Алые слезы падших

Дальше Генрих слушать не стал, рядовая инструкция по доступам и постановке задач. Его больше волновал сам результат, а процесс программирования оставался для него немыслимо скучным и непонятным. Он вышел из помещения, оставив команду из пятнадцати человек работать, и проследовал в собственный – личный, а не официальный – кабинет. Основной находился в другом корпусе, в здании администрации, минутах в семи пешком отсюда, и там учёный не очень любил бывать. Здесь же висела табличка «Генрих Ланге», а не «Руководитель Администрации колонии „Марс“». Зато внутри помещение было роскошным. Левитирующее кресло за столом – подарок Кен-Шо, два других кресла, уже обычных, и пара диванов рядом с журнальным столиком – место отдыха и приёма посетителей, книжные шкафы, кухня, санузел с душевой, «тёмный» уголок с кушеткой, чтобы солнце не мешало думать, и балкон с видом на пруд, чтобы наслаждаться светом, когда его мало.

Вот конкретно сейчас Генрих решил, что балкон – отличное место, после прохлады лаборатории ему хотелось погреться в иллюзии солнечного тепла, так что он проследовал прямо туда, достал из кармана трубку и затянулся. Ему вспомнились похороны Сунила Кумари, и Ланге тяжело вздохнул, выдыхая сизый сладковатый дым. Всего два дня прошло, на Земле он задержался лишь на несколько часов. Навещать ему было особо некого, болтать с Артуром казалось кощунством, так что, пожав руки куче знакомых и незнакомых людей на поминках, они вместе с Ламбером, Юсуфом Демиром и Чон Ха Юн, которые тоже изъявили большое желание почтить гуру в последний раз, вернулись на Марс. Ланге вспоминал тяжёлые горы Ладакха, словно прибивающие к земле всю скорбь мира, звенящий искренностью воздух, простоту и доброту людей, окружающих их разношёрстную делегацию. Вспоминал тихие и торжественные речи на поминках, грустные глаза соседей по столу, особенно Петра Григорьева. Что тот сказал про труд, над которым они работали с Кумари? Что-то вроде «Теперь мы начали главный труд. Новая книга будет о возможности сосуществования с Несогласными, этическом и нравственном аспекте такого сосуществования».

Вот ведь странно, Пётр и Сунил пытались найти какую-то возможность жить в мире с Несогласными, а команда учёных здесь выстраивала модель на основании концепции от тех же Григорьева и Кумари, в которой сильные Несогласные приводили к возникновению большего количества склонных к Согласию рас. Получается, Вселенная каким-то образом исправляет собственную ошибку, а именно появление рас, лишённых эмпатии в широком смысле, а люди, предположившие подобное, сами же хотят лишить Вселенную естественного механизма, прекратив ту самую «активность» Несогласных. Как-то странно. Глупо же, разве нет?

Генрих опустил трубку и до боли сжал переносицу пальцами левой руки. Глупо ли? А что, если он просто что-то не знает, не понимает, каким образом две мысли одновременно уживались в спаянных чертогах разума индийского и русского философов?

Он ворвался в кабинет, попутно запихивая трубку в карман и ища, где же его телефон. О, вот же, на столе. Ланге схватил тонкое устройство с полупрозрачным экраном и начал листать записную книжку. Ага, так, Григорьев. Вызов.

– Генрих? – удивлённо произнёс голос по ту сторону космической бездны.

– Да, Пётр. Добрый… э-э-э… – только сейчас Ланге понял, что даже не знает, где сейчас философ, в Нью-Йорке или в Санкт-Петербурге, и, вообще, какое у того время суток.

– Вечер, – услужливо подсказал собеседник, успокоив Генриха, – в Петербурге половина девятого вечера. Ты уж прости, не знаю, какое время в Прайс-сити, так что просто здравствуй.

– Пётр, расскажи мне, пожалуйста, о вашем труде, ну о сосуществовании с Несогласными, – Ланге решил, что лучше побыстрее перейти к делу, пока мысль не умчалась из головы.

– А что именно тебе поведать? – то ли удивился, то ли обрадовался русский философ.

– Всё, Пётр. Поведай мне всё.

* * *

Год назад Согласие отправило флот на перехват авангарда сил З’уул. Само собой, Генрих не видел кораблей, но помнил, как его тогда удивило отсутствие милитаристских сообщений, пропаганды, заверений в скорой победе и всём подобном, к чему земляне были весьма привычны. Его бабушка, когда сам Ланге был ещё мелким мальчишкой, рассказывала, какие сказочно красивые рекламные ролики войны транслировали заявления руководителей Третьего рейха[20]. Они были такими патриотическими, такими захватывающими дух, пока не забрали её отца. Однажды Дитрих Беккер уехал из отпуска обратно на Восточный фронт и сгинул под Сталинградом вместе со всей армией Паулюса. Не самая красивая страница в истории его семьи, но одна из самых значимых. Для себя Ланге раз и навсегда запомнил, что пропаганда оболванивает. Поэтому ему, как социопсихологу, было весьма интересно, как поведёт себя в такой ситуации Согласие.

И оно выдержало тест. Не поднялось никакой шумихи. Не организовывали агитмероприятий. Не звучали бравурные марши и лозунги. Где-то далеко был созван флот из разных уголков и систем Галактики, тысячи и тысячи кораблей сжигали миллиарды гигаватт-часов энергии, устремляясь за оконечность пояса Ориона навстречу неведомому врагу, но никто и нигде об этом не болтал. Как передавал им Ричард Хейз, на советах Согласия вопрос поднимался лишь дважды: когда было принято решение об операции и когда отдавали приказ о её начале. Всё.

На Земле о войне, как и в целом об угрозе, исходящей от неведомых З’уул, знала жалкая горстка людей. В основном, спецслужбы и те, кто столкнулся с Зоамом Ват Луром. Каждого из них, в силу добрых традиций, заставили подписать соглашение о неразглашении. Но внутри этой малой группы, насколько Генрих знал, о войне судачили постоянно. Ждали новостей. Пытались «изобрести супероружие». Рассуждали о стратегии защиты планеты в случае неудачи Согласия. Тысячелетия конфликтов научили землян, что битвы можно избежать, только будучи к ней готовым, поэтому, стоило только людям узнать про грядущую, а в каком-то смысле и про уже идущую войну, все их мысли волей-неволей настраивались на неё.

Но среди всей массы верующих в военное решение нашлись два человека, которые отказывались взять в руки флаг и посылать людей на фронт. Это были Сунил Кумари и Пётр Григорьев. А теперь русский философ остался и вовсе один.

«Генрих, война не может быть целью Вселенной. Посмотри, как прекрасно в ней устроен баланс! Планета миллиарды лет вращается вокруг звезды, не падая на неё и не улетая с орбиты. Только благодаря этому балансу центробежной и центростремительной сил она даёт время развиться жизни. Мы так же должны найти баланс между Согласием и Несогласными, в том числе З’уул».

Потом Григорьев рассказал ему об идее «вечного пата» на шахматной доске, чем привёл Генриха в неописуемый восторг. В итоге, поблагодарив философа за длинную лекцию и пообещав не использовать тезисы из будущей книги в каких-то работах до того, как сама книга будет опубликована, Ланге решил перейти к своим вопросам. Если честно, он и сам удивлялся тому, что спокойно добрых полчаса слушал собеседника, ни разу не попытавшись перебить и увести мысль в нужное русло. Возможно, стареет и мудреет. А может, всё проще, и сама идея Кумари – Григорьева так увлекательна.

– Пётр, ты ведь помнишь вашу с Сунилом мысль о корреляции в конкретной области числа сильных Несогласных в прошлом с числом склонных к Согласию рас в будущем, которую мы здесь прорабатываем с группой Джессики Хилл и учёными из других рас Согласия?

– Подожди, что за мысль? И при чём тут Модель Хилл – Ланге? – по голосу Петра было слышно, что он и правда запутался.

– Нет, модель ни при чём, – ответил ему Генрих и тут же поспешил исправить сказанное, – то есть нет, она тут весьма при делах, но не об этом речь.

Пётр замолчал и слегка мычал в трубку. Судя по всему, фраза Ланге его ещё больше запутала.

– Так, может, я криво выразился, – Генрих понял, что нужно дать Григорьеву какой-то другой ориентир. – Помнишь, как-то вы прилетали, тут были Косна Шир и Сиолл Пераль с Лорнака, и…

– Ага, – раздался в трубке радостный голос, – помню, помню. Я понял, о чём ты. Идея Кумари была в том, что во Вселенной должен быть механизм, создающий Согласную расу в ответ на Несогласную, иначе все Согласные были бы уничтожены. А я предположил, что его можно поискать в прошлом.

– Да, да! – подтвердил Генрих. – Именно.

– Но ты сейчас выдал что-то там про корреляцию, вот я и запутался, – заметил, хмыкнув, Пётр. – Ладно, что там с этой гипотезой?

– Э-э-э… – Ланге почесал затылок и сел в кресло. – Как бы тогда тебе сказать… В общем, мы её несколько дней назад окончательно доказали. Поздравляю. Я был уверен, что ты следишь за ходом проекта.

Пётр снова затих и за следующие полминуты только пару раз хмыкнул. Генрих терпеливо ждал, попутно мысленно ругая себя за то, что как-то «забыл» уведомить автора концепции об успехе. Ничего себе промашка.

– Ну, Генрих, что я могу сказать… – пробубнил наконец Пётр. – Думаю, если бы меня держали в курсе, я бы знал. Но я рад и с удовольствием ознакомлюсь с заключением.

Последнюю фразу он сказал уже своим обычным голосом «спокойного философа», так что Ланге расслабился. На него не держат обиды. Ну и славненько.

– Что ж, теперь пришло время объяснить тебе, зачем я позвонил. Если мы правы в том, что Несогласные каким-то образом влияют на появление рас с повышенной эмпатией, то не приведёт ли патовое успокоение активности Несогласных к тому, что новых рас в Согласии просто не появится? То есть Вселенная сама исправляет свою ошибку, а вы хотите ей помешать! Не слишком ли… амбициозно? – он не решился сказать слово «глупо», в последний момент заменив его на другое.

– Так вот что тебя гложет! – рассмеялся Пётр. – Добро пожаловать в клуб философов! Я решил для себя это очень просто. Если ты делаешь калькулятор, то его задача считать быстрее и точнее тебя. Только в этом. Можно ли сказать, что калькулятор слишком амбициозен в попытке считать быстрее своего создателя? Нет, конечно же нет! Так вот, когда Несогласные становятся сильнее – они уничтожают многие расы, в основном других Несогласных, но зато каким-то образом во Вселенной образуется больше рас, в будущем входящих в Согласие. А когда последнее становится сильнее – оно должно выполнить собственную цель: прекратить цикл насилия. Никакой амбициозности. Есть чёткая линия выполнения задачи Вселенной, ведущая из тёмного прошлого в светлое будущее.

Боже. Как гениально и просто. Почему, почему философы Согласия сами не догадались? Или догадались, но их концепция собственного превосходства так крепко засела в мозгах, что им и в голову не пришло развивать подобную идею в практику? Генрих снова вскочил и принялся ходить по комнате.

– Звучит очень логично! А есть ли у тебя идеи, что именно может послужить патовой ситуацией? – он говорил и нащупывал в кармане трубку. Выйти, что ли, на балкон и покурить с видом на закат?

– Увы, тут я, как философ, не могу помочь. Тебе нужно поспрашивать учёных Согласия. Возможно, это могло бы быть какое-то невиданное оружие, применение которого грозило бы им мгновенным уничтожением. Но тут есть проблема.

Оружие разрабатывается. Да и флот Согласия всё же мощнее всех армий Несогласных. Хотелось бы рассчитывать и на то, что он мощнее армады З’уул.

– Что за проблема? – спросил Ланге, уверенный, что всему найдётся решение. Он почувствовал, как в нём загорается огонёк надежды.

– Частично нам рассказывала Тамош на уроках этики. А сам я только что осознал. Дело в том, что перед отлётом домой я встречался с Захаром… с Зоамом Ват Луром, и он обмолвился, что у Несогласных красота и сила – суть одно и то же. Сильное является красивым. Слабое – уродливым. И проблема в том, что Благородство, Честность, Жертва кажутся слабостью в их глазах. Если ты мог убить и не убил – ты слаб.

Огонёк погас, в ушах остался лишь частый стук раззадоренного понапрасну сердца. Григорьев прав. Это очень в духе Несогласных. И это многое объясняет. Возможно, философы и учёные Согласия уперлись в ту же проблему и потому не пытались договариваться с Несогласными.

– Значит… Чтобы показать, что мы сильны, мы должны истреблять и покорять? – тоскливо просипел он. – А если станем хвастаться силой, которую не применяем, они не поверят и продолжат считать нас недостойными, будут всё время идти войной, а мы будем вынуждены убивать их? Тогда они начнут бояться Согласия, возникнет пат, но пройдёт время, и они вновь попробуют свои силы? И так до тех пор, пока мы их полностью не уничтожим?

Пётр замолчал на минуту. В трубке было слышно его тихое дыхание. Генрих ещё раз мысленно проговорил все свои аргументы. Явный логический парадокс. Грандиозная Ошибка Вселенной.

– Генрих, это значит лишь то, что мы пока что не нашли других вариантов. Но мы и так многого добились, ты не считаешь? – голос Петра был грустным, как и положено голосу философа. Ну и что можно ответить? Только вздыхать. Вздыхать и курить с видом на марсианский закат.

* * *

Ланге сидел и смотрел на голограмму Артура, уютно устроившуюся в кресле за его столом. Сам он расположился на диванчике в центре комнаты. Генрих знал, что у Уайта мебель расположена аналогично, только у него в наличии был камин. Когда он в своё время попросил «компьютерщиков» настроить для них с Артуром такой вид связи, они сразу сдвинули всю мебель. Генрих, поняв их задумку, не возражал. Ему нравилось ощущение присутствия старого друга.

– В общем, мы должны найти способ уверить их в том, что мы – сильные (красивые, как сказал Григорьев), без того, чтобы их уничтожать… – он закончил пересказывать Артуру сегодняшний диалог с Петром. В этот раз у него был поздний вечер, а у президента – «слегка после обеда». Генриху, пока он говорил, казалось, что он слышит скрип мозгов Уайта, обдумывающего всё услышанное.

– Например, – Ланге решил подбросить хвороста в костёр его мыслей, – уже сейчас Согласие применяет полицейские методы как в случае защиты Земли в течение пяти тысячелетий. Несогласным, которые прилетали сюда, ставился жёсткий ультиматум, и, если они не слушались – тогда происходило точечное уничтожение. Условно, власть обладает монополией на насилие и так сдерживает преступность. Но она не обязана это насилие учинять сама. Достаточно лишь быть единственным, кто может применить карательные меры и осуществлять их публично, но в малых масштабах.

Он уже чувствовал, что идея тупиковая, но нужно было с чего-то начать.

– Согласию нужно стать галактическим полицейским? – улыбнулся Артур. – Нет уж, мне и до этой должности нравился новый мир, где все равны, а теперь я ещё и внедряю подобный подход в жизнь. Не хотелось бы стать двуличным. Такой метод хорош для защиты границ от Несогласных, но наводить порядок, защищая всех от всех, особенно конфликтуя с их этикой, не выйдет. Процесс рано или поздно выйдет из-под контроля, – это не пат, а просто постоянное усиление атаки и защиты на шахматной доске.

– Согласен, ты прав. Честное слово, я даже не знаю, что и придумать, – Генрих развёл руками и откинулся в кресле. Уже и спать хотелось. Но мозг был заведён и требовал найти решение неразрешимого парадокса.

Артур снял очки, положил их на стол, и они исчезли из видеотрансляции. Забавный эффект. Ланге подумал, потянулся и взял с журнального столика свою трубку. Для друга всё, небось, выглядело так, будто он залез рукой в камин и вытащил трубку оттуда. Символично. Генрих затянулся и выдохнул лёгкий яблочный дым. И чёрт с ним, что в помещении. Уайт протёр внезапно появившиеся в его руках очки и водрузил их обратно на нос, после чего встал и подошёл поближе, присев на второй диван. Качество было таким, что казалось, его можно потрогать.

– Ты очень торопишь события, – тихо произнёс профессор, глядя прямо в его глаза. – Я согласен с тем, что мысли Григорьева грандиозны, впрочем, как и всегда. Идея про патовую ситуацию – феноменальна. Его информация о силе-красоте тоже очень важна. Но ты пытаешься сразу найти ответ. А кто сказал, что ты нашёл вопрос?

Тут Ланге подвис. В какой-то момент он ловко подхватил трубку, иначе она бы выпала из его раскрытого рта.

– Что значит нашёл вопрос? – уточнил он. – Мы же знаем его: как достичь мира во Вселенной, как прекратить гибель тысяч и миллионов цивилизаций.

Артур вздохнул.

– Мы – юная раса, Генрих. Мы ещё не разобрались со своей ролью, не стали полноценной частью Согласия. Ты сидишь на Марсе и видишь там только людей с передовым мышлением, принявших новую этику и готовых работать на неё и на благо не только землян, но всех человечеств Галактики. В то же время на Земле царит смутное время. Забастовки. Экономический кризис. Безработица. Проблема неконтролируемой миграции, к которой я сам, признаюсь, приложил руку. У нас жёсткое расслоение, недопустимое в Согласии. И параллельно мы находимся на острие грядущей большой войны, наше выживание под вопросом. А ты задаёшься вопросом, как сделать счастливыми всех. Может, поставить вопрос проще: если мы сможем найти решение на Земле, как на лакмусовой бумажке, мы найдём его и в масштабе Галактики?

Ланге задумался. Уайт имел в виду, что Земля, по сути, представляет из себя полигон противостояния Согласия и Несогласных – людей, движимых этикой, и людей, движимых эгоизмом. Поэтому те методы, те философские течения и модели, что позволят удержать Землю в положении равновесия, могут сработать и на целых расах.

– Артур, так это ровно то, чем занимаются социологи и психологи, – согласился он, и Уайт кивнул в ответ. – Но ведь у нас проблема не зародилась только что. Мы столетиями живём в парадигме Временного Вечного, о чём пишет Григорьев.

– Именно. Поэтому, как я говорил, ты ставишь вопрос неверно. Ты ищешь проблему во Вселенной, а нужно найти и решить её у себя дома. И уже потом распространять на всю Галактику.

Генрих понял, что сегодня день откровений. Сначала его напрочь сразила простота логики Петра, а теперь и Артур выдал нечто очень важное. Да, он и правда думал не о том. Как Алиса в зазеркалье, он пытался раздать неразрезанный торт. Но ведь на Земле есть решения, решения, заставлявшие более слабые страны слушать диктат более сильных. И не только и не столько благодаря угрозе, исходящей от них, а в ответ за защиту от угрозы с третьей стороны.

– Артур, у нас есть стандартное решение. Что всегда объединяло людей и заставляло их мириться с трудностями? Внешний враг, вот что. Надо просто показать людям, что следует терпеть не только ради абстрактного будущего блага в составе Согласия, но и ради выживания. Открыть им, что мы должны развиваться, а то нас уничтожат и поработят З’уул. Если люди узнают правду, разве они не объединятся и не прекратят склоки?

Уайт зримо напрягся. Он снова снял очки, достал из кармана платок и протёр их. Однако не надел обратно, а принялся теребить в руках.

– Я не знаю, – ответил президент наконец, так и продолжая сжимать очки и глядеть в какую-то невидимую Генриху точку, видимо на камин. – Это уже политика, пропаганда, я бы не хотел подобного.

– Артур, Артур, послушай меня, – повысил голос Генрих, уже уверенный в своей правоте, – тебе не нравится такой метод, но почему? Потому что его обычно применяют в плохих целях. Но сам-то метод – хороший, он опирается на психологию человека, заставляет правильно расставлять приоритеты. Ты же не выдумываешь угрозу, как часто бывало в истории Земли. Ты просто говоришь людям правду. Почему ты решил, что одна правда – о Согласии – достойна того, чтобы её знали все, а другая – о войне – нет?

– Генрих, успокойся, прошу тебя, – Артур водрузил-таки очки на нос и умоляюще глядел ему в глаза. – Я не говорю, что этого не будет, я говорю, что плохо разбираюсь в подобном. Ты вспомни, я всё же астрофизик, астробиолог! Я не психолог и не социолог, как ты.

– Ну так доверься мне, друг, – спокойно ответил Генрих. Но тут вспомнил, как буквально только что рассуждал о том, что ему понравилось, что Согласие не спекулирует на теме войны, не устраивает бравурных маршей и не обещает победы в случае мобилизации общества. Чёрт. А имел ли он права просить президента Земли о таком? Не то же ли это самое?

– Я… подумаю. Честно, подумаю, – пообещал Артур. – Но мне кажется, что мы найдём и другое решение.

Они замолчали и просто смотрели друг на друга. Генрих не знал, о чём сейчас думал Уайт, но готов был поспорить, что в голове того, как и в его собственной, сейчас шла невидимая борьба.

– Одно можно сказать, мы можем смело применить этот метод для начала диалога с Несогласными, – нарушил молчание Артур, – прилетев к ним и рассказав о З’уул и о том, что у них есть выбор – стать нашими союзниками или их рабами. Если они вообще переживут вторжение.

Да, не то, чего он искал. Но шаг и правда мог стать первым в поиске причин Ошибки Вселенной и в попытке найти ту самую патовую комбинацию.

* * *

В их лаборатории уже не хватало места, надо подумать над выделением большего по размеру помещения. Когда Джессика Хилл находилась на Земле, здесь было тихо. Перестук клавиш, жужжание вентиляторов в системных блоках, редкий чих, еле слышная музыка из чьих-то наушников, ритмичный стук ноги Валентина Сташевича под столом, когда у него особо хорошо шёл процесс – вот основные звуки, которые слышала лаборатория. Фразы были редкими – по делу, или шутки друг над другом, как и положено в любом коллективе. Половина столов, как правило, оставалась свободной – программисты и математики работали в свободном режиме, в удобное им время. Кто-то жил по времени Марса, а кто-то предпочитал сохранять связь с домом, поэтому тут встречались люди, живущие по московскому времени, по времени Калифорнии, по Гринвичу, по Шанхаю.

Однако, когда Джессика прилетала, она как-то оживляла процесс. Генриху не хватало сил зажигать коллектив, а ей это удавалось легко. Поэтому сегодня тут собрались все. Даже Мичико Комацу, Кристоф Ламбер, забежавший перед обедом, Чжоу Шан, пришедший не столько с женой, сколько к Ли Пину, китайскому математику, который уже третью «вахту» отбывал на Марсе, Андрей Сташевич, физик, брат-близнец Валентина, и даже Эбигейл Уайт – подросток с горящими глазами, в которых Ланге узнавал черты своего друга, сидящая прямо на одном из столов – не всем хватило стульев. Места было мало, и, если бы не окна во всю стену, вполне можно было ожидать острого приступа клаустрофобии.

– В общем, такова новая вводная от наших философов. Резюмирую: наша долгосрочная цель – найти, смоделировать патовую ситуацию, попробовать оценить её перспективу, а также понять, важно ли для нашей модели понимание того, что красота для Несогласных – это сила, а уродство, слабость равнозначны милосердию, доброте, – закончил Генрих свой рассказ.

Какое-то время все сидели и переваривали. Ещё перед общим собранием он переговорил с Джессикой, и именно она предложила создавать новую модель, способную прогнозировать различные исходы для всевозможных методов воздействия Согласия на Несогласных. Генрих мало чего понимал в этом, но суть самой идеи ухватил, и она ему понравилась, поэтому-то было решено передать информацию команде, – мало ли кому в голову придёт гениальная мысль.

– У нас на Земле тоже ведь была концепция, что милосердие – проявление слабости. Например, так рассуждал Чингисхан, – негромко произнесла Мичико. – Только наша философия утверждает как раз, что сильный – тот, кто может позволить врагу жить, а не тот, кто его добивает.

– Ты права, дорогая Мичико, – обрадовался её словам Генрих, – ты абсолютно права! Но теперь представь, что именно это и отличает нашу философию от философии Несогласных. А ещё пойми, что на Земле есть разные люди. Одни более напоминают мать Терезу, а другие – Чингисхана. Одним ближе Согласие, другим – этика Несогласных. Нам очень повезло, что сюда, на Марс, представлять планету, были отправлены вы и что среди вас не нашлось тех, кто рассуждал о том, что милосердие – слабость.

Комацу кивнула, молча встала и пошла к окну. Эбигейл посмотрела на Генриха, на Джессику, но все молчали, и девочка, ловко спрыгнув со стола, проследовала за японкой, разглядывавшей еле видные всполохи на огромном куполе.

Это стало неким знаком, и команда стала разделяться на небольшие группы и о чём-то негромко общаться. Шан и Пин уже шутили на китайском в углу, к ним присоединилась Сюн Лифен, молодая, неожиданно худая даже для китаянки девушка с вечно румяными щёчками – доктор математических наук и специалист мирового уровня по теории вероятности. Джессика и Кристоф вполголоса обсуждали какие-то новости с Конкордии от Айзека Кинга. Новый протеже мисс Хилл, программист Хабаров, о чём-то судачил с Юлией Швецовой, сидящей рядом с ним, девушка что-то чертила в вечно находящемся в её руках блокноте, а он показывал какие-то строки на экране компьютера. Сташевичи негромко смеялись, стоя около компьютера Валентина. Сам Валя при этом постоянно смотрел на то, что делает Юлия и, казалось, пытался прислушаться к тому, что ей говорил Сергей.

Генрих вздохнул. Он остался один. Передал всем всё, что знал, и больше был им не нужен. Сейчас они посудачат и вернутся к работе. Никаких идей, видимо, не возникло. Ланге подошёл к Джессике и Кристофу.