Маленькие мужчины

За кратковременным затишьем после водных процедур в воздухе внезапно появились подушки, летящие во все стороны: их бросали белые гоблины, в возбуждении выскочившие из своих постелей. Битва бушевала в нескольких комнатах, включая те, что на втором этаже, и даже время от времени прорывалась в детскую, если какой-нибудь оказавшийся в затруднительном положении воин находил там убежище. Никто, казалось, ни в малейшей степени не возражал против этого буйства; никто его не запрещал и даже не выглядел удивлённым. Няня продолжала развешивать полотенца, а миссис Баэр раскладывала чистую одежду так спокойно, как будто здесь царил безукоризненный порядок. Более того, она даже выгнала одного дерзкого мальчишку из комнаты и запустила ему вслед подушку, которую тот коварно в неё бросил.

– А им не больно? – спросил Нэт, хохотавший во всё горло, лёжа в своей постели.

– Боже мой, конечно, нет! В субботу вечером мы всегда разрешаем устроить бой подушками. Постельное бельё завтра всё равно поменяют, а после купания мальчикам полезно разогнать кровь; да и мне самой это нравится, – сказала миссис Баэр, снова занявшись сортировкой дюжины пар носков.

– Какая замечательная школа! – заметил Нэт в порыве восхищения.

– Возможно, немного странная, – рассмеялась миссис Баэр, – но, видишь ли, мы считаем, что множество правил и бесконечная учёба могут сделать детей несчастными. Сначала я запрещала игры в ночных рубашках, но, господи, это же бесполезно. Я не могла удержать этих мальчишек в их постелях, как чёртиков в коробочке. Поэтому мы заключили с ними договор: я разрешаю пятнадцатиминутную битву подушками каждый субботний вечер, а они обещают мне вовремя ложиться спать в другие дни. Я опробовала этот метод, и он сработал. Если они не сдержат слова, то резвиться им запретят; а пока держат, я просто поворачиваю стекло к стене, переставляю лампы в более безопасное место и разрешаю им буйствовать, сколько влезет.

– Какая прекрасная традиция, – сказал Нэт, чувствуя желание присоединиться к битве подушками, но не решаясь предложить это в первый вечер знакомства с мальчиками. Так что он лежал, наслаждаясь зрелищем, которое, безусловно, было очень оживлённым.

Томми Бэнгс возглавлял атакующую группу, а Деми защищал свою комнату с мужественным упорством, которое делало ему честь, – он собирал подушки позади себя, как только их бросали, пока у осаждающих не заканчивались боеприпасы, тогда они нападали на него всей гурьбой и отбирали своё оружие. Произошло несколько незначительных неприятных инцидентов, но никто не жаловался, и все наносили и получали звучные удары совершенно добродушно, а подушки всё летали, как большие снежные хлопья, как вдруг миссис Баэр посмотрела на свои часы и крикнула:

– Время истекло, мальчики. В постели, все до единого, или будете платить штраф!

– Какой штраф? – спросил Нэт, который сел в кровати, так не терпелось ему узнать, что же может случиться с теми негодяями, которые осмелятся ослушаться этой весьма своеобразной, но желающей всем добра школьной дамы.

– В следующий раз никакого веселья, – ответила миссис Баэр. – Я даю им пять минут, чтобы они улеглись, затем тушу свет и ожидаю, что они будут спать. Они честные ребята и держат своё слово.

Это было действительно так, потому что битва закончилась так же внезапно, как и началась, – пара финальных залпов, одобрительные возгласы на прощание, когда Деми запустил седьмую подушку в ретировавшегося противника, несколько вызовов на следующий раз, после чего воцарился покой. И ничто, кроме случайного хихиканья или сдавленного шёпота, не нарушало тишины, наступившей после субботней вечерней забавы, когда матушка Баэр поцеловала своего новенького и оставила его смотреть счастливые сны о будущей жизни в Пламфилде.

Глава 2

Мальчики

Пока Нэт отдыхает, я расскажу моим маленьким читателям кое-что о мальчиках, среди которых он окажется, проснувшись.

Начнём с наших старых знакомых. Франц – высокий парень, сейчас ему шестнадцать, настоящий немец, крупный, светловолосый, начитанный, а также очень домашний, дружелюбный и музыкальный. Дядя готовит его к поступлению в колледж, а тётя – к будущей счастливой семейной жизни в собственном доме, усердно воспитывая в нём мягкие манеры, любовь к детям, уважение к женщинам, пожилым и молодым, и умение помогать в быту. Уравновешенный, добрый и терпеливый, Франц был её правой рукой во всём и любил свою весёлую тётушку как мать, каковую она и старалась ему заменить.

Эмиль был совсем другим по натуре – вспыльчивый, неугомонный и предприимчивый, он мечтал стать капитаном, потому что в его жилах текла кровь древних викингов, поистине неукротимая. Его дядя пообещал, что он сможет отправиться в плавание, когда ему исполнится шестнадцать, и предложил юноше изучать навигацию, дал ему книги о доблестных знаменитых адмиралах и героях и разрешил после уроков плескаться, как лягушке, в речке, пруду и ручье. Комната Эмиля напоминала каюту военного корабля, потому что вся обстановка там была в морском, армейском и корабельном стиле. Он был поклонником капитана Кидда[4], и его любимым развлечением было одеваться, как этот джентльмен-пират, и во всё горло реветь кровавые морские песни. Он танцевал только матросскую джигу, ходил враскачку и говорил как моряк, насколько это позволял ему дядя. Мальчики называли Эмиля Командором и очень гордились его флотом: пруд был весь белым от парусов его кораблей, а иногда случавшиеся кораблекрушения устрашили бы любого капитана, кроме этого парня, влюблённого в море.

Деми был из тех детей, которые наглядно демонстрируют результат разумной родительской любви и заботы, поскольку его душа находилась в гармонии с телом. Природная утончённость, которую может привить ребёнку только домашнее воспитание, делала его манеры простыми и милыми: мама пестовала в нём невинную и любящую душу; папа следил за физическим развитием сына и формировал его юное тело так, чтобы мальчик рос стройным и сильным благодаря здоровой пище, физическим упражнениям и хорошему сну. Дедушка Марч развивал юный разум мягкой мудростью современного Пифагора, не давая своему внуку долгих, трудных уроков, которые приходится зазубривать, как попугаю, но способствуя его раскрытию так же естественно и прекрасно, как солнце и роса помогают розам зацвести. Деми ни в коем случае не был идеальным ребёнком, но его недостатки не были критичны, и, рано научившись сдержанности, он не позволял прихотям и страстям возобладать над собой, как это бывает с иными бедными маленькими смертными, которых наказывают за то, что те поддались искушениям, против которых оказались беззащитны. Деми был тихим, необычным мальчиком, одновременно серьёзным и жизнерадостным, он совершенно не сознавал, насколько умён и красив, но быстро замечал ум и красоту в других детях и оценивал их по достоинству. Чрезмерная любовь к книгам и рой живых фантазий, порождённых сильным воображением и одухотворённой натурой, – эти черты мальчика беспокоили его родителей; они стремились уравновесить их житейскими знаниями и обществом нормальных людей, чтобы их отпрыск не стал одним из тех бледных и не по годам развитых детей, которые иногда так удивляют и восхищают свою семью, а затем сникают, как тепличные растения, потому что юная душа расцветает слишком рано, и тело, её вмещающее, не успевает окрепнуть, чтобы прочно укорениться в насыщенной почве этого мира.

Когда Деми перевели в Пламфилд, он так хорошо там освоился, что Мэг, Джон и дедушка почувствовали удовлетворение от того, что поступили правильно. Общение с другими мальчиками выявило в нём практическую жилку, пробудило его дух и смахнуло тонкую паутинку, которую он так любил плести в своей юной головке. Конечно, мальчик несколько шокировал свою мать, когда однажды вернулся домой, хлопнув дверью, и выразительно произнёс: «Проклятье!», после чего потребовал крепкие сапоги, в которых он будет «топать, как папа». Но Джон порадовался за него, посмеялся над его грозными замечаниями, достал сапоги и удовлетворённо сказал жене:

– С ним всё в порядке, так что пусть себе топает. Я хочу, чтобы мой сын стал мужчиной, эта грубость временная и ему не повредит. Мы постепенно отшлифуем его манеры; а что касается учёбы, то он всё ловит на лету, как голуби – горох. Так что не торопи события.

Дейзи была неизменно весёлой и очаровательной, в ней расцветала женственность во всех проявлениях, потому что она была похожа на свою нежную маму и получала удовольствие от ведения хозяйства. У неё было семейство кукол, которым она давала в высшей степени образцовое воспитание; она не расставалась со своей корзиной с рукоделием и понемногу шила, да так хорошо, что Деми часто доставал свой носовой платок, чтобы продемонстрировать её аккуратные стежки, а у малышки Джози была фланелевая нижняя юбка, прекрасно скроенная её старшей сестрой. Ей нравилось наводить порядок в посудном шкафу, наполнять солонки, аккуратно раскладывать приборы на столе; и каждый день она обходила гостиную со своей щёткой, вытирая пыль со стульев и столов. Деми называл её «Бетти», но был очень рад, что она следила за его вещами, её ловкие пальчики помогали ему во всём, и она делала с ним уроки, потому что в учёбе они шли вровень и даже не думали о соперничестве.

Их любовь была такой же крепкой, как до Пламфилда, и никто не смел подшучивать над Деми из-за его нежной привязанности к Дейзи. Он доблестно сражался, защищая её, никогда не понимал, почему мальчикам должно быть стыдно «взять и признаться» в том, что они любят своих сестричек. Дейзи обожала своего брата-близнеца, считала «братика», как она его называла, самым замечательным мальчиком на свете и каждое утро бежала в своём детском халатике стучать ему в дверь, говоря по-матерински: «Вставай, мой дорогой, иди завтракать; вот тебе чистый воротничок».

Роб был энергичным мальчиком, который, казалось, открыл секрет вечного двигателя, потому что никогда не пребывал в состоянии покоя. К счастью, он не был ни озорным, ни слишком храбрым, так что вполне успешно избегал неприятностей и передвигался от папы к маме, как маленький ласковый маятник, оживлённо тикая, так как, ко всему прочему, Роб был болтунишкой.

Тедди был слишком маленьким, чтобы играть заметную роль в делах Пламфилда, но у него была собственная небольшая ниша, и он благополучно её занимал. Время от времени у всех появлялась потребность в том, чтобы кого-нибудь приласкать, и малыш всегда был к их услугам, потому что целоваться и обниматься он был мастак. Миссис Джо с ним почти не расставалась; поэтому он принимал участие во всех домашних делах, и это, по всеобщему мнению, шло им только на пользу, ведь в Пламфилде питали особое доверие к детям.

Дик Браун и Адольфус, он же Долли Петтингилл, были двумя восьмилетками. Долли сильно заикался, но постепенно справлялся с этим недугом, ведь всем было запрещено над ним насмехаться, и мистер Баэр пытался вылечить его, побуждая говорить медленно. Долли был хорошим мальчиком, ничем не отличавшимся от остальных и вполне обычным, но в Пламфилде он процветал, выполняя свои ежедневные обязанности и вкушая радости с безмятежным удовлетворением и основательностью. У Дика Брауна была искривленная спина, но он так жизнерадостно нёс своё бремя, что Деми однажды высказался в своей необычной манере: «А люди, у которых горб, добрые? Тогда я бы тоже хотел быть горбатым». Дик всегда был весёлым мальчиком и изо всех сил старался не уступать остальным, потому что в его слабом маленьком тельце жил отважный дух. Когда он впервые появился в школе, он очень болезненно воспринимал своё увечье, но вскоре привык не обращать на него внимания, потому что никто не осмеливался напоминать ему об этом недостатке после того, как мистер Баэр наказал одного мальчика за то, что тот посмеялся над бедным Диком.

– Богу всё равно, что у меня кривая спина, потому что моя душа прямая, – рыдая, сказал Дик обидевшему его злодею; и, ухватившись за эту мысль, Баэры вскоре внушили бедняге, что окружающие любят его душу и не замечают тело, разве только чтобы пожалеть и помочь ему нести своё бремя.

Однажды, во время игры с другими мальчиками в зоопарк, кто-то спросил у него:

– А ты каким животным будешь, Дик?

– О, я буду дромадером[5]; ты что, не видишь, какой у меня горб? – сказал он в ответ и громко засмеялся.

– Тогда будь им, малыш, но не таким, который носит на себе тяжести. Ты будешь вышагивать рядом со слоном впереди процессии, – сказал Деми, который организовал эти игрища.

«Я надеюсь, что другие будут относиться к бедняжке так же хорошо, как привыкли мои мальчики», – сказала миссис Джо, вполне довольная результатом своего воспитания, когда Дик неторопливо прошагал мимо неё, изображая очень счастливого, но крайне хилого верблюжонка рядом со Стаффи, исполнявшим роль слона – важного и чинного.

Джек Форд был парнем довольно хитрым и себе на уме, его отправили в эту школу, потому что она была дешёвой. Многие сочли бы его смышлёным, но мистеру Баэру не нравилось то, как именно он воплощал этот стереотип о янки, и он считал его обычно не свойственные мальчикам сметливость и сребролюбие такими же недугами, как заикание Долли или горб Дика.

Нед Баркер был таким же, как тысяча других четырнадцатилетних мальчишек, – длинноногий, недотёпистый и хвастливый. В семье у него и правда была кличка Недотёпа: все постоянно боялись, что он перевернёт какой-нибудь стул, ударится о стол или собьёт на пол все мелкие вещи вокруг себя. Он много хвастался своими умениями, но редко оказывался на что-либо способным, был трусоватым и склонным немного приврать. Мальчиков помладше он травил и льстил старшим ребятам, и, хотя плохим его не назовёшь, он был как раз одним из тех парней, которых очень легко сбить с истинного пути.

Джордж Коул был избалован чрезмерно снисходительной матерью, которая пичкала его сладостями, пока он не заболел, а затем сочла его слишком слабым здоровьем, чтобы учиться, так что в двенадцать лет он был бледным, одутловатым мальчиком, занудным, капризным и ленивым. Один знакомый убедил её отправить сына в Пламфилд, и там он быстро пришёл в себя, потому что сладкое давали редко, физической нагрузки было много, а учиться оказалось в радость, так что Стаффи постепенно вошёл во вкус и поразил беспокойную мамашу своими успехами, убедив в том, что атмосфера Пламфилда и правда просто замечательная.

Билли Уорд был из тех, кого шотландцы ласково называют «блаженненькими», потому что, хотя ему уже исполнилось тринадцать, мыслил как шестилетний. В раннем детстве он обладал незаурядным умом, но отец мальчика слишком поспешил с его развитием, задавая всевозможные сложные уроки, заставлял сидеть за книгами по шесть часов в день, впихивая в него знания, будто корм в глотку страсбургского гуся. Он думал, что следует своему долгу, но едва не угробил мальчика, потому что лихорадка устроила бедному ребёнку печальные каникулы, а когда он выздоровел, его перегруженный знаниями мозг был сломлен, и разум Билли стал похож на грифельную доску, по которой провели губкой, стерев с неё всё, что там было написано.

Это был ужасный урок для честолюбивого папаши; он не мог без содрогания смотреть на своего многообещающего ребёнка, превратившегося в слабоумного идиота, и отослал его в Пламфилд, почти не надеясь на помощь своему сыну, но не сомневаясь, что с ним там будут обращаться по-доброму. Билли был довольно покладистым и безобидным, и было грустно смотреть, как усердно он пытался учиться, словно смутно нащупывая утраченные знания, которые стоили ему так дорого.

День за днём он корпел над алфавитом, с гордостью произносил буквы «А» и «Б» и думал, что выучил их, но на следующий день они испарялись из его головы, и приходилось начинать всё сначала. Мистер Баэр проявлял к нему бесконечное терпение и продолжал его учить, несмотря на очевидную безнадёжность поставленной задачи, не столько упирая на учебники, сколько стараясь мягко рассеять туман в затемнённом разуме, и вернуть интеллект, достаточный для того, чтобы мальчик стал меньшей обузой и разочарованием для своих близких.

Миссис Баэр укрепляла его здоровье любыми доступными ей способами, и все мальчики жалели его и относились к нему снисходительно. Ему не нравились их подвижные игры, но он часами сидел, наблюдая за голубями, копал ямки для Тедди так, что даже этот завзятый копатель оставался доволен, или ходил по пятам за работником Сайласом, наблюдая за тем, как тот трудится, потому что честный Си был очень добр к нему, а Билли, пусть и не мог запомнить алфавит, зато имел хорошую память на дружелюбные лица.

Томми Бэнгс был главным разгильдяем школы и самым отпетым разгильдяем, которого когда-либо видывал свет. Озорной, как обезьяна, но настолько добродушный, что нельзя было не простить его проделки; он был очень рассеянным – слова вылетали из его головы, будто их оттуда выдувало ветром, но он очень раскаивался в каждом своём проступке, и невозможно было оставаться серьёзным, когда он давал грандиозные обеты исправления или предлагал применить к себе всевозможные необычайные наказания. Мистер и миссис Баэр постоянно жили как на вулкане, начиная с того, что Томми всё время рисковал сломать себе шею, и кончая тем, что он мог раздобыть порох и взорвать весь дом; а у няни был особый ящик в комоде, в котором она хранила бинты, пластыри и мази специально для него, потому что Томми всегда приносили к ней полумёртвым, но он всегда выживал и после каждого падения поднимался и принимался за старое с удвоенной энергией.

В первый же день своего появления в Пламфилде он оттяпал себе кончик пальца сенокосилкой, а на следующей неделе свалился с крыши сарая, после чего его преследовала разъярённая наседка и пыталась выклевать ему глаза за то, что он хватал и рассматривал её цыплят – он так и удрал с ними в руках, и его нещадно оттаскала за уши Азия, которая застукала Томми за тем, что он с наслаждением снимает сливки с молока куском украденного пирога. Однако неудачами или наказаниями его было не запугать, и этот неукротимый юнец продолжал развлекать себя всевозможными шалостями, изводившими всех вокруг. Если он не выучил уроки, у него всегда находилось какое-нибудь оригинальное оправдание, и поскольку вообще ум у него был хваткий, к тому же он ловко выдумывал ответы, когда не знал их, – учился он довольно неплохо. Но после уроков – боже правый! Тут уж Томми мог вовсю разгуляться!

Однажды утром в понедельник, когда дел невпроворот, он примотал толстую Азию её собственной бельевой верёвкой к столбу и оставил кипеть от ярости, и ругаться в течение получаса. В другой раз он нагрел монетку и засунул её за шиворот Мэри Энн, когда эта хорошенькая служанка прислуживала за обедом, на который были приглашены джентльмены, после чего бедняжка опрокинула супницу и в смятении выбежала из столовой, и все решили, что она сошла с ума. Он закрепил на дереве ведро с водой, привязал к его ручке ленточку, и когда Дейзи, привлечённая пёстрой полоской ткани, попыталась дёрнуть за неё, девочку окатило водой, как из душа, что испортило её чистое платье и сильно ранило её детские чувства. Когда его бабушка приехала на чай, Томми положил шершавые белые камешки в сахарницу – бедная старушка всё удивлялась, почему они не тают в чашке, но из вежливости промолчала. Он угостил мальчиков нюхательным табаком в церкви, из-за чего пятеро из них так расчихались, что им пришлось выбежать на улицу. Он расчищал дорожки в зимнее время, а затем тайно поливал их водой, чтобы все поскальзывались и падали. Он почти довёл беднягу Сайласа до бешенства, развесив его большие сапоги на видных местах – у него были огромные ноги, и он их очень стеснялся. Он убедил Долли, этого доверчивого малого, привязать нитку к шатавшемуся зубу и лечь спать, оставив нитку свисать у него изо рта, чтобы Томми мог незаметно вырвать у него зуб, тогда тот даже не почувствует, что с ним была проведена эта ужасная операция. Но зуб с первого раза не вышел, и бедняжка Долли проснулся в сильном душевном смятении и потерял с того дня всякое доверие к Томми.

Последней его выходкой было угощение кур хлебом, смоченным в роме, отчего они захмелели и шокировали всех остальных кур, потому что почтенные несушки расхаживали, пошатываясь, клевались и кудахтали, выглядя абсолютно пьяными, и все сотрясались от смеха над их ужимками, пока Дейзи не сжалилась над птицами, заперев их в курятнике, чтобы они отоспались после своей попойки.

Вот такими были эти мальчики, и они уживались друг с другом настолько благополучно, насколько это было возможно для двенадцати ребят: они учились и играли, работали и ссорились, боролись с недостатками и культивировали добродетели старым добрым способом. Мальчики в других школах, вероятно, больше учились по учебникам, но меньше познавали ту высшую мудрость, что воспитывает хороших людей. Латынь, греческий и математика – всё это, конечно, очень хорошо, но, по мнению профессора Баэра, самопознание, самосовершенствование и сдержанность важнее, и он усердно старался прививать детям именно эти качества. Люди иногда качали головой, оценивая его методы, но признавали при этом, что манеры и нравственные качества мальчиков удивительным образом улучшались. И всё же, как миссис Джо сказала Нэту: «Эта школа была немного странной».

Глава 3

Воскресенье

На следующее утро, как только прозвенел колокольчик, Нэт вскочил с кровати и с большим удовольствием оделся в то, что обнаружил на стуле. Вещи были не новыми, это оказалась поношенная одежда одного богатого мальчика; но миссис Баэр хранила все сброшенные пёрышки для других ощипанных пташек, которые залетали в её гнездо. Не успел Нэт одеться, как явился Томми в безупречно чистом воротничке и проводил новенького вниз на завтрак.

Солнце освещало столовую, накрытый стол и стайку голодных, энергичных парней, собравшихся вокруг него. Нэт заметил, что они вели себя гораздо спокойнее, чем накануне вечером, и каждый молча стоял за своим стулом, в то время как маленький Роб, встав рядом с отцом во главе стола, сложил руки, благоговейно склонил свою кудрявую головку и по-немецки негромко и благочестиво прочитал короткую молитву, которую мистер Баэр очень любил и научил своего маленького сына тоже чтить её. Затем все сели за воскресный завтрак, состоявший из кофе, бифштекса и печёного картофеля, вместо обычных хлеба и молока, которыми они обычно утоляли свой юношеский аппетит. Пока оживлённо гремели ножи и вилки, было много приятных разговоров, поскольку предстояло выучить некоторые уроки, договориться о воскресной прогулке и обсудить планы на неделю. Нэт послушал и решил, что, похоже, денёк обещает быть славным, потому что он любил тишину, а вокруг него воцарилось некое жизнерадостное безмолвие, что очень ему импонировало; несмотря на его суровую жизнь, мальчик обладал чувствительностью, свойственной музыкальным натурам.

– А теперь, ребята, приступайте к своим утренним делам, и надеюсь, к тому времени, как подойдёт омнибус, вы будете готовы ехать в церковь, – сказал папа Баэр и подал всем пример, зайдя в классную комнату, чтобы подготовить учебники к завтрашнему дню.

Все разошлись по своим делам, ибо у каждого мальчика было какое-то небольшое ежедневное задание, и от них ожидали добросовестного его выполнения. Кто-то носил дрова и воду, кто-то чистил ступени или выполнял поручения миссис Баэр. Другие кормили домашних животных и вместе с Францем прибирались в амбаре. Дейзи мыла чашки, а Деми их вытирал, потому что близнецам нравилось всё делать вместе, и Деми научился помогать по хозяйству у себя дома. Даже у малыша Тедди было своё маленькое задание, и он семенил туда-сюда, складывая салфетки и расставляя стулья по местам. Полчаса ребята гудели, как пчёлы в улье, потом подъехал омнибус, папа Баэр и Франц с восемью мальчиками постарше сели в него и отправились в городскую церковь за три мили[6] от школы.

Из-за своего мучительного кашля Нэт предпочёл остаться дома с четырьмя младшими мальчиками и провёл весёлое утро в комнате миссис Баэр, слушая сказки, которые она им читала, разучивая гимны, которым она их учила, а затем принялся тихонько вклеивать картинки в старый альбом.

– Это мой воскресный шкаф, – сказала миссис Баэр, показывая Нэту полки, где было много книжек с картинками, коробок с красками, конструкторов, дневничков и письменных принадлежностей. – Я хочу, чтобы мои мальчики любили воскресенье, считали его мирным, приятным днём, когда они могут отдохнуть от обычных школьных дней и игр, но при этом насладиться тихими удовольствиями и незатейливым образом усвоить уроки поважнее, чем те, которые дают им учителя. Ты меня понимаешь? – спросила она, глядя на сосредоточенное лицо Нэта.

– Вы имеете в виду – быть хорошим человеком? – спросил он, поколебавшись с минуту.

– Да, быть хорошим человеком, и делать это с удовольствием. Иногда это тяжело, я отлично знаю; но мы все тут помогаем друг другу, и поэтому у нас получается. Вот, как, помимо прочего, я пытаюсь помочь своим мальчикам, – она взяла толстую, наполовину исписанную книгу и открыла её на странице, где сверху было одно слово.