Алые слезы падших

– Сегодня у нас важный, хоть и печальный повод собраться вместе. Центром сбора выбрана Кен-Сса, так как дело касается З’уул, а не считая недавно присоединившейся к Согласию расы Землян, где ещё не создано подобных условий для собраний, Кен-Шо – ближайшие к угрозе, – продолжил говорить Новаккас, выдержав короткую паузу после приветствия, чтобы дать всем обратить на себя внимание.

Надо запомнить эту традицию – собираться там, где угроза максимальна. А ещё нужно создать на Земле такой же центр, всё же теперь они – ближайшие к З’уул. И вот то, что собрание касается именно их, – пугало и настораживало. Ричард осознал, что он вцепился руками в подлокотники такого привычного кресла.

– Речь пойдёт об одной из наших разведывательных миссий. Капитан Нечуу с Нач-Сил-Кор встретил авангард З’уул. – Ричард сморщил лоб. Нечуу? Это ведь капитан того корабля, на котором летит Роман Смирнов? Точно, он. – С огромным сожалением сообщаем, что корабль, капитан и одиннадцать членов команды трагически погибли, добывая сверхценные разведданные.

Ледяной комок сжал сердце. Смирнов тоже погиб? Как… Как так? Или нет? Сколько людей было на корабле?

Ричард заметил, что Новаккас встал на колени и склонил голову. Шорох одежды пронёсся по залу. Он оглянулся, всё ещё ничего не понимая. На колени вставали все. Высокие и низкие, лысые и косматые, тёмные и светлые, с пятью и с шестью пальцами, с голубыми, как небо, и чёрными, как космос, глазами. Весь зал молча склонил головы. Повинуясь скорее эффекту толпы, чем осознанному протоколу, Хейз тоже встал на колени, краем глаза заметив, как вся земная делегация, включая толстого бразильца, заняли ту же смиренную позу. Боже, как в церкви.

И тут началось. В его ушах, не в мозгу, стала слышна молитва… или что это было? Переводчик переводил с тысячи языков, и язык повторял: «Мы скорбим о тех, кто покинул нас во имя долга, во имя Согласия. Все скорбят об одном, все наши сердца исполнены потери об одном. Каждый из нас скорбит обо всех ушедших. Все затухшие сердца будут биться в каждом сердце живого».

А дальше все подняли головы вверх, и он сделал то же самое. О боже! В небе над ними исчез купол и поднялся ветер, упало давление и погасло всё освещение. Зато где-то в неведомой дали возникли гигантские образы грустно улыбающихся двенадцати человек. И вот он, русский агент Смирнов, который каких-то пять лет назад помог разоблачить Зоама Ват Лура… Всё же он был там…

В голове словно одновременно отразились имена всех и каждого, и полилась невообразимо печальная прекрасная музыка, а лики погибших стали словно улетать во тьму космоса. Сильный холодный ветер задувал в уши, но он же осушал слёзы, полившиеся под действием момента из глаз. Он стоял на коленях, пока последний образ не исчез, и купол не возник снова, создав нормальное давление и температуру. Ричард понял, что замёрз. Поднявшись, он увидел, что многие лица вокруг так же полны иссохших слёз. А Абу Вахиб продолжал стоять на коленях и молиться. Он знал, где Мекка, а потому повернулся в сторону далёкой Земли.

– Что ж, – продолжил Новаккас. – Мы будем скорбеть, все и каждый, о каждом и обо всех. Но сейчас пришло время сообщить, какие сведения смогли получить капитан Нечуу и его команда.

* * *

Вол-Си Гош вместе с женой зашли к ним в гости, в их выделенные апартаменты, напоминающие большой дом внутри огромного небоскрёба. Это и правда можно было считать домом, ведь высокая, в десять этажей улица шла кругом, оставляя в центре парковые зоны, пруды, спортивные площадки, а по периметру располагались настоящие здания, льнущие к ограждению – силовому полю, держащему всё строение. Они были высотой в три этажа, а следующий уровень словно нависал сверху.

В их доме было шесть просторных спален-кабинетов на втором и третьем этажах и огромная зонированная гостиная на первом. Сейчас они все, подавленные объёмом информации, сидели на диванах в углу с огромным окном, за которым открывался ночной вид с высоты пяти километров, пили и обсуждали. Араб, не пьющий из религиозных причин, и бразилец, отказывающий себе из-за здоровья, выбрали чай, Вол-Си и Тамош – что-то прозрачное с лёгким анисоподобным запахом, а остальные земляне – коньяк.

– Значит, они могут выдёргивать наши корабли из не-пространства… – рассуждал в который раз Ричард, порой не замечая, делает ли он это вслух или про себя. Сам же думал о том, что ему, как первому узнавшему, предстоит написать письмо с плохими новостями жене Романа. Хейз уже успел посмотреть его дело в компьютере – жену звали Ольгой. Красивое имя. Неужели он будет тем, кто принесёт такие новости? Ричард вспоминал об одном из своих предшественников в НАСА, которому пришлось сообщать родственникам погибших о взрыве шаттла Колумбия[8]. Ему требовалось сообщить всего об одном, но легче не становилось. Мелькнула даже мысль передать эту роль Оливеру Тауэрсу, но он отмёл её как трусливую.

– Да, стоит признать, мы обескуражены, – тихо ответил Вол-Си Гош. – Однако у нас ещё много преимуществ.

Хотелось верить. На встрече были обсуждены и приняты решения о срочном строительстве флота и выдвижении армады для уничтожения авангарда. Уже завтра с планет Согласия начнут отчаливать корабли, основу флота составят силкоранские крейсеры, а также новые мощные «линкоры» с верфей Паррави. Они должны победить, нет сомнений. Но вот какой ценой?

– А какие наши возможности по строительству флота? – ни с того ни с сего спросила Сибилла. – Ведь если вы освоили генерацию материи, то и корабль создать – вопрос лишь энергии, так ведь?

– Всё верно, – ответила Тамош, – любая материя – исключительно вопрос энергии. Но чем больше корабль, тем больше её нужно. Верфь – это, по сути, инженерная лаборатория и невообразимый генератор. Чтобы создать сложный корабль, нужно энергии столько, что хватило бы целой планете на несколько дней, то есть очень много. Конечно же, корабль уровня нашего или тех, что мы передали Земле, требуют существенно меньших затрат.

– А почему бы не сделать новые верфи? – уточнила Сибилла. Упорная. Любопытно, с чего она вдруг заинтересовалась инженерными вопросами? Наверное, это просто реакция человека, осознавшего вселенскую угрозу, в попытке найти выход.

– Верфи строятся. Раньше в них не было нужды. Но построить верфь – ещё более сложный процесс. Вы видели пристань над Кен-Сса? – спросил Вол-Си, и все кивнули. Пристань-хаб была титанических размеров. – Так вот, верфь раза в три больше. А крупнейшая верфь в Согласии и вовсе питается от звезды, высасывая её. Она представляет из себя огромную планету. Такая верфь может выдавать по пять-шесть крупных кораблей в день. Она уже работает на всю катушку. Не переживайте, у нас годы в запасе.

Ага, годы. А сколько кораблей у З’уул? Десять тысяч? Сто тысяч? Если разведданные верно передали информацию, то их космические суда размером со звезду смерти из киновселенной звёздных войн.

– И нет, сразу отвечу на немой вопрос, – ни один из этих кораблей не сравнится в размерах с шарами З’уул, мы не строим таких гигантов, но, думаю, в бою один на один разобьём их легко. Разведчик силкоран в десятки раз меньше боевого линкора Паррави, у него и правда не было шанса даже против одного корабля противника, – добавил Вол-Си Гош и попытался улыбнуться. Но что-то тяжёлое было у него на сердце.

– Скажите, а такие ритуалы… они всегда проходят, когда кто-то погибает? – спросил Освальду, глотнув чай.

– Нет, – ответила Тамош, – это особый и редкий момент, когда кто-то осознанно гибнет за Согласие. Вы же видели отчёт, Смирнов предложил рискнуть всем и выполнить долг. Вашим людям действительно свойственно самопожертвование, и он смог заразить им многих. Я не удивлена тем, что среди них капитан и ещё ряд силкоранцев – для них есть особая почесть гибели в бою. Но с ними остались и учёные, и даже лорнакиец, и надалианка.

Это «даже» что-то особенное значило, но никто не решился спросить – трусы ли представители этой расы или просто очень ценят свою жизнь. Хотя они летели в разведку неведомо куда, значит, точно не трусы.

– В общем, предлагаю не отчаиваться и помянуть наших погибших сестёр и братьев. Лично я хочу поднять тост, не чокаясь, за Романа Смирнова. Я хоть и мало, но всё же знал его лично, – Хейз встал, а за ним и остальные, даже Освальд, охая, оторвался от подушек, а вьетнамка всхлипнула. Но самыми скорбными были лица кенианцев – как будто они потеряли кого-то поистине близкого. Это ведь и есть проявление Согласия?

Глава 3. Пётр Григорьев

Земля

Завещание гуру Кумари гласило похоронить его в Ладакхе[9], рядом с домом отца. Скоропостижная кончина Сунила застала всех врасплох, похороны были назначены за три дня. Петру, который общался с Кумари всего за пару дней до этого, грустное известие принёс Артур, которому, в свою очередь, сообщил аж сам премьер-министр Индии. По традиции такое событие, как смерть гуру, означало траур национального масштаба, и сотни тысяч индийцев готовы были прийти и проститься с Кумари. Они могли бы приехать и в эту тихую, величественную местность, но власти страны, из уважения к воле покойного, запретили массовое паломничество. На скромную по меркам Индии церемонию прибыло от силы полтысячи человек, – ни одного журналиста, зато весь цвет КАС во главе с президентом Земли. Премьер-министр Индии не приехал, заявив, что не имеет возможности проститься с гуру, если так же чтит его волю, как остальные граждане. Но здесь было много тех, кто лично знал Сунила, его родственники, друзья.

Природа Ладакха потрясала: невообразимые бесконечные горы, петляющие речушки, ревущие потоками на перевалах и чинно успокаивающиеся в равнинах, словно одумавшись, мол, здесь так тихо, чего это мы расшумелись. Огромные прозрачные озера, соперничающие по голубизне с бесконечным чистым небом. Очень мало растительности, словно Господь, создавая это место, задумался, не слишком ли оно и без этого прекрасно. Старые, выцветшие здания, будто выросшие из земли и камней, а не построенные человеком, по которым нельзя было понять, то ли им пять десятков лет, то ли пять тысячелетий. Улыбающиеся невысокие люди, одетые в простые одежды, занимались столь же простыми делами – пасли скот, носили воду, готовили еду прямо на улице.

Цивилизация коснулась этого места, проникла в дома в виде телевизоров и спутниковых тарелок, провела всюду электричество, построила весьма ровные и новые дороги, но не смогла залезть в души людей, не испортила их. Обычно вся грязь цивилизации, словно морская пена, первой проникает в любое общество, где распространяется влияние новой, «великой» культуры, и лишь потом за развратом, алчностью и гедонизмом следуют образование, творчество, мораль. Но здесь эта волна разбилась об отроги гор и не задела людей, сумевших получить блага, не развратившись от их появления. Неудивительно, что Кумари хотел покоиться именно тут. Это место олицетворяло собой то, к чему устремляло Согласие, – высокую мораль и радость жизни.

Однако сегодня маленькая деревня не радовалась. Здесь ещё жили старики, помнящие Сунила мальчишкой, брат покойного с семьёй, друзья детства. Для них всех, выстроившихся возле небольшого склепа за домом, это был не просто великий Гуру, а близкий и родной человек. А вот делегация солидных мужчин и женщин, поочерёдно перенесённая сюда «лифтом» Кен-Шо с разных уголков планеты, и не только лишь одной планеты – Генрих Ланге тоже присутствовал на похоронах, казалась местным просто фоном, истуканами. Даже президент Земли ничего не значил для этих людей, но они были от души предельно вежливы и приветливы несмотря на обстоятельства.

«Если мы сможем полюбить самого грязного старика с улицы, значит, мы достойны любви Вселенной. Если мы выделяем из толпы красиво одетого и знатного человека, Вселенная отвернётся и заплачет по нам», – сказал ему как-то Сунил, и Пётр понимал, что здесь эти принципы были не просто мудростью, а основой жизни. Костюм Артура Уайта, потасканный свитер Генриха Ланге, непонятные накидки, сари, где пестрая, а где серая, невзрачная одежда, порой более похожая на лохмотья, местных одинаково мелко и незначительно смотрелись на фоне невероятных гор среди звенящего чистотой воздуха.

А ведь они не успели закончить новую книгу. Третий их совместный труд. Возможно, самый важный. А может, и незначительный, а только кажущийся важнейшим, ведь то, чем ты занимаешься прямо сейчас, и есть дело всей жизни, иначе зачем ты тратишь на это время? Кумари заразил его идеей, заставил размышлять и писать о ней день и ночь. Ради неё он ходил к Зоаму Ват Луру, допытываясь у него, как устроен их мир, зачем они живут, что ими движет. Грандиозные, невероятные по силе слова гуру были столь необъятны, что Пётр чувствовал себя рядом с ними как рядом с горами – беспомощным и мелочным.

«Временное Вечное», – вот как они назвали этот труд. Да, название принадлежит Григорьеву, но главная мысль, как и всегда, исходила из сердца маленького хрупкого человечка, чей гроб стоял сейчас под открытым небом в окружении молящихся. Пётр сжал кулаки. Есть ли в нём силы в одиночку дописать трактат? Кто в ответ на его длинные рассуждения сведёт всё к простой истине парой предложений? Кто изготовит тот меч, которым он должен пронзить сердца? Кто испечёт хлеб, которым он должен накормить голодных? Кто будет светом, питающим умы и души?

«Не только хлеб питает человека. Истинно голодный может быть накормлен травой или ветками деревьев. Дай человеку осознать, что он голоден, это самое главное» – Голос Сунила вместе с его образом возник в сознании так чётко, что Пётр дёрнулся и обернулся. Нет. Рядом с ним стояли лишь понурые люди. А его друг лежал на своём последнем ложе рядом с тем домом, где когда-то стояла его колыбелька. Но это был знак, это точно был знак. Кумари его не оставил, он просто ушёл чуть вперёд.

* * *

…Он очень волновался перед встречей с Зоамом Ват Луром. Нет, он не испытывал страха, его волновало то, что тот может сказать. В ту памятную первую встречу на Марсе, когда Ват Лур, он же Захар Лукин, представился агентом Кевином Грином, Пётр вступил с ним в короткий философский диспут, в результате которого перед ним открылась часть логики и морали Несогласных, столь, увы, понятная землянам. Он долго размышлял над ней, и сейчас, когда уже два года прошло с тех пор, как агент З’уул был разоблачён и арестован, а Григорьев уже год проживал на Земле, в родном Санкт-Петербурге, философ стал ощущать некий тупик в собственных измышлениях. А что поможет выйти из тупика, если не приобщение к первоисточнику? Конечно же, в его распоряжении были труды выдающихся философов Согласия, размышляющих об этике Несогласных, но желание продолжить беседу с «агентом Грином» становилось всё более жгучим.

Так что однажды он обескуражил КАС своим запросом встретиться с самым ценным пленником планеты и провёл несколько странных и частично неприятных разговоров со службистами, посвящённых тому, зачем, почему, с чего вдруг ему понадобилась подобная аудиенция. В итоге ему помогли Артур Уайт и Сэмюэл Джулиани – бывшие противники, а ныне вполне слаженно работающие в едином направлении люди. И вот спустя три месяца после первого обращения, он прилетел в Нью-Йорк, и служебная машина КАС мчала его от аэропорта на остров Манхэттен, где в одном из небоскрёбов, на самой вершине, в элитных апартаментах в роскоши коротал дни разведчик Зоам Ват Лур…

…Лифт поднял Григорьева на пятидесятый этаж, там его зарегистрировали, провели ко второму лифту, преодолев на нём буквально ещё один этаж, и провели в обширный холл, где охранники его встретили и внимательно обыскали.

– Это что? – держа в руках изъятый из портфеля диктофон спросил чернокожий, атлетически сложенный короткостриженный мужчина в чёрном костюме с проглядывающей сединой над ушами. Пётр даже растерялся.

– Диктофон, – ответил он неуверенно, словно сомневался, что значил вопрос. Но решил добавить: – Дело в том, что я планирую устроить ему опрос про этику и хочу записать ключевые вещи, которые он скажет.

Мужчина, сидящий за столом перед ним, вздохнул и положил устройство на стол, к остальным предметам из его портфеля, после чего задумчиво уставился на всё это барахло.

– Мистер Григорьев, вы должны понимать, что мы исключаем пронос к заключённому любой предмет с возможностью записи или трансляции в радиоэфир или в сеть. У него в помещении нет никакой электроники – ни камер наблюдения, ни пульта от телевизора, ни самого телевизора. Никто не знает, как его знания могут помочь ему связаться со своими сторонниками, если они есть. Поэтому мы не можем позволить вам пронести это. Никоим образом. Также вы должны оставить любые электронные приборы, включая часы, если они не механические. – Пётр молча снял «умные» часы с руки и положил их на стол. Верзила благодарно кивнул и посмотрел ему в глаза. – Спасибо, что не заставили вас обыскивать. Вы можете пронести с собой ручку и ваш блокнот, а также книги. Оставить их вы не вправе, учтите.

Честно говоря, Григорьев не понимал, для чего такую систему безопасности сочетать с таким роскошным содержанием, но решил, что от местной охраны он точно не дождётся ответа. Так что показательно вывернул карманы пиджака и брюк, продемонстрировав там наличие только лишь запасных очков, расчески и старой зубочистки, покорно взял в руки блокнот и ручку, отказавшись от книг, которые предназначались не для пришельца, а чтобы коротать время в полёте на другой конец света, и под конвоем проследовал к стальной двери.

Зоам Ват Лур, сидящий у панорамного окна в удобном кресле, обернулся, когда открылась дверь из коридора-тамбура, и улыбнулся, увидев его. Эта улыбка была очень похожа на ту, которой одарил его агент Грин два года назад, только теперь Пётр видел в ней оскал хищника, готового вцепиться ему в глотку. Он судорожно сглотнул, вспомнив, как запрограммированный Ват Луром Ральф Шмидт чуть не убил его, но взял себя в руки. Не стоит казаться слабым, разговор пойдёт не в том ключе.

Григорьев подошёл к пленнику, краем глаза заметив, что пара охранников, вооружённых до зубов, остались стоять у входа.

– Захар Иванович, добрый день, – поприветствовал он того на русском языке, использовав русское имя агента.

– Пётр Григорьев? Удивлён, что вы пришли. Но всё же лучше вы, чем эти мастера допросов. Садитесь. – Зоам его не поприветствовал, но выглядел благосклонным, словно проигнорировав обращение философа, зато сделал презрительный акцент на слове «мастера», нарочито подчёркивая то, как относится то ли к профессии следователей, то ли к тому, насколько мягко и неумело они проводили допросы.

Пётр не стал ждать повторного приглашения и сел. Зоам слегка сменил позу, повернувшись телом в его сторону и показывая, что он открыт для диалога. На лице была саркастическая улыбка одним левым уголком губ, а глаза ничего не выражали. Ровным счётом ничего. И только сейчас Пётр заметил, что глаза, которые он запомнил голубыми, стали ярко-зелёного цвета.

Зоам Ват Лур молчал, не меняя выражения лица, и Григорьев понял, что тот не хотел сказать более того, что уже сказал. А значит, можно переходить к теме. Он заранее решил (хотя честнее сказать – согласовал с Джулиани), что не станет в разговоре касаться темы заключения, так что сразу решил с места в карьер.

– Захар Иванович, – философ постарался занять столь же открытую позу, пока что положив блокнот и ручку на низенький столик между их креслами, поправив очки и расположив руки на подлокотники, – я, признаюсь, остался под впечатлением от нашего короткого разговора и захотел с вами встретиться, чтобы продолжить спор. – Он расслабился, произнеся эту фразу, и стал ожидать ответа.

Ответа не было какое-то время, только вместо левого уголка губ пленник стал улыбаться правым.

– Что ж, давайте продолжим, – сказал Зоам Ват Лур наконец, слегка подавшись вперёд. – Однако хотелось бы вас заверить, я не собираюсь менять мнение о Вселенной и правильности нашего пути, так что, если ваш интерес заключается в попытке привнести хаос в ряды З’уул с помощью гнилой философии так называемого Согласия, то вы напрасно тратите время.

Ага, отлично. Ровно то, что нужно.

– Скажите, Захар Иванович, а вы не напрасно тратите время? – спросил Пётр и продолжил, не давая тому ответить или хотя бы обдумать суть вопроса. – На Земле вы посвятили много времени попытке изменить позицию морально слабейших её индивидов, не так ли? Кого-то вы завербовали обещаниями, кого-то деньгами, кого-то с помощью всяких наноботов. Вы же знаете русскую и советскую культуру? «На дурака не нужен нож, ему с три короба наврёшь…»

– «И делай с ним что хошь». Буратино, – кивнул Зоам, но его улыбка перестала быть саркастичной.

– Именно. Так вот, я подумал, не хотите ли вы попробовать свои силы на ком-то более сильном, более подкованном и верящем в идеалы Согласия? Что вы скажете, если я позволю вам «обрабатывать» меня, но не ложью и обещаниями, мне они ни к чему. Попробуйте убедить меня, сломав стройность моей философии.

Глаза пленённого разведчика излучали восторг и предвкушение. Да, Григорьев, ты его поймал. Он твой…

* * *

После похорон шаттлы-лифты перевезли всех в Нью-Йорк, на самую крышу здания Администрации Земли. Это было очень быстрым путешествием – люди по пятеро-шестеро заходили в маленькую сфероподобную будку, она скрывалась в переливающемся мыльном пузыре, тот лопался с негромким хлопком, потом с полминуты они выходили, и лифт снова появлялся в Индии. Солидная делегация отчаливала оперативно, не желая смущать и без того ошарашенных таким зрелищем гостей. Маленькие дети визжали от восторга, сопровождая хлопками каждый мыльный пузырь. Хлопайте, радуйтесь, это будет ваш мир, нам, старикам, чудеса достались слишком поздно, а для вас они могут стать повседневностью, как для детишек Кен-Шо там, на Ос-Чи.

На крыше были накрыты скромные столы. Из уважения к ушедшему на них лежали только грубые лепёшки, сыр и овощи, а ещё стояли простая вода и вино – красный сухой индийский Шираз. Петра пригласили сесть рядом с Артуром и Генрихом, и он скромно уселся на жёсткий стул – все удобные кресла убрали.

– За всеми новыми лекарствами и чудесами технологий Согласия мы совершенно забыли про то, что все мы смертны, – тихо промолвил сидящий от него по левую руку Ланге, наливая Артуру, Петру и себе вина. Стоит ли сегодня пить? «Если в поле хорошая почва, то сорняки, произрастающие на нём, не смогут уничтожить урожай. Если же почва бедная, то даже один сорняк выпьет из неё все соки. Так и разум должен быть чистым, и тогда никакие удовольствия жизни не смогут лишить его той сути, для которой он создан, нищий же разум подобен бедной почве – стоит тебе отвлечься на вино или женщину – ты уже не способен ни на что другое», – произнёс в его голове голос Кумари. И снова столь явно, что Пётр вздрогнул. Это Сунил и правда говорит с ним или собственные воспоминания? Говорил ли индиец ему такие слова раньше?

– Ты знаешь, я предпочитаю думать, что мы всё же бессмертны, – столь же тихо промолвил Пётр, принимая бокал, и Генрих быстро закивал головой.

– Вы ведь что-то писали вдвоём в последнее время? – снова спросил он.

– Да, – настала очередь Петра кивнуть головой. – После первых двух книг мы подошли к главному труду. Он должен был быть посвящён возможности сосуществования с Несогласными. Точнее, определять его этически-нравственный аспект.

– Точно-точно, мы это уже обсуждали, – жуя сырно-овощной бутерброд пробормотал Ланге, закашлялся и запил вином. – Слишком хорошее вино для такого повода, не находите? – ответа он ждать не стал и продолжил: – Я вспоминаю вашу первую совместную книгу, «Selbstaufopferung ist der Gipfel des Mitgefühls»[10] – она меня впечатлила и до сих пор впечатляет. Да что там я! Насколько я знаю, ей впечатлены люди во всём Согласии.

– Ну если ей впечатлены, это целиком и полностью заслуга Сунила Кумари, – сморщил нос Пётр. Книга успела выйти на немецком практически сразу вслед за русским, английским и хинди – заслуга в том числе и Генриха.

– Да, да, по крайней мере сегодня это очевидно. Давайте уже встанем, президент будет говорить.

И правда, Артур встал и начал говорить речь.

– Дорогие друзья. Мы лишились одного из пионеров Согласия на Земле. Для кого-то Сунил был лишь философом, внимающим нашим дорогим учителям Кен-Шо. Но для миллионов он был гуру, который собственной жизнью показал, каково жить в Согласии. Он был болен болезнью Альцгеймера, но ему оставалось ещё несколько лет, и он мог легко излечиться наноботами, но предпочёл уйти в себя и уйти из жизни. Так же тихо, как жил, так же невероятно, как жил. Он умер, потому что решил, что не хочет потерять свою личность, и не воспользовался лекарством, потому что это значило бы то же самое. Давайте почтим его жизнь минутой молчания.

Пётр склонил голову вместе со всеми. Он, общающийся с Сунилом несколько раз в неделю, даже не знал про его болезнь. Тот ничего не сказал другу. Это было удивительно, хотя и обидно. С другой стороны, если Кумари ушёл просто потому, что так решил силой разума, то он просто фантастический человек. «Разум не ушёл, ушло тело, как уходит композитор, а музыка продолжает звучать». Да, друг, именно.