Эффект Мнемозины

Инга прикрыла ладонью рот и заговорщически прошептала:

– Не волнуйтесь – я умею хранить секреты! Поведайте мне – что вы натворили?

Её лукавые глаза смотрели так, словно она видела Сергея насквозь.

– Попозже, можно попозже?

– Можно. Но обязательно!

– Хорошо… Я – шпион, а вы кем работаете?

– А я – кочующий фотограф.

– Кочующий?

– Да! Можно я буду говорить нормальным голосом? Это не секретная информация. Спасибо! – Ещё раз её лицо посветлело от улыбки. – Приезжаю в какое-нибудь прекрасное место, вроде этого, снимаю жильё на некоторое время и фотографирую что душе угодно. Особенно люблю фотографировать не вовремя, когда не сезон, когда нормальный человек не выйдет из дому, например, в грозу, в шторм, в буран. Такие снимки получаются! Ух!

– Интересно… Значит, вы – профессиональный фотограф?

– Я не называю это работой, это для души. У меня есть удалённая работа – она даёт мне хлеб. Но и фотографией можно неплохо заработать. Правда, чтобы ей зарабатывать, нужно много попотеть.

«Как мама, – подумал Сергей. – У неё живопись тоже для души».

– Какие успехи? Я видел – вы вчера утром выходили куда-то. Это совсем не похоже на день ничего-не-делания.

– Правда – шпион! – Инга покачала головой. – Давай не будем выкать? Мы с тобой ещё так молоды, Серёж! А когда ты выкаешь, я чувствую – что старею.

Инга потупилась, и на мгновение, на какую-то долю секунды, Сергею показалось, что она и впрямь постарела.

Эта потеря контроля над собственным вниманием неприятно резанула Сергея – он даже вздрогнул – «Что это было?»

Инга подняла голову, ослепительно улыбаясь, и поняла по его мимике, что Сергей не против. Продолжила:

– Я ездила фотографировать Джангуль.

– Джангуль? Почему так рано?

– Это такое урочище; необычайно красивое место. Рано, потому что туда добраться нужно. Во-вторых – утром свет мягче, тени длинней – снимки получаются более объёмными, выразительными. Ну и в-третьих – никого нет, кроме меня. Хотя и днём там мало кто сейчас ходит.

– Тебе там понравилось?

– Конечно! Там так красиво! Джангуль не может не понравиться! Ощущение такое, что это создание не природы, а древних цивилизаций; словно каменный город обнажился перед тобой, а скалы – останцы – это обветрившиеся скульптуры.

И снова эта улыбка – словно перед Ингой открывается сундук с золотом. Сергей с Ингой прошли немного молча. Инга задумчиво прервала тишину, рассуждая вслух:

– Надо будет сегодня-завтра поехать на Атлеш; посмотрю – какая погода будет. Хочу сделать прекрасные снимки моря… Жаль, ночью проблематично там поработать; лунная дорожка, скалистый берег… Ух!

– Это тоже урочище?

– Да. Только на противоположной от Джангуля стороне. Если Джангуль поражает своими обвалами, каменным хаосом, то Атлеш привлекает к себе высотой и стройностью своих берегов! Там мало где подойдёшь к воде, вот в чём закавыка. Поэтому ночью там и делать нечего без специального снаряжения.

– Не знаю, – пожал плечами Сергей. – А на лодке нельзя приплыть, если договориться с кем?

– Во-первых, где найти такого отчаянного моряка, чтобы он согласился ночью, в такую погоду поплыть? Во-вторых, с лодки не много поснимаешь – ведь ночью нужно снимать на длинной выдержке. А это значит, нужно устанавливать фотоаппарат, искать точку съёмки, часто подходить к скалам – не у каждого моряка хватит выдержки. Гиблое дело.

– Я думаю, что если влюбится – сдюжит.

– А я думаю, что в этом случае я не смогу сделать ни одного кадра, – кокетливо ответила Инга.

– Хм… – улыбнулся Сергей.

– Нас просто размажет по скале, – неромантично закончила девушка.

Инга встала лицом к морю, закрыла глаза и стала слушать морскую песнь. Сергей в это время любовался ею. А чтобы она вдруг, открыв глаза, не поймала на себе его взгляд, старался почаще посматривать в сторону деревеньки. Мало что получалось – он буквально впился взглядом в её прекрасное одухотворённое лицо.

Наконец Инга открыла глаза и продолжила отрешённо смотреть на горизонт, где тяжеловесные тучи были изрисованы косыми линиями. Солнце ещё не зашло за тучи, поэтому белый маяк на фоне хмурого неба смотрелся торжественно – самое время фотографировать. А что? Для открытки – в самый раз!

Инга отвела прядь за ухо.

– Расскажи о себе, Серёж. Чем ты живёшь?

Инга и не подозревала, что этим вопросом вызвала в Сергее целую гамму чувств. Хотя вопрос-то обыкновенный, ожидаемый.

– Надеждой, – ответил он, неожиданно даже для самого себя.

Можно было отшутиться, что живёт ремонтом. Или сказать, что резидент не разрешает про себя распространяться – глядишь, и не надо было объясняться. Но слово не воробей – объясняй теперь свой странный ответ.

– Хм… Надеждой на что?

– Я потерял память… Я не помню, кто я.

Инга встряхнулась, не зная, как реагировать – вот так поворот!

– Что с тобой случилось?

– Я ничего не помню, абсолютно! Так бывает. Просыпаешься, видишь перед собой гостиную, мебель, люстру… Надо вставать – сколько можно валяться? Но… Постепенно до тебя доходит, что не только ты находишься в какой-то незнакомой комнате, но и внутри тебя есть человек, которому не знакомо твоё тело.

Сергей стал заново проживать ту минуту; его охватило беспокойство – словно упустил нечто важное.

– А потом? – голос Инги вывел его из задумчивости.

– А потом мысли так метаться стали – аж в пот бросило. Мне хотелось побыстрее покинуть комнату, отыскать кого-нибудь из людей – что-то выяснить… Это жутко, на самом деле. Не знаешь своего имени… ничего не знаешь… Чувствуешь себя какой-то вещью; шкафом, перед которым всю жизнь была только эта комната и ничего более…

– М-м-м, как жалко! Хорошо, что ты оказался дома в этот момент!

По спине Сергея ещё раз прошли мурашки – действительно, это ужасно, окажись он в подобной ситуации не дома, а в большом городе. Каким бы он был беззащитным.

– Да… К счастью, если можно так выразиться, это случилось дома. Я тоже много раз думал об этом.

– Это страшно! – Инга сочувственно смотрела на него. – Ты никого не узнал дома?

– Да! Совсем! В глубине души я надеялся, что, увидев лица любимых мне людей, я что-то смогу вспомнить… Но… Родители так опечалены… Я смотрю на них и не могу вспомнить их имён… Ужасно…

От волнения Сергей стал несколько сумбурно рассказывать Инге свою историю – дождавшись наконец момента, когда можно выговориться, поведать о своих внутренних переживаниях.

– Тут парадокс произошёл. Ведь отец у меня – профессор – занимается изучением головного мозга. У него таких, как я, много было…

– Ничего себе! А в чём парадокс заключается?

– Дело в том, что я тоже работаю с ним. Работал… – запутался в словах Сергей.

– А-а-а, сапожник без сапог… Почему – «работал»? Всё будет хорошо, вот увидишь! Уж отец-то тебя поднимет!

– Я знаю, что всё будет хорошо. Изучаю проблему изнутри, так сказать… – пошутил Сергей. – Мы с отцом по вечерам разговариваем на эту тему; я ему рассказываю про своё состояние, он записывает, анализирует… Правда, пока анализировать нечего. Но он просит, чтобы я рассказывал даже самую малость, что со мной происходит. Это важно, говорит. Отец даже назначает мне время – мол, это не домашние посиделки, а приём врача.

– Я тебе сочувствую, Серёж… Сейчас тебя ничего не тревожит? Успокоился?

– Да как сказать. Временами неспокойно – сколько времени уже прошло, а ничего вспомнить не могу…

– Сколько времени прошло?

– Вторая неделя уже идёт…

– Что произошло? Почему так случилось?

– Нервное перенапряжение. Слишком уж интенсивно я работал над кандидатской – готовился. Лёг один человек, проснулся другой. Может, и падение с лестницы внесло свою лепту.

– Ты упал с лестницы?

– Да. Видимо, действительно, я был сам не свой. Теперь вот меня всячески ограждают от умственной работы; только молоток дают в руки, – усмехнулся Сергей.

Маяк уже не так выделялся своей белизной, потому как солнце поглотили тучи, и всё кругом погрузилось в синюю атмосферу надвигающихся сумерек. Не сразу заметишь окружающие маяк антенны, слившиеся с небом. Лишь свежая зелень, жавшаяся к земле от ветра, придавала динамичности пейзажу.

С минуту понаблюдав за сверкающими молниями на западе, Сергей и Инга повернули назад, в сторону дома.

– Вот такие пироги, Инга. Поэтому рассказать-то мне про себя абсолютно нечего.

Инга с сожалением посмотрела на него:

– Всё образуется, Серёж.

– Я знаю. Отец говорит то же самое.

– Вот видишь, – улыбнулась Инга.

– Вижу, – улыбнулся в ответ Сергей. – Так что придётся тебе одной что-нибудь рассказывать.

– Придётся, – обречённо покачала головой девушка.

Через мгновение улыбка осветила её лицо:

– Спрашивай – о чём тебе рассказать?

– Расскажи вот, о чём думают фан… о чём думаешь чаще всего, когда ходишь одна с фотоаппаратом?

«Ничего себе! – спохватился Сергей и мысленно отругал себя. – Объясняй потом, почему назвал её фантомом…»

– Чаще всего я думаю о выдержке и диафрагме.

– Видимо, эти понятия связаны с твоей работой, – догадался Сергей.

– Да. Но это ещё и аллегория того, о чём я действительно думаю, когда брожу в поисках восхитительного кадра.

Сергей развёл руками:

– Я, быть может, оценил. Если бы знал, в чём, собственно, аллегория.

– Аллегория, собственно, в том, Серёж, что под диафрагмой я понимаю борьбу добра и зла. Диафрагма – это такая штуковина в объективе фотоаппарата, с помощью которой можно регулировать количество света, поступающего на светочувствительную пластину. От этого фотография становится либо светлой, либо затемнённой. Глубина резкости повышается… ну это такое, – неопределённо махнула рукой Инга.

Сергей решил не вдаваться в подробности – «да, это такое» – всё равно ничего не поймёт. Просто для приличия покивал головой.

– Вот тебе надо что-то рассмотреть, а тебе солнце мешает. И ты закрываешься от него ладонью. Так и тут.

Сергей покивал головой:

– Так о чём ты думаешь? Без аллегорий можешь сказать?

– Почему добро должно побеждать зло?

Сергей приготовился слушать объяснение, продолжение фразы, но Инга всё шла и шла молча. Она вдруг заскучала: будто тысячу раз говорила об этом, а её переспрашивают вновь.

– И почему? Каков результат твоих дум?

– Потому что зло бесплодно само по себе. Зло порождает ответное зло. А добром можно сделать даже самого злого человека мягче и добрее, рано или поздно.

Теперь настало время Сергею пройти в задумчивости, а Инге – прервать её:

– Я часто задаю себе подобные вопросы про движущую силу природы – двойственность. Видимо, моё занятие фотографией способствует этому. Без двойственности качеств вещества невозможна жизнь в принципе. Всё кругом проникнуто двойственностью – начиная с устройства атома и кончая Вселенной.

Видимо, Инга заразилась его, Сергея, сумбуром. Чувствовалась какая-то логическая ошибка, не хватало какого-то элемента, чтобы получилось стройно и красиво. Сергей никак не мог сформулировать проблему, оттого и начинал злиться. А Инга подливала масла в огонь – вместо того чтобы разъяснить, ещё больше запутывала.

«Опять замолчала! Вытягивай из неё…»

– Двойственность? Ты имеешь в виду добро и зло?

– Я имею в виду те силы, что порождают то, что мы называем добром и злом; белое и чёрное, плюс и минус, женское и мужское. Это и есть то, что я про себя называю композицией.

«Час от часу не легче, – начал вскипать Сергей. – Композиция какая-то ещё…»

– Композиция тут при чём? Это же противоположные понятия.

– Противоположные, – согласилась Инга. – Но они дополняют друг друга, и получается композиция – нечто такое, что даёт всему духовное начало. Ведь ты, когда смотришь на фотографию, понимаешь – нравится она тебе или нет. То есть ты пропускаешь фотографию через свою душу, свой жизненный опыт. Если нравится, то композиция удачная.

– То есть добро и зло не борются между собой, а дополняют друг друга? Минуту назад ты сказала, что добро должно победить!

– Борьба идёт, но её результаты мы воспринимаем как добро или как зло.

– Мудришь ты много, – с сомнением посмотрел Сергей на Ингу.

Она словно дразнила его нитью повествования – он никак не мог за неё ухватиться.

– Это – синергия.

– Что за бред ты несёшь? – с негодованием спросил Сергей, услышав ещё один незнакомый термин. Ему надоело каждый раз переспрашивать – «Скажет – и молчит!»

Не хватило Сергею выдержки; его аж подбросило – «издевается, что ли?». Хотелось сказать ещё пару «ласковых» слов, но его внезапное раздражение ушло в пустоту – Инги уже не было рядом.

Сергей остановился на полуслове, огляделся – действительно исчезла.

«Ушла? Ну и ладно, – без особого сожаления подумал Сергей. – Ерунду какую-то несёт… Синергия, двойственность, объектив…Тьфу ты».

Сергей ещё раз на всякий случай оглянулся и двинулся к дому, удивляясь своей раздражительности.

Таков был его первый опыт общения с Ингой во время самостоятельной прогулки. Не очень, надо прямо сказать.

Уже вечером, сидя в кабинете у отца «на приёме», они поняли не только природу его раздражительности, но и алогичность слов Инги.

– Отец. Я не понял ничего, что она хотела мне сказать.

– Это нормально. Процессы в твоём мозгу только-только начинают движение к восстановлению твоей памяти. Поэтому такой сумбур. Не волнуйся. Это просто идёт наладка контакта между вами.

– Контакт, едрён-батон. Если она так будет рассказывать – я не скоро ещё что-либо вспомню.

Вадим Аркадьевич снисходительно улыбнулся:

– Ну, так бывает. Когда из-под крана выливается больше воды, чем может пропустить слив – раковину начинает затапливать. Так и здесь – ты привыкаешь к самому себе, как бы…

– Ты точно уверен, что это нормально?

– Уверен. Если всё было так, как ты сказал, то нормально.

– Всё, что запомнил, я рассказал тебе. Не гарантирую дословность – я не могу дословно пересказывать откровенную бредятину. Какое-то логическое несоответствие.

Вадим Аркадьевич про себя с удовлетворением усмехнулся – «Над этой, как ты выразился, бредятиной ты, Серёжа, и работал в последнее время».

– Вот, Серёж, правильно. Ты почувствовал этот конфликт. Помнишь, я тебе его показывал на примере домино? Вот оно и есть – «логическое несоответствие».

Глава двадцатая

День десятый

Археология

– Любопытно, да, пап? Мама поехала на Джангуль, а ведь Инга упоминала о нём…

– Может, мы обсуждали с Олей эту поездку, а ты краем уха услышал…

Вадим Аркадьевич проехал ещё немного и остановил машину.

– Ну и ветрюга. Неужели мама может рисовать в такую погоду?

– Если человек любит что-то, то какое для него имеет значение, какая погода? Но ничего; сейчас вниз спустимся, там не будет дуть вообще…

«Хм… И это где-то я уже слышал… Тоже краем уха?»

Сергей вылез из машины и осмотрелся.

Две петляющие колеи вели вперёд. Чуть подальше они вдруг исчезали, потом появлялись вновь: несколько балок разнообразили плоский, как стол, пейзаж.

Очевидно, почему это место называется урочищем – когда-то здесь были ступени, чтобы какой-то исполин мог бы спуститься к морю, образно говоря. Теперь этот спуск пришёл в запустение; каменная кладка разрушилась от морских волн и ветра, занеслась землёй, и к её разрушению присоединился растительный мир.

Белый известняк и пробивающаяся к свету свежая трава придавали пейзажу нарядность, несмотря на кислую погоду. Как только солнце появлялось из-за туч и тени ложились на склоны оползня, живописность места возрастала в разы.

– Ого! Как красиво! – не мог скрыть своего восхищения Сергей. – В какую сторону пойдём?

– Вот здесь спуск; пойдём, Серёж. Сейчас найдём Ольгу… Я вас оставлю – съезжу в Черноморское, затоварюсь, а вы пока погуляете здесь…

Сергей с Вадимом Аркадьевичем стали спускаться по тропе. Ветер перестал ощущаться вовсе. Стало комфортно, теплее.

«Это что-то необыкновенное», – кружилась эта мысль в голове у Сергея. У него было ощущение, что они приехали в место, о котором ещё никто не знает. В место, где ещё сохранилась какая-то первобытность природы. Чудно так.

И впрямь – можно сравнить это каменное царство с античными развалинами; тут Инга оказалась права. Чем, например, усыпанный камнями склон балки не похож на остатки древнего театра?

А ещё, посмотрев на перспективу джангульского побережья, приходят на ум сравнения с огромными глыбами льда, припорошёнными прошлогодней листвой, скатывающимися в морскую пучину.

Сергей посмотрел на отца:

– Здорово!

– Скоро потеплеет, всё расцветёт – тогда Олю отсюда не вытащишь и за уши. Предлагаю в гостиной одну стену обклеить однотонными обоями – её можно завесить картинами мамы.

– Хорошая идея! – поддержал отца Сергей. – Какого цвета?

– Думаю – голубым цветом покрасить. Оно ведь и с сюжетом картин перекликается – мама в основном пейзажи рисует; и с коричневыми рамами хорошо гармонирует.

– Красиво будет,– согласился Сергей.

Окинув взглядом берег, он спросил:

– Где она рисует?

– Где-то там, – махнул Вадим Аркадьевич вправо. – Но мы с тобой сходим туда ещё; самому захотелось немного прогуляться.

И мужчины стали спускаться по тропе, что петляла между белыми скальными обломками – останцами. Некоторые из них накренились так – удивляешься, что их удерживает от того, чтобы они с грохотом не покатились вниз?!

– Что это за порода?

– Известняк, как и везде. Видишь, целые куски породы как ящики из стола выдвигаются? Это потому, что каменная толща расположена на глинах. Вода сквозь известняк просачивается до неё, увлажняет, размягчает глину, и все эти здоровенные камни соскальзывают вниз. Один раз так соскользнуло, что окна в домах побились…

– Почему они соскальзывают?

– Тут уклон есть; недалеко расположена, как говорят геологи, антиклиналь. По её склону всё и соскальзывает.

– Уклон? – удивился Сергей, намекая на ровную степь.

– В смысле залегания пород. Породы здесь залегают под углом. Ведь ещё глубже под нами находится склон одной из древних гор, которые возвышались здесь в эпоху мезозоя. Потом она опустилась и оказалась погребённой под отложениями поздних эпох неогена. Теперь вот снова поднимается, обнажая перед морем и ветром древние породы. Вполне возможно на её склонах найти окаменелости динозавров или первых цветковых растений.

– Откуда ты это знаешь?

– У меня друзья есть – геологи. Вот они и рассказали. И сам я читал про это – интересно ведь. Чтобы поддерживать мозг в тонусе, нужно часто читать. Ещё лучше, если будешь читать книги с незнакомой пока, далёкой для тебя тематикой. Это и для кругозора полезно, и для мозга упражнение. Конечно, по большей части я читаю про медицину; и всё же нужно включать в свой рацион и другую литературу; науки дополняют друг друга.

Вадим Аркадьевич с Сергеем подошли к небольшой бухте и стали наблюдать, как вздыхает море. Волны мерно покачивались; тихие всплески ласкали слух. Сергей повернулся спиной к морю и стал обозревать удивительную страну камней.

– Вон цветы уже появляются, – заметил Сергей жёлтую россыпь. – Это не те самые цветковые, про которые ты говорил?

Вадим Аркадьевич, усмехнувшись, покачал головой на шутку:

– Это ирисы. Первоцветы. Легенда гласит, что название им подарил древнегреческий целитель Гиппократ. За многообразие расцветок это название он и дал цветам, в честь Ириды. Она была вестницей богини Геры и осуществляла связь между Олимпом, миром людей и миром умерших – провожала души в царство Аида.

– Хм… А при чём здесь цветы? Не понял логики…

– Ирида – по совместительству ещё и богиня радуги. Радуга соединяет все три мира.

Мужчины поднялись выше и полюбовались вблизи на первые послания весны.

Вадим Аркадьевич повернулся к морю:

– Там, совсем недалеко от берега, проходит тектонический разлом – это граница между Каркинитским прогибом и Тарханкутским поднятием, – показал он рукой. – То есть берег постепенно поднимается, а море в заливе становится глубже. Любопытно; в античное время звучали предсказания, что со временем Понт Эвксинский, так называли греки Чёрное море, чуть ли не целиком может заилиться: ведь в море впадает множество крупных рек, несущих огромные массы вещества, откладываемого в устьях. Да и пример Азовского моря не прибавлял оптимизма: оно было больше похоже на болото. Так что, Серёж, этого прекрасного места могло бы и не быть: раскинулась бы вместо моря степь, и лишь балки утопали в лесной растительности, питаясь водой ручьёв и рек.

– Почему сейчас их нет? Ни ручьёв, ни рек…

– Как раз сейчас-то они и бывают. Но только после дождей и на короткое время. Дело в том, что реки, какие протекали здесь раньше, размыли собственное дно до песчаника, и вся вода стала уходить под землю. Их водами ещё можно напиться из колодцев. Но так как берег наш поднимается, то и колодцы, возможно, станут сухими.

– Плохо, – покачал головой Сергей.

– Плохо, – согласился с ним отец. – Наше Тарханкутское поднятие зажато между двумя прогибами: Каркинитским и Альминским. Оно сминается в гармошку. И если вершины поднимаются, то ложбины опускаются. Вот Лиман и питается этой водой, что собирается в одной из ложбин. Этой водой питаются и растения Джангуля; не знаю, много им тут перепадает… Смотри какая красота кругом! А ведь ещё не май!

– Просто невероятное место! – повторился Сергей, прервав минутную задумчивость отца. – Ну что, пошли обратно?

Вадим Аркадьевич кивнул:

– Согласен. Поэтому его надо беречь, этот аленький цветочек, как то чудовище. Ведь Джангуль переводится как «Цветок души».

– Какое чудовище? – заинтересовался Сергей. – Это легенда какая?

– Это русская сказка, Серёж…

Слушая пересказ её сюжета, Сергей стал представлять белоснежный дворец – такой же ослепительный, как и окружающий их известняк; как бы он сказочно смотрелся на фоне лазурного моря. Как ласкало бы слух журчание прохладной воды в его фонтанах, из которых можно утолить жажду. А при дворце, в роскошном саду, в тени высоких деревьев, горел алым цветом большой цветок.

Сергей живо представил себе, как затряслась вдруг земля, когда возлюбленная чудовища не вернулась в назначенный срок обратно: всё заходило ходуном. По белоснежным стенам пошли трещины, из разбитых чаш фонтанов на пол полилась вода. Дворец стал быстро разрушаться: огромные глыбы с гулом стали падать сверху, и коридоры с анфиладами занавесились пыльной крошкой…

Когда наконец море стихло и небо очистилось от грозовых туч, от дворца остались стоять лишь руины.

Среди поваленных колонн лежит без чувств громадное чудовище. И лишь слёзы возлюбленной, её искреннее признание в любви вернуло чудовищу жизнь, и косматый великан преобразился в прекрасного юношу.

«Подходящее место для сказки», – подумал Сергей.

– А вон и Оля.

Ольга Ивановна стояла за мольбертом. Увидев мужчин, она помахала им рукой.

– Ну-ка, посмотрим, что ты здесь нарисовала…

Вадим Аркадьевич вместе с Сергеем зашли художнице за спину.

– Вот это да! – восхитился Сергей.

– Нравится, Серёж?

– Не то слово, мам! Что это за цветы?

– Это безвременник. Приятная неожиданность; я же ехала сюда писать пейзаж – а тут такое великолепие!

Взгляды всех троих задержались на картине. Эти нежно-лиловые цветки можно было написать лишь на контрасте; по-другому они смотрелись бы статично. Так и поступила Ольга Ивановна: позади цветков скалы давали такую же мягкую тень, смягчая собственные очертания. Особую выразительность картине придавали яркие медные пятна ксантории – лишайник хорошо сочетался с серой массой камней. И сама техника рисования художницы привносила в картину динамику, наполняла её воздухом и радостью солнечного света.

– Ты специально из-за этих цветков сюда приехала?

– Нет. Говорю же, для меня самой это стало большим сюрпризом.

– Ещё добавишь штрихов? – уточнил Вадим Аркадьевич у супруги.

– Нет, всё; я закончила, Вадим.

Ольга Ивановна собрала свои вещи и передала их супругу.

– Ну всё тогда, я поехал. Позвоню, как освобожусь. А вы прогуляйтесь пока…

Вадим Аркадьевич, прихватив мольберт и сумку, стал удаляться по живописной тропе, а Ольга Ивановна с сыном двинулись в противоположную сторону.

– Как тебе здесь, Серёж?

– Здорово! Необычное место.

– Да, здесь отдыхаешь душой. Тем более с этими окрестностями у меня связаны хорошие воспоминания.

– Какие, например?

– Например, мы тут проходили практику. Я впервые оказалась в составе самой настоящей археологической экспедиции.

– Нашли что-нибудь?

– По мелочи: монеты, наконечники, черепки, бусы. Это всё не так быстро происходит, Серёж. Но всё же я нашла драгоценность.

– Драгоценность?! Из золота?

– Лучше! Я нашла много друзей – будущих коллег и просто хороших людей! Окунулась в эту невероятную атмосферу приключений; как вспомню – мурашки идут по коже. Столько тёплых воспоминаний осталось; настоящая романтика.