снег…

Стянув волосы в хвост, натянула водолазку и застыла на месте, увидев телефон.

– Ла-а-а-адно… Получай. – быстро напечатала сообщение и отправила адресату, которому писала последние три недели. Но сейчас не хочу о нем думать. Не хочу! Написала, что жива, и хватит. Бросив телефон на ещё не заправленную кровать, побежала по лестнице на первый этаж, перепрыгивая через две ступеньки. Хлопковые носки проскальзывали по лакированным деревянным ступенькам. Но это мне не мешало, даже угроза сломать ногу не станет помехой поваляться в снегу, к тому же солнце поднималось все выше и выше, обещая растопить еще неокрепший снежок.

– Ну, тетя Маша! – я уже хотела броситься в подвал за медлительной домработницей.

– Янка! Оденься, – старушка вытащила чехол с костюмом. – Ноги голые, все на виду! Кто придумал эти прозрачные труселя? Это не дом, а проходной двор! Рабочие, строители, охрана! А ты тут с голыми ногами!

– Задралася юбка… Оголился срам… – шутливо пропела я шутливую песенку, которую постоянно повторяет отец, увидев меня в юбке. – Тетя Маша! Они на меня даже голову не поднимают, словно я чудовище морское, честное слово! – я стала натягивать теплые штаны, параллельно повязывая шарф на шее. – По вечерам голову ощупываю, вдруг рога вылезли, а я не заметила!

– Боятся. Но ты все равно оденься, детка, – тетя Маша заботливо оглядывалась, чтобы никто не подглядывал, прикрывая меня пуховиком. – Я пирожки поставила, скоро будут готовы, поэтому ты недолго. Хорошо?

– Тетя Маня, у меня от ваших пирожков попа в костюм войдет, только если густо смазать сливочным маслом.

– Нормальная попа, дочь, – знакомый хрип заставил обернуться. В дом вошел отец, от мокрого снега удлиненные седые волосы начали виться, скручиваясь в аккуратные пружинки. На плечах блестели уже растаявшие снежинки. В руках у него был огромный букет ирисов, без которых я уже не представляю возвращение блудного папеньки. Он улыбнулся, глубокие морщины стали такими отчетливыми. В груди растеклось тепло от одной его улыбки, принадлежавшей только мне с самого детства. Он никогда не улыбался другим: ни подчиненным, ни домработнице, воспитавшей меня с пеленок, ни своим родственникам. Ну, во всяком случае, то, что он выдавливал для других, не шло в сравнение с той лучезарной улыбкой, которая делала его лицо добрым.

– Папенька! – взвизгнула я и бросилась к отцу на шею. Он отточенным движением подбросил меня, позволяя обхватить его крепкое тело ногами. – Почему ты так долго? Обещал неделю, а сам? Уже четвертая пошла! Я соскучилась!

– Кролик мой…

– Не называй меня так! И так уже прилипло.

– Ну, покажи папке кролика, дочь? – его огромная теплая ладонь легла мне на затылок, зарывшись пальцами во взъерошенные волосы. – Давай, я так соскучился!

– Нет, – я крепко сжала руками шею отца, пряча от него свою улыбку в мягком кашемировом пальто.

– Давай, покажи.

– Пап! Мне уже не пять!

– Дочь… А мне уже далеко не сорок, может, это в последний раз?

– Папа! Прекрати, – я откинулась, чтобы посмотреть ему в лицо. – Ты у меня еще молодой! Мне тут птичка напела, что девушку себе нашел.

– Моисеева! – он громко рассмеялся, откинув голову назад. – Ты настоящая Моисеева. Даже муха не пролетит.

– Па-а-а-ап… Ну, расскажи?

– Покажи кролика, – он свел брови вместе, пытаясь сделать лицо суровее.

– Нет! Ты все равно меня обманешь. Я покажу этого ужасного кролика, а ты ничего не расскажешь. Я тебя знаю.

– Янка!

– На, держи… – я сморщила нос и вздернула верхнюю губу, обнажая передние зубы, сложив руки вместе, стала быстро выдыхать, пропуская воздух через зубы, издавая звук, от которого отец каждый раз катался по полу. И теперь он расхохотался так громко, что даже через толщину теплого костюма почувствовала родную вибрацию. Его бархатистый смех – это самое настоящее признание в любви. А голубые глаза, которые становятся цвета морского бриза, прозрачные ресницы сдерживали едва заметные слезы. Раньше я думала, что он плачет от смеха, а сейчас заметила, что смеяться он начинает после того, как предательские слезы наворачиваются на глаза. Мой папка.

– Янка, я тебя обожаю, – он прижал меня к себе так крепко, словно пытался заполнить каждый миллиметр между нами.

– Отпусти! Меня там снег ждет, а то дядя Миша, наверное, все сгреб, – я стала дергаться, пытаясь спрыгнуть.

– Нет, не сгреб. Знает, что первый снег твой!

– Я скоро! Раз уж моя попка ничего, то я претендую на половину пирожков, – я поскакала к выходу.

– Янка.... Какая же ты девчонка!

Выбежав на улицу, зажмурилась. Глаза настолько привыкли к серости дождливой осени, что сейчас на миг показалось, что я попала в рай. Нет, я, конечно, люблю осень за ее ласковые дожди, за красоту опавших листьев, за тяжелое небо и устрашающие грозы. И лето люблю за предвкушение чего-то сказочного, нового, за тепло и бронзовый загар. А весну люблю за дурманящий аромат, который наполняет грудь свежестью, а душу надеждой.... А от зимы я просто в восторге! Она показывает всю природную мощь, решая судьбы букашек. Кто-то замерзает, кто-то впадает в спячку. Она морозит деревья, покрывает льдом машины, дома, заставляя людей греться не только физически… В такие моменты хочется чего-то больше, чем просто согреться. Хочется мира, уюта.

Вот и сейчас расплылась в улыбке, смотря на переливающееся покрывало. Уже декабрь, а снег в этом году не торопился укрывать уже промерзшую землю. Все три недели белые мушки летали, только изображая видимость приближающейся зимы. А сегодня всё, как я люблю. Уснула осенью, а проснулась зимой. Разбежавшись с крыльца, упала на заваленный снегом газон. Снег лежал такой чистый, настоящий. Блестел, заставляя жмуриться. Набрала полные ладони снега и подбросила вверх. Рыхлые легкие снежинки закружились в воздухе, ложась на лицо. Легкое покалывание сменялось приятным холодком. Справа послышался шорох. Ко мне бежал черный лохматый пес, который категорически отказывался жить в доме, выбрав себе место в стоге сена у конюшни. Вечером зарывался в засохшую траву и спал до утра. Дикарь. Невозможно приручить. Делает только то, что хочет. Точно, Скала. Лохмач подбежал и сходу лизнул меня в щеку. Не в силах сдерживаться, рассмеялась так громко, что из домика охраны высыпали парни. Они почесали затылки и снова вернулись к своим делам. Собака легла рядом со мной, наблюдая, как я подбрасываю пригоршни снега в воздух, лишь изредка поскуливая, когда в него прилетали холодные комочки.

– Яна! – голос отца заставил привстать, опираясь на локти. Отец переоделся и стоял у крыльца. За его спиной стоял Олег, прислонившись к своей черной «бэхе». Скрещенные на груди руки, удлиненное серое пальто, кожаные перчатки и черный шарф, небрежно переброшенный через плечо. Несмотря на то, что он стоял довольно далеко, видела, как прищурился, наблюдая за мной. Как обычно, не скрываясь и не таясь. Он свел брови, словно о чем-то напряженно думал. Что-то в его взгляде сменилось.

– Мне пора. Я заехал только тебя повидать, – отец поднял меня с земли, заботливо отряхивая от снега. – Это еще что за чертяга?

– Это Ск… Скуби. Его зовут Скуби. Смотри, какой он хорошенький! – вовремя осеклась, понимая, что отец не обрадуется абсолютно прозрачному прозвищу песика. – Куда ты?

– Дочь, я скоро вернусь! Меня не будет несколько дней. Я обещаю, что скоро вернусь. – отец снял перчатку и стер с моих щек растаявший снег.

– Пап, тебя постоянно нет дома! – слезы брызнули из глаз, я встала на цыпочки, чтобы дотянуться до шеи папы. Он снова подхватил меня за попу и приподнял, прижимая к себе.

– Я не могу взять тебя с собой. И не могу отправить тебя отдыхать, потому что тебе безопасней здесь. За тобой присмотрят, я буду знать, что ты в безопасности. А когда я приеду, то познакомлю кое с кем. Кролик, не плачь. Ты рвешь меня.

– Я не плачу, – взвыла я, зарываясь носом в родные волосы.

– А что тогда катится из твоих глаз?

– Это льдинки.

– Все, мне пора.

Олег

Город был полностью засыпан снегом. То, что раньше называлось дорогами, теперь больше походило на непроходимые бурханы, только вместо песка был снег. Бежал по узкой протоптанной тропинке, вдыхая ледяной воздух, превращающийся в горячий пар на выдохе. Рука автоматически подносила телефон к глазам, постоянно проверяя входящие сообщения. Но их не было. Эта засранка не написала ни вчера вечером, ни сегодня. Все три недели заваливала меня подробными сообщениями, в которых описывала все свои передвижения, не упуская из виду ни одной подробности, как, например, прием ванны, купание в бассейне или массаж. Подобные смс-атаки стали учащаться в последнюю неделю, подкрепляемые фотографиями, в объектив которых, словно случайно, попадали ее ноги, руки или волосы. Меня так и подмывало заблокировать ее номер, чтобы нормально работать. Но меня хватило только на один день. Потому что утро перестало быть добрым без ее сообщения. Кофе перестал быть вкусным без щепотки сахара, а сон не приходил, пока она не скинет фото своей комнаты с ярко-малиновым диваном. Даже аромат любимых сигарет отличался от того, что я чувствовал от ее волос, когда Янка тайком их курила. Не звонил и не писал, обходясь только перезвонами с Курановым. Парень оказался очень дисциплинированным, на время моей поездки в Казахстан, перевез семью в гостевой домик, чтобы находиться с Янкой рядом, при этом ни разу не задал вопроса.

Вернувшись в город, сразу помчался на пробежку, чтобы размять затекшее от двенадцатичасовой поездки тело. Бесило ее молчание, хотя знал, что она дома, потому что вчера звонил Андрею. Бесило собственное состояние, в котором мог нормально думать только тогда, когда знал, что через пять минут придет сообщение, где Кролик поделится со мной смешной историей про заснувшего преподавателя или про проделки того лохматого пса. Она как наркотик, вызывающий не физическую, а моральную зависимость. Хочется еще и еще!

– Андрей! Как дела? – не в силах больше терпеть, остановился, набрав номер Куранова.

– Мы в ветеринарке. Вчера вечером лошадь лягнула Скуби, всю ночь сидим тут.

– Почему не написал?

– Ну, не думал, что должен докладывать о здоровье пса.

– Ладно, если что, звони, – бросил трубку в карман брюк и помчался на еще один круг, ускоряя темп, чтобы сердце забилось быстрее, вырабатывая адреналин, способный заглушить переживания.

Но перед глазами все равно стояла грусть голубых глаз. Вспомнил, как увидел ее, выбегающую из дома. Она разбежалась и рухнула в сугроб, подбрасывая снег в воздух. Янка не заметила меня, пробежав всего в паре метров. Ее радостные вопли и такой чистый смех перевернули все внутри, напоминая, что я человек. Не смог смотреть из машины, хотелось подойти ближе и закрыть глаза, чтобы впитать этот самый сладкий звук в мире. Ее громкий смех сменялся тихим хихиканьем, когда снег попадал в глаза. Счастье, вот что я испытал. Настоящее счастье, которое раздавала эта девчонка, словно бесплатный WiFi, на который высыпали все. И охранные собаки, и бездомный пес, и охранники. Хотелось остановить мгновение не для того, чтобы впитать это чувство, а для того, чтобы Янка и дальше продолжала валяться в снегу, купаясь в собственном счастье.

*****

– Привет! – из строительного вагончика выскочил Мара. Он помахал рукой в сторону парковки. – Бросай машину.

– Зачем?

– Затем! – он ткнул пальцем в сторону огромного снегохода. – Ты не в костюме, я надеюсь?

Чертяга! Выйдя из машины, закурил, осматриваясь. За месяц пустующее поле весьма изменилось. По периметру возвели высокий забор, вдоль которого строились невысокие домики. На берегу озера заводили под крышу одноэтажное здание с плоской крышей в восточном стиле. По территории сновало бесчисленное количество рабочих. За шумоизоляционным экраном была завершена подготовка первого трека.

– Слава богу, оставил свой костюм дома. Иногда мне кажется, что ты слился с ним. Я даже скучаю по тебе прошлому. Помнится, раньше не вылезал из спортивных штанов, а еще у тебя были счастливые джинсы, в которых мы искалечили полгорода!

– Завязывай! Чур, я за рулем, – отбросив сигарету, подбежал к снегоходу, заняв место. – Ты едешь?

– Мелко мыслишь, – Илья кивнул в сторону второго снегохода, припаркованного чуть дальше. – Пока идет стройка, закупил снегоходы. Здорово, да? Держи, пригодится.

– Спасибо, а теперь догоняй, – я натянул теплую шапку, раскатав ее на лицо, чтобы прикрыть кожу от ветра и стартанул, разбрасывая снег.

– Сволочь! – крик Ильи растворился в реве снегохода.

Мощь под телом, передаваемая размеренной вибрацией, заставляла задерживать от восторга дыхание. Обожаю скорость, именно поэтому в гараже стоит мотоцикл, на котором катаюсь по ночам. Черт! Как хорошо! Ветер грубыми шлепками ударял по лицу, оказывая сопротивление. Но это ничто, по сравнению с адреналином, выбрасываемым в кровь. Ощущение парения, когда снегоход подпрыгивал на холме, заставляло замирать перевозбужденное сердце. Мимолетные мгновения свободы. Полной, как у птиц.

– Ну? – Лазарев остановился рядом и снял защитный шлем. – Как съездил?

– Теперь у меня есть фото тех, кто сопровождал фуру. И таможенников я вычислил, и откуда платеж был проведен. Странно знаешь что?

– Что?

– Во-первых, это не парни Макова. Они вообще не наши. А во-вторых, все так просто и прозрачно! Словно никто не ожидал, что могут копать. Я бы даже подумал, что это подстава, если бы не знал примерный объем ввезенной дури. Там такие деньги, Мара! И для Макова это неподъемная ноша.

– Что будешь делать?

– Ну, теперь коридор, по которому они ввезли дурь в город, закрыт. Им придется искать новый путь, а на это уходит очень много времени. Я знаю маршрут, по которому ехали. Знаю, где скинули наркоту, только потом ее распределили по городу, разбив на мелкие партии. Они воспользовались тем временем, пока мы искали Яну, чтобы разбить товар на мелкие партии. Понимали, что так труднее найти.

– Для меня это было большим сюрпризом. Из-за Моисеева, чтобы купить герыч, приходилось отъезжать от города на пару тысяч километров. За десять лет, которые он стоит у руля, город стал чище. А тут «Афганка»! Тут либо бессмертный, либо бесстрашный. Мне отец рассказывал, что Моисей собственноручно перестрелял барыг.

– Отец в курсе? И как официальная власть города отреагировала?

– Никак. Они боролись много лет, пока не появился Моисей. За это ему прощается многое. Больше отец ничего не сказал. Что делать будешь?

– Буду вычислять точки, куда развезли. Хочу пересмотреть камеры, чтобы найти того, кто не участвовал в поисках Янки.

– Один?

– Да, ты не суйся. Я прошу тебя.

– Зачем тебе это?

– Ты понимаешь, что все связано?

– Понимаю. А ты понимаешь, что им проще кокнуть одного тебя, чем потерять бабки?

– О! Это я прекрасно понимаю, поэтому отправил Моисея подальше. Когда «папа» в городе, ко мне особое внимание. А так я вольный ветер. Да и при «папе» крыса не станет отъезжать, чтобы не привлекать внимание. – я упал на широкое сидение, закинув ноги на руль.

– Брат, до сих пор не понимаю, зачем тебе все это? Неужели она того стоит?

– Хм… Стоит чего?

– Дырки во лбу? – Мара отвернулся, чтобы не смотреть мне в глаза.

– С чего ты взял, что это из-за нее?

– Я видел тебя всякого, но с ней ты другой. Ты как пес, охраняющий свою территорию. – губы Ильи дернулись в намеке на улыбку.

– Я и есть цепной пес. Могу убивать и охранять. Это мои природные инстинкты. А пули я не боюсь. Не получу ее сейчас, так получу через год. Успокойся, Мара.

– Как можно успокоиться? Если ты непробиваемый, как камень, то я так не могу! – он пнул меня по ноге и отвернулся. – Нельзя пропасть на десять лет, а потом вернуться с условием, чтобы к тебе никто не привыкал. Ты что, телефон, который можно заменить? Наскалов, ты такой придурок! Знай, на твои похороны я не приду.

– А я и не позову. Нарикам в завязке на подобном роскошном мероприятии не место… – В кармане зазвонил телефон. Расстегнув пуховик, вздрогнул, когда увидел имя Куранова.

– Что случилось? – вскочил со снегохода, надевая шапку и перчатки.

– Я не знаю, что делать… Она плачет и не дает увезти себя....

***

Хоть понимал, что с Яной все хорошо, но все равно разгонял машину по заснеженным улицам. Скрывать от самого себя, что не могу ровно относиться к этой девчонке, глупо, да и невозможно. Привычка смотреть правде в глаза въелась под кожу. Вот и сейчас, понимая, что ей не угрожает опасность, все равно ощущаю тревогу. Припарковавшись у центрального входа ветеринарной клиники, вошел, борясь с желанием побежать.

– Что тут у вас? – в коридоре сидел Куранов, но Янки нигде не было.

– Можно я домой поеду? Если она меня снова увидит, то расцарапает физиономию. – он встал, надевая куртку. – Она в процедурной.

Видимо, не настолько он непробиваем. Слабак. Хватило на сутки истерики. Перед тем, как войти к ней, решил проконсультироваться с врачом, понимая, что она ждет от меня чуда. Но грустный взгляд доктора дал понять, что сегодня неблагоприятный день для чудес.

– Привет, Крольчиха, – я толкнул дверь в процедурный кабинет. На стальном столе лежала псина, в лапу была воткнута капельница. Янка сидела рядом, уронив голову на руку. Она держала собаку за переднюю лапу и что-то тихо напевала.

– Они… Они говорят, что нужно усыпить. Обширное кровотечение. Не могут ничего сделать! – Янка подняла красные опухшие глаза, отчего мое сердце ухнуло в пятки. Все переживания пропали, а потом накатили с большей силой. Она хотела встать, но потом остановилась, словно что-то вспомнила. Ее руки сомкнулись в замок так сильно, что костяшки пальцев побелели. Челюсть была крепко сжата, но предательская дрожь губ все равно была заметна.

– Зачем ты это делаешь?

– Что именно? – сквозь зубы процедила она.

– Сдерживаешься?

– Потому что хочу тебя ударить! – Яна сделала шаг.

– Ударь, я для этого и приехал. Встал утром и думаю: «А чего это Кролик давно не била меня?» Вот, пришел сдаваться.

– Пойди, – Янка подпрыгнула ко мне, ударяя кулаками в грудь. – Пойди и заставь ему помочь! Пусть сделают еще одну операцию!

Она не кричала, словно силы покинули ее, но ее шепот был громче крика, в нем было столько боли. Маленькие кулачки снова и снова врезались в меня, а в глазах стояли слезы.

– Кролик, – я выдохнул, поднимая взъерошенные волосы. – Иногда так случается, что помочь уже нельзя. Нужно отпустить пса, ты только мучаешь его. Ты должна понять, что, привыкая к кому-то, нужно осознавать, что рано или поздно придется набраться смелости, чтобы отпустить. Это не всегда случается, но к этому нужно быть готовым. У него сломаны ребра, ему трудно дышать. Ян, поехали домой?

– Это больно?

– Что? Ребра?

– Нет, отпускать. – Яна на мгновение подняла свои глаза, а потом сделала шаг, прижимаясь ко мне.

– Да, но с людьми еще тяжелее.

Янка снова подошла к столу. Пес не подавал признаков жизни, только глаза едва заметно подергивались. Такая крохотная ладонь легла на морду пса, поглаживая большим пальцем за ухом.

– Скуби… – она нагнулась, нашептывая ему что-то на ухо, надеясь, что пес очнется. – Олег?

От того, как она произнесла мое имя, сердце пустилось вскачь, будто я до сих пор гонял на снегоходе по лесу. Мне стало так жарко, что почувствовал, как намокает футболка на спине.

– Скажи им… Скажи! Я не хочу, чтобы он мучился! – Янка повернулась, ее глаза стали прозрачными. Такими холодными. – Скажи! И отвези меня домой! К себе домой…

***

Снег валил всю ночь, а я так и не смог уснуть. Слышал, как за стеной плачет Янка. Так тихо, но в тоже время громко, заставляя содрогаться даже мое каменное сердце. Как только мы вошли в квартиру, она зашла к себе в комнату и больше не выходила. Я долго сидел на кухне, откуда была хорошо видна дверь спальни. Никогда не сталкивался с подобным. Ее горе было таким реальным, что казалось, что его можно ощутить, слизнув слезинку с ее щеки, почувствовав вкус боли на языке. Ходил по квартире, исследуя длинные коридоры. Такая огромная квартира, в которой нет места, где можно успокоиться.

– Привет, – выйдя из душа, буквально напоролся на Кролика, она стояла, прислонившись к стене. На ней была моя голубая рубашка, рукава которой были закатаны. – У тебя свой душ есть, почему ты занял мой?

– Деточка, хочу напомнить, что все ванные на этих двухстах квадратах – мои. Поэтому буду мыться там, где захочу!

– Хм… – она оттолкнула меня и просочилась в ванную, тихо прикрыв за собой дверь.

Я бросил взгляд на часы и пошел варить кофе, потому что без него не выйду сегодня на улицу. Открыл окно, выдыхая сигаретный дым. Снег, выпавший за ночь, укрыл припаркованные во дворе машины, спрятал детскую площадку. Ленивые дворники делали вид, что убираются, а сами прокладывали тонкую тропинку для пешеходов узкой лопаткой.