Беги и смотри

Всё это празднество, т.е. слёт самодеятельных песенников, на этот раз прошло – до сюрреалистичности – отвратительно. Трудно, наверное, было бы во всём Подмосковье отыскать ещё одно такое же неудобное место. Кому это и с какими целями пришло в голову – остаётся только гадать. Палатки пришлось ставить на окраине какого-то танкодрома, где не было ни воды, ни дров в достаточном количестве. Воду солдаты привозили в цистернах и раздавали строго дозированно. А на дрова изломали последние, уцелевшие после разгула танков, кусты и деревца.

Не успели мы разбить лагерь, как начался дождь, который на общем фоне холодной и пасмурной погоды всё усиливался, пока не перешёл глубокой ночью в самый настоящий снег, сопровождавшийся почти шквальным ветром.

В День Победы такая погода бывает нечасто. Видать, нам – очень в кавычках – повезло. Я легкомысленно отправился на это мероприятие в кроссовках, так что скоро мои ноги были совершенно мокры, и, хотя я поменял носки и обмотал сверху обувь полиэтиленовыми мешками, этого хватило не надолго. Вскоре всё поле между палатками, там и сям лишённое дёрна и раскатанное танковыми гусеницами, превратилось в непролазную грязь.

Кто-то ещё пытался петь. Мы пошли слушать. И я там ухитрился встретить другого своего друга, к которому имеют отношение дальнейшие события, о которых здесь невозможно рассказать даже вкратце. У него здесь была своя, совершенно не имеющая отношения к нашей, компания. Так что мы, засвидетельствовав друг другу искреннее почтение, расстались. Может быть, уже здесь брезжило начало нашего будущего взаимного отчуждения. Постепенно он становился таким же, как те две девочки и рыжий, и многие из тех, которые собрались здесь, чтобы петь у костра. Он устал быть не как все и хотел слиться с массой хотя бы отчасти – так было безопаснее. А мне было скучно. И противно. И даже самые хорошие песни не лезли в уши, когда их перепевали избыточно сладкими голосами. Из-за этого моего правдолюбия я до сих пор многим кажусь мрачным.

Хотели петь песни у костров – но какие тут костры? Воду, которой не было из-за отсутствия ручьёв и рек поблизости, вполне можно было бы в тот вечер собирать в неба. Только вот никому в голову не пришло захватить с собой достаточные открытые ёмкости.

Несмотря на сырость и холод пить со мной никто не стал. Или кто-то выпил, но чисто символически. Да и выпивки было немного. Как раз свирепствовала антиалкогольная компания. В общем, мёрзли мы в палатке вдвоём с братом, как черти. Прямо-таки лежали и тряслись, и брат прижимался ко мне, потому что никаким иным способом нельзя было согреться. На улице свирепствовала под утро настоящая метель! Слава Богу, что палатка наша ещё совсем не завалилась. Всё облепил мокрый снег, о том, чтобы просохнуть, нельзя было и мечтать. У меня не было никаких запасных подштанников, штаны и носки я совершенно вымочил. Можете представить, каково мне было в голыми ногами в довольно тонком и сыром спальном мешке.

Вместо того, чтобы петь друг для друга под звёздным небом, все были вынуждены в ту ночь самым примитивным способом бороться за существование. Кому-то это удавалось лучше, чем нам. Кто-то даже – есть такие умельцы – ухитрился развести огонь и угоститься горячим чаем. Но настроение почти у всех участников слёта было изрядно испорчено. Утром палаточный лагерь во многом напоминал пейзаж после битвы. Это впечатление, конечно, сильно усугубляли следы деятельности бронетехники, создавшей кругом неповторимый ландшафт из ухабов и буераков.

Снег таял на глазах и хотелось как можно быстрее выбраться из этого болота на чистую лесную почву. Собравшись кое-как и с отвращением прочавкав по скользкой глине несколько километров, мы наконец оказались недалеко от станции, где только и оказалось возможным обнаружить нормальную лесную растительность. Погода, будто насмехаясь над нами, стремительно улучшалась, пока мы ждали поезда. Бродя под ёлками я впервые в этом году заметил свежие ростки крапивы и, обжигаясь, собрал немного – домой на щи. Брат помогал мне, жили мы вместе.

К тому моменту мы, кажется, уже расстались с остальными членами компании, в которой прибыли сюда. В лагере у нас не нашлось сближающих интересов. Палатки были отдельные. Общий костёр развести не успели. А уж снег и дождь и вовсе настроили всех бороться со стихией кто как может. Рыжий, разумеется, разыгрывал из себя галантного кавалера, спасая своих подопечных от метеорологических воздействий. А на мне был брат, который тогда, помнится, поразил меня своим ребячеством. До того он мне представлялся куда более бывалым и устойчивым к лишениям.

Когда мы вернулись в Москву, ярко светило солнце. И уже грело. Обратной дорогой я познакомился в электричке с одним пареньком, который, как оказалось, жил рядом с нами. Так что у нас был попутчик. С ним мы о чём-то проболтали всё это время, а затем навсегда расстались у его дверей. Не могу сказать, чтобы он так уж выгодно отличался от несимпатичного мне рыжего, но что-то вроде искреннего разговора у меня с ним случилось. Хотя всё они… одним миром мазаны. Это я к тому, что почти все каэспэшники на поверку были западниками, а не почвенниками.

Вот, всё-таки получилось довольно подробно, хотя и удалось не слишком отклониться от основной нити повествования. Всё дальнейшее будет касаться только моего увлечения выше указанной блондинкой.

Сообщу ещё лишь о том, что, начиная с одиннадцатилетнего возраста, я был хронически влюблён. Одна моя влюблённость накладывалась на другую, отнюдь не сразу и не целиком отменяя предыдущую. Часто наблюдались возвраты, это напоминало нечто такое, что в произведениях Фрейда именуется регрессией. Т.е., в очередной раз встретив непреодолимое препятствие, я откатывался к препятствию, мною, из-за той же неприступности, оставленному. Каждый раз я, видимо, надеялся, что с течением времени оно сделалось менее неприступным. Обычно, а точнее всегда, мои надежды оказывались тщетными. Такова была моя жизнь.

Таковым был и тот отрезок жизни, который описывается в настоящем рассказе. Словом, на фоне всех непрекращающихся несчастных влюблённостей появилась ещё одна, пока весьма бледная, но сулящая неясное успокоение, звезда. Разум мой, разумеется, приводил всевозможные неоспоримо веские доводы в пользу того, что мои поползновения будут бесполезны. Самое интересное, что я ни на секунду не мог заставить себя разубедиться в том, что девочка эта не моего круга, что всё, или почти всё, связанное с нею, мне чуждо. Куда я, спрашивается, лез, если меня от многих возможных последствий моего поступка заранее подташнивало? Но разве любовь спрашивает у разума?

Это была ещё, конечно, не любовь. Может быть, это было вообще одно из самых слабых моих увлечений за всю юность. Ставил я на эту карту не от хорошей жизни, а от отчаяния. Ставил потому, что на тот момент больше поставить было не на что.

Но всё же я ухитрился до конца мая развить в своих мечтах такую деятельность, что образованные воображением волны сами понесли меня к цели. Всё было очень просто. Друг мой и его друзья, и давешние девочки были из одного института. Т.е. особы мужского пола уже, кажется, закончили его, а девочки учились. Я узнал у друга, где этот институт находится, и в один прекрасный день отправился ждать у дверей.

Это моё ожидание увенчалось успехом. А надо сказать, что частенько в подобных случаях фортуна была отнюдь не на моей стороне. Я побаивался, что пассию свою даже не узнаю в новом, более летнем обличии, но узнал легко и понравилась она мне даже больше – заметнее были формы. Хотя, как я уже замечал, она на мой вкус была крупновата. Какое-то время я трусливо скрывался от её взоров, но затем решился и подошёл. Если бы я был влюблён в неё немного больше, мне бы потребовалось значительно больше решительности.

Не помню, что я ей сказал тогда. То ли, что оказался там случайно, то ли, напротив, прямо заявил, что дожидался её. Помню точно, что обратился к ней по имени, и она была приятно удивлена, что я его не забыл. Оделся я тогда, при всей своей бедности, во всё лучшее и, быть может, производил несколько смешное впечатление. Как бы там ни было, она не могла не понять, что я оказываю ей знаки внимания. Я проводил её до дома, а поскольку жила она довольно далеко, по пути мы успели немного поболтать. Разговор был не о чём, но очень приятный. Я распускал хвост, довольный собой, а ей не могло не льстить расположение мужчины из другого мира, каковым я для неё, вероятно, являлся. Понравился ли я ей за вычетом этого хоть чуть-чуть? Пожалуй, при мощности её форм она бы могла клюнуть на мои, не успевшие ещё атрофироваться после физических работ, мышцы. В этом мы были чем-то подобны. Она не отказалась дать мне свой телефон и вообще была очень любезна, румянилась и улыбалась. Она бы понравилась мне ещё больше, если бы успела сообщить хоть что-то отдалённо умное. Но я понадеялся, что услышу это от неё в следующий раз. Кроме всего прочего я узнал, что летом, в июле, она собирается в институтский лагерь, и меня особенно заинтересовало место, где он расположен. Дело в том, что это оказалось неподалёку от той деревни, где я счастливо проводил все лета моего детства.

Наверное, любой нормальный молодой человек при таких обстоятельствах позвонил бы по добытому телефону, если не завтра, так уж никак не более, чем через неделю. Я же звонить почему-то не стал и даже, кажется, потерял этот телефон и не очень-то сожалел. То ли обрушились на меня в очередной раз тогда какие-то другие незавершённые влюблённости, то ли наша встреча, несмотря на её кажущуюся взаимную приятность, чем-то разочаровала меня… Любовь моя была ещё очень маленькой, не собачкой даже, не кошечкой, а крошечной инфузорией, этаким едва оплодотворённым яйцом, которому ещё расти и расти. Но оно всё-таки росло, вот только очень медленно, и для роста ему требовался покой.

Разумеется, такой подход к делу крайне эгоистичен. Возможно, это меня часто и подводило. Выбрав себе музу, я интересовался только процессом, происходящим у меня внутри, предоставляя ей до поры жить как заблагорассудится. А у девушек, как известно, семь пятниц на неделе. Это я теперь знаю, и то не пользуюсь знанием; а тогда даже не хотел догадываться о том, что необходимо постоянно напоминать о своём присутствии юной особе, чтобы не кануть в Лету промежду узких берегов её памяти.

Этакие красивые сравнения мне тоже тогда не приходили в голову. Зато пришла в голову романтическая идея, насчёт того, что недурно бы посетить мою знакомицу в её лагере, летом. Таким образом я мог бы убить двух зайцев – повидаться с ней в целях поддержания и развития знакомства, а заодно повидать и родные места.

Она-то, разумеется, о моих планах не была ни в коей мере осведомлена. Вернее, я ей тогда сразу сказал, что, может быть, к ней летом загляну, но она не придала этому никакого значения. Мало ли кто и что говорит? Мало ли что скажет почти незнакомый, странный парень, который к тому же после того, как ему дали телефон, за месяц с лишним не позвонил ни разу?

Всё это я, конечно же, должен был учитывать. Но ничего этого учитывать мне не хотелось. Я боялся в своих расчётах уподобиться рассудочной деятельности того самого рыжего, который был мне чем-то так ненавистен. Нет, у меня будет всё не так. Всё – наоборот.

У многих людей возникали проблемы в связи с тем, что они не верили в сказку. У меня не было таких проблем. По сути дела, только в неё-то, в сказку, я и верил. На что ещё я мог надеяться, когда предпринимал такие неподготовленные и экстравагантные шаги? Мне не нужна была хорошая девочка из интеллигентной семьи. Мне нужна была Царевна Несмеяна или – на худой конец – Снежная Королева. Вот тогда бы я был удовлетворён. Но разве эта несчастная симпатичная блондинка, воплощение здорового образа жизни и униформированного образа мысли, могла предположить, какие бремена неудобоносимые на неё в моём воображении возлагаются? Впрочем, это не она несчастна, а я. Вечно несчастен из-за невозможности примириться с действительностью. Но сама эта потребность в примирении возникает только из понимания, из умения различать между собой и действительностью. Может быть, счастлив тот, кому это понимание не дано?

Могу сейчас только предполагать, чем заняты были мои дни, отделявшие меня от того срока, когда я собирался отправиться в недолгий поход к своей избраннице. Так ли уж я скучал по ней? Не думаю. Но чем ближе к моменту Х, тем бо'льшим воодушевлением исполнялась моя душа. Как будто в самом деле ждало меня там нечто невообразимое, какое-то счастье вдруг, которое я по скудости своей и представить не мог. В сущности, все мои чаянья сводились к тому, что я в ней ошибаюсь и не увидел сразу, не успел разглядеть, какая она необыкновенная. Но она, именно она – а кто же ещё? – должна была доказать мне это. Может быть, она уже любит и ждёт?.. Ха-ха-ха!..

Нет, в это я не верил. Ну не такой же я дурак был, на самом деле, чтобы верить в такие глупости. Что же двигало мною? Для чего мне требовалось создавать в качестве антуража к в общем-то незамысловатому телодвижению такие замысловатые воздушные замки? Поэты по существу своему отвратительны. Таков я.

А ведь все было давно решено. Я решил, что встречусь с ней в следующий раз в середине лета уже тогда, когда мы расстались с ней в середине мая.

И вот я в пути. Один. Никто на этот раз не составил мне компании, да я и не упрашивал – дело было интимное.

Лето выдалось не слишком безоблачное. Но на кануне моего отъезда вроде распогодилось. Было даже почти жарко, в воздухе веяло чем-то предгрозовым. Но за спиной у меня было палатка. На одну персону… А может… На это я и надеяться не смел. Не смел, но всё-таки, где-то в глубине своей поруганной и подавленной сексуальности, надеялся – всё-таки и поэт остаётся самцом. А почему – всё-таки?

Мне пришлось-таки поискать. Но я и не надеялся найти скоро. Лагерь был где-то на берегу водохранилища, а у водохранилища были довольно длинные берега. Я просто шёл вдоль и спрашивал у редко встречающихся аборигенов. Наконец я забрёл в какую-то деревню, где один из жителей не только дал мне точное указание, но и подвёз меня почти до места на мотоцикле с коляской. Я сидел в такой коляске первый и, похоже, уже последний раз в жизни.

Словом, не обошлось без обыденных приключений. Но вот, поблагодарив своего проводника, я оказался у цели. Лагерь, как и полагается, распространял вокруг себя звуки современных композиций. Я не был до конца уверен, что это тот лагерь и, конечно, не мог иметь стопроцентной уверенности в том, что сейчас там находится та, ради которой я собственно и прибыл.

Но музыка странным образом убеждала меня. Я ходил кругами и нюхал эту музыку как кот. Может быть, к тому времени я уже проголодался и вместе с духовными запахами музыки воспринимал и вполне телесные запахи кухни? Очень может быть. Может быть, бессознательно я наслаждался лёгкими дуновениями, исходящими из лон и подмышек молодых самок? Замысловато, но и это в порядке вещей.

Я не решался ещё заглянуть внутрь, и решил сначала поставить палатку где-нибудь поблизости. В конце концов, ночевать всё равно где-нибудь надо было, а уходить далеко от с трудом найденного места не было ни сил, ни смысла.

Берега водохранилища были мало приспособлены для купания, и вода была буроватого цвета. Не то чтобы в такую тянуло окунуться – это, даже учитывая то, что я был порядком взмылен после пешего перехода под солнцем. Конечно, мне надо было бы учесть, как я буду пахнуть при встрече со своей… не знаю даже, как тут её назвать. Не мешало бы помыться. Кажется, я всё-таки слегка умылся и, возможно, даже переоделся, если у меня с собой тогда была лишняя футболка.

Мегафоны вокруг лагеря надрывались русскоязычными рок-эн-роллами. Ни до того, ни когда-либо после я не слышал больше этого альбома. Не рискую даже предположить, какой группе он принадлежал. Альбом достаточно ровный – в том смысле, что песни выдержаны в одном стиле и пел их один человек. Не могу сказать, что мне понравились слова или мелодии, всё было довольно банально и однообразно. Хотя по телевизору как правило передают ещё большее… Но одно двустишье из одной песни, особенно часто и отчетливо повторяемое, мне запомнилось:

"Свежий воздух – мне стало хорошо!

Я захотел дышать ещё, ещё, ещё!"

(За знаки препинания не ручаюсь). Содержание этого припева, а это был, кажется, именно припев или часть припева, как нельзя более соответствовало обстановке отдыха на природе. Вообще, доморощенные рок-эн-роллы хорошо смотрелись и слушались на фоне родной русской травы. Пока я бродил вдоль забора лагеря, они успели прокрутить одну и ту же пластинку подряд три или четыре раза. То ли другой у них под рукой не было, то ли эта кому-то из усилитель имущих особенно нравилась.

Почти везде со внешней стороны забор была переходящая в болото низина. Так что мне пришлось порядком отступить от цели и взобраться на лесистый холм, чтобы найти подходящее место для палатки. Тем лучше – здесь меня точно никто не побеспокоит. Впрочем, я не наблюдал никакой активности в непосредственной близости от лагеря. Всё происходило только за забором, в котором – как назло – не обнаружилось никаких, сколько-нибудь значительных дыр. Забор был высок, уныл и беспросветен. Из-за него сквозь громкую музыку доносились девические и юношеские голоса. Можно было догадаться по звукам, что кто-то играл в бадминтон.

Может быть, до этого мне ни разу не доводилось ставить палатку в одиночку. Я должен был проделать всё с необходимой тщательностью. Ведь я хотел пригласить гостью. Если она и не разделит со мной походного ложа, то путь хоть полюбуется на ровные линии растянутых крыльев палатки, пусть восхитится моими бродяжническими умениями. Ах, не было у меня тогда этих умений – я только учился. Но куда тут денешься?

Когда я ходил вокруг лагеря и нюхал возбуждающий воздух молодости, наверняка меня посещали сожаления о собственной судьбе. Почему в меня всё так ненормально? Люди учатся, веселятся… Почему я не с ними? Уже и время ушло. Не поступать же, в самом деле, на первый курс? Всё у меня как-то не так. Не как у них, как у людей.

Я уже тогда по сравнению с ними чувствовал себя чуть ли не стариком. Ну, если не стариком, то умудрённым жизнью матёрым скитальцем. И чувствовал ли я при этом своё превосходство? Как ни говори, а это было единственное, чем я мог себя тешить. Я здесь, вовне, не потому что меня выгнали. Я здесь, потому что сам выбрал свой путь, в отличие от них. Они, может, ещё совсем и не знают, что такое выбирать.

Комплекс неполноценности не самая хорошая приправа для соискателя взаимности, когда он является на свидание. Рюкзак свой и оставил в палатке и расправил плечи, но что-то на них всё-таки давило. Чего я боялся? Не побьют же меня? Долго, очень долго – как медведь-шатун – ходил я вокруг да около, пока наконец ни набрался смелости и не вошёл за неимением других проходов в главные лагерные врата.

И о чудо! – я сразу увидел её. Да, она была здесь. Я ни в чём не ошибся. Т.е. с том, сто касается местоположения лагеря и её местонахождения. До этого я пытался заглядывать в ничтожные щели и ободрался, взлезая на бетонные стены. Но ничего и никого существенного я не заметил. Составлялось представление, что все жизненно важные центры лагеря, сосредоточены вдалеке от мест, откуда я мог подглядывать. Движение угадывалось лишь за густым занавесом деревьев.

А тут – вдруг – такая удача. Я-то думал, что ещё помучаюсь. Даже, может быть, где-то в глубине души трусливо предполагал, что так и не сумею её здесь встретить. Пусть ничего не произойдет. Но цель у меня была, эта цель заставила меня пуститься в путь, посетить эти близкие от моих родных, но доселе не изведанные мною места. Кое-что уж было сделано. Средства оправдывали цель.

Но она была в каких-то десяти метрах от меня и уже собиралась уйти. И у меня не было времени на раздумия, я просто окрикнул её, громко позвал по имени. Она то ли не услышала, то ли сделала вид. Я уже не меньше минуты маячил на фоне ворот как какое-то чужеродное включение. Могла бы заметить и без всяких призывов с моей стороны.

Может быть, только тут я её по-настоящему оценил. Предо мною была королева. По крайней мере на ближайшем квадратном километре у неё не было и не могло быть никаких конкуренток. Конечно, такое впечатление могло происходить оттого, что абсолютное большинство девушек, пребывающих здесь, были просто дурнушками. Это нередкое обстоятельство для технических вузов. А красота, пускай и относительная, явление редкое. Впрочем, у нас, в России, слава Богу, не такое уж редкое.

Так вот, это "чу'дное мгновенье", когда я увидел её третий раз в жизни, заслуживает развёрнутого описания. Она оказалась замечательно одета, т.е. в том смысле, что я никак не ожидал увидеть её здесь в таком наряде. На ней был домашний халат, довольно тёплый, возможно, с маминого плеча, золотисто-коричневого цвета, без каких-либо узоров и дополнительных украшений. Одет он был если не на голое тело, то почти на голое, и открытые тапочки на босую ногу весьма гармонировали с этим одеянием. Халат доходил её чуть ниже колена, открывая в меру полные, хорошо ухоженные икры. На голове было что-то вроде лихо закрученной высокой чалмы из ещё непросохшего махрового полотенца. Полотенце было палевого цвета, несколько более светлого, чем халат. Согласитесь – странное облачение для юной студентки в летнем лагере. И в таком виде она прогуливалась на воздухе по одной из местных асфальтированных аллеек, она одна – все остальные девушки были, как положено, в штанишках и юбочках полуспортивного покроя. Она гордо и величаво вышагивала во главе группы подруг, на фоне которых выглядела, как аристократка на фоне служанок. То ли русская барыня, то ли древнеримская матрона.

Этот самый халат, который в домашней обстановке показался бы любому простым и даже затрапезным, здесь и сейчас играл роль атрибута её естественной власти. По праву красоты она везде могла себя чувствовать как дома, а высокий головной убор, вроде бы небрежный и случайный, подчёркивал её природную царственность. Надо добавить что, может быть, из-за этой импровизированной чалмы, может быть, из-за высоких каблуков, она казалась здесь на голову выше всех остальных особ женского пола. Это было тем более удивительно, что я, из-за своего среднего роста ревниво относящийся к женской величине, раньше пришёл к выводу, что она всё-таки заметно ниже меня. И, кроме всего прочего, халат своей тяжестью и складками подчёркивал скульптурную стать фигуры и оттенял светлое золото волос, выглядывавших снизу из-под полотенца.

У меня было достаточно времени, чтобы сообразить, что прекрасное преображение моей избранницы объясняется тем, что она возвращается из бани. Это подтверждала и распаренная розовость лиц остальных участниц события, так сказать, кордебалета. И время было весьма подходящее, под ужин. Но если я и видел кого-то в этом лагере, так только её, сияющую Афродиту. Всё остальные существа представлялись мне в те мгновения лишь невзрачными обоями, среди которых одиноко обитал великолепный портрет. Я даже возгордился в душе тем, что ухитрился выбрать такую девушку, сумел разглядеть её, так сказать, в бутоне, в упаковке отталкивающей банальности. Воистину, у меня должно было захватить дух. Но не за этим ли я тащился сюда по лесам и полям?

Но я, что' я был для неё? Случайный знакомый, пусть чем-то и заинтересовавший девичью невинность, но не до такой степени, чтобы разрушить её сон. Я и не старался. Что во мне вообще было интересного? Из леса я вылез небритый, неопрятно одетый, от меня пахло потом, и у меня горели глаза. Этакий фавн! Почему я полагал, что она пойдёт за мной?

Всё случилось, как и должно было случиться. Я всё-таки дозвался её, повторив свой зов как можно более громко и убедительно. При этом добрый десяток пар женских глаз очень коротко скользнул по мне и вновь обратился к ней, как будто ничего не произошло. А откуда-то из самой глубины лагеря я почувствовал ещё и пару тяжёлых, но опасливых мужских взглядов. Она подошла, для этого ей потребовалось сделать всего несколько шагов, и я ещё раз, теперь тихо, назвал её по имени. Ясно было, что она узнала меня, но не обрадовалась. Она сразу же, без объяснений и разговоров, вернулась к подругам. Я только и успел сказать ей, что я, мол, здесь. Все-таки, по-моему, сообщил, что у меня здесь палатка и что я в походе. Но ей не надо было этого знать. В такой ситуации ей следовало немедленно сделать выбор: с кем она – со мной или со своими ни чем не запоминающимися подругами. Она, не на секунду не задумавшись, предпочла подруг. В конце концов, какие она могла на меня делать ставки? Замуж я её пока не звал, да она и не собиралась так рано – сначала надо закончить институт. Да и выгодный ли я жених? Родители ей бы такого точно не посоветовали. Да они никого такого, скорее всего, с роду не видывали и не предполагали. Отчего так любят снимать фильмы, где влюбляются в инопланетян? Я, в общем-то, тоже из интеллигентной семьи, т.е. в том смысле, что из обычной, но отчего я такой другой? Был ещё такой мультфильм про голубого щенка, которого не любили из-за масти; потом этот мультфильм из-за того, что слово "голубой" приобрело устойчивое нецветовое значение, перестали показывать.