Ангел в ночи. Забытые дневники

– Да, Зиночка, мы тут все обзавидовались, – смеясь, добавила Константинова.

– Людмила Станиславовна, теперь «Я» буду самой модной женщиной отдела! – рассмеявшись, добавила виновница торжества.

– И декольте у тебя какое… модное, – Светлана Владимировна хитро прищурилась и покачала головой, – Лизунов уже успел оценить, – Светлана засмеялась.

– Да, уж, замечательный человек наш Лизунов, – Зиночка потрясла головой, – Все замечает… Полюбовался моей впалой грудью, и что он там нашел, не пойму? – Зиночка отвела рукой декольте и посмотрела внутрь.

Перенесемся теперь в здание заводоуправления. Большое фойе на втором этаже обито деревянными рейками. Вдоль стен стоят длинные черные диваны с металлическими поручнями, на которых сидят люди и монотонный шепоток чередуется с визгливыми криками, исходившими из другой комнаты. В приемной директора завода всегда многолюдно. Рядом с окном стоит большой стол, на котором расположился большой черный телефон с массивным циферблатом и огромными белыми кнопками. За столом сидит секретарь. Дверь отворилась, пропуская вперед Феликса. Он грузно наклонился вперед и переступил порог. Багровый румянец окрасил лицо, шею и даже ладони сильных больших рук. Он остановился на мгновение, медленно обвел зал глазами. В неожиданно наступившей тишине было слышно, как большая стрелка настенных часов шумно перепрыгивает с одной кочки на другую. Феликс сжал руками документы, сдвинул брови и огромными шагами направился к выходу.

Он летел по аллее трудовой славы, как мессешмидт, а в голове все крутился крик Генриха Сигизмудновича:

– Мне нужны люди на сборке! Приборы для Астрахани делать некому! – Генрих всегда визжал, он даже не кричал, а повышал голос до такой высоты, что он переходил сначала в крик, потом в контральто, а потом в визг, уподобляясь визгу токарного станка.

– Астрахань по плану только в январе, а сейчас ноябрь! – Гольденберг нахмурился и стиснул зубы, – Подождут. Сейчас главное запустить «Корунды».

– Что сейчас главное решаю Я, а не Ты! Машины пришли, люди, что три месяца должны ждать! – Генрих побагровел, – Им приборы позарез нужны! Объект запустить не могут!

– Где я возьму людей! – Феликс тоже повысил голос, – У меня что: кузница кадров! – Феликс бросил документы на стол и энергично поднялся, – У меня и так на настройке приборов в четвертом – три человека! – Феликс растопырил пальцы, – Люди месяцами из колхоза не вылезают! А у нас, между прочим, и своя работа есть! – он заложил руки за спину, – У меня и так некому отлаживать датчики: один Петрович сидит, а ребята в цехе. Люди не выходных, не праздников не видят!

– А ты, Феликс Абрамович, напрягись, поройся в запасниках. Может кого и найдешь! Организуй третью смену! Можно и в выходные за отгулы поработать! – Утюгов вышел из-за стола и подошел к стоявшему в углу шкафу с прозрачными дверками. Он открыл одну и достал большую серую папку с потрепанными тряпичными завязками, вынул лист бумаги и неторопливо подошел к Феликсу.

– Вот, читай, – он протянул ему бумагу, – Видишь постановление обкома партии!

Феликс впился глазами в исписанный лист и быстро побагровел до самых кончиков волос.

– Где я возьму столько людей! – он схватил бумаги со стола и направился к выходу, – А твоих отгулов у моих людей! – и он махнул рукой по горлу, – Как комаров на даче. Только когда их отгуливать, мы не знаем!

– Придется напрячься Феликс Абрамович! – крикнул вдогонку Утюгов.

– Рожать мне их что ли? – пробурчал на ходу Гольденберг.

Феликс в один миг пролетел три этажа «аквариума», ногой толкнул дверь. Она резко отворилась, грохнула о стенку, стена задрожала, и мелкие крошки штукатурки посыпались на пиджак Феликса. Дверь робко замерла, пропуская тучную фигуру Гольденберга. Он снова наклонился вперед, и медленно переступая порог, обвел глазами комнату. Мгновенно воцарившаяся тишина пахнула на Феликса недобрым знаком.

– Феликс, Феликс, Феликс, – зашипели стены комнаты.

– «Опять чай пьют!» – пронеслось в его голове.

Он неторопливо переваливался с одной ноги на другую, враждебно обводя глазами кабинет, который в этот миг уже ожил, зашевелился и легкий женский шепоток долетел до ушей шефа. Феликс остановился в середине комнаты и хмуро поглядел на пустые кульманы, за которыми притаился народ.

– Завтра весь отдел на уборку капусты в «Свекловод»! На один день! – громко произнес он.

Народ, сидевший за кульманами, недовольно загудел. Феликс снова обвел кабинет глазами и твердо произнес:

– Я сказал на один день! Значит на один день! – повторил раздраженный Гольденберг и, сверкнув глазами, удалился.

Глава 7

Тихое, грустное утро затянулось пенкой тумана и нежно покоилось на серых струнах проводов, скрывая пустые поля и прозрачные перелески. Голые ветви осторожно надрезали белесую дымку, выворачивая нутро загадочной невидимки проглотившей город. Кое-где, словно разноцветные флажки, желтоватыми пятнами виднелись еще не упавшие листья. Легкий морозец сковал лужи, но разрисованная гладь местами треснула и грязная слякоть проклюнулась наружу, пачкая нежную хрустальную пленку. Дорога, ранее такая вязкая, сейчас промерзла и стала похожа на рифленое полотно, к которому прилипал, остывший на морозе протектор сапог. Холодный, морозный воздух слегка щекотал ноздри, и леденящей волной залезал в карманы, сапоги, за воротник.

Феликс развернулся и оглядел неподвижно столпившихся сослуживцев. Легкая дрема конструкторского отдела коснулась и его. Он зевнул, но не как обычно, а широко открывая рот, оставляя губы почти сомкнутыми, неторопливо прикрывая рот тыльной стороной ладони, отвернулся и поглядел назад – туда, где белесая завеса касалась серых многоэтажек.

– Мужчины рубят капусту! – он снова зевнул, – Ножи возьмете у Пулиха, – Феликс поежился и вытянул руку в сторону, указывая на невысокого плотного мужчину в серой телогрейке, – Женщины носят капусту и складывают в кучи! Все понятно?! – он заложил руки за спину, – В полдень приедет машина. Погрузите машину и можете идти домой! Капусту не брать! – последнюю фразу Феликс выкрикнул и угрожающе сдвинул брови.

Они трудились, не покладая рук, как муравьи: мужчины дружно рубили капусту, а женщины складывали в кучи. Аленка тоже втянулась и неторопливо передвигалась по полю с большими тугими кочанами капусты. Наконец она остановилась, подняла руку и отерла рукавом куртки мокрый нос, медленно посмотрела по сторонам, и ее взгляд неожиданно остановился на высоком, крепком мужчине в штормовке защитного цвета. По щебеночной меловой шапке волос Аленка узнала «железного» Феликса. Наш «дровосек» одним взмахом руки отсекал вилок, подкидывал его вверх как воздушный шарик, бросая прямо в капустную кучу. Он почти не останавливался, а Ленка все наблюдала за этой удивительной игрой. Казалось, что он один может убрать огромное, покрытое белыми капустными головками, поле.

Секунды переходили в минуты, минуты в часы… и вот уже старый, разбитый «ЗИЛ» подъехал к первой кучке зеленовато-белой капусты.

– Девчонкхи! – Иринка оглянулась и снова выкрикнула, – Девчонкхи! Окхружай машину!

Она подняла плотный вилок капусты и с силой бросила его вверх, пытаясь докинуть до железного борта. Кочан развернулся и полетел, разбрасывая крошки земли и пожухлые листья.

– Девчонкхи, давай устроим кхонкхурс: кхто точнее попадет за борт, – предложила Иринка.

– Иш чегхо удумала! Кхорячься тут за просто такх! Я стараться не буду: если попаду, то попаду, а если нет, то и шут с этой кхапустой, – ответила Инна.

– Никакой сознательности у тебя Инка нет, а еще комсомолка, – вступилась Танечка.

– Раз, вы, такхие сознательные, то и вкхалывайте, кхакх Папа Кхарло, а я на вас отсюда погхляжу, – и Инна отошла немного в сторону, – Мне все – равно в Польшу ехать.

– Ленкха! Че гхлазами хлопаешь, кхакх сова? Спорим, че не попадешь, – стала дразниться Иринка.

– Иринка отстань! Я не такая сильная, как ты, – Аленка сощурилась, – У меня с метанием ядра в школе проблемы были. А ты если хочешь, то трудись: Бог тебе в помощь! – ответила Ленка.

– Все-таки девкхи: никхакхой кхаши с вами не сваришь! – обиделась Иринка.

Вдруг, из-за машины, вынырнул белый кочан, за ним – другой, третий… капуста, летела как пулеметная очередь: снова и снова. Девчонки с визгом разбежались в разные стороны.

Иногда человек впадает в состояние нервнопаралитического оцепенения. Время словно замедляется. Окружающий ландшафт перестает притягивать взор и отвлекать нас от внутренних проблем. Человек как бы погружается в самого себя. Миг превращается в бесконечность, бесконечность в бескрайность, бескрайность в меланхолию. Зинка глядела на небо, потом на пустое поле, разглядывала убегающий вдаль перелесок, стаю облаков пересекающую немую долину, когда один из летевших вилков отделился от потока, и с силой ударил Зинку по голове, затем подпрыгнул на полметра вверх, и рухнул у ее ног.

– А! А! А! – разнеслось по всей окрестности. Народ мгновенно замер, – А-а-а!

Она стояла и хлопала глазами, которые ничего не выражали, затем схватила себя за голову. Ее взгляд стал лихорадочно метаться по лицам, капусте, грузовику, и по мере просветления ее сознания медленно опускался к собственным ногам. Зинка тупо смотрела на вилок, потом перекинула взгляд на грузовик, из-за которого летел капустный вихрь, потом она снова посмотрела на вилок и быстрыми шагами направилась к другому борту машины. Зинка подлетела к высокой плотной женщине, с волевым лицом, которая, в этот момент снова направила белый качан за борт грузовика. Зиночка открыла рот, набрала воздух в легкие и на одном дыхании проверещала:

– Ты, что Куркова, сдурела что ли? Смотри куда кидаешь! Ты нас там забомбила совсем. Силищи-то немерено! Тебе велели капусту в машину кидать или перекидывать? Может, мы тебе мешаем? Может нам всем уйти? Ты одна погрузишь самосвал? – Зиночка положила руки на пояс и снизу вверх посмотрела угрожающе на свою обидчицу.

Куркова меланхолично посмотрела на вилок, затем перевела взгляд на Зинку, потом снова на вилок.

– А что? – Куркова опять посмотрела на Зинку, – Я вроде нормально кидаю.

– Нормально! – Зинка потрясла в воздухе кулачком, – Нормально! И это называется нормально! Смотри, какая шишка! Вот! – Зинка повернула голову к Курковой, поднялась на цыпочки и постучала пальчиком по затылку, – Тебе тут что?! Атака белогвардейцев? Строчит, как Анка пулеметчица, а там, между прочим! – Зинка указала рукою за борт машины, – «Наши»! А не враги! – Зинка многозначительно посмотрела на Куркову, – Еще раз так кинешь! – и Зинка затрясла кулачками, – Мы тебя одну оставим машину грузить!

Самосвал загудел, зафыркал, затрясся, развернулся и медленно, прокручивая колеса, поплелся с поля. Серафима Васильевна достала уже знакомую авоську синего цвета, подошла к маленькой кучке капусты, оставленной для себя, любимой. Сослуживцы собрались в кружок, обсуждая, как вынести с поля урожай.

– Мимо поста ГАИ идти нельзя, – сказала Константинова, – Там нас точно поджидают. Помните, в том году милиция с собаками стояла.

– Да, уж! Целый взвод, – встрял в разговор Горошкин, – А где же нам идти? У кого какие размышления по этому поводу? – маленький, худенький, постоянно сгорбленный Горошкин, был начальником бюро в восьмом отделе. Бюро разрабатывало и внедряло пневматические приборы. Долгие годы Горошкин бережно охранял накопленный багаж знаний и опыт, неся бремя одиночки. Он работал почти один, бережно отстраняя вверенных ему подчиненных сотрудниц от работы, поручая им самые не квалифицированные задачки.

– Надо попробовать через лесок, вон там, – указывая рукой в противоположную от города сторону, предложила Светлана Владимировна, – В обход.

– Это ж километров десять, – присвистнула Зиночка, – А потом на параллельную дорогу, а по ней и до города, – поддержала их Зиночка, – для бешеной собаки, семь верст не крюк.

– А там точно дорога есть? – переспросил Горошкин.

– В том году была, – Светлана Владимировна бодро взяла сетки и возглавила колонну, – Пошли, не оставлять же капусту на поле.

Утренний туман давно растаял, как сигаретный дым и теперь солнце ныряло в пуховые подушки облаков, лукаво подмигивая нашим сотрудникам. Узкая дымка перелеска торчала среди безграничных далей, как китайская стена. Над головой бесконечное небо, оно такое же бесконечное, как и сотни, и тысячи лет назад. Мы умрем, а оно останется, и будет также бесконечно и безучастно расстилаться над головами наших детей, внуков. Никого не будет, а оно будет… Аленка вдруг вспомнила Толстого, и ей казалось, что дорога никогда не закончится. Тяжелая сумка била по ногам. Двигаясь с тяжелой поклажей, очень хорошо думать о «вечном», особенно о небе, потому, что впереди больше ничего нет. Подмерзшая утром грязь немного растаяла и снова начинала липнуть к сапогам, отчего ноги становились невыносимо тяжелыми. Дорога, широкая и прямая постепенно сужалась и тонкой струйкой растворялась в горизонте. Открывшаяся Ленкиному взору бесконечная панорама неожиданно закрылась. Невысокая, плотная женщина семьдесят шестого размера с двумя огромными сумками почти до земли обогнала Аленку. Из сумок торчали тугие кочаны капусты. В семьдесят шестом размере Аленка признала парторга отдела Галину Николаевну… «Да», – подумала Ленка: «Ее легче перепрыгнуть, чем обойти. Такой резвости позавидует рысак. А тут один вилок, и то думаю: не бросить ли», – Алена тяжело вздохнула и посмотрела на маленькую грязно-синюю сумку, которая в этот момент больно ударила ее по сапогу, – «Да, Ленка, практики у тебя никакой».

Заветный лесок неожиданно вырос перед глазами, и трепетное солнце запуталось в сетях веток, как огромный зеркальный карп. Дерзкое карканье оборвало осеннюю тишину, и легкий шепоток моторов предательски долетел до ушей. Путники дружно остановились и без команды присели. Серое небо, серое солнце, серая дорога, серые деревья и даже вороны на деревьях тоже серые и только машины желтые… стояли на пустынной дороге. Над капотами машин с завидной периодичностью выглядывали синие фуражки с большими сверкающими кокардами, как мишени в тире.

– Бросайте сумки и выходите с поднятыми руками! – раздалось по всей округе из громкоговорителя, – Сопротивление бесполезно! – полетело вдогонку.