Машина смерти

В школе юноша легко заводил друзей и схватывал все на лету. Как-то раз, когда Доминик учился в пятом классе, он пришел домой очень взволнованный – на груди у него красовался голубой значок, на котором было написано «Президент». Он бросился к Нино рассказать о том, какие почести воздали ему одноклассники.

– Знаешь, что случилось? – вопросил он и, не дожидаясь ответа, выпалил: – Меня выбрали президентом класса!

– Да? И что делает президент класса?

– Он присматривает за классом, пока нет учителя. Если кто-то ведет себя плохо, он записывает его имя.

– Другими словами, ты теперь стукач.

– Стукач?

– Да! Никто в нашей семье не может быть стукачом. Ступай и скажи учителю, что не будешь президентом класса.

– Но меня выбрали, – кротко молвил Доминик.

– Это не для нашей семьи. Скажи учителю, что не можешь.

На следующий день Доминик сделал, как было велено. Учитель много раз спрашивал его о причинах этого поступка, но он так и не дал прямого ответа. Его уклончивость служила наглядным доказательством того, что уроки, преподанные ему дома, не прошли даром: если бы он сказал правду, то «настучал» бы на дядю Нино.

В Бат-Бич, так же как и тогда, когда Гаджи жили в нижнем Ист-Сайде, представители их сообщества были членами местного католического прихода святого Финбара, как и раньше, регулярно посещали мессы только женщины и дети. Подобно тому как когда-то мать Нино брала его с собой в церковь, мать Доминика познакомила сына с церковным учением и ритуалами – и как и в случае с Нино, без особого результата. К примеру, он никогда не видел связи между своей фамилией Сантамария и праздником Успения Богородицы, посвященным тому, что Мария с земли попала прямо в рай.

После конфирмации[11] 5 мая 1957 года Доминик стал «солдатом Христа». Этот день был исполнен в большей степени семейных откровений, нежели религиозной значимости. В начале церемонии всех детей выстроили в шеренгу снаружи церкви вместе с теми, кого они выбрали своими крестными родителями, которые должны были защитить тех, если с их родителями что-то случится. На кадрах домашних кинофильмов видно, что человек, которого выбрал Доминик, одет в стильный темно-серый костюм с красной гвоздикой в петлице и галстук из красного шелка, а в руках он нервно теребил свои темные очки, будто сильно волновался. Нино Гаджи весьма продолжительное время не бывал в приходе святого Финбара, но когда барабаны и рожки возвестили о начале церемонии, он возложил свою руку крестного отца на Доминика Анджело Сантамария и проследовал внутрь.

Когда в семье появился первый телевизор, Доминик стал замечать, что дядя Нино всегда поддерживает злодеев. При этом четкого образа крестного отца у мальчика еще не сложилось. И вдруг в результате череды определенных событий через несколько недель после конфирмации все стало ясно. Однажды днем в июне 1957 года некий представительный мужчина, одетый с иголочки, покупал персики в овощном магазине неподалеку от своего дома. Сзади подошел неизвестный и четырежды выстрелил в него. Жертве по имени Фрэнк Скализе было шестьдесят два года.

На следующий день полиция нашла в его доме сотни фотографий, сделанных во время отпуска в Италии, на которых он был изображен вместе с Лаки Лучано, бывшим героем авеню А[12], десятью годами ранее депортированным как нежелательный иностранный гражданин за содействие в привлечении сицилийской мафии в Нью-Йорк. Обнаружили также книгу учета займов с записями о нелегальных ссудах, в которых фигурировали имена двух десятков именитых представителей власти.

В Бат-Бич Мария Гаджи просто сказала сыну, что Скализе «отошел в мир иной», но на поминках в Бронксе Доминик узнал, что реальность была несколько более суровой, и нечаянно услышал, как неистовый брат Скализе, Джозеф, поклялся отомстить за него. Вскоре «семья» Гаджи снова отправилась в Бронкс – на этот раз для того, чтобы утешить семью Джозефа Скализе, который бесследно исчез.

«Он ушел в пятницу и больше не возвращался», – слышал Доминик, как говорила сквозь рыдания одна из родственниц, пока его в высшей степени взволнованный крестный отец совещался в уголке с большим количеством очень серьезного вида людей.

Несколькими неделями позже в одной из гостиниц Манхэттена был убит мафиозо по имени Альберт Анастазиа. Пресса отреагировала так бурно, как будто убили самого мэра Роберта Ф. Вагнера[13]. Никто не пытался оградить Доминика от прослушивания радио или просмотра телевизора, и он заключил, что взрослые намеренно решили позволить ему узнать всю неприглядную правду о Нино и «важных людях».

В новостях Альберта Анастазиа называли предводителем крупнейшей криминальной банды в Нью-Йорке; его правой рукой был в свое время Фрэнк Скализе, чей брат Джозеф теперь тоже считался убитым. Все убийства являлись частью войны между двумя бандами. Новым боссом банды Анастазиа должен был стать Карло Гамбино, «хитрый как лиса».

Последняя новость ударила Доминика, будто молния. Про себя он добавил: «…и сильный как лев!»

Когда Анастазиа был предан земле, Нино провозгласил, что будет лучше всего, если «семья» Гаджи на несколько дней останется в бункере. Вооруженный новой информацией Доминик понимал, что речь идет об осаде, и воспринял это как испытание своей храбрости и преданности. Безвылазно сидя в стенах собственного дома, члены семьи проводили время, стараясь делать вид, что ничего особенного не происходит: играли в карты и другие настольные игры. В этом сыгранном ансамбле прозвучала только одна диссонансная нота – в исполнении матери Доминика. Он слышал, как она жаловалась родителям на глупость «такой жизни», которую вел ее брат.

Несмотря на то что они словно сидели на пороховой бочке, Доминику удавалось вести себя столь же непринужденно, как и всем остальным. Юноша, у которого недавно проснулся интерес к музыке, даже пытался поднять окружающим настроение исполнением своей любимой песни «Little Darlin’»[14].

Разумеется, никто открыто не обсуждал то, что происходило во внешнем мире. Настал день, и осада была снята. Доминик с честью выдержал испытание и сохранил себе жизнь в это нелегкое время. Он стал чувствовать себя более мудрым и даже более выдающимся, чем остальные ученики государственной школы. Он хранил тайны столь великие, что никогда не признался бы в этом.

Следующие два года прошли относительно спокойно. Если в подпольном мире продолжали бушевать бури, то по внешнему виду Нино Доминик никогда не смог бы догадаться об этом, равно как и по виду Карло Гамбино или Пола Кастеллано, которых он встречал на обедах и семейных собраниях. Это было счастливое время музыки, спорта и дружбы.

Доминик добавил к своему репертуару песню «At The Hop»[15] и с подростками по соседству собрал группу The Tuneups. Благодаря крепкому телосложению Доминик стал отличным кэтчером[16] в бейсбольной команде Бат-Бич – «Бенсонхёрст Литтл Лиг». А на Кони-Айленде он впервые поцеловал девушку. Доминик начал испытывать глубокое чувство гордости за свое бруклинское происхождение – те, кто из Бруклина, преуспевают во всем. Он не раз слышал, как Нино говорил: «Если они не из Бруклина – значит, они фермеры», и принял это заносчивое высказывание на свой счет. Из Бруклина могли быть только крутые ребята.

Когда Доминику исполнилось двенадцать, его мать принесла неожиданную новость. Она вознамерилась выйти замуж за Энтони Монтильо, с которым уже некоторое время встречалась, и уехать из Бруклина. После женитьбы пара собиралась купить дом в Левиттауне, в тридцати милях от Лонг-Айленда, и, возможно, завести ребенка. Доминику нравился будущий отчим. Как и Энтони Сантамария, Энтони Монтильо был ветераном Армейского авиационного корпуса. Он брал мальчика с собой на экскурсию в Вест-Пойнт и играл с ним в футбол. Тем не менее эта новость огорошила Доминика.

Когда шок прошел, мальчик стал относиться к переезду как к приключению. Хотя мать об этом не говорила, он знал, что она будет счастлива отстраниться от «такой жизни» с Нино, в которой людей, случалось, убивали – или они просто исчезали. И, несмотря на свою молчаливую приверженность одному из аспектов этой жизни – ее дерзкой удали, – он решил, что некоторая отстраненность пойдет на благо и ему.

После свадьбы, когда подошло время записать Доминика в другую школу, мать попросила его принять фамилию Монтильо. Поскольку ему нравился отчим и он хотел сделать приятное матери, он согласился, несмотря на то что не был официально усыновлен.

Новая семья отбыла в Левиттаун летом 1960 года, не подозревая, что Нино вознамерился отомстить за личную потерю, подвести черту под борьбой за власть в преступном мире и вступить в мафиозную семью Гамбино – и все это одним махом.

В октябре адвокат гангстера Винсента Скуилланте сообщил репортерам, что его клиент пропал без вести. Скуилланте являлся президентом компании-монополиста по вывозу промышленных отходов и был признан крупнейшим наркодилером на слушаниях подкомитета сената Соединенных Штатов по борьбе с вымогательством, которые проходили в Вашингтоне. В Бат-Бич он также был опознан как убийца Фрэнка Скализе, который позже заманил в ловушку его брата Джозефа, жаждавшего отомстить.

Официально его исчезновение осталось нераскрытым, но спустя годы Энтони Гаджи много раз говорил тем, кому доверял: «Мы накрыли его в Бронксе. Мы разнесли ему башку, затолкали в багажник и выкинули на свалку».

Нино и его подельники привезли тело в подвал дома на 10-й улице в Алфабет-Сити, в старом квартале, где в свое время рос Нино. Там в отопительной печи бывший член шайки 10-й улицы сжег человека, убившего героя его детства.

В Левиттауне, одном из первых пригородов в послевоенном стиле[17], Доминик Монтильо стал настоящим американским тинейджером. Он разносил газеты, жарил гамбургеры в «Макдоналдсе», болтался по торговому центру, играл в футбол в составе школьной команды и лишился невинности в зарослях позади школы.

Единственным пятном, омрачавшим то беззаботное время на новом месте, был период в течение первого года, когда подросток восстал против авторитаризма своего отчима и стал прогуливать школу. После увещеваний матери он начал вести себя хорошо, но к тому времени успел пропустить столько занятий, что последующие три года ушли на то, чтобы догнать сверстников. За это время в семье появились на свет двое детей – Стивен и Мишель, которые росли, не зная о том, что у их столь деятельного старшего брата был другой отец.

Больше всего Доминику нравилось заниматься музыкой. Когда ему исполнилось четырнадцать, у него сломался голос – стал низким и обволакивающим, он объединился с другими парнями, которые играли на дискотеках и свадьбах. Они назвали себя The Four Directions. Они в основном исполняли песни темнокожих певцов, и это стало их «фишкой» – белые парни, которые звучали как черные.

Однажды вечером они исполняли новую песню в небольшом помещении, имитирующем студию звукозаписи. Владелец одного из алкогольных магазинов по соседству был впечатлен – он предложил ребятам средства для покупки концертной одежды и покрытия прочих расходов. Спустя несколько недель парни уже выглядели по высшему разряду и выступали в самых популярных ночных клубах Лонг-Айленда, на разогреве у The Shirelles[18] и Little Anthony & The Imperials[19], лучших «черных» групп того времени. Парни чувствовали себя звездами.

Энтони Гаджи пытался отрезвить Доминика.

– Музыкальный бизнес – гнилое и грязное дело, – говорил он, когда семья собиралась вместе в Бруклине.

– Меня не волнует бизнес – только музыка, – отвечал Доминик, но его аргументы не принимались во внимание.

Монтильо и Гаджи собирались почти каждое воскресенье, особенно после того как Анджело, отец Нино, умер от сердечного приступа в 1962 году. Монтильо всегда приезжали в Бруклин, потому что Нино терпеть не мог ездить по оживленной скоростной автомагистрали Лонг-Айленда. Мария Монтильо смирилась с этими поездками, иначе она никогда больше не увидела бы свою мать, которая жила теперь в одиночестве, этажом выше, чем Нино и Роуз. Ее муж тоже смирился с этим ради Марии.

Доминик считал отношение своего дяди к музыкальному бизнесу лицемерным: по словам музыкантов, с которыми парень часто общался, «люди мафии» довольно часто крутятся в музыкальной индустрии. В это он охотно верил, потому что песни американских исполнителей итальянского происхождения, которых он считал однодневками, крутились по радио чуть ли не беспрерывно. И это являлось живым доказательством того, что даже из бездарной песни можно сделать хит. Всего-то надо было подмазать ладони диск-жокея.

Группа The Four Directions была в одном шаге от звездного статуса, когда после прослушивания записывающая компания согласилась выпустить песню «Tonight We Love», которую написал друг Доминика. Текст песни был написан «с нуля», а вот музыка являла собой откровенное подражание концерту Чайковского для фортепиано.

Продажи были умеренными, но благодаря этой записи группу пригласили на другую студию, где они записали подпевки для альбома Митча Райдера и популярной группы The Detroit Wheels. В альбом вошел хит «Sock-It-To-Me», но Доминику больше нравилась другая песня – «A Face In The Crowd», для которой он создал вокальную аранжировку.

Друзья сочли эту песню достойной – Доминик производил на них сильное впечатление. Был ли он певцом, спортсменом, учащимся, жарщиком котлет в «Макдоналдсе» – он, казалось, каждый раз примерял на себя новую личность. И дело было даже не в одежде или униформе – менялись его язык тела, речь, манера поведения. Друзья называли его хамелеоном.

Как-то вечером вино Thunderbird[20] вскружило голову музыкантам, и им вздумалось покорить Карнеги-холл[21] на Манхэттене. Однако сорокапятиминутная поездка на машине слегка отрезвила их, и они остались топтаться у входа. Здесь они заметили навес, который напомнил им нишу в торговом центре, где они добились хорошего звука и где их приметил владелец алкогольного магазина. Это было настоящим знамением судьбы.

«Tonight, we love», – принялись распеваться парни. Голоса звучали все увереннее, ноты Чайковского оглашали стены из стекла и бетона. Несколько человек остановились и начали аплодировать. Однако когда поток людей, идущих с концерта, стал прибывать и вокруг музыкантов образовалась толпа, у них случился приступ страха сцены. Они прекратили петь и убежали.

В нескольких кварталах оттуда их нагнал лимузин. Водитель вышел и сказал, что его босс работает в шоу-бизнесе и хотел бы с ними встретиться. Группа вернулась к Карнеги-холлу, где их встретила телеведущая Джун Хэвок.

«Мне бы хотелось, чтобы вы выступили в моей передаче», – сказала она.

Так у группы The Four Directions состоялся телевизионный дебют. За ним последовали другие представления, включая шоу в Кливленде, среди участников которого была молодая пара – Сонни и Шер[22]. Доминик поговорил с обоими, но в присутствии Шер, которая выглядела как индеанка благодаря своеобразной красоте и черным волосам до пояса, он настолько нервничал, что совершенно не запомнил ее слов.

В рамках продвижения записи «Tonight We Love» они также играли в клубе Arthur на Манхэттене, который принадлежал бывшей жене актёра Ричарда Бёртона[23] Сибил, а также в Uptown Theatre в Филадельфии, известном клубе черной музыки, где их дважды вызывали на бис.

Тем не менее масштаб их известности оставался ограниченным.

Чтобы стать настоящими звездами, им нужно было выпустить хит и найти собственный имидж. Исполняя песни других групп, большого успеха было не добиться. Их друг из еще одной группы написал для них песню, которая, как они думали, могла вывести их в звезды, но записывающую компанию, работавшую с ними раньше, она не заинтересовала. Ограниченного успеха композиции «Tonight We Love» было недостаточно, чтобы преодолеть амплуа «группы на разогреве». По мнению Доминика, истинная причина такого положения дел была в том, что другие исполнители итальянского происхождения, работавшие с той же компанией, – весьма популярные The Four Seasons[24] – не хотели, чтобы она раскручивала их потенциальных конкурентов.

Пребывая в убеждении, что группе нужен прорыв, Доминик обратился за помощью к Нино. Он думал, что один телефонный звонок Нино дяде Карло способен все решить. Он был уверен, что Карло контролирует записывающую компанию из Нью-Джерси – об этом ходили разговоры в клубах и мелькали строчки в газетах. Он чувствовал себя виноватым в том, что пробуждает кровные узы с «такой жизнью», – правда, не слишком. Ведь у него был талант.

– Все, что нужно, – только немного подтолкнуть, найти кого-то, кто нас запишет, – сказал он Нино.

– Не думаю, что этот бизнес для тебя.

– Говорю тебе, это не бизнес, это музыка.

– Все, что есть в этом бизнесе, – наркота и женщины. Это не для тебя. Забудь об этом.

Такое покровительственное отношение привело Доминика в ярость. Он впервые повысил голос на Нино.

– Да кто ты такой, чтобы говорить мне, что для меня лучше?

– Но ведь это ты пришел ко мне с просьбой.

– То есть лучше, если я буду убийцей и стану шататься по улицам, давая деньги взаймы каждому встречному?

Нино придвинулся к Доминику.

– Думаю, тебе лучше следить за своими словами.

– Значит, быть ростовщиком – нормально. А профессиональным артистом – «забудь об этом»?

– Лучше уйди, а не то я нос тебе разобью.

Доминик вышел из бункера разозленный и униженный. Он ненавидел все, что делал его дядя, и себя самого тоже – за то, что попытался воспользоваться его услугами.

The Four Directions просуществовали еще год, но так и не стали чем-то бо́льшим. В своем разочаровании участники группы принялись нападать друг на друга, споря, у кого лучше голос и кто будет петь основную партию. Когда Доминику исполнилось семнадцать, группа распалась.

В том же 1965 году Доминик окончил среднюю школу Макартура в Левиттауне. Он был до крайности расстроен бесславным концом своей музыкальной карьеры. Ему хотелось чего-то нового и захватывающего, но он понятия не имел, чего именно. Сердитый на Нино и обиженный на весь Нью-Йорк, он думал сбежать, но не знал куда. Он запросто поступил бы в колледж, но совершенно не жаждал соблюдать дисциплину. С горечью отклонил он предложение Нино помочь ему найти работу. Полностью растерянный, он сам подыскал себе занятие – работу на сборочной линии в авиационной корпорации «Грумман».

Тем временем один его друг записался в резерв сухопутных войск и всячески расхваливал Доминику недавно сформированный элитный отряд «Зеленые береты»[25]. В то время это подразделение было послано во Вьетнам[26] для свержения коммунистического режима.

Для Доминика это звучало волнующе, маняще и удивительно. Он тоже видел себя героем, будучи искренне, до наивности, патриотичен; вдобавок к этому он был непредсказуем. Поэтому в День святого Валентина 1966 года он оставил работу на сборочной линии – после открытого неповиновения начальнику цеха. По пути домой увидел пункт по записи новобранцев. Собрав остатки уверенности в себе, еще сохранившиеся после распада музыкальной группы, он зашел внутрь. Пройдя мимо стендов береговой охраны и морской пехоты, он остановился у отдела сухопутных войск.

– Я хочу быть «зеленым беретом», – заявил он.

Вербовщик подумал, что он шутит, и начал смеяться.

– То, что ты хочешь, не значит, что ты им станешь. Это не так просто.

– Я бы не пришел, если бы это было просто.

– Хорошо. Я не могу гарантировать, что ты станешь «зеленым беретом». Все, что я могу обещать, – это курс базовой тренировки. Если после него ты по-прежнему будешь хотеть стать «зеленым беретом», тебе нужно будет записаться добровольцем и поступить в Батальон дальнейшей подготовки пехотинцев, затем в Школу рейнджеров[27], а потом в Школу частей особого назначения – это и есть «Зеленые береты», – но только при условии, что ты им подойдешь.

– Отлично! Где расписаться?

Этим вечером новобранец сообщил своей ошарашенной матери: «Если собираешься идти на войну, нужно пройти весь путь целиком».

Мать не оценила его браваду – было очевидно, что Доминик обладает некоторыми чертами Энтони Гаджи. Впрочем, когда оторопь прошла, благодаря все тому же Энтони Гаджи она взялась поддерживать его. Она очень боялась, что ее беспокойный сын в итоге войдет в мир Нино. Армия же могла наставить его на другой путь. «Помни, что ты должен остаться в живых», – напутствовала сына мать.

Раздутый от гордости, Доминик отправился в Бруклин сообщить новость Нино. Он предвидел реакцию дядюшки, но такой отповеди не ожидал совершенно.

– Там убивают людей, идиот! И для чего? Чтобы поддержать на плаву кучку рисовых фермеров? Это безумие!

– Наверное, для тебя это прозвучит банально, но я собираюсь сражаться за мою страну, – Доминик выдержал паузу. – Как мой отец и как отчим.

– Они тоже дураки. Не надо сражаться за генералов, сражайся за нас. Если хочешь умереть, умри лучше за свою семью!

Эти последние слова Нино испугали Доминика. Они прозвучали так, будто дядя говорил о «семье» Гамбино, а вовсе не о семействе Гаджи или Монтильо. Он почувствовал гнев, удивление, страх и гордость одновременно и на какое-то время потерял дар речи.

– Я не собираюсь умирать, – в конце концов произнес он и удалился.

2. Задира

Вскоре после того как Доминик отбыл на службу в армию, Нино свел знакомство с молодым человеком, который не обладал ни внешностью, ни талантом деятеля шоу-бизнеса. На Нино произвели впечатление другие качества Роя Альберта Демео – ум, энергичность, изворотливость, а также опыт работы с тем, что как раз интересовало Нино: с машинами, ссудами и вообще деньгами.

Рой не выставлял все это напоказ – во всяком случае в то время, – но глубоко внутри у него таилось что-то низменное и озлобленное, в нем ощущалось некое агрессивное начало, которое делало его еще более беспощадным, чем Нино.

Они встретились, когда Рой приехал в Бат-Бич навестить мать – вдову, которая недавно переехала в дом своей подруги, тоже вдовы, жившей в нескольких кварталах от бункера. Нино слышал о Рое, потому что тот уже был пусть небольшой, но все же легендой преступного мира в некоторых соседних районах к востоку от Бат-Бич – таких как Флэтлендс[28] и Канарси[29]. Нино слышал о нем от друзей в маленькой мафиозной «семье» Луккезе, что контролировала грузовые транспортные компании, свалки и операции по угону машин в этой части Бруклина, к тому же была исторически близка к «семье» Гамбино благодаря тому, что их дети сочетались браком.

Всегда открытый для делового сотрудничества, Нино отправил Рою через общих знакомых приглашение заехать к нему в следующий раз, когда тот окажется в Бат-Бич. Рой не стал ждать повторного приглашения. Энтони Гаджи был принят в «семью» Гамбино, самую влиятельную в городе, а Рой был полон амбиций и искал для себя новых возможностей. Он не собирался проводить остаток жизни на свалках, а это всё, что ему светило, останься он с «семьей» Луккезе.

Рою нравилось соответствовать успешным соседям, и его нелегальных заработков для этого хватало с лихвой. В 1966 году он покинул Бруклин и поселился в благоустроенном пригородном районе Массапека-Парк на Лонг-Айленде, заняв солидный дом, построенный по индивидуальному проекту на трех смежных участках Парк-плейс. Там он жил с женой Глэдис, которая порой жалела, что шестью годами ранее вышла за него замуж. У них было двое детей и третий на подходе. Бо́льшую часть мужской работы в доме Рой выполнил собственноручно.

Для Роя было большим достижением собрать необходимые двести тысяч долларов для покупки жилья в богатом районе Массапека-Парк. Пусть дом находился и не в самом козырном месте города, зато именно в Массапека-Парке располагалось поместье самого Карло Гамбино, владевшего также квартирой в Бруклине. В течение многих лет Рой часто проезжал мимо его дома, но как бы амбициозен он ни был, он ни разу не осмелился зайти без приглашения – а оно не последовало, поскольку Рой не рассматривался даже на роль самого простого подручного.

Своей яйцевидной формой лица, зализанными назад волосами и грузной фигурой Рой напоминал скорее безликого обывателя, нежели преуспевающего молодого члена преступной группировки. Однако к нему невозможно было относиться равнодушно: его либо любили, либо сторонились, в основном из-за страха. Несмотря на избыточный вес, Рой был невероятно силен в трактирных потасовках, не церемонясь применяя на соперниках запрещенные приемы.

Он был олицетворением какой-то криминальной аномалии. Он вырос в обычной семье среднего класса. Мать Роя никогда не работала, отец, которого не стало, когда парню было девятнадцать, был законопослушным рассыльным в прачечной. Рой перестал с ним общаться, как только вступил в подростковый возраст и начал ставить для себя гораздо более высокие финансовые планки.

Прочие родственники Роя были выдающимися профессионалами, каждый в своей области. Один из его дядюшек, бывший главный обвинитель в окружной прокуратуре Бруклина, служил профессором в Бруклинской юридической школе. Другой управлял одной из компаний-дилеров «Бьюика». Двоюродный брат его отца работал не кем-нибудь, а главным судмедэкспертом Нью-Йорка. Мать Роя, с которой он прекрасно ладил, всегда хотела, чтобы он тоже стал врачом: так он сам говорил.