Стихотворения 1998-1999 гг.

Чем пуля… а глупее пули только –

Не отступаться ни единой долькой,

Звук «А» на стуле пыточном крича.

В лесу

Про добрый лес, про слабые грибы,

Растущие на опали дубовой

Я расскажу. Мне хочется борьбы

Житейской избежать и некой новой

Реальностью наполнить этот день,

Который стал, как путник перед храмом,

И засмотрелся. И лесная сень

Мне гладит сердце – гладит в самом-самом

Сыром подвале узника, едва

Надеющегося на возвращенье

К друзьям и солнцу. Жухлая листва

Под пятками – звучит как поощренье.

Разжать себя, разжать больной кулак,

Открыть все русла Вечному Потоку…

Нагнуться и погладить мёртвый злак

И, ставшую беспомощной, осоку.

Ода сорняку

Не королеве, на царю,

Не даме сердца я дарю

Мои стихи – но в корень зрю

Природе-маме.

Не человеческим делам

Хвалу и славу я воздам –

Но сим невзрачным сорнякам,

Что под ногами.

Какой-нибудь удельный князь

Живёт, весь век превозносясь.

А что он есть? Лишь тлен и грязь,

Лишь прах и нежить.

Так не его же – видит Бог? –

Уж лучше полевой горох,

Уж лучше приболотный мох

Мы будем нежить.

Сорняк даёт обильный плод,

Он дружно, весело цветёт

И наводняет огород,

Как дождь Потопа.

Людей же суетны труды –

Средь бодяков и лебеды

Легко теряются следы

И сами тропы.

Слаб человек и нищ и слеп –

Воюя за насущный хлеб,

Он заключил себя, как в склеп,

Во мрак гордыни.

Ему удел была земля

Дана, но тучные поля

Он объедает точно тля,

Растя пустыни.

Где он прошёл – там лишь песок.

Ему и корм идёт не впрок –

Насытившись, он дует в рог –

К охоте, к бою.

Леса он губит на корню,

Деревья предаёт огню,

Не позволяя даже пню

Засохнуть стоя.

Себе он всюду строит дом,

Железом, щебнем и стеклом

Соря, но не считая злом

Свои деянья.

Где человек – там мор и яд,

Где человек – там гниль и смрад,

Где человек – там сущий ад,

Одни страданья!

Но наш герой совсем другой –

Хоть попран грешной он ногой

И хоть подавлен он тоской

Великих строек –

Но он не потерял лица:

Во имя Сына и Отца

Сорняк пребудет до Конца

И прям и стоек.

Где человечий мёртвый блеск,

Он углубляется в растреск

Холодный стен, и, словно всплеск

Живой свободы,

Он по весне даёт росток –

По стебельку восходит сок,

И раскрывается цветок,

Дитя природы.

И в душно-серых городах,

Как в непредвиденных садах,

Цветки, отбросив липкий прах,

Встают повсюду.

Ура-ура! Пустырь зацвёл!

И вот уж бабочек и пчёл

Над ним кружи'тся ореол,

Прибывших к чуду.

О одуванчиковый бум!

Во мне он будит столько дум –

Так тщится стать угрюмый ум

Лучистым, светлым!

Так хочет мой тяжёлый дух,

Созревши, обратиться в пух

И мчаться, обгоняя мух,

С попутным ветром!

Когда сурепка вся в цвету,

Лелею я в себе мечту

Покинуть эту суету

И с ароматом

Медовым возлететь до сфер,

Где всё изменит свой размер

И превращусь я, например,

В единый атом.

Завет нам – радуга-дуга

И многоцветные луга.

Где насекомые бега

И зуд крылатый.

Здесь каждый маленький сорняк

Раскрыться хочет, точно зрак,

И расправляет, точно флаг,

Хребет горбатый.

И в пору рос, и в пору гроз –

Когда настанет сенокос

И срежет сталь зелёных кос

Великолепье –

Мильоны отсечённых глав

Увянут, на землю упав, –

Но дух благоуханный трав

Взойдёт над степью!

О травы трав! Моря морей!

Герань и горец и пырей!

И побеждающий кипрей,

Насельник гарей!

Марь покрывает свалок срам,

Чертополох жирует там,

Где в торфе понарыто ям

Трудами парий.

Повсюду в мире вдоль дорог

Кипит, у самых наших ног,

Зелёных гномиков мирок,

Не унывая.

Над ними смерть, как злая мать,

Висит, готовая примять,

Но сквозь задавленную рать -

Взойдёт живая.

И есть на ниве ячменя

Ещё приветы для меня –

Парят над ней, шмелей маня,

Осота звёзды.

И тот, кто к ним питает злость,

Сломает зуб об эту кость –

Осот хозяин, а не гость

На ниве поздней.

Вскипает пена сорняков –

Страна ромашек, васильков

Тревожным шумом лепестков

Зовёт далёко.

И волей ласковой дыша,

Переполняется душа –

И – будто бы за край ковша,

Слеза из ока.

Любовь сочится из глазниц

На мягкие ковры мокриц,

И подорожник, павши ниц,

Целуют губы.

И жгучий частокол крапив,

Как первозданный лес, красив,

И сныти маршевый мотив

Играют трубы.

В пыли стоит аскет лопух,

Колючих парадоксов друг,

К нему я простираю рук

Безмолвный трепет.

И, чтоб не заблудилась тварь,

Читая Вечности букварь,

Полынный запах, как фонарь,

Во мраке светит.

Чу, осень по спине мирской

Хлестнула розгой золотой.

Земля откликнулась тоской:

Зачем так рано?

Буреет, сохнет плоть травы –

Видны колдобины и рвы

Уже на стогнищах Москвы

Сквозь флёр бурьяна.

И как последние огни,

Спешат дотлеть в сырой тени

Цветки, столь яркие во дни

Весенней славы.

И Божьей воле в унисон

Впадает зелень в зимний сон,

И снега праздничный виссон

Скрывает травы.

Но и глубокою зимой

Являет подоконник мой

Зелёных постояльцев строй;

И из горшковой,

Ночной почти что, черноты

Торчит отростком правоты

И воплощеньем прямоты

Сорняк бедовый!

Упруга поступь сорняка,

Шагающего сквозь века;

И он дойдёт наверняка,

А мы – едва ли.

Пускай прополкам вопреки

Растут повсюду сорняки –

Пусть бьют они, как родники,

Из недр печали!

Из жизни Аввы Сисоя

Мёртвого сына отец

В келью к святому принёс

И положил на порог

Тело. Когда же святой

Взор обратил наконец

Свой из молитвы вовне,

Он увидал, что лежит

Некто пред ним на полу.

Тут рассердился святой –

Так надели ему

Люди с своей суетой.

«Встань! – он сказал, – и иди

Вон!» – и поднялся мертвец,

И торопливо ушёл;

И погрузился святой

Снова в Божественный транс.

Позже, когда он узнал,

Что, не желая того,

Сына отцу возвратил,

Очень святой сожалел.

Не для дешёвых чудес

Он поселился в глуши.

Но, коли вышло уж так,

Значит, то Бог попустил.

Тополь

Шумит последняя листва

На тополях осенней эры.

Имеют странные размеры

Предметы, мысли и слова –

И лопаются пузыри,

Пространство все заняв, – боками

Друг друга давят. Пред глазами

Снаружи и – пред чем внутри,

Не знаю – исчезает вдруг

Вся пестрота. Но миг проходит,

И что-то снова происходит –

И шум листвы ласкает слух.

Поэт

Остроумия особого не ждите –

Я ведь вовсе не умён и не востёр.

Может лучше потопить меня в корыте?

Может, лучше посадить меня в костёр?

Мысль любую можно выразить цветасто,

Для убогой – сшить наряд из лоскутов.

Но боюсь, быстрей иссякнет в ручке паста,

Чем иссякнет истечение стихов.

Это что-то вроде чуда на арене,

Представленья по проглатыванью шпаг…

Сам не знаю: то ли дурь моя от лени,

То ли стал я от усердия дурак.

Я бы по'дал вам полезные советы,

Как канаты – но концы подожжены

У канатов. Если схватитесь за это –

То немедленно сорвётесь со стены.

Или хочется лететь? – Ну что ж, летите.

Дна не видно. Может там его и нет?

Я не мама, чтоб давать вам всё из тити,

Я… Постойте, кто я есть-то? – А! поэт.

Леса

Из кармана я вынул остатки хвои',

Твёрдой бурой хвои' полуголого леса.

Все причины и смыслы и пользы мои,

Усыхая и тлея, лишаются веса.

Темнота в красноватых заплатах осин,

Незнакомо и приторно пахнет грибами.

Наконец я стою на дороге один,

Лишь за воздух цепляясь гнилыми зубами.

Я как осень хладею. Хладею как дым –

Обязательства все потеряли значенье.

Я иду наугад по каурым, гнедым

И буланым листам – просто шум и движенье.

На мозаику ящериц, рыб и коней

Утверждается дождь проливными ногами.

Вот мелькнула луна, мне наверно за ней –

Ткнулся носом в стекло, ткнулся в раму очками.

Опустевшая плоть не звенит на ветру,

Не желает наполниться новыми снами.

Я с собой из себя ничего не беру,

Я сижу и любуюсь пустыми лесами.

Я – в эфире

Сквозь меня – орбиты всех планет,

Я прошит орбитами, как леской.

Жизнь кипит в эфире, как омлет,

Но не слышно бульканья и треска.

Я руками бусины ловлю

И втыкаю их то в пах, то в рёбра –

Я щекотку лёгкую люблю,

Вообще, я правильный и добрый.

Как прыщи, планеты из спины

Вырастают, и летят планеты

Снова мне в живот. Они вольны

Делать это до скончанья света.

Мне не больно, я уже привык

Выносить подобные явленья.

Жизнь кипит, но нем ея язык,

И в эфире – всё без измененья.

Простое

Ничего не вижу за окном.

Только дом и только окна в нём.

Только пару-тройку фонарей,

Да решётку чёрную ветвей.

Никуда из дому не пойду,

Не хочу вверять себя труду.

Не заплатят мне за этот труд –

Лучше я сидеть останусь туг.

Без желаний и страданий нет.

Вот горит на кухне поздний свет;

Пусть октябрь на дворе, не май –

У меня в руках горячий чай.

***

Как глуп мой стих,

Как плохо я пашу –

Черню других,

Себя превозношу.

Давно пора

Мне это изменить –

Другим кричать «Ура!»,

Себя чернить.

Метаморфоз

Весь человек – метаморфоз.

Вот этот глаз, вот этот нос –

Из них, как из глубоких нор,

Посмертно выйдет на простор

Какой-то дух. Увы, для нас

Не видный при посредстве глаз

И не доступный для ноздрей

Пытливых. Лик души моей –

Увы, загадка для меня,

Покуда не дождусь я дня

Последнего. Тогда с яйцом

Расстанусь – сделаюсь птенцом.

Первоснежье

Уже поля припудрило снежком,

Стоит и мёрзнет рыжая корова.

И мне не больно хочется пешком

Куда-либо тащиться из-под крова.

Но воздух пахнет холодом, зимой –

Новорождённой, только что обмытой

И вытертой махровой простынёй, –

И глазки у младенчика открыты,

И он не плачет, а глядит на нас,

И в светлом взоре холодно и сухо.

Зима имеет светло-синий глаз

И маленькое розовое ухо.

А в поле – бурый ломкий бурелом,

И ноги колет прелою дерниной;

И поделиться хочется теплом

Мне издали со стынущей скотиной.

Бодрей, бодрей! Над первозданным льдом

Поднятья и ловить двумя ноздрями

Снежинки… Но вцепились в тёплый дом

Трясущиеся ноги якорями.

Напротив Речного Вокзала

На берегу, на этом берегу,

А не на том – на том другой оттуда

На этот смотрит – я найти могу

Траву – не замурована покуда

Земля в бетон. И я смотрю туда,

На берег тот, где всё уже в бетоне

И где трава не будет никогда

Уже расти сама, не на газоне.

Я вижу башню порта, вижу дым

Далёких труб и слышу гул унылый

Машин – под небом бледно-голубым

Москвы из нас из всех он тянет жилы.

«Не обращай внимания на шум, –

Скажу себе. – Зайди в кусты, там тише.»

Но и в кустах скрипит безбожник ум –

Как будто в нём скребутся злые мыши.

Забудь, забудь, что город всё сожрёт!

Что эти травы под его пятою

Падут, и этот шмель, с растений мёд

Сбирающий, новейшей суетою

Машинной твари будет замещён!..

Забудь – найди себе траву для пиши

И для леченья, и отвесь поклон

Тому другому, кто из скукотищи

Грядущей ныне смотрит на луга

Цветущие, глядит сюда оттуда, –

Он не похож на хитрого врага.

Он, как и ты, грустит и хочет чуда.

О воровстве на почте

До крайности не доведён,

Но положением унижен,

Чужой конверт вскрывает он,

Ища – он тоже, чай, не рыжий –

Для поддержания своей

Житухи тощие дензнаки.

Он не подлец и не злодей,

А вот большие дяди – бяки,

Они всё хапают себе –

Им торт, ему же – на-ка! – корка.

Нет, воровство в его судьбе

Есть не случайная подпорка.

Не жди, задрипанный солдат,

Подмоги почтой. Зэк на зоне,

И не надейся. Этот гад

Себе за вас нагрел ладони.

Ведь сказано: Не посылать

Купюры письмами! А вы же

Во искушение опять

Вводить изволите нерыжих!

Письмо посмотрят на просвет

И приоткроют аккуратно,

И никогда уже – о нет! –

Вы не получите обратно

Своих рублей. Суров закон;

Но зла на вас у вора нету –

Воруя, добывает он

Свою законную монету.

Проза жизни

Водки ласковая чарка

Организм согрела мой.

Было зябко, стало жарко –

Я рубаху снял долой.

Если это жизни проза –

Не прекрасна ли она?

Хорошо прийти с мороза

В дом, где дочка и жена.

Хорошо – под борщ горячий,

Выпив двести русских грамм,

Выбрать кнопку наудачу:

Что там ящик скажет нам?

И прихлёбывая чаем

Пряник или же зефир,

Наблюдать, переключая –

Как там старый Божий мир?

Я устал весьма и очень,

Мой мутится пьяный взор;

Но горит до поздней ночи

Телевизор как костёр.

И потрескивают тихо

В нём поленья чьих-то слов.

Я уж сплю, мне сладко дрыхать

После праведных трудов.

Запах земли

У древних стен Московского Кремля

Кой-где из-под растаявшего снега

Видна насквозь промёрзшая земля

В прискорбно мёртвых травяных побегах.

Под слоем блеска спят земли слои

В мороз, храня как тайну ароматы;

Но в марте злые рыжие ручьи,

Улыбку снега делают щербатой.

Я помню, как держал в руке комок

Пахучей глины – это было чудо.

Свет, как с тюрьмы, сорвал с зимы замок,

И запах почвы вырвался оттуда.

И вот, я понял, что покоя нет,

Всегда – поток, всегда – преображенье.

В боку горы лучами рылся свет –

Так снег терпел от света пораженье.

И я смотрел с восторгом, как, журча,

Змеясь, ветвясь, бежит вода живая

И как потеет масса кирпича,

На солнце золотом изнемогая.

И я, дитя, кремлёвские холмы

Раскрыл как книгу и читал сначала

Главу об окончании зимы,

О том, что наконец весна настала.

Дудка

Март оглушил меня журчанием воды

И ослепил блистаньем мокрых льдинок.

Я убежал неведома куды,

Я шёл по лужам, не щадя ботинок.

Когда ноздрями я вдыхал туман,

Мне чудилось, что я уже у цели.

Снег таял, таял – целый океан

Воды как результат простой капели.

Снег таял. Просто. Без каких-то слов.

Всё было ясно, но немного жутко.

Я просто повзрослел, я стал готов

По воле Божьей зазвучать, как дудка.

Докучая сказка

И сосны часовые на холмах,

И мягкий шёпот луга заливного,

И ветер, говорящий в волосах

О том, что под луною всё не ново,

Не ново и по-моему хреново!

Но чтоб утешить вас, прочтём мы снова:

И сосны часовые на холмах…

Ботинки

Я купил себе военные ботинки,

Опасаясь мокрых пакостей зимы.

Жажда жизни, жажда стаптывать новинки -

Нас доводит до сумы и до тюрьмы.

Впрочем, обувь в наших снежных палестинах

Есть не роскошь, а насущнейшая вещь.

Из босого – коль не спит он на перинах -

Может холод душу высосать, как клещ.

Летом где-нибудь у Бога на природе,

Льнёт тропа к давящей страстно коже стоп.

Но в Москве, при нулевой погоде,

Босиком ходящий ляжет в гроб.

Лишь святому да кудеснику под силу

Сохранять при наших буднях наготу.

Я же не спешу пока в могилу

И предпочитаю суету.

Я не то чтобы украл, а заработал -

Мне не стыдно щегольнуть своей ногой

В сапоге. Ну что' с того, что для кого-то

Вызов мой ботинок дорогой?

Впрочем, у завистника прощенья

Я готов просить: Правдив твой суд! –

Может ли не вызвать возмущенья

Ближних тот, кто весел и обут?

Призыв к спокойствию

Не волнуйся, дорогой!

Будь спокоен, как герой,

И в подзорную трубу

Созерцай свою судьбу.

Что-то будет через год? –

Кто предскажет наперёд?

Строишь планы? – план неплох,

Но учтён ли в плане Бог?

Завтра кончится деньга,

И не будет ни фига.

Не волнуйся ты, старик, –

Вот увидишь, будет фиг!

Мало горя – хуже есть –

Вдруг, смертельная болесть –

Если ждёшь от жизни бяк,

То как раз получишь рак!

Страшно? Страшненько и мне –

Только жить бы – пусть на дне –

Да и день, не знаешь, весь

Проживёшь ли – «даждь нам днесь!»

Всё же, милый, не плошай –

Удобряй и орошай,

Чтоб земля дала плоды, –

Не напрасны ведь труды!

Быть спокойным – тоже труд.

Надо будет – позовут,

Надо будет – заберут,

А пока – побудем тут.

На базаре

Базар влечёт меня, как муху,

Мой тощий чешется карман.

В базаре – как ракушку а уху

Прижав – я слышу океан.

О, эти персиков приливы!

Приливы перцев, слив и груш!

Здесь сразу видно: люди живы,

Они едят – вся прорва душ.

О, это розовое мясо!

Манящие окорочка!

Увы, я не из мидэлкласса,

В немидэлклассе я пока.

Но, может быть, поднявшись выше

Ступенькой, я сумею тут

Купить не порцию для мыши,

А львуугодный целый пуд?

О, эти пряности, колбасы,

Сыры и сладости, чаи

И кофе, и, опять же, мясо,

И масло! За рубли мои

Я всё же что-нибудь сумею

Приобрести, и потому

Здесь, на базаре, веселее,

Чем в прочем мире, моему

Сердчишку. И набравши снеди,

Едва влача насущный груз,

Я радуюсь своей победе –

Устрою нынче пир для муз!

Частушки про Америку

Кто в Америке живёт?

Люди. Но какие?

Почему у тех господ

Всё не как в России?

Почему едят они

С золотого блюда?

Мы же тут – считаем дни,

Дожидаясь чуда?

Дело ясное: у нас

Главное не брюхо –

В небо мы вперяем глаз

По причине духа.

Но других полно людей,

Даже очень много –

Тех, кому земля милей

Совести и Бога.

Нам заморские ясны,

В общем, интересы:

Во главе большой страны

Маленькие бесы.

Кто пришёл в подлунный мир

Для нужды утробы,

Тот к чертям спешит на пир,

Обожраться чтобы.

Чтобы эффективней жрать,

Важно быть здоровым –

Процветает бесов рать

В дивном Свете Новом!

Может, и тебе, поэт,

В этот край податься? –

Будешь жить три сотни лет,

Жить да наслаждаться.

Там и старость не беда,

Там наука в холе –

Проживу, чай, без стыда

И помру без боли.

Нет, ребята, не хочу –

Что-то затошнило.

Если к чёрту, как к врачу, –

Лучше уж могила!

Оправдаться не дано

Богом негодяю –

Сквозь парфюм души г..но

Всё равно воняет.

Алчности доступен грех

Ныне по закону –

Так молитесь на успех,

Точно на икону.

Вы успеете. Куда?

Нет, не в гости к Богу,

А скорее – в зал Суда,

Где в такими строго;

Или же – в кромешный мрак –

Если Вам по нраву –

Ведь при жизни как-никак

Вы имели славу?

А Америка, она

Ложным светом светит –

Там лукавый сатана

Вам расставил сети.

Каждому скажу сейчас

Я совсем как другу:

Вверх скорей уставь свой глаз,

Не ходи по кругу.

Скажут мне: «Ну и живи

Здесь, в своём сарае;

Проповедуй о любви

И мечтай о рае»!

Грязь, она не на руках –

Посмотрите в Книгу.

Вот когда на сердце прах,

Вы стремитесь к игу.

Ставлю я вопрос ребром

Пред лицом Народа:

Есть ли вправду за бугром

Лучшая свобода?

Если там одна лишь ложь;

Похоть да гордыня –

То куда же ты идёшь

Из дому, Добрыня?

Скажут мне, мол, есть и там

Правда. Но без нужды

Для чего Вам отчий храм

Вдруг менять на чуждый?

Бог один – над всеми Он,

И над ними тоже.

Выбирай, какой закон:

Князев или Божий?

Все мы тленны, плоть слаба,

Пядь земли – ей мера.

Но у Божьего раба

Есть хотя бы вера.

Смерть повеет как зима,

Холодом подует.

Бес, коль не сойдёт с ума,

Вскоре затоскует.

Всё ввергается во тьму,

Счастье – небылица,

От отчаянья ему

Никуда не скрыться.

Вот, и этот глупый бес

Всё-то спорит с нами,

В подопечными Небес,

С умными балдами!

Боже, Боже! Дай нам днесь,

Чтоб не впали в зависть! –

Как-нибудь побудем здесь

Мы, греша и маясь.

Всё простить и всё стерпеть –

Силушка дана нам.

Страшен раненный медведь

Псам-американам.

Осень в Астрахани

Вода стоит на отмели, как слёзы

В глазу у человека, на спине

Лежащего. И не меняет позы

Земля, плашмя раскинувшись во сне.

Во всю длину косы течёт тропинка,

Сквозь ивы, тростники и тополя,

И прочая. Я мелок, как икринка,

Несом теченьем и лишён руля.

И мне легко шумят навстречу кроны,

И свист змеиный из сухих стеблей

Вдруг налетает. И, едва зелёный,

Осенний мир шуршит в душе моей.

***

Я словно постарел уже позавчера,

От юности – одна задиристости по пьяни.

Я радуюсь, когда покойны вечера

И если без тревог вступают в сердце рани.

Часы мои бегут, как зайцы от собак;

Мелькает за окном пейзаж, как киноплёнка.

Кружи'тся голова; и я, не в силах так

Стоять, ложусь и сплю, как дитятко в пелёнках.

Мне стало наплавать, что поезд мой ушёл, –

Бреду куда-нибудь по скатерти равнины.

Мне нравится дымок пекущих жито сёл,

И жизнь моя красна, как ягода калины.

Но небо надо мной зовёт Туда мой дух,

И, к горлу подступив, он жмёт, как шар воздушный.

Что скажет мне Господь? – я изощряю слух, –

Узнаю ли Его? Смогу ли стать послушным?

Человек и цветок

1

Вот человек, он не устал желать –

Он ест и пьёт, и грезит о постели.

Зачем? К чему? – Он не желает знать,

Но он желает, чтоб на самом деле,

Чтоб было… И стекаются к нему

Напитки, яства, женщины – он жадно

Их поглощает. Так идёт во тьму

Всё сущее тропою безотрадной,

Идёт в него – в желудок и в кишки,

И в унитаз. И, возродясь на поле

Из удобренья в травные вершки,

Всё сущее цветёт, крича от боли.

2

Цветок к Творцу вселенной вопиёт

Раскрытым ртом. «Не плачь, – твердит Спаситель.

На то ты сладок. И на то твой мёд,

Чтоб на него ловился искуситель.»

Мир пожирает сам себя с хвоста,

Из темноты на нём цветы родятся.